Глава xvii. каменоломня жантильи

Пока мы шли по людной улице, Виталис молчал; а когда мы оказались в пустынном переулке, он сел на тротуарную тумбу и в замешательстве несколько раз провел рукой по лбу.

– Очень хорошо быть великодушным, – промолвил он, как бы обращаясь к самому себе, – но что нам делать, не знаю. Мы очутились на мостовой Парижа без единого су в кармане и с пустым желудком. Ты очень голоден?

– Кроме той маленькой корочки, которую вы мне дали сегодня утром, я ничего не ел.

– Ну что ж, придется обойтись без обеда; лишь бы только найти, где переночевать.

– Вы рассчитывали переночевать у Гарафоли?

– Я думал, что ты там останешься, а я возьму у него франков двадцать и таким образом выпутаюсь из положения. Но, увидев, как он жестоко обращается с детьми, я не мог сдержаться. Ты, вероятно, очень рад, что я не оставил тебя у Гарафоли?

– Какой вы добрый!

– Да, сердце старого бродяги, оказывается, еще не совсем очерствело, и это нарушило все мои планы. Куда мы теперь денемся, я не знаю.

Было уже поздно; мороз усиливался и становился нестерпимым. Дул северный ветер.

Виталис долго сидел на тумбе, а я и Капи стояли перед ним, ожидая его решения. Наконец он поднялся.

– Куда мы пойдем?

– В Жантильи; постараемся отыскать каменоломню, где я когда-то ночевал. Ты очень устал?

– Нет, я отдохнул у Гарафоли.

– К несчастью, я нигде не отдыхал и совсем выбился из сил. Надо идти. Вперед!

И вот мы снова идем по улицам Парижа. Ночь темная, газ плохо освещает дорогу, так как ветер задувает огни фонарей. На каждом шагу мы скользим по обледеневшему тротуару. Виталис держит меня за руку, Капи бежит сзади. По временам он отстает, стараясь отыскать в куче отбросов кость или корку хлеба, но отбросы покрыты льдом, и его поиски безуспешны. С грустным видом Капи догоняет нас.

Большие улицы сменяются переулками; затем снова тянутся большие улицы, а мы все идем и идем, и редкие прохожие с удивлением смотрят на нас. Что привлекало их внимание: наша странная одежда или наш усталый вид? Полицейские оборачивались и пристально смотрели нам вслед. Виталис молча, согнувшись, шел вперед. Несмотря на холод, рука его горела в моей руке. Иногда он останавливался и опирался на мое плечо. Тогда я чувствовал, что все его тело дрожит.

– Вы больны, – сказал я ему во время одной из таких остановок.

– Боюсь, что да. Во всяком случае, ужасно устал. Переходы последних дней были слишком утомительны, а сегодняшний холод чересчур жесток для моих старых костей. Мне так нужны сейчас теплая кровать и горячий ужин… Но все это пустые мечты. Вперед!

Мы уже вышли из города и теперь шли то вдоль каких-то стен, то по пустынной сельской местности. Не стало прохожих и полицейских, исчезли фонари и газовые рожки. Все более резкий и сильный ветер дул нам в спину, а так как у моей куртки рукавов не было, то он проникал в отверстия пройм, и руки у меня замерзали.

Несмотря на то что было темно и дороги пересекались на каждом шагу, Виталис шел уверенно, очевидно зная, куда идет. Поэтому я без колебания следовал за ним и беспокоился только о том, скоро ли мы придем в каменоломню. Вдруг Виталис остановился:

– Видишь ли ты впереди деревья?

– Нет, не вижу.

– И там ничего не чернеется?

Я осмотрелся по сторонам. По-видимому, мы находились среди равнины. Кругом было пусто; только ветер свистел в невидимых глазу кустах.

– Ах, если б у меня были твои глаза! – грустно произнес Виталис. – Я очень плохо вижу. Посмотри-ка еще туда.

– Уверяю вас, там нет никаких деревьев.

