ЧАСТЬ I Не принимай это близко к сердцу 1 страница. Scan: UTC; OCR&SpellCheck: golma1

Алафер Берк Город лжи

Серия: Элли Хэтчер – 3

Scan: UTC; OCR&SpellCheck: golma1

«Город лжи»:

Книжный Клуб 36.6; Москва; 2012; ISBN 978-5-98697-242-8

Перевод: Алла Игоревна Сандлер

Аннотация

Второкурсница Нью-Йоркского университета Меган Гунтер находит угрозы в свой адрес на сайте студенческих сплетен. После этого ее жестоко убивают. Дело Меган попадает в руки Элли Хэтчер и ее напарника Джея Джея Рогана. Детективы пытаются отыскать врагов девушки, однако Элли не сомневается: эта смерть – не просто следствие зловещих онлайн-сообщений.

Происходит еще одно преступление: убита агент по недвижимости Кэти Бэтл, которая вела опасную двойную жизнь. Ниточки от одной убитой тянутся к другой, и к тому же Кэти была таинственным образом связана с телохранителем известного миллиардера, расстрелянным некоторое время назад. Когда пропадает девушка, жившая в одной квартире с Меган, Элли и Роган понимают: ее нужно немедленно найти, иначе случится непоправимое…

«Город лжи» обнажает изнанку роскошной нью-йоркской жизни, увлекая читателя в мир богатства и обмана и рассказывая историю, от которой невероятно трудно оторваться.

Алафер Керк Город лжи

Филипу, Мэри и Энн-Лиз Спитцер

Глава 1

27 мая

Таня Эббот заметила, как дрожит ее указательный палец, нажимая под дождем серебристые кнопки: 9… 1… 1. Слушая гудки, она поняла, что высчитывает в уме, сколько дней прошло после ее приезда в Нью-Йорк.

Она насчитала двадцать шесть, и тут ответила диспетчер. Три полных недели и еще пять дней.

– Девять-один-один. Что у вас случилось?

Три четверга назад она доехала на «Амтраке»^[1] до Пенсильванского вокзала. А сейчас – вечер вторника. 26 дней в Нью-Йорке. 26 дней назад она все начала сначала. Всего 26 дней, а она уже звонит в службу 911.

– Алло? Есть там кто? Что у вас произошло?

Таня откашлялась.

– Пентхаус на пересечении Лафайет и Кенмар.

– Вы там находитесь, мэм? Скажите, что у вас происходит.

Таня уже покинула это здание, но двадцатью минутами ранее она гостила в роскошном пентхаусе, взгромоздившемся на вершину белого кирпичного строения, который располагался на углу улиц Лафайет и Кенмар. Она потягивала «Вдову Клико» из высокого хрустального бокала, опершись о барную стойку из черного гранита. Сидела развалясь на белом кожаном секционном диване, скромно скрестив ножки, пока хозяин демонстрировал ей панораму Сохо, в тот момент покрытую пеленой дождя. Потом последовала за ним в главную спальню. Когда все закончилось, она намывалась махровой салфеткой-мочалкой в сверкающей мрамором ванной.

– Стрельба. Там была стрельба. – Таня ладошкой смахивала с глаз влагу – капли дождя, смешанные со слезами. Попытки были напрасны, она только размазывала тушь по мокрым щекам.

– Вы слышали выстрелы?

– В квартире.

– Мэм, нужно, чтобы вы сказали своими словами. Вы слышали выстрелы внутри квартиры? А вы можете сказать, откуда стреляли?

– Стреляли. В квартире на пересечении улиц Лафайет и Кенмар.

– По моим сведениям, вы находитесь на пересечении улиц Лафайет и Бонд, мэм. Вы хотели сказать на углу Лафайет и Бонд? Вы должны говорить со мной, мэм. С вами все в порядке? Вы не пострадали?

