Иностранцы среди выявленных сообщников джеймса мориарти 3 страница

Атмосфера едва сдерживаемого напряжения постепенно рассеялась; участники ограбления делились впечатлениями и обменивались хвастливыми заявлениями. Эмбер, понимая, что день еще не закончился, и впереди их ждут события не менее волнительные, присоединиться к общему веселью не спешил да и не мог.

В начале десятого Шлайфштайн послал за мальчишкой, а через несколько минут Эмбер услышал, как тот спустился и вышел через заднюю дверь. Минут через пять немец явился в столовую сам и попросил Эмбера подняться с ним.

Мешок лежал на полу, а драгоценности уже были рассортированы и разложены на кровати. Лицо пруссака выражало добродушие.

– Вы сдержали слово, мистер Эмбер. Такой добычи я никогда еще не видел. Не сомневаюсь, что как только мы переправим это все на континент, пойдут слухи о моей причастности к столь громкому делу. Полагаю, моя популярность в Лондоне среди людей вашего круга только возрастет, а репутация укрепится.

– Несомненно.

– Я не хочу, чтобы камешки задерживались тут надолго. – Шлайфштайн снова посмотрел на кровать, словно не мог отвести глаз от попавших в его руки сокровищ. – Конечно, было бы лучше, если бы они оказались здесь завтра, но что сделано, то сделано. Я послал мальчишку к одному знакомому капитану, который поможет переправить все эти красивые штучки.

У Эмбера похолодело в груди – Профессор мог и не успеть.

– С ними и здесь ничего не случится, – сказал он. – Вы этому человеку доверяете?

Морщинистое лицо немца растянулось в улыбке, не коснувшейся, впрочем, глаз.

– Его жена и дети в Берлине. Рассердить меня для него то же самое, что наскочить на риф.

Внизу осторожно звякнул звонок, эхо которого прозвучало в голове у Эмбера сладкими трелями музыкальной шкатулки. Немец лишь слегка скосил глаза.

– Этот капитан возьмет с собой самое крупное. Тиары и ожерелья.

Снизу донеслись громкие голоса. Потом крик и грохот выстрела.

За всем происходящим у дома Шлайфштайна в Эдмонтоне наблюдал из-за дороги, прикрываясь маской равнодушия и пассивности, Бен Таффнел. Улица еще оставалась почти пустынной, когда из-за угла выкатилась «черная мария». Немногочисленные прохожие не обратили на нее особенного внимания. Вышедшие из полицейской кареты братья Джейкобс и Терремант спокойно направились к дому, кутаясь в куртки и пальто. Остальные, уже переодетые полицейскими констеблями, укрывались за углом, возле фургона, пока Бертрам Джейкобс не поднялся по ступенькам и не потянул за грязный шнур.

Стоя на верхней ступеньке, Бертрам сунул руку за пазуху и сжал рукоятку револьвера. Его брат и Терремант замерли в ожидании ступенькой ниже.

Дверь открыл Франц.

– Полиция, – сказал Бертрам, делая шаг через порог.

Франц попытался захлопнуть дверь, но оба Джейкобса и Терремант совместными усилиями преодолели сопротивление и ввалились в прихожую. Переодетые полицейскими экзекуторы выскочили из-за угла и побежали к дому. Франц, отступив на несколько шагов, крикнул что-то по-немецки, выхватил револьвер и выстрелил.

Пуля нашла цель, попав в грудь плотному громиле по имени Паг Парсонс. Раненый пошатнулся, свалился со ступеньки и застонал. Его синий мундир на глазах потемнел от крови. Среди общей суеты Терремант прыгнул вперед и с размаху ударил Франца по запястью небольшой утяжеленной дубинкой, именуемой ласково недди. Немец повернулся к обидчику и получил второй удар, теперь уже по голове.

Братья Джейкобс кинулись вверх по лестнице, тогда как остальные ворвались в столовую, откуда обитатели дома пытались бежать через переднее окно.

