О чуде, прозванном добрыми христианами Змеем Морским.

Многое таит морская глубина, великие тайны обретаются там, куда не проникает даже крошечный лучик света. Всевозможные сокровища и чудеса мог бы встретить человек, сумей он уподобиться рыбе и проникнуть в пучину. Впрочем, Господь наш милосердный поступил правильно, определив людям сушу, потому что далеко не все тайны стоит открывать…

Он был стар и одинок. Так стар, что и не помнил уже, когда ушли последние из Его рода. Давным-давно не рассекают темную воду их черные тела, радуясь жизни, не взлетают из-под водной глади в сонме брызг и искрометно играющих под солнцем капель. Ныне Он остался один, во мраке, обреченный на вечное движение и бесконечное одиночество.

Миновали дни их славы и силы. Все ушло, давно ушло.

Одиночество хуже старости. Он знал это всегда. Но раньше готов был терпеть, ожидая чуда, но минуло многое множество лун, гораздо больше, чем можно сосчитать – но чудо так и не произошло. Больше не скользила рядом братская тень, и никто не шептал рядом, вспоминая Время Большого Льда. Пришло время... Время умирать.

А умирать надо в бою!

Огромная стремительная тень, черная даже в морской тьме, устремилась в глубину, где обитает Тот-Кто-Несет-Много-Рук, извечный враг Его племени, единственный, кто может сравняться и превзойти Его в силе и неукротимой свирепости. Многорукий должен быть зол, ведь про него все давно забыли. И это хорошо – чем больше злобы, тем больше славы и ярости в битве.

Черная тень напомнит Многорукому Время Вечного Льда, Вечного Боя. И придет заслуженный, достойный отдых от одинокой старости, вечный покой, заслуженный в славной схватке…

«В час поздний вечерний, когда девятые склянки пробили, появилось вдруг на поверхности морской громада неописуемая в пол-лиги длинною, с головой подобной дому, с глазами адовыми, с пастью зубов полной, гноем дышащей, да с ноздрями что норы глубочайшие, серою пышущие. И обрушилась громада сия, несомненное порождение Нечистого, на корабль мой несчастный. Потопив его к вящей скорби и печали моей, с грузом всем и командою. Волею Божией токмо я выплыл, да матрос мой, Отто Витманом прозванный. Претерпели мы с мужем сиим достойным многие беды и лишения, однакож не отринула длань Божия да направила на избавление наше от мук вельми почтенного Тюго Ларсена с кораблем его, кои и спасли нас. Собственноручно писано в Куксхафене в лето 1634 от Рождества Христова почтенным Мартеном Рюндемаром»

- То, что он утопил корабль – это не страшно. – Раздражение, владевшее невысоким толстячком, так и хлестало через край. Да он и скрыть этого не пытался, раз за разом нервно комкая пухлыми пальцами пергамент с докладом купца. – А вот то, что вместе с « Золотой Ланью» на дно ушло МОИ товары… - «Мои», толстячок отчетливо выделил голосом. – Намного все усложняет!

- Круг зубов его - ужас; крепкие щиты его - великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются, - меланхолично процитировал отрывок из книги Иова секретарь, невозмутимо наблюдавший за терзаниями бургомистра. - От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов".

- Левиафан? – вопросил бургомистр, затравленно озираясь. Толстяк как-то враз потерял всю спесь и внешний лоск, как будто библейское чудище оказалось на расстоянии вытянутой руки. Но в затхлом помещении, что расположилось в глубине ратуши, не обнаружилось никого, кроме двух человек. Секретарю бургомистр обычно доверял как самому себе, только вот в себе он сейчас был совсем не уверен.

- Похоже на то, – все так же меланхолично продолжил секретарь. – Я бы не удивлялся, Петер. Последние времена наступают. Датчане спасают добрых немцев, рискуя собой. Фердинанд зарезал в Эгере Альберта. В Нижних Землях за луковицу тюльпана дают доброго коня… Конец света близок. И сия «громада неописуемая» только знак первый, что печати сняты.

