Сказка о заколдованном дереве 1 страница
Давненько уж это было — тысячи две лет тому назад. Жил да был на свете богатый человек, и жена у него была красивая и богобоязненная, и любили они друг друга сердечно, а детей у них не было. Очень им хотелось иметь детей; и жена молилась об этом и день, и ночь, а детей все же не было и не было…
Перед домом их был двор; среди того двора росло ветвистое дерево, и под тем деревом однажды зимою стояла жена и срезала ножом кожуру с яблока. Срезала да и порезала себе ножом пальчик, так что кровь закапала на снег. «Ах! — сказала жена и глубоко вздохнула, и, взглянув на капли крови, проговорила с грустью: — Вот если бы у меня было такое дитятко: как кровь румяное да как снег белое!»
И как только она это выговорила, у ней вдруг так полегчало на душе, как будто ее желанию суждено было действительно сбыться, и она пошла домой совсем утешенная.
Прошло с той поры около года. Жена все недомогала и, жалуясь на свое здоровье, не раз говаривала мужу: «Если я умру, похорони меня под тем деревом, что растет у нас среди двора».
В конце года она родила сына, белого как снег и румяного как кровь, и когда она его увидела, то обрадовалась так, что с радости и умерла. Муж похоронил жену по ее желанию под тем деревом, что росло среди двора, и очень ее оплакивал; немного спустя он стал уже меньше по ней плакать, а там и совсем перестал; а еще сколько-то времени спустя взял себе в дом другую жену.
От второй жены родилась дочка, а от первой жены остался хорошенький сынок, румяный как кровь и белый как снег.
Когда мачеха смотрела на свою дочку, она казалась ей милым дитятком, а как взглянет, бывало, на своего хорошенького пасынка, у ней так и кольнет в сердце — тотчас придет ей в голову, что он ей поперек дороги стал, и кабы не он, все богатство отца досталось бы ее дочери.
И стала она на своего хорошенького пасынка злиться, и стала его толкать из угла в угол: и тут щипнет, и там щипнет, так что бедное дитя жило в постоянном страхе. И когда он возвращался домой из школы, у него не было ни одной минуты покоя.
Однажды мачеха пошла в свою светелку, и ее хорошенькая дочка пришла к ней и сказала: «Матушка, дай мне яблочко». — «Изволь, дитятко», — сказала ей мать и дала ей чудесное яблоко из сундука своего; а у сундука-то крышка была тяжелая-претяжелая, и замок у ней большой, железный, с острыми зубцами. «Матушка, — сказала хорошенькая девочка, — ты и братцу тоже дашь яблочко?» Это раздосадовало ее мать, однако же она сдержалась и сказала: «И ему дам, когда он придет из школы».
И как раз в это время увидела из окошка, что пасынок возвращается домой; тут ее словно бес под руку толкнул, она отняла у дочки яблоко и сказала: «И тебе прежде брата не дам». Швырнула яблоко в сундук и закрыла его крышкой.
Когда пасынок вошел в дверь, нечистый наставил ее ласково сказать ему: «Сыночек! Не хочешь ли ты получить от меня яблоко?» А сама посмотрела на него искоса. «Матушка, — сказал мальчик, — что ты это так на меня смотришь? Хорошо, дай мне яблочко!» — «Пойдем со мной, — сказала она и открыла крышку сундука. — Вот, выбирай любое».
И когда мальчик нагнулся над сундуком, бес и толкни ее под руку — р-раз! — она захлопнула крышку с такою силою, что голова мальчика отскочила от туловища и упала среди румяных яблок. Тут она перепугалась и стала думать: «Как бы мне это с себя свалить?» И вот зашла она в свою комнату, вынула из ящика белый платок, опять приставила голову к туловищу, обвязала мертвому пасынку шею так, что ничего не было заметно, и посадила его на стул перед дверьми, а в руку дала ему яблоко.