Шлайфштайна застигли врасплох, и отразившиеся на его лице злость и растерянность засвидетельствовали тот факт, что он так и не понял, что же случилось. В последний момент немец лишь успел сунуть руку в ящик стола.

– Берем живым, – бросил Бертрам, наставляя на Шлайфштайна револьвер. Его брат тем временем схватил Эмбера, повернул и, ловко накинув наручники, бесцеремонно прижал к стене.

Бертрам проделал то же самое со Шлайфштайном, который не переставая сыпал проклятиями как на английском, так и на родном языке. Быстро собрав в мешок разложенную на кровати добычу, Уильям выглянул в окно: собравшаяся на улице толпа с любопытством наблюдала за тем, как полицейские заталкивают в фургон задержанных.

Еще через минуту по каменным ступенькам провели Шлайфштайна и Эмбера. Один из экзекуторов, присев над Пагом Парсонсом, пытался определить, что можно сделать.

– Мертв, – выдохнул он, выпрямляясь, и вопросительно посмотрел на проходившего мимо Бертрама.

– Если мертв, оставь, – прошипел Джейкобс, подталкивая в спину упирающегося Шлайфштайна.

Вся операция заняла меньше шести минут. Пленных разместили по клеткам, устроенным по обе стороны фургона. Лошади дернули, колеса заскрипели, и Терремант приник к зарешеченному заднему окошечку. Зрители начинали расходиться, а к месту событий от дальнего конца улицы бежали двое констеблей.

– Пронюхали, – проворчал Терремант. – Бобби тут как тут.

Ли Чоу и Профессор уже собирались отбыть в Бермондси, когда прибежавший на Альберт-сквер Саксби принес последние новости о переполохе в районе Бишопсгейт и Корнхилл. У церкви св. Петра нашли патрульного полицейского – связанного и с кляпом во рту. Банда, обворовавшая ювелирный магазин, потеряла инструменты, и полиция уверена, что благодаря этой улике арестовать преступников удастся уже в самое ближайшее время.

Мориарти некоторое время молчал, потом с задумчивым видом, словно собираясь сказать что-то важное, повернулся к китайцу.

– Хотите, стобы я посол в Сент-Дзонс-Вуд? Быстло-быстло?

Мориарти ответил не сразу.

– Нет. Сначала ты поедешь со мной в Бермондси. При нынешней погоде выходить без надежной охраны мне что-то не хочется. Доставишь меня туда, а уже потом, если все в порядке, отправишься в Сент-Джонс-Вуд.

Поездка по тряской дороге в переполненном полицейском фургоне – не самое большое удовольствие. Места на всех пленных не хватило, все шесть клеток оказались занятыми, так что Эмбера пришлось оставить в узком проходе вместе с экзекуторами. Фургон то кряхтел под непривычным весом, то опасно раскачивался, пугая пассажиров.

К счастью, их никто не остановил, и в конце концов все облегченно вздохнули, оказавшись в знакомом, скрытом от посторонних глаз дворе.

Шесть комнат и большой широкий коридор уже ждали гостей. В холле расставили столы и стулья, в комнатах с зарешеченными окнами – узкие койки с голыми матрасами. Поскольку окна были достаточно прочными, двери предыдущие хозяева снабдили дешевыми замками, поэтому всю предыдущую неделю братья Джейкобс занимались тем, что вдобавок к старым замкам ставили новые, прочные, сами двери оборудовали смотровыми щелями и укрепляли железными пластинами. Помещения почистили, помыли и побелили, так что если Шлайфштайн и его люди решили, что попали в какую-то государственную тюрьму, то для такого заключения у них были веские основания.

Все они уже присмирели, хотя еще и не остыли, и на лицах многих читалась злоба и даже ярость, как у Франца, которому во время поездки постоянно твердили, что его ждет виселица, и что все видели, как он застрелил полицейского на ступеньках дома в Эдмонтоне.