Таня даже не заметила, как пробежала пять кварталов в поисках таксофона. Она совсем не помнила, как пересекла улицу Хаустена. Возможно, ее сердце колотилось от этого бега. Ее успокаивала мысль о том, что она далеко от той квартиры.

– Пересечение Лафайет и Кенмар. Пентхаус.

– Вы можете назвать себя, мэм? Я выслала к вам «скорую». А вы продолжайте со мной разговаривать. Меня зовут Тина Брукс. Вы можете назвать свое имя?

Таня повесила трубку и поспешила на юг по Лафайет к станции метро на улице Бликер. Имени она диспетчеру называть не стала, своим мобильным телефоном не воспользовалась. Она могла двигаться достаточно быстро, не привлекая внимания прохожих, тоже торопившихся укрыться от дождя.

Помимо «скорой» в пентхаус Тина Брукс наверняка отправила полицейскую машину к таксофону на пересечении улиц Лафайет и Бонд, чтобы отыскать неизвестную, набравшую 911. Но прежде чем автомобили достигнут цели, Таня Эббот окажется далеко – она будет ехать в поезде, по 6-й линии нью-йоркского метро, вытирая лицо влажным рукавом и стараясь отдышаться.

Глава 2

Детектив Элли Хэтчер и ее напарник Джей Джей Роган прибыли на место мокрыми насквозь. Не влажными. Не сырыми. А насквозь мокрыми. Ливень, обрушившийся в ту ночь на Манхэттен, был из тех, что синоптики могли бы измерять ведрами в секунду.

Элли следовало радоваться нынешней непогоде. Это был первый перерыв в затянувшейся на неделю жаре, рекордной для конца мая. Семь дней подряд столбик термометра поднимался выше тридцатипятиградусной отметки. Столь тягостная жара вообще вряд ли могла порадовать, но в Нью-Йорке зной имеет особый характер. Разгоряченный бетон и неподвижный безветренный воздух – и весь город начинал источать неповторимую смесь запахов тел, мусора и мочи. Улицы и метро были переполнены. Людям отказывала терпимость. Они быстрее раздражались. Больше пили. Возвращались домой позже обычного. И становились опасными.

В Нью-Йорке жара порождает насилие.

Элли и Роган надеялись, что ливень, хлынувший на город в тот вечер, принесет им первый спокойный вечер за эту беспокойную неделю. Не тут-то было.

Первый вызов привел их на место зарегистрированного убийства в Сохо. Парочка, съежившаяся под ресторанной маркизой, разглядела очертания распростертого мужского тела на заднем сиденье «БМВ 325», припаркованного на Великой улице.^[2] Когда сотрудники «скорой» нашли следы шин, а Элли извлекла полуметровый резиновый шланг из ниши для ног под задним сиденьем, они с напарником промокли насквозь.

Едва детективы доложили об отсутствии подозреваемого, предвкушая возможность обсохнуть у себя в отделе, как поступил второй вызов, на этот раз – в пентхаус на пересечении улиц Лафайет и Кенмар. Проезжая по Кросби, Элли заметила небольшую охапку цветов, прислоненную к крыльцу дома на пересечении с улицей Брум, – заливаемая дождем дань памяти Хиту Леджеру. Прошло больше четырех месяцев после смерти актера от случайной передозировки, сегодня же СМИ объявили о кончине Сидни Поллака от рака желудка. Когда умирают знаменитости, это интересует всех, даже если люди знали их не лучше, чем того бедолагу, из-за смерти которого Элли и Роган собирались открыть дело.

Указанный адрес оказался домом 212 по улице Лафайет, но синяя стеклянная табличка на белоснежно-белой стене обозначала здание просто – «212». Столетие назад строители прославили американский запад именами типа Дакота, Вайоминг, Орегон, однако теперь изюминкой считались минималистские названия, успешно отразившие образы городского совершенства в одном скромном слове: «Сьело»,^[3] «Оникс», «Лазурь». И что могло лучше выразить суть Нью-Йорка, чем знаменитый телефонный код Манхэттена – 212?