Немного спустя пришла дочь к матери в кухню и увидела, что мать стоит перед огнем, а перед нею лохань с горячей водой, в которой она что-то полощет. «Матушка, — сказала дочка, — братец сидит перед дверьми бледный-пребледный и держит в руке яблоко; я было попросила его, чтобы он мне яблочко дал, но он мне ничего не ответил, и мне стало страшно». — «А ты ступай к нему еще раз, — сказала мать, — и если он тебе ничего не ответит, дай ему по уху». Дочка и точно пошла и сказала: «Братец, дай мне яблочко». Но он ничего не ответил ей. Тогда она ударила его по уху, и голова его свалилась с плеч.
Девочка страшно перепугалась и начала плакать и кричать, и побежала к матери своей. «Ах, матушка, я сбила голову моему братцу!» — и плакала, и плакала, и не могла утешиться. «Доченька, — сказала мать, — что ты наделала? Но теперь-то уж замолчи, чтобы никто этого не знал; ведь теперь уж этого не воротишь! Давай разварим его в студень».
И взяла мачеха своего мертвого пасынка, разрубила его на куски, положила его в лохань и разварила в студень. А дочь ее при этом стояла и плакала, и плакала, и все слезы ее падали в лохань, так что даже и соли в студень не понадобилось класть.
Вот вернулся отец домой, сел за стол и сказал: «А где же мой сын?» А мать принесла на стол большущее блюдо студня, между тем как дочка ее все плакала и плакала, и никак не могла удержаться от слез.
Отец между тем спросил еще раз: «Да где же мой сын?» Мачеха отвечала: «Он ушел в гости к своему деду; там хотел он некоторое время остаться». — «Да что ему там делать? Ушел, даже и не простился со мной?» — «О, ему очень хотелось туда пойти, и он у меня просил позволения остаться там эту неделю: его ведь все там ласкают». — «А все же, — сказал отец, — мне очень жаль, что он не простился со мною».
С этими словами он принялся за еду и сказал дочке: «Что ты плачешь? Ведь братец-то твой вернется же! — потом, обратясь к жене, добавил: — Жена! Какое ты мне подала вкусное блюдо! Подбавь-ка мне еще!» И чем более он ел, тем более хотелось ему еще и еще, и он все приговаривал: «Подкладывай больше, пусть ничего на блюде не останется!» И все-то ел, ел, а косточки все под стол метал — и, наконец, съел всё дочиста.
А дочка его достала из комода свой лучший шелковый платочек, сложила в него из-под стола все косточки и хрящики и понесла вон из дома, обливаясь горькими слезами.
Выйдя на средину двора, она положила косточки в платочек под дерево, что там росло, на зеленую травочку, и у ней стало легко на сердце, и слезы ее иссякли.
И увидела она, что дерево вдруг зашевелилось — ветви его стали расходиться и сходиться, словно руки у человека, когда он от радости начинает размахивать руками и хлопать в ладоши.
Затем от дерева отделился как бы легкий туман, а среди тумана блистал и огонь, и из этого-то огня вылетела чудная птица и запела чудную песенку, и высоко-высоко поднялась в воздух.
Когда же она совсем исчезла из виду, тогда и ветви на дереве перестали двигаться, и платок с косточками, что лежал под деревом, пропал бесследно.
А у сестрицы на душе стало так легко и приятно, как если бы братец ее был еще в живых. И она вернулась домой веселая, села за стол и стала есть.
Птица полетела и села на дом золотых дел мастера, и стала петь свою песенку:
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
Мастер сидел в своей мастерской и делал золотую цепь, когда услышал птичку, которая пела на крыше дома, и песенка показалась ему очень привлекательной.
Он поднялся со своего места, и когда сошел сверху вниз, то потерял одну туфлю. Так он и на середину улицы вышел в одной туфле и в одном носке, опоясанный фартуком, с золотой цепью в одной руке, с клещами в другой…
А солнце-то так и светило на улице! Вот он и стал как вкопанный, и давай смотреть на птичку. «Птичка, — сказал он, — как ты славно поешь! Спой-ка мне еще раз свою песенку!» — «Нет, — сказала птичка, — я дважды даром петь не стану. Дай мне эту золотую цепочку, тогда я тебе и еще раз спою мою песенку». — «Вот, на тебе золотую цепь; только спой мне еще раз».