Пока пленных размещали по камерам и повторно обыскивали, Спир держался в стороне. Новость о смерти Пага Парсонса стала для него тяжелым ударом – не только потому что Паг был его старым товарищем, но еще и потому что тело пришлось оставить там, в Эдмонтоне. Впрочем, он никого не винил, понимая, что другого варианта просто не было.

Выставив ночную стражу, Спир занялся полотняным мешком, но тут во двор въехал личный экипаж Профессора. Харкнесс привез босса.

Появление Мориарти произвело сильнейшее впечатление. Все, кто был в здании – и экзекуторы, и даже ближайшие приближенные Профессора, – невольно затаили дыхание. Впервые после возвращения из Америки он предстал перед ними в обличье своего знаменитого брата.

С именем главы криминального семейства было связано немало легенд. Одну из них – способность менять внешность, словно переселяться из одной личности в другую – создал и поддерживал сам Мориарти. Не чуждый драматических эффектов, он остановился на мгновение у входа, позволив своим соратникам в полной мере оценить произошедшую трансформацию. Высокий, сухощавый, сутулый, с изможденным лицом, глубоко запавшими глаза и тонкими губами он являл подлинный шедевр искусства преображения. Мориарти и сам ощущал глубокий эффект перемены каждый раз, когда проводил этот сеанс. И разве не для того он собственноручно избавился от брата-ученого, чтобы войти в его личину, а заодно и добавить себе ауру уважения, окружавшую Джеймса Мориарти-старшего?

– Все сделано? – спросил Профессор. Даже голос его слегка изменился под стать новому телу.

Спир шагнул вперед.

– Взяли всех. Они здесь. Как и добыча.

Мориарти кивнул.

– Какие трудности?

Спир рассказал о смерти Парсонса, и Профессор, выслушав печальную новость, философски вздохнул.

– Приведите берлинца.

Братья Джейкобс тут же отправились исполнять приказание, и уже через минуту два лидера уголовного мира предстали друг перед другом.

Глубочайший шок отразился на лице Шлайфштайна в ту самую секунду, когда его взгляд остановился на том, кого он никак не ожидал увидеть. Кровь отхлынула от морщинистых, дубленых щек, приобретших вдруг желтоватый оттенок старой почтовой бумаги, руки задрожали – казалось, его вот-вот хватит удар.

– Что это за игра? – прохрипел немец, делая неловкий шаг вперед, чтобы опереться на стол.

– Добрый день, дорогой Вильгельм, – негромко сказал Профессор, ни на мгновение не сводя глаз с посеревшего лица Шлайфштайна. – Не ожидали? – Он слегка повысил голос. – Неужели вы всерьез полагали, что я позволю вам хозяйничать в моем саду? Разве вы сами даровали бы мне такую же привилегию в Берлине? Даже если бы я попросил, чего вы не сделали?

– Вы были… вы… – Немец пробурчал что-то еще, но так неразборчиво, что его не поняли даже стоявшие рядом.

– Был где? В отъезде? За границей? В Америке? Вы так решили? Без кота мышам раздолье, так вы думали? Вы и ваши дружки во Франции, Италии и Испании отошли от всех договоренностей, которых мы достигли здесь, в Лондоне, разве нет?

– Мой дорогой Профессор. – Немец, похоже, отправился от шока и заговорил увереннее. – Вы были в осаде.

Ваша империя подвергалась атакам со стороны сил правопорядка.

– И вы решили присоединиться к ним и напасть на меня с тыла. Вместо того чтобы держаться вместе, вы предпочли разделиться. Избавиться от меня. Сбросить меня за борт, как мешок с крысами. Вы провозгласили себя вождем. Вы думаете, что провернули выгодное дельце, не так ли? Но если бы не я, вы бы и близко не подошли к этим камешкам. Кто, по-вашему, все провернул? Мой человек, Вильгельм. Кто вел наблюдение за магазином? Кто обеспечил безопасность? Мои люди.

– Чего вы хотите?

– А вы как думаете?

– Добычу.

Мориарти презрительно рассмеялся.