Бургомистр тяжело вздохнул, нервно ломая руки. Впрочем, «ломая» - сильно сказано, толстые сосискообразные пальцы, казалось, могли гнуться в любую сторону без всякого вреда для себя.

Секретарь продолжил развивать мысль, уже в более практическом направлении, при этом его тон не поменялся ни на гран, оставшись таким же постно-благочестивым:

– А вот доклад я бы спрятал под сукно. Негоже панике идти дальше в народ. Торговля опять же испортится. Налоги будет не собрать. Придется солдат вводить. К чему нам сие? Да и «муж достойный Отто Витман», вкупе с Рюндемаром, как по мне, уже зажились. Пора Господу призвать их к себе. Я займусь?

Секретарь замер, чуть приподняв бровь в ожидании.

Бургомистр нахмурился, решая умственную головоломку, в которой требовалось привести к единому знаменателю движение товаров, денег, убытков, ненужных слухов и людских судеб. И едва заметно кивнул. Даже не кивнул, а скорее чуть качнул подбородком, но собеседник все понял верно. Благочестивый секретарь вышел, неслышно прикрыв дверь.

Отто наливали не скупясь, вино и пиво текли, как вода, пенясь и дурманя, щедро проливаясь мимо сосудов и жадных ртов. Моряки умеют гулять и пить, но такой безумный загул случается нечасто. Впрочем, день особый, когда все можно, и никто не упрекнет, что малость потеряли берега. Еще бы, счастливчик какой рядом с ними сидит! Что полдня проболтался в воде, что твой клещ, вцепившись в доску, это, конечно, мелочь. И не через такое проходили седые морские волки, у которых даже пузо ракушкой поросло, как днище у корабля в теплых морях. А вот, что удалость матросу спастись от твари, Адом порожденной, это да! За это выпить стоит! И парню налить щедрой мерою - пусть радуется, что живой. Трактирщик, жадная скотина, самого лучшего, и не скупись!

Парень и радовался всей душой, заливая потаенный ужас кружками французского вина. Николаю Чудотворцу поставил свечу в три фунта в благодарность за спасение чудеснейшим образом. Благо, бывший владелец утопшей «Лани» оказался не жаден и выплатил все жалование, добавив сверху несколько десятков монет. И позвав в следующий рейс. Отто отказался, но прислушавшись к голосу благоразумия, не очень категорично. Деньги имеют свойство кончаться, а снова в солдаты идти, после относительно вольного моряцкого житья не хотелось. Солдатом, конечно, жить проще, чем моряком, бытие на корабле похоже на ад – в сырости, духоте и вони, с гнилой жратвой и тухлой водой. Но и умирает наемник неприятно, плохо, можно сказать, умирает. А лихорадку можно подхватить где угодно, все в руках Господа, что на суше, что на море. Небо над головой везде одно.

Две кружки пива стукнулись о стол. Пышная пенная шапка щедро плеснула через край, прямо на столешницу, давно забывшую первозданный вид.

- Ты, что ль, Отто? Которого датчане выудили? – добродушно вопросил новый собутыльник.

- Ну, я. – Матрос хоть и нагрузился преизряднейше, но весь ум не пропил. И малая часть, что трезвой осталась, сразу заподозрила что- то недоброе. Всем угощающий был хорош – и пива с ходу выставил, и улыбался добродушно, что твой родственник. Но в глазах его прятались два тонких шильца, острых и колких.

- Вот и отлично! - улыбнулся подсевший человек. – Угощайся, парень, за твою удачу! – с этими словами, показывая пример, он припал губами к живительной влаге.

- Благодарю, но воздержусь, – отодвинул подальше кружку Витман. В его утробе плескалось достаточно вина и пива, дурманящих голову, но где-то глубоко внутри разума загудел тревожный набат.