Тогда подлетела птичка, взяла золотую цепь в правую лапку, села против мастера и запела:
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
Оттуда полетела птичка к башмачнику, присела к нему на крышу и запела:
Меня мачеха убила;
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
Башмачник услышал песенку, выбежал из дому в одном жилете и стал смотреть на крышу, прикрывая ладонью глаза от солнца. «Птичка, — сказал он, — да как же ты славно поешь! — И жену башмачник вызвал из дома: — Поди-ка сюда, глянь-ка на птичку! Вот так птичка, как отлично распевает!» Потом позвал он и дочь свою, и детей, и подмастерьев, и работников, и служанку, и все вышли на улицу и смотрели на птицу, и любовались ею.
А птичка была и точно красивая: перышки на ней красные и зеленые, а около шейки — словно чистое золото, а глазки у ней блистали как звездочки.
«Птичка, — сказал башмачник, — спой ты мне свою песенку еще раз». — «Нет, — сказала птичка, — дважды я не пою даром. Подари мне что-нибудь». — «Жена, — приказал башмачник, — ступай ко мне в мастерскую; там стоит у меня пара совсем готовых красных башмаков, принеси их мне сюда».
Жена пошла и принесла башмаки. «Вот тебе, птичка! — сказал башмачник. — Ну, а теперь спой мне свою песенку».
Птичка слетела, взяла у него башмаки в левую лапку, потом опять взлетела на крышу и запела:
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
А пропевши песенку, птичка полетела: цепочку держала она в когтях правой лапки, а башмаки — в когтях левой лапки, и прилетела она прямо на мельницу, которая работала на полном ходу и постукивала так: плики-пляки, плики-пляки, плики-пляки.
Да на мельнице же сидело человек двадцать рабочих, которые обтесывали жерновой камень и выбивали молотками: тик-так, тик-так, тик-так — и мельница вторила их работе своим постукиваньем.
Птичка опустилась на липу, которая росла у самой мельницы, и запела:
Меня мачеха убила…
Один рабочий перестал работать.
Мой отец меня же съел.
Еще двое от работы отстали и прислушались…
Моя милая сестричка…
Еще четверо бросили работу…
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала…
Уж только восьмеро остались при деле.
И под деревцем…
Уж только шестеро осталось…
… сложила…
Только один продолжал работу…
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
Тут уж и последний отстал и тоже стал слушать. «Птичка, — сказал он, — как ты славно поешь! Дай и мне тоже послушать, спой еще раз!» — «Нет, — отвечала птица, — дважды не стану петь даром; дай мне жернов, так я еще раз тебе спою». — «Да, — сказал он, — если бы жернов мне одному принадлежал, ты бы его получила». — «Да, — сказали другие, — если она нам еще раз споет, то мы отдадим ей жернов».
Тогда птичка слетела вниз, а все двадцать рабочих стали приподнимать жернов и покрикивать: «У-у-ух, у-ух, ухнем! ух!»
А птичка только продела голову в отверстие жернова, вздела его на шею, как воротник, и вместе с ним взлетела на дерево и запела:
Меня мачеха убила,
Мой отец меня же съел.
Моя милая сестричка
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
А пропев свою песенку, она расправила крылышки и, держа в когтях правой лапки цепочку, в когтях левой — пару красных башмаков, а на шее — жернов, полетела вдаль, к дому отца своего.
В доме за столом сидели отец, дочка и мачеха, и отец говорил им: «Что это значит, что у меня сегодня так легко, так весело на сердце?» — «Нет, — сказала мачеха, — мне что-то страшно, словно бы гроза большая надвигается». А дочка сидела и все плакала да плакала.
Тут как раз прилетела птичка и села на крышу. «Ах, — сказал отец, — мне так весело, и солнце так прекрасно светит, и на душе у меня так хорошо, как будто мне предстоит увидеться со старым знакомцем». — «Нет, — сказала жена, — страшно мне, страшно, так что зуб на зуб навести не могу, а жилах у меня словно огонь».
Дочка же тем временем села в угол и стала плакать еще пуще, и прикрывала глаза руками, и ладони рук ее были совсем мокры.
