Глава xvi в которой челленджер испытывает самое сильное потрясение в жизни

Итак, капканы были расставлены, ловушки вырыты, и охотники готовились заполучить большую добычу, — вопрос заключался лишь в том, согласится ли зверь дать себя заманить. Если бы Чел-ленджеру сказали, что истинная цель встречи — представить ему убедительные доказательства общения с духами и таким образом обратить его в спиритуализм, он бы рассвирепел или рассмеялся им в лицо. Но хитрый Мелоун при поддержке Энид убедил профессора, что его присутствие необходимо для того, чтобы разоблачить мошенничества и объяснить, как и почему их водят за нос. Пребывая в этом заблуждении, Челленджер в присущей ему надменной и снисходительной манере согласился удостоить своим присутствием собрание, которое, по его мнению, больше подходило бы для пещерных дикарей эпохи неолита, чем для человека, представляющего всю культуру и мудрость, накопленные человечеством. Энид сопровождала отца, который привел с собой какого-то странного субъекта, ни Мелоуну, ни остальным собравшимся не известного. Это был большой угловатый шотландец с веснушчатым лицом и мощной фигурой, крайне неразговорчивый. От него так и не удалось добиться, какие именно аспекты духовных проблем его интересуют; единственное, что из него вытянули, — это что зовут его Николл. Мелоун и Мейли пришли в Голландский парк вместе; там их уже ждали Делисия Фримен, преподобный Чарльз Мейсон, мистер и миссис Огилви как представители колледжа, мистер Болсоувер из Хаммерсмита и лорд Рокстон, который чрезвычайно увлекся спиритуализмом и весьма в нем преуспел. Всего собралось девять человек, компания разношерстная и неоднородная, от которой трудно ожидать хороших результатов. Когда все вошли в комнату, где должен был проводиться сеанс, Линден восседал в кресле, возле него расположилась жена; его представили собравшимся, многих из которых он уже хорошо знал. Челленджер тут же взялся за дело с видом человека, который не потерпит всякой там чепухи.

— Это медиум? — спросил он, глядя на Линдена с явной неприязнью. — Да.

— А его обыскали?

— Нет еще.

— Кто будет обыскивать?

— Кто-нибудь из нас, лучше вдвоем.

Челленджер недоверчиво хмыкнул:

— Кто именно, позвольте спросить?

— Лучше, чтоб это сделали вы и ваш друг мистер Николл. Можете пройти в спальню — это рядом.

Несчастного Линдена вывели из комнаты словно под конвоем, неприятно напомнив ему о пребывании в тюрьме. Он и без того волновался, а это новое испытание и присутствие Челленджера совсем выбили его из колеи. Вернувшись, он посмотрел на Мейли и печально покачал головой. — Боюсь, сегодня у нас ничего не получится. Может, лучше отложим? Мейли приблизился и потрепал его по плечу, миссис Линден взяла за руку.

— Все в порядке, Том, — сказал Мейли. — Помните, что вы под охраной друзей, которые не допустят, чтобы вами манипулировали. Затем он обратился к Челленджеру — более сурово, чем это было в его правилах:

— Прошу вас не забывать, сэр, что медиум — это столь же чувствительный инструмент, сколь и любой из тех, какими вы пользуетесь в своей лаборатории. Бережно обращайтесь с ним. Надеюсь, вы не нашли у него ничего подозрительного?

— Нет, сэр, не нашел. Наверное, поэтому он говорит, что сегодня ничего не получится?

— Просто его взволновало ваше поведение. Вам следовало бы более деликатно с ним обращаться.

Однако выражение лица Челленджера не предвещало ничего хорошего. Его взгляд упал на миссис Линден.

— Я так понимаю, что эта особа — его жена. Ее также необходимо обыскать.

— Разумеется, — согласился Огилви. — Это могут сделать ваша дочь вместе с моей женой. Только умоляю вас, держитесь как можно дружелюбнее и помните, что мы не меньше вашего заинтересованы в хороших результатах, и все пострадают, если вы разрушите необходимую среду.

Тут поднялся мистер Болсоувер, бакалейщик, да с таким важным видом, словно он председательствовал на собрании общины.

— Я требую, — заявил он, — чтобы профессора Челленджера тоже обыскали!

От гнева борода профессора встала дыбом.

— Обыскать меня?! Да как вы смеете, сэр!

Но Болсоувера не так-то просто было запугать.