– Добычу? Нет, сэр, она уже моя. Я хочу уважения. Хочу безоговорочного признания того факта, что я – ваш лидер, здесь и на континенте. Я хочу воссоздать альянс и руководить им как должно, а не так, как это делаете вы. Будете продолжать в том же духе, и вас постигнет хаос, худший, чем тот, в котором пребывает сейчас так называемое цивилизованное общество.

Шлайфштайн развел руками.

– Я поговорю с остальными. Я…

– Вы будете разговаривать только со мной и ни с кем другим. С этими остальными я разберусь в свое время. Никаких переговоров не будет, и они, ваши сообщники, должны будут сами понять, что я – их хозяин и лидер. Вы готовы подтвердить это, Вильгельм?

Лицо Шлайфштайна исказила гримаса гнева.

– В Берлине я раздавил бы вас, как таракана.

– Но мы не в Берлине, Вильгельм. Мы в Лондоне. И вы здесь в моей власти. Я мог бы взять под свое крыло ваших людей в Берлине. Возможно, я так и сделаю.

На какое-то время в комнате повисла тишина. Взгляд Шлайфштайна метался по сторонам, как у загнанного в западню и ищущего выход дикого зверя.

Первым тишину нарушил Мориарти. Его смех походил на глубокий, грудной кашель.

– Вильгельм, вас подставили. Вы провернули прекрасное дельце и взяли богатую добычу, вот только на самом деле вы действовали под моим присмотром и по моей указке. План был мой. И люди тоже мои. Если об этом станет известно на континенте… – Он не договорил и выжидательно посмотрел на Шлайфштайна.

Все ждали, что скажет немец.

– Я мог бы поступить с вами и жестче. – Мориарти уже не улыбался. – И еще могу так поступить. Я умею быть безжалостным. Но сейчас я всего лишь прошу вас признать меня вашим лидером. Ну же, Вильгельм, какие еще доказательства вам нужны? Я предъявил их вам и предъявлю остальным.

На этот раз молчание растянулось едва ли не до бесконечности. Наконец Шлайфштайн пожал плечами и тяжело вздохнул.

– Я умею признавать поражение, – дрожащим голосом произнес он. – Я никогда не сдаюсь без боя, но вы меня убедили. Я мог бы еще побороться, но не вижу смысла. – Предприняв попытку придать поражению достойную форму, немец лишь подчеркнул свое бессилие. – Ваш план объединения усилий криминальной Европы всегда представлялся мне полезным начинанием. И лишь ваша неудача в Сандринхеме и смута в вашей собственной семье вызвали сомнения в…

– Отбросьте сомнения. Я вернулся. Теперь все будет по-прежнему.

– В таком случае вы доказали свою правоту. Я помогу вам убедить других.

– Убеждать других буду я сам, а вы пока посидите здесь. Мои цели не изменились. Я намерен контролировать подпольный мир Европы и для достижения этой цели плету паутину, невидимую невооруженным глазом. И вы – тому доказательство.

Энгус Маккреди Кроу пережил едва ли не самый трудный день в своей карьере, и вечер обещал быть еще хуже, хотя и в другом смысле. К вящему его удивлению, комиссар принял опрометчивое приглашение Сильвии отобедать у них в субботу, 21 ноября, чем оказал подчиненному немалую честь. Предвидя возможные проблемы, Кроу поговорил с женой, потребовав, если не сказать приказав, чтобы все блюда были приготовлены ею лично, без какого-либо участия опостылевшей ему Лотти. По сему поводу даже разгорелся короткий, но жаркий семейный спор. Сильвия заявила, что не дело держать в доме собаку и лаять при этом самому. Энгус возразил, что лаять приходится, если твоя собака – необученная сучка, и в итоге взял верх.

Но вот к тому, что принесет день, инспектор оказался не готов. Утро прошло достаточно тихо, и он спокойно работал у себя в кабинете до той поры, пока не явился сержант Таннер с новостью о крупной и в высшей степени дерзкой краже драгоценностей в Сити.