Птичка между тем уселась на дерево среди двора и стала петь:
Меня мачеха убила…
Мачеха, услышав это, заткнула уши и зажмурила глаза, не желая ничего ни видеть, ни слышать, но в ушах ее все же был шум, как от сильнейшей бури, а глаза жгло, и в них словно молния блистала.
Птичка продолжала петь:
Мой отец меня же съел…
«Ах, матушка, — сказал отец, — там сидит такая славная птица и поет так прекрасно, да и солнышко так светит и греет, и благоухает тмином».
Птичка продолжала:
Моя милая сестричка…
Сестричка, как услышала это, уткнула лицо в колени и стала плакать навзрыд, а отец, напротив того, сказал: «Я выйду, посмотрю на птичку вблизи». — «Ах, не ходи, не ходи! — сказала жена. — Мне кажется, что весь дом наш в пламени».
Но муж ее не послушался, вышел из дома и взглянул на птичку, которая продолжала свою песню:
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала
И под деревцем сложила.
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
И, закончив песенку, птичка сбросила сверху золотую цепь прямо на шею отцу, и цепь пришлась как раз в меру.
Тогда он вернулся домой и сказал: «Посмотри, какая это чудесная птица, подарила мне прекрасную золотую цепь, да и сама-то на вид такая красивая». Жена же все попрежнему бегала в ужасе по всему дому и места не могла себе найти.
А птица опять завела ту же песню:
Меня мачеха убила…
«Ах, если бы я хоть в самой преисподней теперь была! Лишь бы не слыхать мне этой песни!» — проговорила мачеха в отчаянии.
Мой отец меня же съел…
Мачеха при этих словах в изнеможении упала на пол.
Моя милая сестричка…
«Ах, — сказала сестричка, — я тоже выйду и посмотрю, не подарит ли и мне чего-нибудь птичка». И она вышла из дома.
Мои косточки собрала,
Во платочек их связала…
Тут сбросила она сестричке сверху красные башмачки.
И под деревцем сложила!
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!
Тогда и у сестрички на сердце стало легко и весело. Она надела новые красные башмачки и стала в них плясать и прыгать. «Ах, — сказала она, — я была так грустна, когда выходила из дому; а теперь мне так легко и хорошо! И что за славная птичка — ведь она подарила мне пару красных башмаков!» — «Нет! — сказала ее мать и вскочила с места в ужасе, и волосы поднялись у нее дыбом на голове. — Мне кажется, что светопреставление наступило! Не могу вытерпеть: я тоже выйду из дома — быть может, и мне станет легче!»
Но чуть только она выступила за двери — тррах! Птичка скинула ей мельничий жернов на голову и раздавила им мачеху насмерть.
Отец и сестричка услыхали этот шум и выскочили из дома: из того места, где жернов упал, повалил клубами дым, потом показался огонь, вспыхнуло пламя, а когда все это закончилось, они увидели перед собою маленького братца, который взял отца и сестричку за руки, и все трое были счастливы и довольны настолько, что вошли в дом, сели за стол и принялись кушать.
Старый Султан
Жил у мужика старый пес, и звали его Султаном. Пес состарился, и зубы все у него повыпадали, так что он уж ничего зубами и хватать не мог.
Однажды стоял мужик с женою на пороге дома и сказал:
«Старого Султана надо завтра пристрелить — он ни на что не годен стал».
Жене жалко было старого верного пса, и она сказала:
«Ведь он нам уже так давно служит и всегда так хорошо себя вел, так можно бы нам его и из милости покормить еще». — «Эк, ты еще что выдумала! — отвечал муж. — У него уж ни одного зуба во рту нет, его уж ни один вор не боится, так уж пора с ним и покончить. Ну, служил у нас, так за то и еда была ему всегда хорошая!»
Бедный пес, невдалеке от них гревшийся на солнце, все слышал и крепко опечалился тем, что завтра должен наступить его последний день.
Был у него один хороший приятель — волк; к нему и пошел он вечером в лес и стал жаловаться на ожидавшую его судьбу.
