Среда, 1.1 октября 1.02 ночи 4 страница
– Так, стало быть, у нас есть моральные обязательства перед другими. Растениями, животными и людьми, верно я вас понимаю?
– Именно.
– И что же мы должны делать, чтобы защитить их интересы?
– То, что в интересах всех нас.
– Но, к сожалению, наши интересы далеко не всегда совпадают. Конфликт интересов – это обычная и старая как мир история.
– Каждое создание на этой планете имеет право на жизнь.
– Неужели вы искренне верите в это? – спросил Кеннер.
– Конечно, верю. Каждое живое существо имеет это право.
– Даже паразиты, разносящие малярию? – Ну… они ведь тоже часть природы.
– Тогда получается, что вы против борьбы с полиомиелитом и оспой? Ведь эти смертельно опасные вирусы тоже часть природы.
– То, что вы говорите, свидетельствует о высокомерии мужской половины человечества. Они самонадеянно решили, что надо подстраивать мир под свои цели. Этот импульс, вызванный избытком тестостерона, несвойственен женщинам, и, и…
– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал Кеннер. – Вы против уничтожения полиомиелита и оспы или нет?
– Вы просто играете словами.
– Ничего подобного. И потом, разве это не естественно, переделывать мир в своих целях?
– Конечно. Это вмешательство в природу.
– А вы когда-нибудь видели термитник? Или плотину, построенную бобрами? Эти создания тоже изменяют природу, причем самым катастрофическим образом, ущемляющим интересы других живых существ. Они вмешиваются в жизнь природы или нет?
– От термитников мир не рухнет.
– А вот это спорный вопрос. Общий вес термитов превышает общий вес всех людей на земле. Он в тысячи раз больше. И потом, известно ли вам, сколько метана выделяют термиты? А метан – куда более опасный газ, нежели углекислый, и парниковый эффект от него значительно выше.
– Нет, вы просто невозможны! – воскликнула Энн. – Вам нравится спорить, вот и все. А мне – нет. Я хочу сделать наш мир лучше, это моя цель. А теперь, пожалуй, почитаю журнал. – И она встала, прошла в переднюю часть салона и уселась в кресло спиной к Кеннеру.
– Она говорит и действует с самыми лучшими намерениями, – заметила Сара.
– Вот только плохо информирована, – сказал Кеннер. – Ходячее заблуждение. А это верный путь к катастрофе.
* * *
Тут вдруг Тед Брэдли резко поднялся со своего места. Он внимательно прислушивался к спору между Кеннером и Энн. Ему очень нравилась Энн. Почему-то он был уверен, что переспал с этой дамочкой; так с ним бывало, когда он много пил. Виски затуманило голову, и он толком ничего не помнил, но всем сердцем симпатизировал Энн, и потому сделал вывод, что между ними что-то было.
– Вы были безобразно грубы с ней, – сказал Брэдли «президентским» своим голосом. – Какое право вы имеете обзывать такого человека, как Энн, «ходячим заблуждением»? Она искренне заботится о сохранении природы, об окружающей среде. Она посвятила этому всю свою жизнь. Ей небезразлично.
– И что с того? – насмешливо спросил Кеннер. – «Небезразлично» – довольно безликое слово. Желание делать добро тоже здесь совершенно ни при чем. Главное в таких вопросах – это знание и результат. Знаний у нее нет, и, что еще хуже, она этого не понимает. Пока что человек еще не знает, как следует делать то, к чему она стремится.
– Что именно?
– Сохранять окружающую среду. Мы еще не научились делать это.
– О чем это вы? – Брэдли даже всплеснул руками. – Ерунда! Уж что-что, а сохранять и поддерживать природу мы умеем.
– Неужели? А вам известна печальная история Йеллоустонского парка? Нашего первого национального парка?
– Я там был.
– Я не об этом спрашиваю.
– Нельзя ли прямо перейти к делу, профессор? – насмешливо спросил Брэдли. – Меня изрядно утомили все эти ваши недомолвки и проверки. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
– Хорошо, – сказал Кеннер. – Я вам расскажу.