– Зарок сегодня дал, - заплетающимся языком, но достаточно твердо пояснил моряк. - Во благодарность за спасение. Не пить, не грешишь бляжим образом с блудницами вавилонскими, да Имя Божье всуе не поминать.

Мгновение сосед внимательно смотрел на пьяного, прикидывая, удастся настоять на своем или нет. И, вероятно, понял, что – нет, не выйдет.

- Не уважаешь, значит?! – взревел гость, поднимаясь из-за стола, пряча руку за пазухой. – Угощением брезгуешь, вошь морская?!

- А ты сам из чаши мужа сего отпей, а потом орать будешь, – на плечо крикуна тяжело опустилась рука в черной перчатке. Точнее, лапа, придавившая того тяжестью свода небесного к земле. – Испей. А после и поговорим. Про уважение, смирение и покорность Воле Божьей!

Крикун вскинулся было и сразу сдулся, потому что рядом с черноруким, чье лицо испещряли мириады шрамов, откуда ни возьмись, появилось еще два его подобия – такие же хмурые, плечистые и очень хорошо вооруженные. Видать, подельники.

- Испей, - очень доброжелательно повторил наемник, но его неприятный взгляд не вязался с вежливым предложением.

Скандалист побледнел и начал что-то лопотать. Солдат в перчатках шевельнул пальцем, и его помощники без промедления и лишней суеты приступили к делу. Остроглазый любитель пива с ходу получил по зубам той самой кружкой, из которой он собирался угостить Витмана, затем был напоен из нее же остатками пива, а в завершение процедуры отправлен восвояси пинком под зад, с наказом передавать бургомистру привет и пожелание здравствовать. Если все случится под забором не окочуриться.

Напротив обалдевшего от калейдоскопа событий матроса, присел еще один из спасителей, доселе державшийся в тени. Не очень высокий, но прямой как пика, худощавый. С обжигающе холодными глазами.

- Я – капитан Швальбе. А ты – Отто Витман. Матрос с «Золотой Лани». – Худощавый отмерял слова коротко и скупо, как мерки пороха в осажденном городе, его палец указывал Витману точно между глаз, как пистолетный ствол. – Две седьмицы назад тебя вытащили из воды датчане. А вот «Золотая Лань» не пришла ни в один порт Немецкого Моря. И не придет. Вас было двое, кто спасся. Но только что тебя пытались отравить. Люди местного бургомистра. Почему?

Он был зол, очень зол! Тот-Кто-Несет-Много-Рук не принял бой, издалека услышав призыв - сбежал. Пользуясь преимуществами своей природы, ушел на глубину, куда не было хода даже Ему, отказав в славной битве и желанной смерти. Это плохо, обидно. Опять придется слушать плеск волн и писк китов. Надоело. Устал. Скучно.

Не беда. Выход есть всегда. И сейчас есть. Неживые. Те, что скользят по поверхности Его владений, иногда принося Ему жертву своими маленькими детьми, которые, будучи не в силах долго качаться на волнах, тонут. Они вкусные. Хоть и очень много надо их, чтоб насытить Его чрево. Неживых много. Иногда очень много. Целыми стаями бегут куда-то, изредка опускаясь на дно, наверное, тоже умирать.

Если иных противников не осталось – пусть врагом станут неживые! Он объявляет им войну насмерть. Неживых много, они смогут подарить Ему покой. Вечный покой.

Холодные обливания, смена кабака и подогретый бульон с потрохами и перцем сотворили маленькое чудо. Отто отчасти протрезвел, не сказать, чтобы полностью, но достаточно для более-менее обстоятельной беседы.

- Ну а потом он пасть как откроет! – распаленный воспоминанием, матрос широко раскинул руки. – Где-то так, но раз в пять больше! Или в шесть!

Капитан переглянулся с соседом, неприметным солдатом с такими же холодными глазами. Немногим ранее Швальбе представил его как Мирослава.

- Ярдов шесть-семь? – уточнил капитан. – Многовато.

Капитанов сосед только плечом дернул.