Когда лифт достиг седьмого этажа, возле их ног скопились серые грязные лужи. Створки расступились, пропуская детективов в узкий коридор, где между двумя аспидно-серыми дверями стоял полицейский в форме. Он кивнул на открытую дверь.

– Формально это не пентхаус, – заметил Роган, когда двери лифта, шурша, закрылись позади них. – В настоящем пентхаусе лифт открывается прямо в апартаменты.

Одна только прихожая здесь была как две Эллины квартиры.

– Мне все равно, даже если риелтор называл бы это лачугой, – сказала она. – Я бы от нее не отказалась.

Роган расстегнул плащ и сбросил его на пол в прихожей. То же самое Элли сделала со своим дождевиком. Еще не хватало залить водой место преступления.

Идя на голоса, доносившиеся откуда-то из глубины помещения, Элли осматривала квартиру. Под единственной встроенной полкой в гостиной – разбросанные книги. Пустые ящики тумбы, стоявшей в столовой, были выдвинуты, кухонные шкафчики – открыты.

Пирамидка неиспользованных дров лежала перед очагом; на каминной доске стояла единственная фотография в хрустальной рамке: импозантный мужчина средних лет пожимает руку бывшему президенту. Мужчина показался ей знакомым.

Однако обнаженное тело, раскинувшееся на белых простынях огромной кровати в спальне, принадлежало не человеку со снимка. На тумбочке рядом с постелью лежал аккуратно завязанный узелком использованный презерватив.

Пули прошили тело, кровать под ним и стену за кроватью. Тумбочка и комод были открыты, как и двери обоих встроенных шкафов. Вся мебель была пуста. По сравнению с нею примыкающая ванная комната выглядела вполне безмятежно, лишь стопка полотенец валялась на полу.

Голос из гостиной оторвал Элли от осмотра.

– Робо? Робо! Куда он, черт возьми, подевался?

– Детективы, мне кажется, пришел владелец квартиры. – Полицейский в форме неловко топтался на пороге главной спальни.

– Кто его вызвал? – осведомился Роган.

Патрульный пожал плечами.

– Мы позвонили управляющему домом. А он, наверное, и позвонил владельцу.

– Вас кто-нибудь просил звонить управляющему, офицер? – Роган стиснул зубы, и на виске у него забилась жилка. – Мы вас об этом просили?

– Я разберусь, – пообещала Элли, отодвигая полицейского, бормотавшего сбивчивые извинения.

Она вышла в гостиную и наткнулась на элегантного мужчину среднего возраста в черном смокинге и белом галстуке-бабочке. У него были коротко остриженые серебристые волосы и пронзительные зеленые глаза. Элли узнала в нем человека с фотографии над камином.

Он оглядел ее сверху до низу, очевидно пытаясь понять, что делает в набитой полицейскими квартире босоногая дамочка в бирюзовой льняной блузке и черных обтягивающих брюках.

– Вы кто?

– Детектив Элли Хэтчер, ПУ^[4] Нью-Йорка. – Она приподняла крышку футляра с жетоном, крепившегося к ее ремню.

– Судя по босым ногам, одна пара ботинок, стоящих на моем Райане Макгиннессе,^[5] принадлежит вам.

– Вы говорите про коврик? – Элли поглядела на узорчатое пространство, отделявшее ее от мужчины в смокинге.

– Это произведение искусства, – возмутился мужчина, – но вам, конечно, это невдомек. Робо, это в чистку! Робо… Я звонил ему сорок пять минут назад, чтобы он разобрался с этим дерьмом. Робо!

Мужчина хотел пройти в спальню, однако Элли подняла руку.

– Я на ваш вопрос ответила, сэр. Теперь моя очередь спрашивать. Кто вы? – Она все еще не могла сообразить, где видела его раньше.