* * *
– Йеллоустонский парк, – начал рассказывать он, – стал первым в мире заповедником дикой природы. Видимо, потому, что территория у реки Йеллоустон в штате Вайоминг считалась одним из самых красивейших мест Америки. Льюис и Кларк воспевали природу этих мест. Художники, к примеру, Бьерстад и Моран, неустанно писали там пейзажи с натуры. К тому же хозяевам новой Северно-Тихоокеанской железной дороги хотелось привлечь в эти места как можно больше туристов. И вот в 1872 году под давлением прежде всего железнодорожного акционерного общества президент Улисс Грант распорядился выделить в тех краях два миллиона акров и придать им статус национального парка.
Существовала лишь одна проблема, но ни тогда, ни позже ее не признавали. У людей не было опыта сохранения уголков дикой природы. А все потому, что прежде в том просто не было нужды. И почему-то считалось, что все пойдет само собой как по маслу. Как позже выяснилось, это было заблуждением.
Теодор Рузвельт, посетивший Йеллоустонский парк в 1903 году, видел там великое множество самого разного зверья и дичи. Там водились лоси, бизоны, черные медведи, олени, горные львы, гризли, койоты, волки и снежные бараны. Отстрел и охота в те времена строжайше воспрещались. Вскоре после этого визита была образована так называемая Парковая служба, новая бюрократическая организация, чьей единственной задачей было поддерживать парк в первозданном его виде.
Однако через десять лет от всего этого изобилия, произведшего неизгладимое впечатление на Рузвельта, не осталось и следа. А причиной тому стало неверное управление парком. Перед сотрудниками была поставлена задача сохранить его в первозданном виде, и они предприняли определенные шаги, как считали они, исключительно в интересах сохранения парка и его обитателей. Но, как выяснилось, они заблуждались.
– Ну, век живи, век учись, – философски заметил Брэдли. – Знания наши все время приумножаются и…
– Ничего подобного, – резко перебил его Кеннер. – Впрочем, это моя личная точка зрения. Почему-то считается, что сегодня мы знаем больше, но кругозор наш остается весьма ограниченным. Из-за этого все и произошло.
А произошло вот что. Управляющие парком ошибочно считали, что лоси как вид могут исчезнуть. И вот они принялись увеличивать поголовье в парке путем истребления хищников. Принялись активно отстреливать и травить волков в парке. И запретили индейцам здесь охотиться, хотя то была их исконная охотничья территория.
И вот стада лосей все множились, и эти копытные поедали так много травы и веток, что экология парка начала меняться. Лоси поедали деревья, из которых бобры строили свои плотины, а потому бобры постепенно исчезли. Только тут управляющие спохватились, выяснилось, что бобры жизненно необходимы для поддержания водных ресурсов парка.
С исчезновением бобров высохли заливные луга; обмельчали ручьи и реки, исчезли такие виды, как форель и выдра. Усилилась эрозия почв; и экология парка менялась все больше.
К 1920 году стало ясно, что в парке развелось слишком много лосей, и вот лесничие стали отстреливать их тысячами. Но изменение растительной экологии оказалось необратимым; прежние виды деревьев и трав постепенно исчезли.
Со временем стало ясно и то, что индейцы-охотники были просто незаменимы в подержании экологического баланса парка. Они снижали численность лосей, бизонов и прочих копытных. Отсюда же был сделан и более обобщенный вывод: туземцы, обитатели американского континента, принимали куда более активное участие в формировании «дикой природы», чем прежде казалось белым, во всяком случае, когда они только прибыли в Новый Свет. «Нетронутая дикая природа» только на первый взгляд казалась таковой. На самом деле человек на Североамериканском континенте оказывал на окружающую среду огромное воздействие на протяжении целых тысяч лет – выжигал леса и прерии, сокращал популяции отдельных видов, охотился на тех зверей, коих было в изобилии.
Постепенно стало ясно, что запрет на охоту индейцев был ошибочным. Но то была лишь одна из многих других ошибок, которые продолжали допускать управляющие парком. Сначала медведей-гризли защищали, потом начали уничтожать. Волков уничтожали особенно нещадно, потом пришлось восстанавливать их популяцию. Сначала на территории парка запрещали научно-исследовательские полевые работы, в том числе мечение животных с помощью радиоошейников, затем вновь разрешили эти работы в отношении видов, которым грозило уничтожение. Прежде велась активная борьба по предотвращению пожаров, затем люди поняли, какую роль играют пожары в восстановлении лесов. С приходом этого понимания ударились в другую крайность – сжигались тысячи акров, что привело к почти полной стерилизации земли, и на этих гарях леса уже не восстанавливались. Затем в 1970-е пришла мысль запустить в заповедные водоемы радужную форель, и вскоре она уничтожила многие виды местной рыбы.