- Все может быть. У страха глаза велики. А вода еще и очень меняет размеры. Притом в разные стороны.

- Не верите?! - подскочил уязвленный Отто. – Да я почти у Зверя в зубах был! Пречистая вызволила! – матрос истово перекрестился. – Зубищи – во!..

- Только в пять раз больше, – закончил за матроса Швальбе. – Дружище, не горячись, собери мысли в кучу, и повтори все с начала.

- Да что там повторять, – Витман тоскливо огляделся, надеясь обнаружить в пределах досягаемости хоть кружечку пива. Не нашел. Мирослав раздраженно дернул себя за ус, и Отто торопливо продолжил:

– Ну, значит так. Шли мы из Антверпена в Куксхафен. Сюда, стало быть. Грузом шерсть была, ну и по мелочи всякой, что Мартен в трюмы набил. Мартен – это владелец наш.

- Мы знаем, – кивнул Швальбе. – Продолжай.

– Шли спокойно, - продолжил Витман. - Ветер ровный, море, что зеркало твое. И тут…

Матрос осекся, скрипнул зубами и сжал кулаки, одновременно ссутулившись, словно укрываясь от ветра. Похоже, даже сейчас, спустя время, будучи на берегу и в безопасности, он чувствовал себя очень неуютно, вспоминая те события. Впрочем, его душевные терзания Мирослава ничуть не тронули.

- Отто, ты не в театре, а мы не восхищенные зрители, – строго заметил второй наемник. – Давай без заминок. Строго и по существу.

- А то сержант пива тебе не даст, - Швальбе подкрепил кнут пряником в виде туманного обещания выпивки. - И сам его выдует. Он такой. Мирослав, не дави парня. Пусть рассказывает, как может.

- Да кто давит?! – возмущенно фыркнул сержант. – Капитан, вы слушайте его дальше, а я за пивом пойду. Надоело.

Витман с некоторым облегчением проводил взглядом фигуру злого сержанта и продолжил:

- И тут, на траверзе Гельголанда, эта чуда на нас и полезла. Длиннючая, зараза. Мартен говорил, что в пол-лиги точно, но вы ему не верьте. Такая громада нас бы и не заметила. А так, как «Лань» утонула, потом еще моряков честных ловил, чисто угорь какой. Пастью своей мерзкой ловил. И ел…

- Опиши его, если можешь. – Швальбе подвинул к матросу блюдо с обжаренным в говяжьем жире луком. – Только грызани. А то развезет совсем. Забудешь все.

- Не развезет! – вскинулся Витман, все же зачерпнув пригоршню золотистых колечек. – У меня, до сих пор перед глазами рыло это мерзкое. И глаза. Красные такие. Без зрачка совсем. Прям аж в душу заглядывает, скотина, как наизнанку выворачивает! И весь черный такой, и чешуя с фонарный щит. Я и на войне таких ужастей не видал!

- Так ты из солдат? – удивился Швальбе.

- Был грех, потоптал солдатскую дорожку. А после Брейтенфельда, когда наши папистов вздули, в аккурат и ушел.

- И со шведами служил? – снова удивился капитан.

- С ними самыми. У судьбы кривые дороги.

- Вот даже как получается…. – Швальбе задумался и через минуту продолжил, чуть более дружелюбным тоном. - А скажи-ка, любезный мой сослуживец, почему Рюндемар корабль свой «Золотой Ланью назвал»? Он же саксонец, насколько знаю, а вовсе не англичанин. И Дрейка если и видел, то только на картинке.

- Так у него в Нижних Штатах связей по торговле много, а там, если испанцев куснул – скидка полагается. Вот в честь славной Дрейковской посудины и назвал. Тому уж все равно, а делу прибыток.

- Неисповедимы пути коммерционные! – засмеялся Швальбе и заорал сержанту. – Мирослав, бросай девкам про подвиги наши заливать, да тащи пива! Мы с Отто, оказывается, под одними знаменами на католическую сволоту ходили.

