Сказ о том, как в россии появились джинсы

СЕМЕЙНЫЕ СКАЗЫ

(храм в селе Губачево Ярославской области)

СКАЗ ЗАЧИННЫЙ

Всё с чего-то да начинается. Этот сказ начнется с Губачево. Нет, он начнется с того, что с детства я чувствовала себя отрезанным ломтем, который напрочь утерял все связи с матерью-буханкой. Или листом, забывшим о дереве, с которого сорвался. Жить, конечно, в этой бездне сатанинского одиночества можно, но напрягает. Потому что когда у тебя за спиной пустота, — это репетиция ада. А раньше смерти туда не тянет. После — как Бог даст, а до — не столь выносливый я человек.

В общем, однажды заглянула в родословную. Можно даже сказать, что зашла, как в сказочный лес, потом освоила окрестности, обжила, вышла. Теперь регулярно прогуливаюсь, «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины». Род ведь с Родиной связан так, что не оторвать…

Губачево — это село между Ростовом и Угличем, откуда «есть пошел» наш род Калачёвых (и пусть 90% родни записаны КалачЕвыми, мои точки над Ё сохранены как некий фактор нерушимой принципиальности или упрямства). Там регулярно появлялись на свет Божий все наши предки вплоть до деда Ивана Дмитриевича, Царствие ему Небесное. От него нам в наследство досталась калачёвская родословная с 1800 года с указанием, где примерно находится село.

У моего отца давно была мечта посетить это место и свозить туда своих детей, что он однажды и сделал. Искали мы село несколько часов по трассе, потому что его нет на карте Ярославской области (неизвестно, где надо свернуть с основной дороги). Мы потом его туда торжественно нанесли. День скитались. Ночь провели в известных размышлениях: что? где? когда? Рано утром, которое всегда утирает нос вечеру, мы встретили двух мужиков на тракторе. Они нас вывезли к Губачево.

В жизни очень мало по-настоящему глубоких моментов. Действующих на эмоции — хоть отбавляй, особенно для артистических натур с неуравновешенной психикой. Но ты ж понимаешь всю их относительность и преходящесть. Поэтому кайфонул да забыл. А так, чтобы до сердца достало и там поселилось… Крупицы золота в тонне песка и пыли.

У меня к селу трепетное отношение, потому что там стоит большой храм Господень, где все Калачёвы молились, а прапрадед Иван Тихонович был старостой и похоронен в церковной ограде. В 60-х годах могила его еще там была, сейчас заросла. У нас сохранились две фотографии Ивана Тихоновича. Вот они.

Пребывание в порушенном храме описанию не подлежит. Наверное, это под силу только тем, кто по праздникам активно тусуется на площади Кирова в Петрозаводске, бывшей Соборной, аккурат по алтарям да святым костям. No comments.

Почему-то мне было важно, что на всех разрушенных храмах Ярославской области, которые мы видели, а их было немало, сорваны кресты, а в Губачево они все на месте — и на храме, и на колокольне. Храм большой и просторный. Как Крестовоздвиженский собор г. Петрозаводска. Вокруг кладбище: есть могилы недавние — 80-90-х годов, есть — вросшие в землю. Кресты практически на всех, включая советских граждан. Это, кстати, характерно для средней полосы — ставить кресты на могилы. Никаких там глыб каменных, монументов, статуй скорбящих ангелов и столбиков со звездами. Памятник — очень большая редкость. Что не мешает, однако, людям расставлять в огромном количестве по всему кладбищу кружки с чаем и раскладывать разную закуску.

Само село вымирает. Калачёвского дома не сохранилось. Жаль. Красивый был.

Дом Калачёвых. 60-е годы XX века

В Губачево всего 3 дома, где отдыхают летом 2 неместные семьи и живет одна местная бабушка. Электричества нет. И вообще село от цивилизации оторвано полностью. Мимо не проедешь — не догадаешься, что в этой стороне есть жизнь. Тем не менее, она есть. В тех молитвах, которые возносят о нас почившие. И мы за них.