Ну и так далее, и тому подобное. В том же духе.
Таким образом, – сказал Кеннер, – история парка являет собой не что иное, как совершенно невежественное, некомпетентное и разрушительное воздействие на окружающую среду, пусть даже и проходило оно с самыми благородными намерениями. А за этим следовали попытки восстановить урон, вызванный подобными действиями, но и это тоже ни к чему хорошему не приводило. Подобного рода вмешательство сравнимо разве что с разливом нефти или токсичных отходов. Только в случае с Йеллоустонским парком некого было винить, другое дело, когда иск можно предъявить какой-нибудь зловредной корпорации или капитану нефтеналивного судна. И все эти несчастья вызвали именно защитники окружающей среды, стремившиеся сохранить природу в «диком» ее виде. Они совершали одну непоправимую ошибку за другой. И тем самым доказали, как мало знают о среде, которую намеревались защищать.
– Глупости все это, – фыркнул Брэдли. – Раз надо было сохранять дикую природу, значит, требовалось относиться к ней бережно. Оставить эту самую природу в покое, и равновесие восстановилось бы само собой. А больше ничего и не требуется.
– Вы абсолютно не правы, – возразил Кеннер. – Так называемая пассивная защита, то есть оставить все как есть, никогда ни к чему хорошему не приводила. И не помогла бы сохранить природу в первозданном ее виде, ну, во всяком случае, не больше, чем у вас на заднем дворе. Мир – штука живая, Тед. В нем все постоянно меняется. Одни виды побеждают, другие погибают, возникают новые, сменяются еще какими-нибудь. И невозможно «заморозить» природу в первозданном ее состоянии, просто оставив ее в покое. Все равно что запереть детишек в комнате в надежде, что это помешает им расти и превратиться во взрослых. Наш мир постоянно меняется, и если вы хотите сохранить клочок земли в определенном состоянии, вы сперва должны понять, что это за состояние такое, а уж затем активно, порой даже агрессивно поддерживать его.
– Но вы же сами только что сказали, мы не научились этому.
– Правильно. Не научились. Потому что пока любое предпринятое нами действие вызывает изменения в окружающей среде, Тед. А любое изменение болезненно сказывается на жизни некоторых животных и растений. Это неизбежно. Допустим, кто-то хочет сохранить старые леса и помочь тем самым выжить пятнистой сове, а на деле получается, что славка Киртленда и другие виды потеряют привычную среду обитания – молодой лес, выросший на гарях. Из-за недостатка кормов.
– Но…
– И никаких «но», Тед. Назовите хоть одно подобное мероприятие, имевшее положительный результат.
– Ладно, назову. Запрет на использование приборов с высоким коэффициентом капиллярной фильтрации, отрицательно влияющих на озоновый слой.
– Да, и тем самым был нанесен удар по жителям стран третьего мира, пользовавшимся дешевыми охладителями. Еда стала портиться чаще, многие умирали из-за пищевого отравления.
– Но озоновый слой все равно важней…
– Для вас – возможно. А те несчастные могут с вами и не согласиться. Но мы сейчас говорим о другом. О том, можете ли вы предпринимать какое-то действие и быть уверенным в том, что оно не приведет к нежелательным последствиям.
– Ну хорошо. Солнечные батареи. Системы рециркуляции воды в жилых домах.
– И это подвигает людей строить дома в относительно диких местах, где прежде они не могли жить из-за недостатка воды и энергии. Они вторгаются в заповедные территории, подвергая тем самым опасности обитающие там виды.
– Запрет на использование ДДТ.
– Спорный вопрос. Вообще это величайшая трагедия двадцатого века. ДДТ стало самым широко используемым веществом в борьбе с москитами, и, несмотря на все голоса против, не было ничего лучше и безопаснее. А после этого запрета каждый год от малярии стало умирать свыше двух миллионов человек, по большей части дети. Если подсчитать нанесенный запретом общий урон, он выразится в астрономической цифре: свыше пятидесяти миллионов человеческих жизней. Запрет на использование ДДТ убил больше людей, чем Гитлер, Тед. А кто особенно активно проталкивал этот законопроект? Борцы за охрану окружающей среды.