– Значит, мы не туда попали. Пройдем немного вперед и, если не увидим деревьев, вернемся обратно. Возможно, я ошибся дорогой.

Теперь, когда я понял, что мы, по всей вероятности заблудились, я почувствовал сильную усталость. Виталис дернул меня за руку:

– Ну, что ж ты?

– Я не могу больше идти. – А я разве могу нести тебя? Я держусь на ногах только потому, что если мы сядем, то уже больше не встанем и замерзнем. Идем!

Я поплелся за ним.

– Есть на дороге глубокие колеи?

– Никаких колей нет.

– Надо вернуться обратно.

Ветер, который прежде дул в спину, теперь подул нам в лицо с такой силой, что я стал задыхаться. Мы не могли идти быстро, даже когда шли вперед, но теперь, в обратном направлении, двигались еще медленнее.

– Как только увидишь колеи, скажи мне, – произнес Виталис. – Там еще должны быть кусты терновника.

С четверть часа мы шли в обратном направлении. Наши шаги гулко раздавались в ночной тьме. Хотя я сам с трудом передвигал ноги, мне приходилось теперь тащить Виталиса. Вдруг маленькая красная звездочка загорелась в темноте.

– Свет! – обрадовался я, указывая на нее рукой.

– Что нам до этого огонька! – воскликнул Виталис. – Это горит лампа на столе у какого-нибудь бедного труженика. В деревне ночью можно постучаться в любую дверь, но в окрестностях Парижа это бесполезно. Нас никто не впустит. Идем!

Мы прошли еще несколько минут, и я заметил впереди какие-то темные очертания – по-видимому, кусты терновника. Дорога была изрыта глубокими колеями.

– Наконец-то терновник! А вот и колеи, – обрадовался я.

– Мы спасены. Каменоломня отсюда в пяти минутах ходьбы. Посмотри хорошенько, тут должны быть деревья.

Мне показалось, что я вижу какие-то темные очертания, и я решил, что это деревья.

– Куда ведут колеи?

– Они идут прямо.

– Вход в каменоломню находится слева. Мы прошли мимо, не заметив его. В такой темноте очень легко ошибиться.

И мы снова пошли обратно.

– Ты видишь деревья?

– Да, вижу, налево.

– А колеи?

– Их там нет.

– Что я – ослеп, что ли? – сказал Виталис. – Дай мне руку, и пойдем прямо на деревья.

– Здесь высокая стена.

– Не может быть!

– Уверяю вас, здесь стена.

Проверить, кто из нас был прав, было нетрудно Мы находились от стены всего в нескольких шагах, и Виталис руками мог ощупать то, что я считал стеной, а он – грудой камней.

– Действительно, стена: камни уложены рядами, и я чувствую известку. Но где же вход? Ищи колеи!

Я прошел до конца стены, потом, вернувшись к Виталису, продолжил свои поиски с другой стороны, но так же безрезультатно. Всюду – сплошная стена, а на земле никаких следов, указывающих на вход.

Положение было отчаянное. Очевидно, Виталис заблудился.

– Надо ли искать дальше?

– Нет! Совершенно ясно, что вход в каменоломню заделан.

– Что же нам делать?

– Не знаю… Умирать.

– О нет!

– Ты, конечно, не хочешь умирать: ты молод и Жизнь тебе дорога. Тогда пойдем!

– Куда же?

– Вернемся в Париж. Дойдем до первого полицейского и попросим его отвести нас в участок. Мне этого очень не хотелось, но я не могу допустить, чтобы ты замерз. Идем же, Реми, идем, мой дорогой мальчик! Мужайся.

И мы двинулись в обратный путь. Который был час? Полночь, а может быть, и больше. Ветер не стих, а дул еще сильнее. Он поднимал снежную пыль и хлестал ею прямо в лицо. Дома, мимо которых мы проходили, были заперты и темны. Мне казалось, что если бы люди, спящие там под теплыми одеялами, знали, как нам холодно они впустили бы нас к себе.