Услышав призыв тащить пива, матрос уставился на капитана с благоговейным восторгом. Сержант ухватил за раз несколько кружек и попер через народ к столу, где сидели сослуживцы. И никто в гаме окружающем не услышал, как беззлобно буркнул себе под нос старый Мирослав:

- С кем ты только под одними знаменами не ходил, курец заснежный…

Ему пока не везло. Неживые не принимали вызов, как Он и не старался. Хотя, может это потому, что Неживые погибают, а их дети не добираются до суши? Точно. Так и есть. Некому рассказать, кто убивает их, одного за другим. Ничего, Он – умный. Он все понял. И сделает так, как надо. Прямо сейчас. Ведь в десятке его длин плывет Неживой, царапая гладь обросшим животом. Разогнаться, ударить головой в бок, круша хрупкие ребра и ломкий панцирь врага. Отойти, снова набрать скорость, и вылететь из воды, упав точно поперек туши, разламывая ее пополам. А потом, дождавшись, пока враг утонет, подобрать нескольких детей, но не всех, некоторых нужно оставить. Пусть доберутся до земли и приведут других, больше и сильнее, на подмогу. Это легко, гораздо тяжелее - до самого берега бороться с искушением, ибо их мясо вкусно.

А после – ждать…

Боцман злосчастной «Лани» Мартен Рюндемар сам себе не поверил бы, что так может случиться. Что есть все-таки Господь на небе. И что видит Он своего раба неразумного. Всего ничего назад Мартен думал, как бы не пойти рыбам на корм, а сейчас сидит рядом с капитаном ландскнехтов будто подле лучшего друга. Два вояки при капитане, парни по виду суровые и бывалые, но вежливые. И пивом стол заставлен, да и к пиву кой-чего. А сидят они посредине лучшего антверпенского кабака, Рюндемар пересказывает историю о Змее, и никто его не перебивает.

На флейте уцелевшего боцмана было под пятьдесят душ. А живых осталось всего двое. Нервно дернув плечом, Мартен от души приложился к кружке, пытаясь запить горький привкус, вдруг объявившийся во рту.

- … И вот, как аршбакэ бешиссен этот, на флейт сиганул с размаху, с небес об нас грянувшись, поняли мы, что смерть пришла. А даже помолиться, напоследок, никак. Так и ушел на дно наша ласточка, - скупая слеза скатилась по небритой щеке, то ли от чувств, то ли от обилия пряностей в похлебке, с которой Мартен сноровисто чередовал пиво. - Даже словом его не помянули. Не идет молитва, когда корабль твой тонет, а рядом такая скотина бултыхается, глазищами сверкая.

- Это точно! – мрачно подтвердил один из наемников, что сидел рядом с сержантом, перебив рассказчика. – Только ругань лезет, да богохульства непотребные.

- Со Змеем сталкивался? – совсем по-другому уставился на него спасшийся.

Мирослав злобно оскалился той половиной лица, что была обращена прочь от боцмана. Незаметно наступил говорливому товарищу на ногу, и пихнул локтем, чуть не выбив дыхание.

- Кх, гм… – закашлялся тот.

- Тонул он, - пояснил Швальбе, недобро косясь. – А когда из воды тянули – румпелем по башке получил. А потом и веслом. Вот и заговаривается иногда.

- Ну, это бывает… - понимающе протянул боцман. – Дело такое. В горячке могут и не такое учудить. Так вот, флейт булькнул с концами. А когда даже мачт видно не стало, гад этот, ехидна подлинная, пасть свою отворил во весь размах, и как начнет вокруг воду пенить! Прет, как будто карета восьмериком запряженная, только брызги до самых небес!

Боцман перевел дух, успокоив натруженную рассказом глотку пивом, принесенным прямо с ледника.

- Ага. И, это, прет, как бык на случку. Значит, я молюсь, Отто, матрос мой, Господа поносит непотребно… А оно воду режет кругом и как будто кто-то шепчет постоянно.