– Я владелец этой квартиры, которую вы, очевидно, присвоили. Робо…

– Робо – атлетически сложенный парень? Шатен, сплошная татуировка на правом плече выше локтя? И лепрекон на левом бедре?

Мужчина заморгал и уставился на Элли.

– Я даже не хочу вникать в ваши инсинуации.

– Никаких инсинуаций, сэр. Допустим, вы никогда не видели татуировку на его бедре. Остальное сходится?

Мужчина кивнул.

– Где он? Я не люблю, когда с важного мероприятия меня выдергивает какой-то там управляющий домом.

– К сожалению, сэр, человек, которого вы называете Робо, мертв. Застрелен в постели – очевидно, в вашей. И лежал он в этой постели обнаженным, если вам интересно.

Мужчина таращился на Элли целые три секунды, затем уголок его рта пополз вверх.

– Вы еще пожалеете об этом, мисс Хэтчер. Я не стану просить вас убрать весь этот кавардак, дабы меня не обвинили в сексизме, но, пожалуйста, пусть один из лакеев, призванных охранять деньги налогоплательщиков, уберет ваши мокрые башмаки с того, что вы так метко назвали моим ковриком. Он стоит больше, чем ваше годовое жалованье.

– Для начала мне нужны ваше имя и какой-нибудь документ, сэр.

– Сэмюэл Спаркс. – Он даже не попытался вынуть бумажник.

– А кто такой Робо?

– Его имя – Роберт Манчини. Он один из моих специалистов по охране. Я названивал ему с того самого момента, как меня вызвали сюда по крайней необходимости, связанной с полицией.

– Специалист по охране. Вы имеете в виду – телохранитель?

Мужчина кивнул, и Элли внезапно соотнесла лицо с именем: Сэмюэл Спаркс – это Сэм Спаркс. Тот самый Сэм Спаркс. Прежде чем ей повезло на сомнительных с точки зрения законности основаниях снять жилье со стабилизированной квартплатой, она изучала бесконечные списки квартир в домах Спаркса, ни одну из которых она не могла себе позволить. Этот человек, по слухам, намеревался купить жилой комплекс «Стайвесант таун», состоящий из ста десяти зданий, и трансформировать его, прежде чем цену перебьет конкурирующий магнат. Этот миллиардер фотографировался с таким количеством первоклассных красоток, что сам превратился в кормушку для папарацци и таблоидов, в том числе тех, что охотно рассуждали насчет сексуальной ориентации самопровозглашенного «вечного холостяка». Элли подумала, что этими слухами и объясняется реакция Спаркса на упоминание о бедре убитого.

Усмешка Спаркса сменилась широкой улыбкой.

– Вы можете извиниться после того, как отсюда уберут обувь.

Не стоит говорить, что Элли так и не извинилась.

– Господин Спаркс, ваша квартира сейчас – официальное место преступления. Мне нужно, чтобы вы ушли.

– Простите, что?

– Вы слышали мою просьбу, сэр?

– Разумеется, слышал, но…

– Тогда я приказываю вам, уже вторично, покинуть территорию. – Элли намеренно использовала властный тон, который вынуждал людей подчиниться.

– Я не собираюсь покидать свою собственную…

– Сэм Спаркс, вы арестованы за неподчинение законному приказу служащего полиции. – Элли жестом подозвала полицейского в форме, который опасливо наблюдал за ними от двери. Он снял с пояса наручники.

– Вы сами исполните долг или это сделать мне? – спросил он.

Спаркс втянул воздух сквозь зубы и, прищурившись, посмотрел на именную бирку на груди полицейского.

– Офицер Т. С. Эймос. Я бы предостерег вас от следующего шага в мою сторону, если вы не намерены провести остаток вашей службы в нью-йоркской полиции, охраняя парковки.

Элли выхватила у коллеги наручники.

– Не беспокойтесь, Эймос. Предоставьте это мне.