Виталис задыхался и еле шел. Когда я его о чем-нибудь спрашивал, он мне не отвечал, а жестом давал понять, что не в силах разговаривать.

Из пригорода мы снова попали в город и теперь шли между стенами, на которых там и сям качались уличные фонари. Вдруг Виталис остановился, и я понял, что он больше не в состоянии двигаться.

– Разрешите, я постучусь в одну из дверей! – попросил я его.

– Не надо, нам не откроют. Здесь живут садовники и огородники. Они не встанут ночью. Идем дальше. Пройдя несколько шагов, Виталис снова остановился.

– Надо немного передохнуть… Я больше не могу Мы находились у какой-то калитки, которая вела в сад. За забором возвышалась огромная куча навоза, покрытого соломой, как это часто бывает в садах огородников. Ветер высушил верхний слой соломы и разметал ее по улице, у забора.

– Я сяду здесь, – с трудом проговорил Виталис. – Вы же сами сказали, что если мы сядем, то замерзнем и уже больше не встанем!

Ничего не отвечая, Виталис знаком приказал мне набрать соломы и скорее упал, чем сел на эту подстилку Зубы его стучали, все тело дрожало.

– Принеси еще соломы, а куча навоза будет защищать нас от ветра.

Когда я собрал в кучу всю солому, какую смог найти я уселся на нее рядом с Виталисом. – Прижмись ко мне и положи на себя Капи, он будет тебя согревать.

Виталис, как опытный человек, прекрасно понимал, что при таком холоде мы почти наверняка замерзнем, и решился сесть только потому, что совершенно выбился из сил. Сознавал ли он свое тяжелое положение? Я так и не узнал этого. Но в тот момент, когда я, накрывшись соломой, прижался к нему, он наклонился и поцеловал меня. Это был его второй, и последний, поцелуй.

В кровати даже небольшой холод мешает уснуть, но под открытым небом сильный мороз охватывает оцепенением и нагоняет сон. Так произошло с нами. Как только я прижался к Виталису, я тотчас же впал в забытье и глаза мои закрылись. Я делал невероятные усилия, чтобы их открыть, и не мог; тогда я ущипнул себя за руку. Хотя кожа была почти нечувствительна, я все же почувствовал слабую боль. Ко мне вернулось сознание. Виталис сидел, прислонившись спиной к калитке, прерывисто и тяжело дыша. Капи, свернувшись на моей груди, сладко спал. Ветер дул по-прежнему и заносил нас обрывками соломы, которые падали, как сухие листья слетевшие с дерева. На улицах – ни души. Около нас и вдали – мертвая тишина.

Мне сделалось жутко. Неопределенный страх и какая-то грусть вызвали слезы на моих глазах. Мне казалось, что я должен здесь умереть. Мысль о смерти перенесла меня в Шаванон. Бедная матушка Барберен! Я умру и никогда не увижу ее, нашего домика и моего милого садика… Непонятным образом воображение перенесло меня в этот садик. Весело блистало солнце, было жарко. Распускались желтые нарциссы, дрозды пели в кустах, и на изгороди терновника матушка Барберен вешала белье, которое она только что выстирала в ручье, журчавшем среди камней. Затем внезапно я очутился на «Лебеде». Артур спал в своей кроватке, но госпожа Миллиган не спала и, слушая завыванье ветра, думала о том, где я нахожусь в этот мороз. Потом мои глаза снова закрылись, сердце замерло, и я потерял сознание.

ГЛАВА XVIII. ЛИЗА

Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в постели в какой-то незнакомой мне комнате. Я огляделся по сторонам. Яркое пламя очага освещало людей, стоявших возле моей кровати: мужчину в серой куртке и четверых детей – двух мальчиков и двух девочек. Младшая девочка, лет пяти-шести, не спускала с меня своих удивленных выразительных глаз. Я приподнялся. Ко мне тотчас же подошли.

– Виталис… – произнес я слабым голосом.