- Шепчет? – насторожился капитан, подавшись всем телом вперед.

- Есть такое, то есть было. – Поправился моряк. – Со всех сторон такой тихий-тихий «Умру. Скоро. Быстрее» и все такое, тому подобное. Думал, по-первости, что наваждение. Потом Отто расспросил, тоже самое слышал, только решил – то бесы в уши перед кончиной нашептывали.

- Занятно… - Швальбе задумчиво крутил неприметный перстень. – А потом что?

- А потом… - боцман замолчал.

- Ну, что потом? – спросил, молчавший до этого сержант.

- А потом он на дно ушел, ну чисто топор – сразу и с концами, только волна такая пошла, так что чуть и нас за ним не отправила. Выплыли кое-как, ну а дальше и сами знаете… Я ж поначалу думал, Ларсен нас таки по борту пустит, а то и багром угостит, мужик он вредный, да и многое мы в свое время не поделили. Ан нет, глядите-ка, нашлось у человека истинно христианское сострадание к ближнему…

Мартен истово перекрестился, пустив вторую слезу, видно, от умиления.

- Как ссадили нас с Отто на берег, так в Морской Совет с отповедью. Ну, а там и вы пришли, бумагами грозными размахивая, – первый раз за весь разговор боцман попытался улыбнуться.

- Мы такие, – очень серьезно подтвердил Мирослав, подкручивая ус. – Можем и бумагами потрясти, можем и ряшку расквасить.

- Шепчет, значит, зараза. Прямо так, что даже доедать не стал… - чуть слышно сказал сам себе Швальбе, не замечая ошарашенного взгляда боцмана. - Ой, как интересно-то…

* * *

Ветер настойчиво толкал легкий кораблик вперед. Флейт то забирался на вершины водяных гор, то, казалось, падал до самой Преисподней. По крайней мере, так чудилось Мирославу, потерявшему на борту «Небесного Ангела» большую часть солдатского гонора и немалую долю съеденного. На снисходительный взгляд Витмана, сержант держался неплохо, но кое-что, мстительный баварец-матрос ему бы припомнил при случае, чтобы пехтура не слишком задирала нос. А то больно уж высокомерно и пренебрежительно сержант посматривал в кабаке.

Капитан флейта крутил в руках карту, то, примеряясь циркулем, то, ругаясь сквозь зубы, поминая недобро Матку Бозку Ченстохову и все остальную Речь Посполиту. Какое отношение к поискам Змея в штормовом Немецком море имеет ясновельможная шляхта, Отто не знал, а спрашивать побоялся.

Наконец, Швальбе разрешил запутанный вопрос, попросту махнув рукой в сторону зюйд-веста с возгласом «Туда!». Капитан пожал плечами и исполнил указание.

- «Треугольник ошибок» не выходит никак, – проорал Швальбе на ухо сержанту непонятные посторонним слова. – Принимаем поправку «И» и идем прямо. Бочки проверь! Чтобы не залило запалы, а то взлетим прямо к Петру в гости! Или еще хуже. Начинаю с Божьей помощью!

- Не зальет, - пообещал бледный, но стойкий Мирослав. – Фитили пропитаны как нужно, если прямо в воду надолго не совать – не потушишь.

Укрываясь за фальшбортом от волн, капитан ушел на корму.

Что за поправка такая диковинная, Отто, отходивший несколько лет в море, не знал, но вот бочки, выстроенные рядами вдоль обоих бортов, поневоле внушали опасение, хоть находились на прочной привязи, заботливо укрытые сложенным вдвое парусом.

По сто фунтов порохового зелья в каждой. Командир гарнизона, ван Дер Дамм схватился за сердце, когда к арсеналу подкатило полдюжины телег, а капитан Швальбе, злорадно , словно премерзкий испанец, ухмыляясь, достал на свет Божий толстенную пачку предписаний. И с каждого печать в пол-фунта свисает…

- Не спать! – воспоминания оборвал злой рык сержанта. – Банда, готовимся к делу! Все помолились? Время есть еще! Может, кто успеет даже в штаны наложить заранее!