ЧАСТЬ I Не принимай это близко к сердцу

Глава 3

Четыре месяца спустя.

Среда. 24 сентября

11.00

Элли Хэтчер подняла руку и поклялась говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды. Однако ее показания перед лицом судьи не были на самом деле всей правдой. Это было сухое, лаконичное перечисление основных фактов, и только фактов, касающихся вызова стадвадцатидневной давности. Время: 23.30. Место: пентхаус в здании, известном как «212», на пересечении улиц Лафайет и Кенмар. Причина вызова: сообщение о стрельбе, а после – обнаружение в спальне изрешеченного пулями человека. Покойный – Роберт, он же Робо, Манчини, телохранитель магната Сэма Спаркса, владельца манхэттенской недвижимости.

Элли позволила себе взглянуть на Спаркса, который сидел с непроницаемым выражением лица рядом со своим адвокатом Рамоном Герреро. Если верить полицейскому отчету, Спарксу было пятьдесят пять, но, глядя на него сегодня утром, Элли понимала, почему он пользовался вниманием бесконечных моделей и честолюбивых старлеток, неизменно сопровождавших его на всех страницах светской хроники. И дело было не только в деньгах. Обладавший упрямым подбородком, ярко-зелеными глазами и неизменным прищуром а-ля Клинт Иствуд, Спаркс источал тот грубоватый шарм, перед которым не могли устоять известного типа женщины.

Элли была удивлена, что Спаркс не погнушался прийти лично. Возможно, для него это способ продемонстрировать судье Бэндону, что эти слушания важны для него не меньше, чем для полиции.

Единственным в зале наблюдателем была Дженна Уолш, сестра жертвы, сидевшая на задней скамье возле выхода, где обычно располагаются представители обвинения. Элли говорила ей, что нет смысла приезжать в город ради этого заседания, однако разубедить ее не сумела. Возможно, Спаркс был не единственным, кто пытался что-то доказать своим появлением.

Помощник окружного прокурора Макс Донован продолжал терзать Элли прямыми вопросами, которые должны были заложить основу для отклонения сегодняшнего ходатайства.

– Проживал ли покойный в квартире, где было найдено его тело, – в пентхаусе здания «Двести двенадцать» по адресу: улица Лафайет, двести двенадцать?

– Нет. Манчини проживал в Хобокене, штат Нью-Джерси.

– Был ли он владельцем квартиры, где его обнаружили? – спросил Донован.

– Нет.

– А кто владелец квартиры?

– Работодатель Манчини, Сэм Спаркс.

– Во время тщательного осмотра места преступления обнаружились ли какие-либо свидетельства, позволяющие предположить, что покойный долговременно пребывал в «Двести двенадцатом»?

– Нет, мы таковых не обнаружили.

– Ни чемоданов, ни зубной щетки, ни бритвенных принадлежностей – ничего такого?

– Нет. – Элли ненавидела формальное занудство, которое было непременной частью свидетельских показаний. Она предпочла бы сесть напротив судьи Бэндона и выложить ему все как есть. – В действительности, господин Спаркс сам рассказал нам в тот вечер, что покойный пользовался квартирой всего один вечер.

И снова Элли излагала только голые факты. По словам Спаркса, он завершил отделку и обустройство квартиры в «212» шесть месяцев назад и оставил этот пентхаус себе как денежное вложение и гостевые апартаменты для европейских инвесторов, которые все чаще предпочитали модернистские лофты в деловой части города более традиционному временному жилью в центре. Чтобы окончательно доказать, будто эта площадь – корпоративная собственность, он позволял своей личной помощнице и служащим охраны пользоваться апартаментами, когда пентхаус был свободен.

Макс Донован приколол несколько фотографий с места преступления на стенд, расположенный рядом со свидетельской трибуной. Иллюстрируя свой рассказ представленными снимками, Элли описала царивший в квартире беспорядок – открытые шкафы, выдвинутые ящики, мелкие предметы, разбросанные по полу, словно конфетти.