– Но ДДТ признан канцерогеном.
– Никаким канцерогеном он не являлся. И ко времени запрета все это знали.[39] – Он был небезопасен.
– На самом деле настолько безопасен, что его можно было есть. В одном из экспериментов люди подмешивали его в пищу на протяжении двух лет.[40] Ну а после запрета ДДТ сменил паратиол, куда более опасное вещество. Через несколько месяцев после запрета на ДДТ сотни фермеров погибли из-за неумения обращаться с реально токсичными пестицидами.
– Лично мы с этим не согласны.
– А все потому, что не знаете фактов, не владеете информацией. Или же просто не желаете адекватно оценить последствия, к которым привели действия вашей организации. Со временем на запрет ДДТ будут смотреть как на величайшую ошибку.
– Да никогда его никто толком не запрещал.
– Вот тут вы правы. Странам просто объявили, что если они будут и дальше использовать ДДТ, то не видать им никакой иностранной помощи. – Кеннер покачал головой. – Но бесспорным остается факт, основанный на статистических данных ООН: до запрета ДДТ случаи заболевания малярией были относительно редки. От нее умирали около пятидесяти тысяч человек в год по всему миру. Несколько лет спустя болезнь снова превратилась в мировую проблему. Пятьдесят миллионов умерли после этого запрета, Тед. Так что, как видите, еще одно действие, принесшее вред.
Настала долгая пауза. Тед заерзал на сиденье, хотел было что-то сказать, потом передумал. И вот наконец решился:
– Ладно. Так и быть. – В голосе снова звучали вальяжно-ленивые президентские нотки. – Вы меня убедили. Один-ноль в вашу пользу. Дальше что?
– А дальше встает такой вопрос. Есть ли случаи, когда выгода от подобных действий защитников окружающей среды перевешивала бы вред? Получается, что нет.
– Ладно, ладно, согласен. И что?
– Вы когда-нибудь слышали в словах этих людей хотя бы намек на малейшее сомнение в своей правоте? Никогда. Они все возводят в абсолют. Забегают вперед судей, оспаривают правила и законы, не считаясь с ценой, которую придется заплатить за это. А суды, видя, что дело кончилось весьма плачевно, не всегда решаются выставить им счет. А если только попробуют, так эти пресловутые защитники природы поднимут такой визг, хоть уши затыкай. Они не хотят, чтоб люди узнали, во что обошлись обществу и миру их потуги спасти природу. Самым вопиющим примером является их попытка регулировать содержание бензола в топливе в конце 1980-х. Слишком уж дорого она обошлась обществу. Каждый дополнительный год жизни стоил примерно двадцать миллиардов долларов.[41] Вы согласны, что действия их не оправданы?
– Ну, когда вы излагаете все в таких терминах, да, конечно, согласен.
– А какие еще термины тут подходят, Тед? Ведь это правда! Двадцать миллиардов долларов, чтоб продлить жизнь на один год. Вот цена этих правил и регуляций. И вы по-прежнему будете поддерживать организации, стремящиеся навязать обществу бесплодные и дорогостоящие эксперименты?
– Нет.
– А знаете, кто был основным лоббистом в Конгрессе при принятии закона о бензоле? НФПР. Не собираетесь выйти из совета директоров этого фонда?
– Разумеется, нет.
Кеннер удрученно покачал головой:
– Ну, вот вам, пожалуйста. Приехали.
* * *
Санджонг указывал на монитор компьютера. Подошел Кеннер, опустился в кресло рядом с ним. На экране возник снимок какого-то острова в тропиках, сделанный с воздуха. Островок, густо поросший лесом, с широкой изогнутой бухтой голубой воды. Очевидно, снять его смогли из низко летящего аэроплана. У берега выстроились четыре изрядно побитые непогодой деревянные хижины.
– Самые новые снимки, – сказал Санджонг. – Появились за последние двадцать четыре часа.
– А выглядят как старые.
– Да, но на самом деле это не так. При ближайшем рассмотрении можно предположить, что хижины эти не настоящие. Вроде бы сделаны из пластика, а не из дерева. Самая большая предназначена для жилья, в остальных трех, по-видимому, хранят оборудование.
– Что за оборудование? – спросил Кеннер.