«Слышь, куманек, — сказал волк, — подбодрись, я тебе в твоей беде помогу. Я кое-что придумал. Завтра ранехонько твой хозяин с женою пойдут на сенокос; они и малютку своего возьмут с собою, потому что в доме некого с ним оставить. Они обычно укладывают его спать около изгороди, в тени; и ты ляжешь там же, как бы для того, чтобы его оберечь. А я-то выбегу из лесу, да и похищу ребенка — ты сейчас за мною следом, как бы для того, чтобы у меня ребенка отбить. Я его оброню, а ты принесешь родителям. Они подумают, что ты ребенка спас, и из благодарности, конечно, уж не сделают тебе никакого зла. Напротив, ты опять войдешь в милость, и они будут стараться угодить тебе во всем».
Предложение понравилось старому псу; и все, как было задумано, так и было выполнено.
Отец вскричал от ужаса, когда увидел, что волк уносит его ребенка, а когда Султан принес ребенка обратно, то отец очень обрадовался, гладил старого пса и сказал: «Теперь я на тебе волоска не трону и стану кормить тебя до самой твоей смерти».
А жене своей тотчас приказал: «Ступай скорее домой да свари старому Султану жидкой кашицы, которую бы он мог есть не пережевывая, и принеси ему головную подушку с моей кровати, я дарю эту подушку ему на постель».
И с той поры старому Султану жилось так хорошо, как только он мог пожелать.
Вскоре после того волк пришел его навестить и порадовался вместе с приятелем, что все так хорошо уладилось. «Однако же, надеюсь, куманек, — сказал волк, — что ты станешь сквозь пальцы смотреть, если я при удобном случае сцапаю у твоего хозяина жирную овечку. Времена нынче тяжелые, и нелегко бывает иногда пробиться». — «В этом на меня не рассчитывай, — сказал старый пес, — я своему хозяину всегда останусь верным и ничего тебе не попущу».
Волк подумал, что Султан говорит это все шутя, и пробрался как-то ночью, намереваясь утащить у хозяина овцу.
Но верный Султан громким лаем предупредил хозяина о намерении волка: тот его застал у себя на дворе и погладил его цепом против шерсти.
Волк еле выскользнул и, убегая, закричал собаке: «Погоди ужо, дурной товарищ, ты мне за все это отплатишь».
На следующее утро волк послал кабана вызвать собаку на поединок в лесу — там должны были они рассчитаться.
Старый Султан никого не мог себе найти в свидетели поединка, кроме старой кошки, да и та была трехногая; как они вышли из дома, так она и заковыляла на трех ногах и от боли подняла, бедняжка, хвост вверх трубою.
Волк и его свидетель кабан уже были в назначенном месте; но когда они завидели вдали своего противника, им показалось, что он несет с собою саблю: за саблю приняли они поднятый вверх хвост кошки. И хромота кошки показалась им подозрительна: им привиделось, что она нагибается, собирая по дороге каменья, которыми станет в них бросать. Вот и напал на них обоих страх: кабан забрался в листву, а волк вспрыгнул на дерево.
Собака и кошка, придя на место, очень удивились тому, что никого не видят. А кабан-то не весь залез в листву, концы его ушей из нее все же торчали. И в то время как кошка стала подозрительно оглядываться по сторонам, кабан тряхнул ушами: кошке и покажись, что это мышь шевелится — она туда прыгнула и пребольно укусила кабана за ухо. Кабан с визгом рванулся с места, бросился бежать и крикнул: «Вон главный-то виновник на дереве сидит »
Собака и кошка глянули вверх и увидели волка, который устыдился своей собственной трусости и помирился со старым Султаном.
Шесть лебедей
В большом лесу охотился однажды король и так рьяно гнал по следу за каким-то зверем, что никто из его людей не мог за ним поспеть и все от него отстали. Когда завечерело, он сдержал коня, стал кругом себя оглядываться и заметил, что заблудился. Стал он искать выхода из лесу и никак не мог его найти.
Вот и увидел он, что идет ему навстречу старушка старенькая-престаренькая, такая, что у ней уж и голова трясется от старости; а он и не знал, что эта старушка — ведьма.
«Голубушка, — сказал он ей, — не можешь ли ты мне показать дорогу из лесу?» — «О, конечно, могу, — отвечала старушка, — только при одном условии; и если вы, господин король, его не исполните, то никогда из этого леса не выбьетесь, и должны будете здесь помереть от голода». — «А какое же это условие?» — спросил король. «У меня есть дочь, — сказала старуха, — она краше всех на свете и, конечно, заслуживает чести быть вам супругою. Вот если вы ее возьмете в жены, так я вам укажу дорогу из леса».