— Вы пришли сюда как враг и торжествовали, если бы вам удалось показать обман, — улавливаете мою мысль? Вот я и говорю, что надо бы вас обыскать!

— Это гнусная инсинуация, сэр! Значит, вы намекаете, что я способен на обман! — проревел Челленджер.

— Увы, профессор, нас всех по очереди в этом обвиняют, — с улыбкой произнес Мейли. — И мы все сначала негодуем, а потом, со временем, привыкаем. Меня называли лжецом, сумасшедшим, — да Бог знает как еще! И что же из того?

— Ваше предложение переходит всякие границы! — заявил Челленджер, бросая вокруг свирепые взгляды.

— Ну что ж, сэр, — вмешался Огилви, который был весьма неуступчивым шотландцем, — никто вас силой не держит, можете в любую минуту уйти. Но если уж решите остаться, мы должны быть уверены в научной чистоте опыта. Сами посудите, можно ли говорить о научности эксперимента, если среди нас находится человек, известный своим враждебным отношением к нашему движению, который не желает предъявить нам свои карманы. — Ладно, ладно, — предпринял попытку примирения Мелоун, — конечно же, мы можем поверить профессору на слово.

— Не берусь спорить с вами, молодой человек, — сказал Болсоувер, — но что-то сам профессор не очень верил на слово мистеру и миссис Линден. — У нас есть все основания соблюдать меры предосторожности, — заметил Огилви. — Смею вас уверить, что мошенничества, направленные против медиумов, случаются ничуть не реже, чем те, что практикуются ими самими, и я могу привести тому множество примеров. Нет, сэр, вас необходимо обыскать!

— Было бы о чем говорить! — воскликнул лорд Рокстон. — Да мы с Мелоуном мигом произведем осмотр!

— Вот и прекрасно, давайте! — поддержал Мейли.

Челленджера, всем своим видом напоминавшего быка с налитыми кровью глазами и раздувающимися ноздрями, вывели из комнаты. Через несколько минут приготовления были закончены, все расселись кружком, и сеанс начался.

Однако настрой был разрушен. Ох уж мне эти допотопные исследователи! — они требуют, чтобы медиума связали по рукам и ногам, словно какого-нибудь цыпленка, или еще до начала сеанса высказывают ему свои подозрения прямо в глаза! Да это все равно что подмочить порох, а потом надеяться, что он не утратил своих свойств и в нужный момент сможет взорваться! Из-за них все усилия медиума сводятся на нет, а когда сеанс оканчивается провалом, приписывают это своей проницательности, не подозревая даже, что во всем виновато их нежелание вникнуть в суть. Вот и получается, что во время сеансов, собирающих вокруг себя скромных, но дружелюбных и благожелательных людей, происходят события, которые холодным и беспристрастным служителям науки увидеть не суждено. Все были возбуждены, а уж как препирательства подействовали на человека, которого они касались прежде всего! Для него комната была наполнена разнонаправленными потоками и завихрениями психической энергии, и ему было так же трудно ими управлять, как, например, быстриной в низовьях Ниагары. От отчаяния он даже застонал. Началось, как всегда, с ясновидения, но имена, которые улавливал тончайший слух Линдена, казалось, не имели смысла и сливались в однообразный гул. Отчетливее всего звучало имя Джон, и он произнес его вслух. Значит ли оно что-нибудь для присутствующих? Ответом был лишь глухой смешок Челленджера. Затем возникла фамилия Чэпмен. Да, у Мейли был приятель с такой фамилией, но он умер много лет назад, и его появление казалось странным и неуместным. К тому же Мейли не мог вспомнить, как того зовут по имени. Бадуорт. — тоже нет. До медиума доносились вполне отчетливые фразы, но они не имели никакого отношения к присутствующим. Все складывалось из рук вон плохо, и Мелоун совсем пал духом. Челленджер хмыкал так откровенно, что Огилви возмутился. — Вы только осложняете дело, сэр, — заявил он, — когда так явно выражаете свои эмоции. Я уже десять лет практикую спиритизм, но никогда еще не видел, чтобы медиум находился в столь затруднительном положении. По моему мнению, во всем виноваты вы.

— Именно так, — Челленджер довольно кивнул.

— Боюсь, будет мало толку, Том, — вмешалась миссис Линден. — Как ты себя чувствуешь, дорогой? Не пора ли прекратить?

Но Линден, несмотря на свой кроткий вид, по натуре был боец. Природа наградила его теми же качествами, благодаря которым его брат еще немного и получил бы Пояс Лонздейла.