– По примерным оценкам, насколько я понял, ущерб выражается тысячами фунтов. Патрульного связали, как цыпленка, сейф взломали. «Фриланд и сын», сэр. Тамошние полицейские мечутся как ошпаренные. Хорошо, что нас это не касается.

Известие о краже такого масштаба заставило Кроу насторожиться. После разговора с Томом Болтоном он ожидал чего-то подобного и был, как говорят любители лягушачих лапок, qui uiue.^[35] Возможно, его опасения подтвердились, и это был как раз тот случай. Кроу попытался расспросить Таннера о деталях преступления, но сержант добавил лишь, что злоумышленники вроде бы потеряли при побеге свой инструмент.

К телефону инспектор все еще относился с недоверием и опаской, рассматривая его не иначе как орудие дьявола – что было довольно странно для человека радикальных передовых убеждений и сторонника прогресса, – но в данном случае сама ситуация требовала воспользоваться новомодной штучкой. Незамедлительно сняв трубку, он связался с одним из немногих своих друзей в полиции Сити, инспектором Джоном Клоузом, человеком аккуратным, сдержанным и хорошо знакомым с криминальным братством.

Как и следовало ожидать, Клоуз встретил интерес коллеги к данному делу с раздражением, поскольку структура, частью которой он являлся, предстала в свете случившегося не в самом привлекательном виде. Тем не менее, он признал тот факт, что в их руки попал воровской инструмент, утерянный одним из членов банды при бегстве из Бишопсгейта.

– Вы оказали бы мне честь, если бы позволили взглянуть на этот инструмент, – сказал Кроу. – У меня есть на то свои причины. Возможно, я смогу опознать его и в таком случае назвать имя того, кто владел этим инструментом последним.

Клоуз, пусть и с неохотой, скрепя сердце, ответил, что испросит у начальства разрешения показать улику коллеге из Скотланд-Ярда.

Едва увидев кожаный саквояж и разложенные на столе инструменты, Кроу признал в них те, что не раз видел в доме старика Болтона.

– Вам следует искать человека, который скорее всего уже есть в ваших досье, – сурово сказал он. – В наших он есть точно. Ник Эмбер, мелкотравчатый негодяй, бывший некогда в услужении у Джеймса Мориарти, о котором вы, несомненно, слышали.

– Как же, как же, вездесущий Профессор. – Сидя за столом, Клоуз сложил пальцы домиком и как будто принялся пересчитывать их. – Мы все знаем, что вы занимались им, Энгус. Известен мне и Ник Эмбер. Странно только, что он переквалифицировался во взломщика. Что касается инструментов, то они далеко не новые хотя, надо признать, отменного качества.

Тут Кроу подмигнул и напустил на себя вид человека, которому известно то, о чем не ведают другие.

– Я передам вашу информацию, куда следует. – Клоуз поднялся из-за стола и прошел к двери. – Полагаю, вы сообщите нам, если поймаете его раньше. Мы были бы признательны.

– Разумеется. Все, что только пожелаете, – с приветливой улыбкой ответил Кроу. Два ведомства давно соперничали и к успехам друг друга относились весьма ревниво. – Я пока постараюсь узнать побольше об этих инструментах. До свидания, Джон. Поклон от меня вашей дражайшей супруге.

В Скотланд-Ярд Кроу возвращался в прекрасном расположении духа, но благодушное настроение испарилось, как только ему сообщили о скандале в Эдмонтоне и о том, что комиссар мечет громы и молнии, требуя его к себе.

Когда инспектор прибыл в Эдмонтон, Таннер уже был там, а полицейские из ближайшего участка продолжали опрашивать местных жителей и осматривать место происшествия.

Загадка мертвеца оставалась нерешенной.

– Я уже наводил справки в полиции Сити, – сообщил сержант. – Констебля с таким номером у них нет, так что у нас на руках мертвый лже-полицейский.