Десяток наемников, до этого сидевших в тесном кубрике, высыпали на палубу, застыв в готовности. Насколько можно «застыть» на шаткой палубе в непогоду.

- Вот же паскудство, - пробормотал Швальбе, озирая пенные гребни волн. – Только бы запалы не залило…

Его звали – настойчиво, требовательно. Зов шел с поверхности, монотонный и неостановимый, чуждый, но в то же время до странности ясный. Родич? Нет, собрат проявил себя иным образом. Или Многорукий решил все-таки принять бой? Нет, тот пришел бы из глубины.

Любопытно.

Огромное тело медленно поднималось к поверхности, как огромная, невероятно сильная пружина из чешуи и мышц, навстречу зову. Он ничего не мог разобрать в настойчивом призыве. Но и не услышать никак не мог. Если зовут – надо там быть…

Матрос Отто Витман уж и сам не рад был, что согласился на щедрое предложение капитана наемников, да и кто бы ни согласился, за столько то монет?! Хотя… Вот боцман – тот отказался наотрез. Усвинячишись пивом до совсем уж полного непотребства, Мартен заявил, что Швальбе капитан хоть куда, но сам боцман заканчивает морскую жизнь и нынче же уйдет в монахи, поскольку Змей тот был не иначе как последним напоминанием Господа о грехах тяжких, искуплению подлежащих.

А Витман польстился на звон злата, и теперь безмерно о том жалел, потому что, иначе, чем сущей чертовщиной все происходящее назвать не получалось. Главный ландскнехт установил на корме странную штуковину, похожую на маленькую виселицу с тройной связкой колокольцев, крохотных – не больше грецкого ореха. Затем что-то сделал, прошептал словеса непонятные и совсем не христианские, после чего колокольцы, до того брякавшие от качки, как им и положено, неожиданно зазвенели тонкими певучими голосами на один лад. Вроде и не громко, но их перезвон пронизывал шум стихии, плеск волн и перекрикивания матросов флейта. Не бывает таких звуков и вещей, человеком сделанных…

Витман снова проклял свою треклятую жадность и зашептал непослушными губами, привыкшими более к богохульствам, забытые слова молитвы. И хотя под ногами оставалась твердая палуба, а вокруг полно вооруженных людей, сейчас ему было куда страшнее, чем в тот раз, когда Змей пустил на дно «Лань».

В просвете между волнами вдруг показался громадный валун, вмиг укутавшийся пенной завесой разбившихся об него волн. Швальбе криво усмехнулся, подавляя желание вытащить тесак, что в корабельной тесноте куда удобнее привычного палаша. Клинок мог разве что пощекотать чудовище, явившее миру угольно черную угловатую башку, покрытую чешуйками, что действительно выходили каждая с добрый щит размером. На темной бугристой поверхности прорезались два отверстия, как орудийные жерла – тварь открыла глаза. Отто, как и следовало ожидать, приврал, зрачки у чудища были, и не вертикальные как у ползучих гадов, а похожие на человеческие - черные круги на зеленом, с оранжевыми крапинками фоне. Несколько мгновений морское создание изучало кораблик, а затем голова взмыла над волнами, как будто увлекая за собой толстую крепкую шею. Голова с немигающими глазами все тянулась и тянулась ввысь, а шея никак не заканчивалась.

- Говердомм!.. - донеслось с мостика. Капитан «Ангела», наконец-то понял, куда его завела тяга к кружочкам из желтого металла. – Лево руля!

- Яйца отрежу! – рычание сержанта перекрыло даже вой ветра в хлопающих парусах. – Держать курс, содомиты, мать вашу!

Флейт шел прямо на Змея, тараня обсидиановые волны, словно надеялся одним ударом покончить с проклятием местных вод. Проклятие с ревом раскрыло пасть, сверкнули в неярком свете зубы, каждый в половину человеческого роста. Ну, может быть и поменьше… но только самую малость меньше!