– Он зовет своего отца, – сказала девочка, по-видимому, старшая из детей.

– Нет, это не отец, а мой хозяин. Где он? Где Капи?

Если бы Виталис оказался моим отцом, мне побоялись бы сразу сообщить о случившемся. Но, узнав, что он был только моим хозяином, они рассказали мне следующее.

Калитка, возле которой мы свалились, вела в сад к садовнику. Около двух часов ночи садовник, собираясь ехать на рынок, открыл ее и увидел каких-то лежавших под соломой людей. Он попросил их встать, чтобы дать проехать тележке. В ответ послышался лай Капи, но ни один из нас не шевельнулся. Нас пробовали растолкать, но мы не двигались. Тогда решили, что дело неладно. Принесли фонарь и увидели, что Виталис мертв, а я чуть жив. Только благодаря Капи, который лежал на моей груди и этим немного согревал меня, я не замерз окончательно и еще дышал. Меня отнесли в дом садовника и положили в постель. Шесть часов я не приходил в сознание. Затем кровообращение восстановилось, и я очнулся. Несмотря на мое тяжелое состояние, я сразу понял весь ужас случившегося. Виталис умер!

Пока человек в серой куртке – это и был сам садовник – рассказывал мне обо всем, маленькая девочка не спускала с меня глаз. Когда ее отец сообщил, что Виталис умер, она поняла, каким ударом была для меня эта новость. Быстро подбежав к отцу, она схватила его за руку, а другой рукой указала на меня, издав при этом какой-то странный звук. Это были не слова, а скорее нежный вздох, полный сострадания. Впрочем, жест ее был настолько красноречив, что слова были излишни. Я почувствовал в ее взгляде большую симпатию и, впервые после разлуки с Артуром, испытал неизъяснимое чувство доверия и нежности, как в те времена, когда на меня ласково смотрела матушка Барберен.

– Что поделаешь, моя маленькая Лиза, – сказал отец, наклоняясь к девочке, – необходимо было сказать ему правду! Все равно это сделала бы полиция.

Из его дальнейшего рассказа я узнал, что пришлось позвать полицейских и те унесли Виталиса.

– А где Капи? – спросил я садовника, когда тот замолчал.

– Капи?

– Да, Капи, наша собака.

– Не знаю, она исчезла.

– Нет, она побежала за носилками, – заметил кто-то из детей.

Садовник и дети вышли в соседнюю комнату и оставили меня одного. Я машинально встал. Моя арфа лежала в ногах постели. Я надел ремень на плечо и тоже направился в соседнюю комнату. Нужно было уходить, но куда? Я этого не знал, но чувствовал, что уходить надо. Прежде всего, живого или мертвого, я должен был увидеть Виталиса.

Лежа в постели, я ощущал только сильную ломоту и головную боль, но когда я встал на ноги, то почувствовал такую слабость, что принужден был ухватиться за стул. Передохнув минутку, я толкнул дверь и очутился перед садовником и его детьми.

Они сидели за столом возле очага, в котором ярко горел огонь, и обедали. Запах супа напомнил мне о том, что я уже давно ничего не ел. Мне стало нехорошо, и я пошатнулся.

– Тебе плохо? – спросил садовник соболезнующим тоном.

Я ответил, что чувствую себя слабым и прошу разрешения минуточку посидеть возле огня. Но я не столько нуждался в тепле, сколько в пище. Запах супа, стук ложек, чавканье обедавших еще больше увеличивали мою слабость.

Если бы у меня хватило смелости, я бы попросил себе тарелку супа. Но я скорее умер бы от голода, нежели признался в том, что мне хочется есть. Маленькая девочка, которую отец называл Лизой, сидела напротив меня и, вместо того чтобы есть, пристально смотрела на меня.

Вдруг она встала из-за стола и, взяв свою тарелку с супом, принесла ее мне. У меня не было сил говорить, и потому я хотел рукой отстранить ее, но отец Лизы не дал мне этого сделать.