Кроу внимательно выслушал рассказ Таннера. События выстраивались в следующий ряд: полицейская облава среди белого дня на глазах у десятков прохожих – стычка, в результате которой одного констебля застрелили, а нескольких человек задержали и увезли в полицейском фургоне. Численность задержанных варьировались от свидетеля к свидетелю: некоторые говорили о пяти-шести, другие о трех, а кое-кто упоминал о десяти.

От соседей толку было мало.

– Жили тихо, держались обособленно, – поведала одна леди. – Признаюсь, я даже рада. Не нравились они мне. По большей части иностранцы.

– По большей части? Что вы имеете в виду?

– Ну, даже не знаю, – замялась соседка. – Я слышала, как они говорили по-английски, но было заметно, что для них это чужой язык. Мой муж называл их немцами.

Сопровождаемый Таннером, инспектор прошел по дому. Внизу наблюдались признаки драки, в спальне на втором этаже обнаружился перевернутый стол. Сделав соответствующие заметки, Кроу возвратился в Скотланд-Ярд – со смутными, полуоформленными подозрениями, туманными догадками и почти без улик. Не успел он войти в кабинет, как его вызвали к комиссару. Начальство пребывало в дурном настроении и встретило его криками и угрозами.

– Преступники, переодетые полицейскими. Дальше просто некуда. Путь даже они были и не в нашей форме. Вам надлежит тщательно во всем разобраться и все выяснить. Иначе, Кроу, я отправлю вас в патрульные.

Это было уже прямое унижение и удар по профессиональной чести. Тем более что человек, позволивший себе так разговаривать с ним, еще накануне обедал в его доме. Кроу покраснел.

– Что у вас есть? – продолжал бушевать комиссар. – Какие улики? Какие версии?

– Пара идей имеется, но не более того. В таких делах, как вам прекрасно известно, сэр, требуется время.

– Общественность поднимет шум. Я сказал газетчикам, что расследованием занимаетесь вы, и нисколько не удивлюсь, если они уже требуют вашей крови. А в понедельник материал, несомненно, появится в «Таймс».

– В таком случае, сэр, мне, пожалуй, лучше вернуться к работе.

– Да, да, Кроу. Конечно. Не хотелось бы давить на вас, но это дело нам еще аукнется.

Вызвав к себе Таннера, инспектор потребовал, чтобы показания всех свидетелей происшествия в Эдмонтоне лежали у него на столе еще до конца дня. Комиссару нужны арестованные. Отослав сержанта, Кроу задумался. Всему случившемуся должно быть простое логическое объяснение. Между двумя событиями несомненно имелась какая-то связь, в противном случае речь шла о печальном совпадении. От Клоуза он уже знал, что в деле со взломом сейфа упоминался какой-то таинственным образом исчезнувший патрульный.

Если связь есть, то ее значение трудно недооценить. Разве Том Болтон не говорил, что Эмбер упоминал какого-то взломщика-немца? Пожалуй, после ланча надо будет наведаться в Сент-Джонс-Вуд и потолковать со стариком. Возможно, известие о том, что его инструмент засветился в крупной краже, подтолкнет бывалого взломщика к большей откровенности.

На выходе из Скотланд-Ярда инспектора поджидали четверо джентльменов, представлявших прессу. Он вежливо отвел их расспросы и сообщил, не погрешив против истины, что расследует одну перспективную версию. Репортеров такой ответ, похоже, устроил, а детектив получил возможность поразмышлять над делом в спокойной обстановке, за пинтой эля и мясным пирогом в баре неподалеку.

«Задачка для Холмса, – подумал он. – Интересно, как бы назвал это дело Уотсон? „Приключение подставного полицейского“?» Покончив с пирогом, инспектор сначала отправился в ближайшее почтовое отделение, чтобы отправить Холмсу сообщение с посыльным, а потом доехал на кэбе до Сент-Джонс-Вуд и сошел, как обычно, в сотне ярдов от дома Тома Болтона.