Король перепугавшись, согласился, и старуха повела его к избушке, где ее дочь сидела у огня.
Эта дочь приняла короля так, как будто уже ожидала его прихода; и король увидел, что она действительно очень хороша собою, но ее лицо все же ему не понравилось, и он не мог смотреть на нее без затаенного страха.
После того, как он посадил девушку к себе на коня, старуха показала ему дорогу из леса, и король снова мог вернуться в свой королевский замок, где и отпраздновал свадьбу.
До того времени король уже был однажды женат, и от первой его супруги у него было семеро детей — шесть сыновей и дочь, которую он любил более всего на свете. Но так как он боялся, что мачеха с ними будет недостаточно хорошо обращаться или даже причинит им какое-нибудь зло, то он и свез их в уединенный замок, который стоял в самой чаще леса.
Замок был так в этой чаще укрыт и дорогу к нему было так трудно отыскать, что король и сам бы, пожалуй, не отыскал ее, если бы одна ведунья не подарила ему клубок ниток дивного свойства: стоило ему только тот клубок бросить перед собою, клубок сам собой начинал разматываться, катился впереди и указывал дорогу.
Но король так часто отлучался на свидания со своими милыми детушками, что эти отлучки наконец обратили на себя внимание королевы. Она полюбопытствовала узнать, что он там один-одинешенек делает в лесу. Подкупила его слуг, и те выдали ей тайну короля да рассказали и о клубке, который один только мог туда указать дорогу.
Она же до тех пор не успокоилась, пока не вызнала, где король прячет тот клубок, и тогда нашила она много маленьких белых шелковых рубашечек, а так как она матерью своей была обучена колдовству, то сумела и в эти рубашечки зашить некоторые чары.
И вот, когда однажды король выехал на охоту, она взяла рубашечки и пошла в лес, а клубочек ей показывал дорогу. Дети, еще издали увидевшие, что к ним идет кто-то, подумали, что это отец, и радостно побежали навстречу. Тогда она на каждого из них накинула по рубашечке, и едва только эти рубашечки касались тела ребенка, он превращался в лебедя и улетал за лес.
Королева вернулась домой, очень довольная своей поездкой, и думала, что она уж навсегда отделалась от своих пасынков; но дочка короля не выбежала в тот раз к ней навстречу вместе с братьями, и королева ничего о ней не знала.
На другой день явился король в лесной замок к детям и никого в замке не нашел, кроме дочки. «А где же твои братья?» — спросил король. «Ах, батюшка, — отвечала она, — они улетели и оставили меня одну», — и рассказала ему, что из своего окошечка видела, как ее братья, обернувшись лебедями, улетели за лес, и даже показала ему перья, которые они обронили во дворе, а она подобрала.
Король запечалился, но ему и в голову не приходило, что это злое дело могло быть совершено королевой; а так как он опасался, что и дочку его могут также похитить, то задумал он взять ее с собой.
Но дочка боялась мачехи и упросила короля, чтобы он ей дозволил еще хоть эту ночь остаться в лесном замке. Бедная девочка подумала, что ее уже не оставят долее в этом замке, и она решилась во что бы то ни стало отыскать своих братьев.
И чуть только наступила ночь, она убежала из замка и углубилась прямо в самую чащу леса. Она шла всю ночь напролет и весь следующий день, пока уже не утомилась окончательно.
Тогда увидела она охотничий домик, вошла в него и нашла в нем комнатку с шестью маленькими кроватками; но она не решилась лечь, а залезла под одну из этих кроваток, улеглась на крепком полу и задумала там провести ночь. Но когда солнце стало близиться к западу, она услышала шум в воздухе и увидела, что в окошко влетели шесть лебедей. Они опустились на пол и стали сдувать друг другу перья: сдули все перья, и их лебединые шкурки свалились с них как рубашки.