— Может, я слегка перевозбужден, и, если погружусь в транс, это пройдет? Сейчас, мне кажется, лучше задействовать телесную оболочку. Пожалуй, я попытаюсь.

Приглушили свет, и теперь в комнате лишь едва мерцал красноватый огонек. Шторы, огораживающие кабину, были задернуты; по одну сторону от кабины смутно виднелся силуэт Тома Линдена, впавшего в транс, — он тяжело дышал — с другой стороны за всем происходящим наблюдала его жена. Но ничего не произошло.

Прошло четверть часа, потом еще пятнадцать минут. Все терпеливо ждали, и только Челленджер начал ерзать на стуле. Воцарилась мрачная и холодная атмосфера, — всем казалось, что ничего уже и не может произойти. — Все без толку! — в конце концов воскликнул Мейли.

— Боюсь, что так, — согласился Мелоун. Медиум шевельнулся и застонал — он начал приходить в себя. Челленджер демонстративно зевнул. — По-моему, мы только зря тратим время, — изрек он.

Миссис Линден гладила мужа по голове. Он открыл глаза. — Ну, что? — спросил он.

— Это бесполезно, Том. Мне кажется, лучше отложить.

— И я того же мнения, — поддержал Мейли.

— Это для него слишком большая нагрузка, учитывая сложившиеся неблагоприятные обстоятельства, — заметил Огилви, сердито сверкнув глазами на Челленджера.

— Я думаю, — отозвался тот с самодовольной улыбкой.

Но Линден не привык легко сдаваться.

— Конечно, условия неподходящие, — сказал он, — и колебания непривычные, но я попробую изнутри кабины. Она способствует концентрации энергии.

— Это наш последний шанс, — сказал Мейли. — Действительно, почему бы не попробовать еще раз?

Кресло внесли внутрь кабины, туда же проследовал медиум и задернул за собой занавеску.

— Кабина конденсирует потоки эктоплазмы, — пояснил Огилви. — Вне всякого сомнения, — согласился Челленджер, — однако должен заявить, что в интересах истины исчезновение медиума из нашего поля зрения весьма огорчительно.

— Ради всего святого, прекратите! — воскликнул Мейли, теряя терпение. — Давайте прежде получим результат, а потом уж будем дискутировать относительно его научной ценности!

И вновь потянулись томительные минуты. Потом вдруг из кабины послышался глухой стон. Все напряглись в ожидании.

— Эктоплазма, — прошептал Огилви. — Возникая, она всегда причиняет боль.

Только он это произнес, как занавеска резко распахнулась, громко звякнули кольца. На темном фоне возникли очертания какой-то белой фигуры. Медленно и неуверенно она вышла на середину комнаты. В красноватом сумраке ее контур оказался и вовсе размыт, и она выглядела в темноте движущимся белым пятном. С большой осторожностью, за которой скрывался страх, видение приблизилось к профессору.

— Ага! — громовым голосом проревел профессор.

Раздались шум, крик, треск.

— Поймал! — заорал кто-то.

Чей-то голос потребовал:

— Включите свет!

— Осторожнее! Вы же медиума убьете!

Все вскочили. Челленджер бросился к выключателю и зажег огни. Переход из темноты к яркому свету был настолько резким, что понадобилось время, прежде чем ошарашенные и ослепленные зрители смогли понять, что же произошло.

Когда они обрели способность видеть, их взору открылась удручающая картина. Том Линден, бледный, больной, не успевший прийти в себя, сидел на полу, а над ним стоял здоровяк-шотландец, который и сбросил его вниз. Миссис Линден, опустившись на колени возле мужа, с негодованием глядела на обидчика. Все застыли в молчании, наблюдая эту сцену, как вдруг заговорил профессор Челленджер:

— Ну что ж, господа, полагаю, вам нечего добавить к происшедшему. Ваш медиум, как он того и заслуживает, разоблачен. Теперь вы сами убедились, что такое ваши призраки. Я должен поблагодарить мистера Николла, знаменитого футболиста, за то, что он исполнил свои обязанности грамотно и точно.

— Я быстро его скрутил, — сказал детина. — Он и сопротивляться не стал.

— У вас это здорово получилось. Вы исполнили свой общественный долг, помогая разоблачить бессовестный обман. Думаю, нет нужды говорить, что по этому делу будет возбуждено судебное преследование.

Но тут вмешался Мейли. Он говорил с таким напором, что заставил Челленджера слушать себя.