После полудня похолодало, и над многими крышами уже клубился дымок. Подул ветер. Кроу потер замерзшие уши и нос.

На условленный стук никто не ответил. Дом притих. Он постучал еще раз, посильнее, вызвав настороженный взгляд у проходившей мимо женщины с сынишкой. На другой стороне улицы малолетний оборванец ковырялся в сточной канаве с таким усердием, будто рассчитывал найти в грязи и опавших листьях спрятанный клад. Проехали два или три экипажа. Из дому по-прежнему не доносилось ни звука.

Кроу вдруг почувствовал, как зашевелились волоски на руках. Словно черная тень, его коснулось предчувствие чего-то зловещего. Сойдя с крыльца, он обошел дом и остановился перед задней дверью, которая вела в кухню. Дверь откликнулась на легкий толчок.

– Том? – На этот раз тишина показалась ему какой-то густой, тревожной. Он перешагнул порог, прошел через кухню и открыл вторую дверь – в прихожую.

Старик лежал на спине. Один его костыль валялся в нескольких футах от тела, другой все еще сжимали скрюченные пальцы. Кроу опустился на колено – за свою карьеру он повидал немало трупов и теперь без посторонней помощи понял, что Том Болтон мертв. Тело еще не остыло. Из горла торчал нож.

Вот так, вдобавок к странному, со стрельбой, происшествию в Эдмонтоне, Энгус Кроу получил еще и дело об убийстве. И все в один день.

Злой и усталый он вернулся на Кинг-стрит, где шли последние приготовления к неуклонно приближающемуся обеду. Не успел он раздеться, как Сильвия уже известила, что он опоздал, что теперь ему придется пошевелиться, чтобы успеть вовремя, что в кухне творится невообразимое, что мясник прислал не то мясо, что у них закончилось сливочное масло, и за ним отправлена Лотти, что кларета осталось только две бутылки, а хватит ли этого? И не следует ли ей надеть желтое креповое вместо приготовленного голубого шелкового?

Некоторое время Кроу терпел этот поток банальностей, но поскольку источник не пересыхал, поднял в конце концов руку, призывая к тишине.

– Сильвия, – сказал он с твердостью, приберегаемой обычно для нерадивых подчиненных. – Сегодня мне довелось увидеть двух несчастных, жизнь которых оборвалась преждевременно, путем насильственной смерти. У меня нет ни малейшего желания смотреть на третье тело.

Вечер прошел почти идеально, но не без шероховатостей. Правда, Кроу был немногословен, частенько посматривал на дверь – он ожидал ответного сообщения от Холмса – и не всегда отвечал впопад. Сообщение так и не пришло. Комиссар в конце концов оттаял и даже высказался в том смысле, что званый обед не такая уж плохая идея, поскольку дает возможность познакомиться с условиями, в которых живут его офицеры. Сильвия слегка надулась, когда супруга комиссара назвала ее дом на Кинг-стрит «милым домишком». Но пожара удалось избежать, хотя угли и курились до самого конца обеда.

А вот блюда удались как нельзя лучше. Сильвия приготовила свои любимые: суп-жульен; треску в голландском соусе, седло барашка, яблочный пирог. Когда же леди удалились и джентльмены перешли к портвейну, комиссар повернул разговор к печальным событиям дня.

Кроу изложил только факты – каким образом убийство Тома Болтона связано с кражей драгоценностей в Сити, – оставив при себе все те подозрения, что уже собирались в темную тучу. Вскоре после этого мужчины воссоединились с дамами, и тут Лотти, ухитрившаяся за весь вечер ничего не перепутать и не разбить, объявила о прибытии мистера Таннера с сообщением для мистера Кроу.

Детектив, извинившись, покинул компанию, все еще рассчитывая на весточку от Холмса. Но Таннер, работавший в этот день сверхурочно, сообщил лишь о том, что человек, найденный застреленным в Эдмонтоне, опознан.