Тогда девочка взглянула на них, узнала своих братьев и вылезла из-под кроватки. Братцы тоже очень обрадовались, увидев свою сестричку; но радость их была непродолжительна. «Ты здесь не можешь оставаться, — сказали они ей, — это разбойничий притон; если разбойники найдут тебя здесь, то убьют тебя». — «А разве вы не сумеете меня защитить?» — «Нет, — отвечали они, — потому что мы можем каждый вечер только на четверть часа скидывать с себя свои лебединые шкурки и принимать человеческий образ, а потом опять обращаемся в лебедей». Сестричка заплакала и сказала: «Так неужели же нет возможности вас освободить от заклятия?» — «Есть возможность, — отвечали братья, — но это обставлено такими тягостными условиями, что выполнить их невозможно. Ты должна шесть лет сряду не говорить и не смеяться и за это время должна сшить нам шесть рубашек из цветков астры. И если хоть одно словечко у тебя вырвется в течение этих шести лет, то все твои труды пропадут даром».
И когда братцы это проговорили, четверть часа миновало, и они снова, обратившись в лебедей, вылетели в окно.
А сестричка твердо решилась избавить своих братьев от заклятья, хотя бы даже ценою своей жизни. Она вышла из охотничьего домика, пошла в самую чащу леса, влезла на дерево и там просидела всю ночь.
На другое утро она сошла с дерева, набрала много цветов астры и стала шить. Говорить ей было не с кем, а смеяться не было охоты: она сидела на своем дереве и смотрела только на свою работу.
Много прошло времени с тех пор, как она удалилась в эту глушь, и случилось однажды, что король той страны охотился в лесу, а его егеря подошли к тому дереву, на котором сидела девушка.
Они стали ее кликать и спрашивали: «Кто ты такая? », — но она им ни слова не отвечала.
«Сойди сюда к нам, — сказали они, — мы тебе никакого зла не сделаем».
Она в ответ только отрицательно покачала головой. Так как они продолжали приставать к ней с вопросами, то она сбросила им с дерева свою золотую цепь с шеи и думала их этим удовлетворить.
Но они все продолжали ее допрашивать; тогда она сбросила им свой пояс, а когда и это не помогло — свои подвязки, и так мало-помалу все, что на ней было надето, и осталась наконец в одной сорочке.
Но егеря и тут от нее не отстали, взлезли на дерево, сняли оттуда девушку и привели ее к королю.
Король спросил: «Кто ты такая? Что ты делала там на дереве?» Но девушка не отвечала ни словечка.
Он задал ей те же вопросы на всех языках, какие ему были известны, но девушка по-прежнему оставалась нема как рыба. А так как она была прекрасна собою, то сердце короля было тронуто, и он вдруг воспылал к ней горячею любовью.
Обернув ее своим плащом, посадил он девушку на коня перед собою и отвез в свой замок.
Там приказал он одеть ее в богатое платье, и она блистала красотою, как ясный день, но от нее нельзя было добиться ни одного слова.
Он посадил ее за стол рядом с собою, и ее скромное выражение лица, ее уменье держать себя до такой степени понравились ему, что он сказал: «Я хочу взять ее замуж, и ни на ком другом, кроме нее, не женюсь».
И несколько дней спустя он действительно обвенчался с нею.
У того короля мать была женщина злая, да притом еще и недовольна этою женитьбою сына.
Она злословила про молодую королеву. «Кто ее знает, откуда она родом, — говорила она, — от нее, немой, не дознаешься; а только она королю не пара».
Год спустя, когда королева родила первого ребенка, старуха унесла его, а королеве во время сна вымазала рот кровью. Затем она пошла к королю и обвинила королеву в том, что она людоедка и съела своего ребенка.
Король не хотел этому верить и не дозволил причинить королеве никакого зла.
А королева постоянно сидела над своей работой и шила рубашечки, не обращая внимания ни на что другое.
В следующий раз, когда она снова родила красавца-мальчика, лукавая старуха опять пустила в ход подобный же обман, однако же король не решился поверить ее клевете на королеву.
Он сказал: «Она слишком добра и богобоязненна, чтобы совершить что-нибудь подобное; не будь она нема, она сумела бы сама себя защитить, и ее невинность, конечно, тотчас же обнаружилась бы».