– Кушай, мальчик! Если Лиза что-нибудь предлагает, она это делает от всего сердца. Кушай, а если будет охота, ешь и вторую.

Я в несколько секунд проглотил суп. Когда я положил ложку, Лиза, стоявшая и упорно глядевшая на меня, тихонько вскрикнула, но на этот раз это было похоже не на вздох, а на выражение удовольствия. Потом, взяв тарелку, она протянула ее отцу, а когда тот налил ее до краев, снова передала ее мне с такой нежностью и ободряющей улыбкой, что я, несмотря на свой голод, на мгновение забыл о супе.

Как и в первый раз, я быстро опустошил тарелку. Улыбка, с которой дети смотрели на меня, сменилась откровенным смехом.

– Да у тебя, оказывается, превосходный аппетит! – заявил садовник.

Я почувствовал, что краснею до корней волос. Боясь показаться обжорой, я ответил ему, что вчера не обедал.

– Но ты завтракал?

– И не завтракал.

– А твой хозяин?

– Он также ничего не ел.

– Значит, он умер не только от холода, но и от голода.

Еда подкрепила меня. Я встал, собираясь уйти.

– Куда ты идешь? – спросил меня садовник.

– Я хочу увидеть еще раз Виталиса.

– У тебя есть друзья в Париже?

– Нет.

– Земляки?

– Тоже нет.

– Где вы остановились?

– Нигде. Мы только вчера пришли в Париж.

– Что ты будешь делать?

– Играть на арфе, петь песенки и этим зарабатывать на хлеб.

– Лучше вернись на родину, к своим родителям.

– У меня нет родителей.

– Ты сказал, что умерший старик тебе не отец.

– Родного отца у меня нет, но Виталис был для меня настоящим отцом.

– А где твоя мать?

– У меня нет матери.

– Тогда у тебя есть родные: дядя, тетка, двоюродные братья или сестры? Кто-нибудь же есть?

– Никого нет.

– Откуда же ты?

– Хозяин нанял меня у мужа моей кормилицы. Вы были очень добры ко мне, и я благодарю вас от всего сердца. В воскресенье я приду к вам и сыграю на арфе. Дети могут потанцевать, если пожелают.

С этими словами я направился к двери. Но едва я сделал несколько шагов, как Лиза взяла меня за руку и, улыбаясь, показала на арфу.

– Ты хочешь, чтобы я сыграл?

Она кивнула головкой и весело захлопала в ладоши.

– Ну что ж, – согласился отец, – сыграй ей что-нибудь.

Я взял арфу и, несмотря на то что на сердце у меня было очень тяжело, начал играть тот красивый вальс, который исполнял довольно бегло. Мне хотелось доставить удовольствие этой маленькой девочке с такими ласковыми глазами.

Вначале она только слушала, пристально глядя на меня, а потом начала отбивать такт ножками. Затем, как бы подхваченная музыкой, принялась кружиться по кухне. Она не умела танцевать и не делала обычных па, но грациозно и весело кружилась в такт музыке.

Сидя у камина, отец не сводил с нее глаз. Он казался растроганным и хлопал в ладоши. Когда я окончил вальс и остановился, Лиза подошла ко мне и очень мило сделала мне реверанс. Потом, постучав пальчиками по арфе, она этим попросила меня сыграть еще.

Тогда я начал играть и петь ту неаполитанскую песенку, которой меня научил Виталис.

При первых аккордах Лиза опять встала передо мной. Губы ее шевелились, как будто она про себя повторяла слова. Когда я запел последний, особенно грустный куплет, она отступила на несколько шагов и с плачем бросилась к отцу.

– Довольно, – сказал тот.

Тогда я повесил арфу на плечо и направился к двери.

– Куда ты собираешься идти? – снова спросил меня садовник.

– Сначала хочу увидеть Виталиса, а затем буду делать то, чему он меня научил: играть на арфе и петь.

– Так ты решил продолжать это занятие?