– Глядя на эти снимки, не поймешь. Очевидно, оборудование доставили ночью. Но я связался с гонконгской таможней и получил достаточно подробное описание. Оборудование состоит из трех ультразвуковых кавитационных генераторов. Крепится на специальных сборных рамах с углеродными матрицами.
– Ты что же, хочешь сказать, что подобное ультразвуковое оборудование имеется в свободной продаже?
– Факт то, что они его раздобыли. А вот каким образом, понятия не имею.
Кеннер и Санджонг сидели рядом, сблизив головы, и переговаривались почти шепотом. Подошел Эванс, наклонился к ним.
– О чем таком ультразвуковом идет речь? – тихо спросил он.
– О кавитационном генераторе, – ответил Кеннер. – Высокоемкий по части потребления энергии акустический прибор размером с небольшой грузовик, образующий радиально симметричное кавитационное поле.
Эванс не понял его, это было видно по глазам. – Кавитация, – принялся объяснять Санджонг, – это образование пузырьков в субстанции. Ну, самый простой пример, это когда кипятишь воду. В ней появляются пузырьки, слышен шум. Но в данном случае генераторы предназначены для создания кавитационных полей в твердой субстанции.
– Какой именно? – спросил Эванс.
– В земле, – ответил Кеннер.
– Что-то я не понимаю, – протянул Эванс. – Они собираются создавать пузырьки в земле, как в кипящей воде?..
– Ну, да, примерно так.
– Зачем?
Тут они умолкли – подошла Энн Гарнер.
– Здесь у вас что, мальчишник? – игриво спросила она. – Или девочке тоже можно присесть и послушать?
– Ну, разумеется, – ответил Санджонг и застучал по клавиатуре. На экране появился целый набор графиков. – Мы как раз изучаем уровни содержания двуокиси углерода во льду, эти данные получены со станции Восток и с севера Гренландии.
– Но не можете же вы все время держать меня в полном неведении, – капризно надула губки Энн. – Рано или поздно самолет приземлится. И уж тогда я точно узнаю, что это вы затеяли.
– Конечно, узнаете, – заметил Кеннер.
– Так почему бы не сказать мне прямо сейчас? В ответ Кеннер лишь покачал головой.
В салоне раздался голос пилота.
– Прошу пристегнуть ремни, – сказал он. – Мы приземляемся в Гонолулу.
– Гонолулу? – удивленно воскликнула Энн.
– А вы думали, куда мы летим?
– Я думала… – Но она тут же спохватилась и умолкла.
«Она знает, куда мы летим», – поняла Сара.
* * *
Пока в Гонолулу шла дозаправка, на борт к ним поднялся представитель паспортно-таможенного контроля и попросил предъявить документы. Он тут же узнал Теда Брэдли, заулыбался и начал называть его «мистер президент». Брэдли был польщен таким вниманием со стороны человека в униформе.
Офицер проверил паспорта у всех, а затем сказал:
– Пункт вашего назначения – остров Гареда в составе Соломоновых островов. Я просто хочу убедиться, что вашей группе знакомы правила поведения туристов в этих местах. Большинство посольств обычно предупреждает своих граждан, что там бывает небезопасно. Особенно с учетом нынешней обстановки.
– Какой еще обстановки? – спросила Энн.
– На острове активизировались повстанцы. Были совершены убийства. В прошлом году туда вошли части австралийской армии и взяли в плен главарей повстанцев, но некоторым удалось улизнуть. Только на прошлой неделе там произошло три убийства, в том числе двух иностранных граждан. Один из трупов был… э-э… обезглавлен. И голову бандиты забрали с собой.
– Что?..
– Голову унесли с собой. Потом, после смерти.
Энн обернулась к Кеннеру:
– Так мы летим именно туда? На остров Гареда?
Тот кивнул.
– Но зачем, скажите на милость, им понадобилась голова этого несчастного?
– Ну, наверное, ради черепа…
– Черепа… – повторила она. – Так, значит, речь идет об охотниках за черепами, да?
Кеннер снова кивнул.
– Я схожу с этого самолета, – заявила Энн. Взяла свою сумку и стала спускаться по трапу.
Дженифер только что проснулась.
– Что это с ней? В чем проблема? – спросила она.
– Дамочка уходит по-английски, не попрощавшись, – ответил Санджонг. Тед Брэдли задумчиво поглаживал подбородок. А потом спросил:
– Голову отрезали иностранцу?
– Вообще-то все было еще хуже, – сказал таможенник.