— Вы допустили весьма распространенную ошибку, сэр, хотя избранные вами методы, которые свидетельствуют только о вашем невежестве, могли иметь для медиума роковые последствия.

— И вы смеете говорить о невежестве! В таком случае я заявляю вам, что отныне стану рассматривать вас не как жертв обмана, а как соучастников!

— Минуточку, профессор! Я задам вам прямой вопрос и хотел бы получить на него такой же прямой ответ. Фигура, которую мы все видели, прежде чем произошел этот инцидент, была белой, не так ли?

— Да, именно так.

— Но ведь медиум одет в черный костюм. Так где же белое одеяние? — Для меня это несущественно. Не сомневаюсь, что он и его жена готовы к любого рода неожиданностям и уж наверняка знают способ быстренько спрятать куда-нибудь простыню или что это там было. Подробности будут выясняться в суде.

— Нет уж, давайте сейчас. Обыщите комнату, может, и найдете что-нибудь белое.

— Я впервые нахожусь в этой комнате, она мне незнакома. Я руководствуюсь лишь здравым смыслом: человека разоблачили, когда он переоделся духом, а уж в какое потайное место он спрятал свой костюм, для меня значения не имеет.

— Напротив, это имеет принципиальное значение. То, что вам посчастливилось наблюдать, — это не обман и не надувательство, это совершенно достоверное явление.

Челленджер хмыкнул.

— Да, сэр, самое что ни на есть истинное. Вы видели так называемое предвоплощение, переход к материализации. Поймите же вы, что духи-проводники, которые управляют этими вещами, не принимают в расчет ваши подозрения. Они настраивают себя на определенный результат, и если слабости участников сеанса не дают им возможности достичь его одним способом, они избирают другой путь, не считаясь с вашими предрассудками, мало заботясь о вашей выгоде. В данном случае вы сами создали столь неблагоприятные условия, что им не удалась попытка оформить эктоплазматическую фигуру, и вместо этого они обернули находящегося в трансе медиума в оболочку из эктоплазмы и выбросили его вон из кабины. Он так же непричастен к обману, как и вы.

— Клянусь всем святым, — сказал Линден, — что не помню ничего с того момента, как вошел в кабину. Очнулся я уже на полу.

Пошатываясь, он поднялся; его била нервная дрожь, так что он едва удерживал стакан с водой, который подала жена.

Челленджер пожал плечами.

— Ваши объяснения, — произнес он, — лишь показывают, насколько далеко может простираться человеческое легковерие. Я знаю свой долг и исполню его до конца. Все, что вы имеете сообщить, будет, без сомнения, в должной мере оценено судьей.

С этими словами профессор повернулся, чтобы уйти, — с видом человека, с честью выполнившего миссию, ради которой пришел.

— Идем, Энид! — бросил он.

Но тут возникло обстоятельство настолько неожиданное, настолько драматическое, что оно навеки запечатлелось в памяти тех, кто его наблюдал.

Челленджеру никто не ответил.

Все уже поднялись, и лишь Энид оставалась сидеть. Голова ее склонилась на плечо, глаза были закрыты, из прически выбилась прядь волос, — вид, достойный кисти художника.

— Она уснула, — удивился Челленджер. — Энид, проснись! Я ухожу! Но девушка не ответила. Тогда Мейли склонился над ней. — Тсс! Не трогайте ее — она в трансе!

Челленджер бросился к дочери.

— Что вы наделали! Ваши гнусные проделки испугали ее, и она лишилась чувств!

Мейли приподнял ей веко.

— Нет, нет, у нее глаза закатились. Она в трансе. Ваша дочь, сэр, — медиум, обладающий большими возможностями.

— Медиум! Да вы с ума сошли! Проснись, дочка, проснись! — Ради Бога, оставьте ее, иначе вам придется сильно пожалеть. Очень опасно внезапно прерывать транс.

Челленджер был явно озадачен. Впервые присутствие духа изменило ему. Его дитя подстерегает какая-то неведомая опасность, так неужто он ее и подтолкнет?!

— Что же мне делать? — беспомощно спросил он.

— Не бойтесь, все будет в порядке. Садитесь! Все садитесь! Ага, она собирается заговорить.

Девушка выпрямилась на стуле. Губы ее дрожали, одна рука была вытянута вперед.

— Это ему! — воскликнула она, указывая на Челленджера. — Он не смеет обижать моего медиума! Это послание. Ему.

Все затаили дыхание.

— Кто говорит? — спросил Мейли.