– Ничего другого я не умею делать.

– Тебя не пугают большие дороги?

– У меня нет дома.

– Неужели ночь, которую ты только что пережил, не заставит тебя одуматься?

– Мне бы, конечно, хотелось иметь свой теплый угол и спать на кровати, но ничего не поделаешь.

– Ну что ж, ты можешь иметь и то и другое. Оставайся у нас. Конечно, тебе придется много трудиться: рано вставать, целый день работать киркой, – одним словом, в поте лица зарабатывать кусок хлеба. Но зато тебе не придется ночевать под открытым небом, рискуя умереть где-нибудь под забором. А когда ты будешь есть свою похлебку, она покажется тебе особенно вкусной потому, что ты сам ее заработал. Мне кажется, что ты хороший мальчик и мы полюбим тебя как родного.

Удивленный этим предложением, я не сразу понял, в чем дело.

– Ну что же, решай, подходит это тебе? – спросил садовник.

Я находился в отчаянном положении. Только что умер человек, с которым я прожил несколько лет и который относился ко мне как родной отец. Я лишился и своего любимого друга – умного, доброго Капи. Предложение садовника принять меня в свою семью утешило и ободрило меня. Значит, не все для меня потеряно я могу начать новую жизнь.

Меня очень привлекала возможность жить в семье: эти мальчики станут моими братьями, хорошенькая малютка Лиза будет моей сестрой.

В моих мечтах я не раз представлял себе, что нахожу родителей, но я ни разу не подумал о том, что у меня могут быть братья и сестры. И вот теперь я мог их иметь.

Я быстро скинул с плеча ремень арфы.

– Это достаточно красноречивый ответ, – улыбнулся садовник. – Вижу, мое предложение тебе понравилось. Повесь арфу вот сюда, на гвоздь, а в тот день, когда ты захочешь уйти от нас, ты ее снимешь. Только, по примеру ласточек и соловьев, выбирай подходящее время года, чтобы пуститься в путь.

– Я уйду от вас только для того, чтобы разыскать Виталиса.

– Правильно, – согласился садовник.

Дом, у калитки которого мы свалились, принадлежал садовнику по фамилии Акен. В то время, когда я попал к нему, вся его семья состояла из пяти человек: отца, двух сыновей – Алексиса и Бенжамена и двух дочерей – Этьеннеты и самой младшей, Лизы.

Лиза была немая, но немая не от рождения. Она потеряла дар речи после какой-то болезни в возрасте четырех лет. Это несчастье не повлияло на ее умственные способности; напротив, она была очень развита и не только все понимала, но и могла хорошо объясняться жестами. В бедных семьях, да и вообще во многих семьях, больной ребенок часто бывает заброшен и нелюбим. Но Лиза благодаря своему мягкому и доброму характеру избежала этой участи. Братья относились к ней так, что она не чувствовала своего несчастья, отец не мог на нее наглядеться, старшая сестра ее обожала.

Матери у них не было. Жена садовника умерла через год после рождения Лизы, и с того дня старшая сестра Этьеннета заменила в семье мать. Она не могла посещать школу: ей нужно было готовить пищу, чинить одежду отца и братьев, нянчить маленькую Лизу. Несмотря на то что Этьеннета сама была еще ребенком, ей приходилось работать целый день, вставать рано, чтобы приготовить завтрак для отца, отправляющегося на рынок; ложиться поздно, позже всех, так как после ужина надо было убрать посуду и постирать белье; летом в свободные минуты она еще занималась поливкой цветов, а зимой вставала ночью и накрывала посадки соломой, чтобы они не замерзли. Все эти заботы не оставляли Этьеннете времени на то, чтобы играть и смеяться, как другие дети. В четырнадцать лет ее кроткое, милое личико было уже задумчивым и печальным.

Повесив арфу на указанное место, я начал рассказывать о том, как мы, усталые и голодные, возвращались в Париж, не найдя приюта в каменоломне Жантильи. Внезапно я услышал, что кто-то скребется в наружную дверь, а затем раздался жалобный визг.