– Паг Парсонс, – сказал он таким тоном, словно речь шла о знаменитости, чье имя не сходило со страниц газет. – Мы его задерживали несколько раз. В свое время был известен под прозвищем «Хеймаркетский Гектор» – работал сутенером у миссис Сэл Ходжес.

– А значит, – обрадовался Кроу, – имел связи с нашим другом Мориарти.

– Похоже, что так, сэр. Есть и кое-что еще. Насколько известно, эта самая Сэл Ходжес снова занялась прежним бизнесом, причем, весьма активно. Открыла два новых заведения, по крайней мере, ее там часто видят.

– Получается, что американские деньги уже работают в Лондоне.

– И еще одна интересная деталь, сэр. Нож, которым был убит старик Болтон.

– Да?

– Китайский, сэр. У нас такие не делают, но в Сан-Франциско, говорят, их достать нетрудно.

– Эмбер, Ли Чоу и Спир, – пробормотал задумчиво Кроу. Похоже, за всем случившимся начинала проступать некая конструкция. – Держу пари, в Эдмонтоне жил тот немец, Шлайфштайн. Логично. Все складывается. Если после сандринхемского дела сообщники отвернулись от Мориарти, он вполне может сейчас вести компанию мщения. Если предположить, что в сегодняшних событиях каким-то образом замешан Шлайфштайн – доказательств пока нет, – то нам стоит ожидать развития интриги теперь уже с участием остальных… как их там?.. Санционаре, Гризомбр и Зегорбе. Хотел бы я знать, кто следующий.

– Если Мориарти взялся мстить, сэр, то можно добавить и еще одно имя. – Таннер с усилием сглотнул, но продолжить не решился.

– Чье? – резко спросил инспектор.

– Ваше, сэр. Вы тоже можете быть в его списке.

В то время как Кроу и Таннер вели этот разговор, Джеймс Мориарти листал страницы своего дневника.

Обложенный подушками, он сидел в постели с книжечкой в кожаном переплете на коленях. У трюмо заканчивала вечерний туалет Сэл Ходжес.

Дойдя до конца книжечки, до тех ее зашифрованных разделов, которые содержали планы мести в отношении шести его врагов, Мориарти взял авторучку и провел диагональную черту на страничках, посвященных Вильгельму Шлайфштайну.

Он закрыл дневник, поднял голову и криво усмехнулся. Сэл Ходжес уже перешла к корсету.

– Послушай, – окликнул ее Профессор. – Через несколько недель я собираюсь ненадолго в Париж. Ты не очень расстроишься, если я приглашу тебя с собой?

Глава 6 КРАЖА И ИСКУССТВО

Лондон и Париж:

суббота, 28 ноября 1896 – понедельник, 8 марта 1897

Последняя суббота ноября – тяжелый день для владельцев магазинов на Оксфорд-стрит и прилегающих к ней улиц. В этот день им не только приходилось радовать своих покупателей, но и думать об обеспеченности товарами на следующие несколько недель. Так случалось всегда по мере приближения Рождества. «С каждым годом суета начинается все раньше», – говорили они друг другу. Говорили, не жалуясь, но с почтением к большому христианскому празднику. Некоторые делали при этом постные лица и, качая головой, отмечали, что праздник все больше и больше становится поводом для обжорства, пьянства и прочих сумасбродств и излишеств.

Вот и на Орчард-стрит аптекарь Чарльз Бигнол проверял запасы тех приятных мелочей, которые пользуются особенным спросом в предрождественские недели.

Он просматривал заказы – «Противожелчные пилюли Блейда», «Сироп Блю энд Блэк», «Пилюли для печени», «Каскара Саграда», – когда в аптеку за небольшой покупкой, бутылочкой «Говяжьего сока Уайета», вошла некая леди.

Женщина она была привлекательная, к тому же постоянная покупательница, а потому только после ее ухода аптекарь заметил другого клиента, китайца, весьма прилично одетого и похожего скорее на бизнесмена, чем на тех головорезов, которых можно встретить в Вест-Энде.