- Таким хлебалом, да медку б навернуть… - хрипло рассмеялся кто-то из наемников, судя по говору, из русских.

Швальбе изо всех сил проорал что-то Мирославу, тот повторил капитану корабля. Флейт наклонился, чуть не черпнув бортом воду. Поворачиваем, сообразил Отто.

- Поджигай и руби! - взлетела над «Ангелом» команда. Огонь ландскнехты запасли заранее, уберегли в специальных лампах из бронзы и стекла, наверное, очень дорогих. Теперь же стекло нещадно били, освобождая трепещущие языки пламени. Зашипели фитили, особые, из тех, что потушить не просто, на них можно даже водой брызгать, главное, чтобы надолго не окунать. Клинки и топоры кромсали канаты, столь торопливо, не иначе как к флейту был прицеплен брандер. И вот уже бочки, кажущиеся такими большими и грозными на палубе, скачут по волнам легкими поплавками.

«Ангел» дрожал всем корпусом, заканчивая разворот, где-то в глубине, громко трещали шпангоуты. Морское чудище, до того момента бесстрастно наблюдавшее за происками двуногих с высоты мачт флейта, очевидно, решило, что забаву пора заканчивать. С невероятной для такой огромной туши стремительностью, змей ринулся прямо к кораблю, поднимаясь еще выше и явно намереваясь обрушиться поперек корпуса. Ему оставалось буквально несколько мгновений до цели, и в это мгновение догорел первый фитиль.

Флейт подбросило, как от хорошего пинка, с такой силой, что Отто даже подумал – не зацепила ли их хвостом тварь. За кормой один за другим поднимались пенные столбы, грохотало не хуже чем в хорошем бою, и, перекрывая взрывы, пронзительно ревел морской змей.

Другой борт – готовсь! – проорал Швальбе, а сержант Мирослав приказал рулевому:

- На обратный курс ложимся. Быстро!

Рулевой пытался было воспротивиться, но клинок даги, упершийся точнехонько на вершок ниже пояса, подсказывал, что лучше не спорить с нанимателем, а делать так, как велит хмурый наемник с бледно-зеленым лицом…

- О, Иисусе… - простонал Отто, понимая, что сегодня он до берега вряд ли доберется.

* * *

Пивом запивали основное блюдо, которым был шнапс. Закуски по мелочам. Потому и напились очень быстро. Остальные добропорядочные посетители незаметно разбежались, решив, что выбитые зубы не та цена, которую может искупить вечер, проведенный в любимом кабачке.

Ландскнехты гуляли. Этим сказано многое, если не все. Притом, отдыхали не открытые всей душой наемники, которых отлично знал любой кабатчик. Нет, здесь гужевались настоящие волки, с пустыми глазами и привычкой петь под аккомпанемент бьющейся посуды, стреляя в потолок на особо удачных куплетах. В иных обстоятельствах давно уже началась бы поножовщина со стражей, но сегодня солдатам разрешалось все, а за ущерб было щедро заплачено авансом.

Вино лилось как вода, чешский мешался с немецким, русским и еще полудюжиной наречий. Погибших поминали, плеская из кружек прямо на пол…

- И все-таки, что за поправка «И» такая? – решил все же докопаться до истины Витман, услышавший обрывок разговора на флейте. С этим вопросом он обратился к Гавелу, второму из сержантов отряда. Пережив лютое приключение, матрос словно переродился, да и наемники теперь относились к нему куда доброжелательнее, поэтому Гавел снизошел до ответа.

- Многие знания – многие печали! - засмеялся сержант. – Сразу видно, не из пушкарей ты, хоть лямку и тянул. Поправка на «Иисуса» это. На везенье дурное расчет, если по-простому говорить. А у капитана нашего – везенья того, на сотню хватит. Вот и держимся за него…

История пятая