– Господи! Человеку отрезали голову. Куда уж хуже? – нервно рассмеялся Брэдли.
– Ситуация продолжает оставаться неспокойной, – продолжал офицер. – Поступающие оттуда известия весьма противоречивы.
Тут Брэдли перестал смеяться.
– Нет, серьезно. Я хочу знать. Что может быть хуже обезглавливания?
В салоне настала тишина.
– Они его съели, – сказал после паузы Санджонг.
– Съели? – воскликнул Брэдли. Офицер кивнул:
– Да, употребили отдельные части тела в пищу. По крайней мере, именно так сказано в полицейском отчете.
– Боже святый! – пробормотал Брэдли. – Какие именно части? Впрочем, неважно, знать не хочу. Господи Иисусе!.. Это надо же, сожрали парня, и все тут!
– Вам вовсе не обязательно лететь с нами, Тед, – сказал Кеннер. – Вы тоже можете сойти с самолета.
– Честно признаться, я уже подумываю об этом, – произнес Брэдли президентским своим голосом. – Быть съеденным, это, знаете ли, не слишком почетное завершение карьеры. Стоит только вспомнить великих людей нашего времени. Ну, представьте: Элвис – съеден, Джон Леннон – съеден. Просто я хочу сказать, как-то не хочется, чтоб тебя запомнили именно в связи с таким финалом. – Он умолк, низко опустил голову. Долго о чем-то размышлял, потом снова решительно вскинул голову. Этот жест был хорошо отрепетирован, он столько раз проделывал его в телефильмах. – Но нет! – воскликнул он. – Я принимаю этот вызов. Готов смотреть в глаза опасности. Раз вы летите, то и я с вами.
– Мы летим, – сказал Кеннер.
НА ПУТИ К ГАРЕДА
Среда, 13 октября
Вечера
До аэропорта Контаг на острове Гареда было девять часов лету. Свет в салоне выключили, большинство пассажиров спали. Кеннер, как обычно, бодрствовал, сидел в задней части салона и тихо переговаривался о чем-то с Санджонгом.
Питер Эванс проснулся примерно через четыре часа. Пальцы ног все еще жгло после обморожения в Антарктиде, спина болела после того, как его швыряло и вертело потоком воды во время наводнения. Но боль в ногах напомнила о том, что надо проверять их ежедневно, как велели врачи, на предмет обнаружения инфекции. И он поднялся и направился в заднюю часть салона, к Кеннеру. Снял ботинки, стянул носки.
– Понюхай, – сказал Кеннер.
– Что?
– Понюхай ноги. Гангрену прежде всего распознают по запаху. Что, болит?
– Жжет. Почти глаз не сомкнул.
Кеннер кивнул:
– Ничего, потерпи. Все пальцы удастся сохранить, я просто уверен.
Эванс откинулся на спинку кресла, думая о том, как это все же странно, вести разговор о потере пальцев ног. Спина от этих мыслей разболелась еще больше. Он прошел в душевую в задней части самолета, открыл аптечку, пошарил на полках в поисках обезболивающего. Но здесь оказался только адвил. Он принял пару таблеток и вернулся назад.
– Ваше представление в Гонолулу было разыграно как по нотам, – сказал он Кеннеру. – Правда, на Теда не подействовало.
Кеннер удивленно смотрел на него.
– Никакие это не выдумки, – заметил Санджонг. – Вчера там действительно произошли три убийства.
– Вот как? И кого-то съели?
– Так было сказано в полицейском отчете.
– О… – растерянно протянул Эванс.
Проходя по полутемному салону, Эванс вдруг увидел, что Сара не спит. Она подняла голову и шепотом спросила:
– Не спится?
– Да. Побаливает немного. А у тебя?
– Да. Пальцы ног. Так и жжет огнем. После обморожения.
– У меня тоже.
– А хоть что-нибудь поесть на борту найдется? – спросила она.
– Думаю, да.
Сара поднялась и направилась в хвостовой отсек, к кухне. Эванс последовал за ней.
– И мочки ушей тоже побаливают, – сказала Сара.
– У меня – нет.
Она пошарила в холодильнике, нашла холодную пасту. Протянула Эвансу тарелку. Тот отрицательно помотал головой. Тогда Сара положила пасты себе. И с аппетитом принялась за еду.
– А ты давно знаешь Дженифер? – спросила она.