— Виктор говорит. Виктор. Пусть не обижает моего медиума! У меня послание — для него!

— Да-да. Так что за послание?

— Здесь его жена.

— Да!

— Она говорит, что уже приходила к нему — с помощью этой девушки. Это случилось сразу после кремации. Она стучит, он слышит ее стук, но не понимает, что происходит.

— Профессор Челленджер, вам это о чем-нибудь говорит? Из-под нахмуренных бровей с подозрением глядели глаза, в которых застыл немой вопрос, — как загнанный зверь, профессор свирепо озирался по сторонам. Это обман, подлый обман, и они вовлекли в него его собственную дочь. Это отвратительно! Но он им покажет! Он выведет их на чистую воду! Нет, у него нет вопросов: он видит их насквозь! Они ее совратили. Конечно, он от нее такого не ожидал, но, к сожалению, так и есть. Она пошла на это ради Мелоуна. Ради любимого человека женщина готова на все! Да, отвратительная история! Он не смягчился, напротив, он жаждал мести. Разъяренный вид и отрывистая речь отчетливо выражали его настрой. Девушка вытянула руку.

— Еще одно послание!

— Кому?

— Снова ему. Человеку, который хотел обидеть моего медиума. Он не должен его обижать! Вот мужчина — двое мужчин — они хотят ему что-то сообщить!

— Да, мы слушаем, Виктор.

— Первого зовут… — Девушка слегка наклонила головку, словно прислушиваясь. — Ага, понял! Ол… Олдридж.

— Вам это имя что-нибудь говорит?

Челленджер вздрогнул; на его лице отразилось безграничное удивление. — А кто же второй?

— Уэр. Да-да, Уэр.

Внезапно Челленджер сел и провел рукой по лбу. Он был смертельно бледен, на лице выступил пот.

— Вы их знаете?

— Я знал людей с такими именами.

— Они хотят нам что-то сказать, — промолвила девушка. Челленджер словно подготовился к удару.

— Что же это?

— Слишком личное. Нельзя сказать, пока все здесь.

— Мы можем подождать за дверью, — сказал Мейли. — Пойдемте, друзья, пусть профессор услышит, что ему должны передать.

Все направились к двери, оставив профессора наедине с дочерью. Внезапно им овладела непривычная робость.

— Мелоун, не уходите!

Дверь закрылась; в комнате остались трое.

— Так что же это за послание?

— Оно касается порошка.

— Да, слушаю.

— Серого порошка.

— Да, ясно.

— Эти двое хотят, чтобы я передал: Вы не убили нас.

— Тогда спросите их — да-да, спросите их, как они умерли, — профессор едва мог говорить, он весь дрожал от волнения.

— Они умерли от болезни.

— От какой болезни?

— Нев… нев… Что бы это могло быть? …От пневмонии!

Челленджер, издав вздох облегчения, откинулся на стуле. — Боже мой! — вскричал он, отирая пот со лба. — Мелоун, позовите остальных!

Все устремились в комнату. Челленджер поднялся им навстречу. Первым делом он обратился к Тому Линдену. По его тону было видно, что он глубоко потрясен и готов — хоть на миг — смирить гордыню.

— Имею ли я право судить вас, сэр! Сейчас со мной произошло нечто настолько странное и в то же время не подлежащее сомнению, — если мои чувства на этот раз не изменили мне, — что я не могу не принять объяснений, проливающих свет на ваши поступки. Прошу вас не принимать на свой счет оскорбительные замечания, которые я, возможно, позволил себе. Том Линден был истинным христианином. Он без долгих колебаний от всей души простил профессора.

— Теперь я вижу, что моя дочь обладает удивительными способностями, и у меня нет оснований сомневаться во многом из того, о чем вы говорили, мистер Мейли. Надеюсь, вы не станете оспаривать мое право на научный скептицизм, но сегодня вы представили мне настолько неопровержимые доказательства, что их нельзя ставить под сомнение.

— Все мы через это прошли, профессор. Сначала сомневаемся мы, потом сомневаются в нас.

— Вряд ли кто-нибудь усомнится в моем свидетельстве на этот счет, — с достоинством ответил Челленджер. — У меня есть все основания утверждать, что сегодня я получил такие сведения, какими не может располагать ни один из живущих на земле: уж слишком все сходится.

— Наша юная леди приходит в себя, — сказала миссис Линден. Энид в недоумении озиралась вокруг.

— Папа, что случилось? Кажется, я спала.