– Судя по всему, – заметил Макс, – нетронутой осталась только ванная?

На последнем снимке была видна распахнутая дверка небольшого шкафа и стопка полотенец на плиточном полу под раковиной; других разрушений в аккуратной главной ванной не было.

– Вроде бы так, – ответила Элли.

– Полагаю, несколько рулонов туалетной бумаги и старые выпуски «Спортс иллюстрейтед» не могли стать целью налета.

Комментарий Макса был не слишком смешным, однако планка юмора в зале суда, как известно, весьма невысока, и эта ремарка вызвала смешок у судьи Бэндона.

Суть показаний была проста; жестокий налет на квартиру, расположенную на седьмом этаже многоквартирного дома по улице Лафайет, 27 мая не имел бы никакого отношения к бедному Роберту Манчини, не попади он под пули. Связь телохранителя с этой квартирой была слишком отдаленной и несущественной, чтобы считать убитого запланированной мишенью для четырех пуль, пробивших в ту ночь его обнаженный торс.

Нет, преступление не было связано с Манчини. Настоящей целью было, возможно, ограбление самого Сэма Спаркса, хотя и оно казалось маловероятным. Несмотря на богатую обстановку – два плазменных телевизора, суперсовременная стереосистема, ковер, представляющий собой произведение искусства, – из квартиры ничего не пропало.

И поэтому теперь полиции хотелось побольше узнать про Сэма Спаркса.

Со свидетельского места Элли могла видеть за спиной у судьи фотографию в серебряной рамке. На снимке Пол Бэндон лучился улыбкой, стоя рядом с шикарной супругой и мальчиком-подростком в синей академической шапочке и мантии. За пределами зала суда, без мантии, Бэндон был обычным человеком с семьей и нормальной жизнью. Элли раздумывала: если она пропустит явные несуразности и выложит ему все как есть, поймет ли судья Бэндон, каким образом череда событий, начавшихся 27 мая, привела ее в центр нынешних баталий между прокуратурой и одним из самых влиятельных людей в городе.

Возможно, он бы понял, что она чувствовала, когда Спаркс отвлекал ее от работы на месте преступления в своем сшитом на заказ смокинге, почему-то сухой в столь дождливый вечер и хоть сейчас готовый позировать камерам, однако взбешенный непорядком в своем вылизанном до блеска пентхаусе. Возможно, судья смог бы представить те высокомерно-презрительные взгляды, которые Спаркс бросал на полицейских, подмочивших его безупречное пристанище, тех самых, кто поддерживает видимость порядка, позволявшего Спарксу зарабатывать миллиарды на манхэттенской недвижимости. Возможно, он понял бы, что у нее вовсе не было намерения арестовать Спаркса, и что она мгновенно отругала себя за то, что сделала это. Ей хотелось лишь стереть с его физиономии самодовольное выражение, заставить сожалеть об убитом человеке в спальне, а не о ковре в прихожей.

Если бы Элли говорила всю правду, она рассказала бы судье Бэндону, что в Сэме Спарксе есть нечто, не дающее ей покоя. Она попыталась бы объяснить: единственное, что тревожит еще больше, – ее неспособность сохранить самоконтроль в этой ситуации.

Упорное нежелание Спаркса сотрудничать с полицейским следствием – а все из-за их злосчастной стычки, когда Элли повела себя не лучшим образом, – привело к безрезультатному расследованию длинной в четыре месяца.

– Итак, детектив Хэтчер, помог бы в вашем расследовании доступ к финансовой и деловой документации господина Спаркса, о котором мы просим? – спросил Донован.

– Мы полагаем, да, – сказала она, теперь глядя прямо на судью. – Господин Спаркс, как нам всем известно, чрезвычайно преуспевающий человек. Вторжение на его образцово-показательный объект могло быть своего рода предупреждением. Если у него есть деловые или финансовые враги, мы должны рассмотреть эту версию.