– Да не то чтобы знаю, – ответил Эванс. – Познакомились недавно у нее в офисе.
– Зачем она потащилась с нами?
– Ну, наверное, потому, что знакома с Кеннером.
– Знакома, – раздался голос Кеннера. Он сидел неподалеку.
– И давно ли?
– Она моя племянница.
– Правда? – удивилась Сара. – И как долго она была вашей пле… Впрочем, не важно. Извините.
– Дженифер дочь моей сестры. Родители ее погибли в авиакатастрофе, когда девочке было одиннадцать.
– О…
– Довольно долго была предоставлена самой себе.
– Ясно…
Эванс взглянул на Сару и снова подумал, что она подвержена поистине волшебным превращениям. Только что была такой сонной и вялой, а теперь снова необыкновенно хороша собой, настоящая красавица. И еще от нее пахло духами, которые просто сводили его с ума.
– Что ж, – заметила Сара, – она вроде бы славная девушка. И хороша собой.
– Ну, не знаю… – неопределенно протянул Эванс.
– Все нормально, – сказала она. – Ты вовсе не должен притворяться передо мной, Питер.
– Да ничего я не притворяюсь, – сказал он и придвинулся чуть ближе, чтоб лучше ощущать этот поистине волшебный аромат духов.
– Еще как притворяешься. – Сара отошла от него и уселась в кресло напротив Кеннера. – А что будет, когда мы доберемся до Гареды? – спросила она.
* * *
Одна из самых примечательных черт этой девушки, подумал Эванс, заключается в том, что она обладает уникальной способностью вести себя так, словно тебя не существует вовсе. Вот теперь, например, она даже и не смотрит на него, все внимание сфокусировала на Кеннере, увлеченно беседует с ним, как будто они здесь одни.
Может, это особая разновидность кокетства? Возможно, она вознамерилась завести его, как следует раздразнить? Но если так, она выбрала неверную тактику. Подобное поведение может только оттолкнуть его.
Ему захотелось грохнуть кулаком по стойке бара, устроить большой шум, скандал, выкрикнуть какую-нибудь глупость типа: «Привет! Сара, тебя вызывает Земля!» Или что-то в этом роде.
Но тут он подумал, что от этого только станет хуже. Он уже представлял раздраженный взгляд Сары. Слышал ее насмешливый голос. Да ты, оказывается, совсем еще ребенок! Ну, что-то в этом роде. Эванс почувствовал, что истосковался по простой женщине. Такой, как, к примеру, Джанис. Великолепное тело и раздражающе глупая болтовня, но всегда можно отключиться и просто не слушать. Именно такой женщины ему не хватало сейчас.
Он испустил долгий вздох.
Сара услышала. Подняла на него глаза и похлопала по сиденью рядом.
– Иди посиди с нами, Питер, – сказала она. – Послушай. – И она одарила его ослепительной улыбкой.
Эванс почувствовал, что краснеет, и смутился от этого еще больше.
* * *
– Вот здесь находится бухта Резолюшн, – сказал Санджонг и развернул к ним экран монитора. Показал бухту, затем уменьшил изображение. И они увидели карту всего острова. – Она в северо-восточной части острова. А аэропорт вот здесь, на западном побережье. Примерно в двадцати пяти милях. – Остров Гареда походил на огромный плод авокадо, погруженный в воду. Отчетливо вырисовывались неровные, словно зазубренные края бухты. – Горный хребет проходит через центр острова, – продолжал Санджонг. – Местами достигает в высоту трех тысяч футов над уровнем моря. И здесь же, в центре острова, находятся джунгли, очень густые, практически непроходимые. Заблудиться ничего не стоит, если не идти по дороге или по одной из тропинок, проложенных человеком. Но иного способа пересечь остров не существует.
– Тогда мы пойдем по дороге, – сказала Сара.
– Возможно, – кивнул Санджонг. – Но это небезопасно, потому что вот здесь нашли себе прибежище повстанцы. – И он обвел пальцем кружок в самом центре острова. – Причем держатся они не вместе, а раскололись на две, а может, и три группы. И точное их местоположение неизвестно. Они захватили вот эту маленькую деревню под названием Павуту, вот здесь, у северного побережья. Похоже, что там у них штаб-квартира. И еще они наверняка расставили по дорогам свои посты, да и тропинки в джунглях тоже патрулируют.