— Все в порядке, любовь моя, мы после об этом поговорим. А сейчас идем домой, мне нужно многое обдумать. Мелоун, не составите ли вы нам компанию? Мы должны объясниться.

Придя домой, профессор отдал распоряжение Остину ни под каким предлогом никого к себе не пускать и прошел в библиотеку. Там он расположился в своем огромном кресле: Мелоун сел слева, а Энид — справа от него. Профессор протянул руку и накрыл маленькую ручку дочери своей огромной клешней.

— Любовь моя, — начал он после долгого молчания, — сегодня я убедился, что ты обладаешь поразительными способностями, которые открылись мне с удивительной ясностью и полнотой. Но раз они есть у тебя, значит, могут быть и у других, и вот благодаря тебе я расширил свои представления о реальном и постиг роль медиума в спиритизме. Я не готов пока обсуждать этот вопрос, поскольку сам еще не во всем разобрался и мне нужно будет кое-что обсудить с вами и вашими приятелями, Мелоун, чтобы составить окончательное суждение по данному поводу. Скажу лишь, что мой разум получил новый импульс и передо мной открылись новые научные перспективы. — Для нас большая честь помочь вам, — отозвался Мелоун. Челленджер криво усмехнулся:

— Да уж, не сомневаюсь, что заголовок Обращение профессора Челленджера. в вашей газетенке произведет фурор. Не обольщайтесь, это не так.

— Мы не будем торопиться с оглаской, и ваша точка зрения останется в полной тайне.

— У меня всегда хватало мужества открыто заявить о своих убеждениях, когда они окончательно оформлялись, но в данном случае этого еще не произошло. И тем не менее сегодня я получил два послания и склонен приписывать их происхождение внематериальным факторам. Конечно, я исхожу из того, что ты, Энид, действительно была в бессознательном состоянии. — Уверяю тебя, отец, я ничего не знаю.

— Охотно верю. Ты не способна на обман. Сначала было послание от твоей матери. Помнишь, я говорил тебе, что слышал характерный стук — так могла стучать только она. Так вот, она сказала, что это она и была. Теперь-то я понял, что ты тогда не спала, ты находилась в трансе. Все это невероятно, непостижимо, поразительно — но похоже на правду. — Крукс, помнится, выражался примерно так же, — заметил Мелоун. — Он писал, что все это абсолютно невозможно и вместе с тем совершенно реально. — Я очень виноват перед ним. Впрочем, я должен извиниться перед многими людьми.

— В этом нет нужды, — успокоил его Мелоун. — Эти люди устроены иначе, чем мы.

— Позвольте мне остановиться и на другом послании, — профессор беспокойно повернулся в кресле. — Дело это очень деликатное, я о нем никогда и никому не говорил, и о нем не может знать ни один человек на земле. Раз уж вы столько знаете, я могу вам доверить и его. Случилось все еще в те годы, когда я был начинающим врачом, и не будет преувеличением сказать, что эта история омрачила все мое дальнейшее существование вплоть до сего дня. Кто-нибудь объяснил бы случившееся телепатией, причудами подсознания, да чем угодно, но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что послание пришло с того света.

В те времена обсуждали свойства нового лекарства. Сейчас нет смысла вдаваться в подробности, которые вам все равно не дано понять. Скажу лишь, что делали его из дурмана, из которого можно приготовить и смертельный яд, и целебное снадобье. Я одним из первых получил образцы этого лекарства, ибо хотел, чтобы меня знали как человека, впервые применившего его в медицинской практике. Я прописал его двум больным, Уэру и Олдриджу, как мне казалось, в неопасных дозах (они, как вы понимаете, были моими пациентами в клинике), — так вот, наутро оба были мертвы. Я дал лекарство тайком, никто об этом не знал. Все обошлось без последствий, поскольку их состояние было критическим и ничего удивительного в том, что они умерли, не было. Но в глубине души я очень переживал, я боялся, что ускорил их смерть, и мысль об этом с тех пор омрачала мою жизнь. А сегодня вы своими ушами слышали их признание, что умерли они от болезни и лекарство тут ни при чем.

— Бедный мой папочка, — прошептала Энид, гладя его волосатую лапу. — Бедный папочка! Ты так страдал!

Челленджер был слишком горд, чтобы позволить кому-либо, даже собственной дочери, себя жалеть, — он отдернул руку.

— Я служил науке, — сказал он, — а в ней без риска не обойтись, поэтому я не считаю, что меня можно в чем-то обвинять. И все же… все же у меня сегодня как-то особенно легко на душе!