– Уточню: является ли сам господин Спаркс объектом вашего расследования?

– Разумеется, нет, – ответила Элли.

Но если бы она говорила всю правду, она должна была бы сказать судье, что в какой-то момент она, конечно, считала Спаркса подозреваемым, но быстро отказалась от этой мысли.

– Хотели бы вы добавить еще что-нибудь к своим показаниям, детектив Хэтчер?

Во время вежливой беседы в суде помощник окружного прокурора Макс Донован называл ее «детектив Хэтчер». Но и это было не совсем правдой. Если бы в суде требовалась вся правда, одному из них, вероятно, пришлось бы обнародовать тот факт, что этим утром детектив, дававшая показания, проснулась голышом в постели помощника окружного прокурора.

– Нет, благодарю вас, господин Донован.

Глава 4

11.45

Меган Гунтер провела кончиками пальцев по клавиатуре своего ноутбука. Это была нервная привычка. Если ее пальцы оказывались на клавиатуре в исходном положении, ей хотелось дать им волю, пустить их порхать над гладкими черными клавишами.

Она вспомнила, как в шестилетнем возрасте упрашивала маму научить ее машинописи. Ее родители тогда только что приобрели домашний компьютер, и Меган частенько подслушивала, как они, сидя бок о бок за отцовским столом, восхищаются чудесами на экране, появлявшимися из неведомой штуки под названием «Интернет». Но особенно Меган приводила в восторг та легкость, с которой мамины пальцы летали по клавишам.

Она поглядела на круглые белые часы, висевшие над пустой доской, позади профессора Эллен Стайн. 11.45. Еще пятнадцать минут занятий; тридцать пять уже прошли, а на экране ноутбука было написано лишь «Жизнь и смерть», далее дата и единственный вопрос: «Все ли жизни одинаково хороши?»

Меган записалась на этот семинар, поскольку его описание в каталоге вызывало любопытство. «Жизнь хороша сама по себе или только тогда, когда хороша? Всегда ли смерть – зло? Что лучше – не прожитая жизнь или жизнь, прожитая зря?»

Философия не была специальностью Меган, в следующем году ей предстояло заниматься биологией, а ее учебный план составили специально для будущих студентов медицинского колледжа. Но описание этого предмета ее заинтересовало. Она сочла, что врачу пойдет на пользу, если он задумается над общим значением жизни и смерти в дополнение к науке, которая призвана улучшить первое и предотвратить второе.

Однако следовало предвидеть, что философский семинар без предварительных требований выльется в череду свободных разговоров, во время которых еще не определившиеся старшекурсники – которые впоследствии окажутся за прилавками «Старбакса» или, возможно, в юридических школах, – попытаются продемонстрировать свое знание самых упрощенных версий различных областей философии.

Сегодняшнее занятие, как нередко бывало, поначалу показалось многообещающим – доктор Стайн задала вопрос, который по-прежнему маячил на экране у Меган: «Все ли жизни одинаково хороши?»

К сожалению, первый отвечавший с ходу попытался разыграть карту Гитлера, заявив:

– Конечно, нет. В смысле – кто здесь станет оплакивать смерть Гитлера?

В ходе своего первого трехнедельного философского курса Меган убедилась, что качество общественного диалога значительно выросло бы в результате волевого запрета любых аналогий с нацистской Германией.

Бедная доктор Стайн изо всех сил старалась направить разговор в нужное русло. Но затем девица, ходившая в неизменном комбинезоне и источавшая запах пачулей, выдала еще один безумный пример интеллектуальной мастурбации, во всеуслышание поинтересовавшись: радуются ли умственно неполноценные жизни так же, как «нормальные» люди?