– Капи! – воскликнул я.

Лиза быстро подбежала к двери и открыла ее. Капи бросился ко мне и, когда я взял его на руки, стал с радостным визгом лизать мне лицо. Он весь дрожал.

– А как же быть с Капи? – спросил я у Акена.

– Капи останется с тобой.

Капи, как бы поняв наши слова, соскочил на землю и поклонился, прижав лапку к груди. Это сильно рассмешило всех детей, особенно Лизу, и чтобы их позабавить, я хотел заставить Капи показать какой-нибудь из его фокусов. Но Капи меня не послушался. Прыгнув мне на колени, он сперва начал ласкаться, а затем потянул меня за рукав курточки.

– Капи требует, чтобы я пошел с ним.

– Он хочет отвести тебя к твоему хозяину. Полицейские, которые унесли Виталиса, сказали, что им нужно расспросить меня и что они придут днем, когда я отогреюсь и проснусь. Но мне не терпелось поскорее узнать все о Виталисе. Быть может, он вовсе не умер, как предполагали?

Видя мое беспокойство и угадывая его причину, Акен сам свел меня в полицейский участок. Там ко мне обратились с вопросами, на которые я стал отвечать только после того, как убедился, что Виталис умер. Относительно себя я сказал, что родителей у меня нет и что Виталис нанял меня у мужа моей кормилицы, заплатив ему какую-то сумму денег.

– А что ты будешь делать теперь? – спросил меня полицейский комиссар. Здесь вмешался Акен:

– Я возьму его к себе в семью, если вы разрешите.

Комиссар не только охотно дал садовнику это разрешение, но еще и поблагодарил его за доброе дело.

После этого полицейский комиссар предложил мне рассказать все, что я знал о Виталисе. Мне это было довольно трудно – я ведь и сам почти ничего не знал о его прошлом. Единственным фактом, поразившим меня в свое время, было восхищение молодой дамы, вызванное пением Виталиса. Но тут мне вспомнились угрозы Гарафоли, и я подумал, что не следует раскрывать тайну Виталиса, если он сам скрывал ее при жизни.

Но разве легко ребенку утаить что-нибудь от полицейского комиссара? Эти люди так ловко умеют допрашивать! Через пять минут комиссар заставил меня рассказать все, что я пытался скрыть.

– Надо свести мальчика на улицу де-Лурсин, – приказал он полицейскому. Вы подниметесь с ним наверх и подробно расспросите Гарафоли.

Мы пошли втроем: полицейский, Акен и я. Я сразу узнал дом и легко нашел дверь на четвертом этаже. Маттиа там не оказалось – по всей вероятности, он уже находился в больнице.

Увидев полицейского и меня, Гарафоли испугался и побледнел, но быстро успокоился, когда узнал, в чем дело.

– Значит, бедный старик умер? – спросил он.

– Вы его знали?

– Очень хорошо.

– Тогда расскажите все, что вы о нем знаете.

– Его звали не Виталисом, а Карло Бальзани. Если бы вы жили в Италии лет тридцать пять – сорок тому назад, одно это имя сказало бы вам все. Карло Бальзани был знаменитым певцом и пользовался огромным успехом. Он пел на всех европейских сценах: в Неаполе, в Риме, в Милане, в Венеции, во Флоренции, в Лондоне и в Париже. В один несчастный день артист потерял голос и не смог оставаться в театре. Однако надо было как-то жить. Он перепробовал несколько профессий, но ему не везло. Постепенно опускаясь все ниже и ниже, он сделался дрессировщиком собак. Он очень гордился своим прошлым и скорее умер бы, чем допустил, чтобы люди узнали о том, что блестящий певец Карло Бальзани превратился в нищего Виталиса.

Вот какова была разгадка той тайны, которая так сильно интересовала меня!

Бедный Карло Бальзани – мой добрый, любимый, дорогой Виталис!