Меган заметила, что ее пальцы снова дрогнули. И даже как будто не пальцы, а сами клавиши. Она не знала, кто придумал эту раскладку – QWERTY. Аналогии с Гитлером куда понятней, чем использование этих букв. Но какими критериями руководствовались для определения клавиш, относившихся к «домашнему ряду», как это называла мама во время ее первых уроков машинописи? И почему под мизинец все время лезет точка с запятой? Как часто вообще используется этот знак?

Она заставила себя вновь настроиться на общую беседу за семинарским столом. Меган поняла, что комментарий девицы-пачули насчет умственно отсталых привел к более широкому разговору о ценности знания как такового. Но тут парень в кепке, какие носят разносчики газет, и с узкой бородкой битника огрызнулся:

– Пожалуйста, иди почитай Айн Рэнд. Тебя спрашивают о жизни без ценности, а ты придираешься к психически неполноценным? Гораздо сомнительней ценность жизни, потраченной на поглощение знаний, которые потом не пригождаются.

В этот момент Меган показалось, что у доктора Стайн начал подергиваться левый глаз. Прошло двадцать минут, а группа все еще спорила, ценно ли знание само по себе или только как средство достижения практических целей.

– Но даже различие между знанием ради самого знания и знанием ради прагматического смысла – это фикция, – настаивала девица-пачули. – Это предполагает наличие объективной реальности, которая сама по себе и не зависит от наших собственных когнитивных реакций. Мы не можем оценить реальность иначе, нежели через наши собственные мысли, тогда что вы имеете в виду под знанием как таковым? Знание и есть реальность.

– Только если вы – эпистемологическая идеалистка, – возразил бородач. – Возможно, Кант и согласился бы с такой логикой, или даже Джон Локк. Но реалист заявил бы, что есть онтологическая реальность, которая не зависит от нашего опыта. И если мы сумеем на тридцать секунд отвлечься от нашего нарциссизма и примем это допущение, тогда нельзя предъявлять претензии привилегированной элите зато, что они использует свое знание для создания конкретных, объективных различий в этой реальности.

– Это, возможно, слегка не в тему…

Меган почувствовала, как ее глаза непроизвольно обратились к говорящему, приличному на вид парню, всегда ходившему в концертных футболках.

– Это, возможно, слегка не в тему, но кто-нибудь задавался вопросом, почему Джона Локка из «Остаться в живых» назвали Джоном Локком? Это объясняет неувязки в сюжетных линиях. Авторы вынуждают нас критически воспринимать врезки из прошлого и будущего; каждая из них пропущена через персональный опыт героев.

– О боже! Он и впрямь только что это сказал? – Шепот исходил от студента, сидевшего рядом с Меган. На нем была майка с символикой хоккейного клуба «Филадельфия Флайерс», а прическа наводила на мысль, что он только что поднял голову от подушки. – Мне следовало поберечь свои деньги и пойти в Пенсильванский университет.

– Ладно, ребята, время вышло. – Стайн постучала костяшками пальцев по столу, дабы призвать класс к порядку.

Хотела бы Меган получать по доллару каждый раз, когда доктор Стайн пытается вернуть их к первоначальному вопросу. Эта дама наверняка в подобной чепухе разбиралась, однако ей следовало перестать относиться к этим недоумкам как к интеллектуальной ровне. Если бы группа была способна – при некотором руководстве – адекватно рассуждать на заявленную тему, они бы не болтали о Гитлере, умственно отсталых и сериале про изгнанников на острове.

В конце концов Меган поддалась искушению и влезла в Интернет. Почти все здания университета обеспечивали беспроводной доступ в Сеть, но любой серьезный преподаватель типа доктора Стайн ожидал, что во время занятий студенты будут от этого воздерживаться. Однако толку от этого было мало: народ вовсю шнырял в Сети, почти не таясь. Меган это не удивляло. Запрещать студентам пользоваться Интернетом на занятиях, по ее мнению, было все равно что выложить перед кокаиновым наркоманом несколько «дорожек» и не давать вдохнуть.