Ремарку сделаю. Меня никогда не отпускало ощущение, что за меня молятся на том свете. Потому что не могу объяснить иначе свой приход к вере или постоянные смертельные игрища с нелетальным исходом. Или когда вокруг адский ад, все повреждаются-калечатся-мрут, а ты в сотый раз встала такая, руки-ноги проверила, пыль с пятой точки отряхнула и дальше пошла как ни в чем не бывало. Сильное впечатление производит. Особенно после похорон очередного брата-игрока. Хотя вру. Если б производило, то жила б иначе. Осмысленнее. А так утешаюсь лишь тем, что пока люди стояли к Богу в очереди за тормозами, Калачёва отлучилась за технически оправданным словоблудием. Так, поразвлекаться на досуге. Иногда и другим развлечений перепадает :) Короче, неспроста это всё. Не сама ж я «виновница» происходящего, так ведь? Значит, кто-то. Среди живущих за меня молитвенников одно время не было. Близкие люди о молитве имели представления на уровне сказок Пушкина «Помолясь усердно Богу, отправляется в дорогу». Т. е. чудили, бывало, люди. Традиция. Значит, остаются имена из некрологов.

Дорогие мне имена.

ПРАДЕД

Прадед мой, Дмитрий Ивано­вич, родился в 1891 году в боль­шой крестьянской семье уже понятно в каком селе. Отец его с матерью были людьми работя­щими, держали коров, овец, сви­ней и лошадь, за что и поплати­лись после 1917 года — их сочли кулаками. А до тех пор они жили-не тужили, воспитывали семерых детей, хлопотали по хозяйству. Отец-то его и был церковным старостой.

Когда прадед подрос, его отправили в Санкт-Петербург к родственникам-купцам в обучение. Сначала он был мальчиком на побегушках в зеленной лавке — таскал кор­зинки с овощами покупателям на дом. За проворную работу и сообразительность его сделали приказчиком. И вот пришла пора идти в царскую армию. Несколько лет прадед ходил на призывной пункт и возвра­щался обратно. Дело в том, что в царскую армию не брали не только дистрофиков и больных, но и того больше: солдат должен был иметь рост не менее 170 сантиметров. А прадед был 169. Ну, ему и гово­рили: «Побегай еще годик, подрасти...»

Так он рос до 1914 года, пока не случилась Первая мировая война. Тут уж стало не до роста — в армию забирали всех подряд. Отправили прадеда в Семеновс­кий полк, где Дмитрий Иванович учился на пулеметчика. А затем и на фронт, под Ревель, нынеш­ний Таллин.

Сказ о пулемете

Прадед рассказывал: «Зимой нам, пулеметчикам, выдавали глицерин, который заливался в «рубаху» пулемета для охлаждения ствола. «Рубаха» — это как раз тот большой металлический цилиндр вокруг ствола. Сам-то ствол узкий. Ну так вот. Получали мы глицерин, шли в Ревель и меняли его у какого-ни­будь аптекаря на спирт. Спирт выпивали, а в «рубаху»... ну, по малому ходили. А чтобы не было видно пара, отводили от нее длинную резиновую трубку... По­том главное — слить не забыть, а то от мороза пулемет разорвать могло».

Сказ о том, как в России появились джинсы

Вскоре выяснилось, что пра­дед, окончив четыре класса церковно-приходской школы, умеет грамотно писать и обла­дает каллиграфическим почерком. Поэтому Октябрьскую ре­волюцию 1917 года, которую прадед иначе как переворотом не именовал, он встречал уже будучи полковым писарем. «Ка­кая революция, — пожимал плечами Дмитрий Иванович, — когда шпана до власти дорва­лась!» Заместителя командира полка солдаты сразу же заколо­ли штыками и бросили в канаву, потому что «он был сволочью». А командира полка — полков­ника, хоть он и был благородно­го происхождения, отпустили на все четыре стороны, так как он был «дельным мужиком и к солдатам относился по-людс­ки».

Потом весь полк поделил иму­щество и отправился в Петро­град. Прадеду досталась большая армейская палатка из тонкого брезента. «И что мне с ней де­лать?» — недоумевал Дмитрий Иванович. Но и бросить-то жал­ко! В общем, привез он ее домой, где хозяйственная жена сразу на­шла палатке должное примене­ние — нашила из нее сарафанов, рубах и, конечно же, штанов. Возможно, так родились первые русские джинсы.

По дороге в Петроград поезд с полком затормозил у разру­шенного продовольственного эшелона. Из раскуроченных ва­гонов торчали мешки с мукой, гречей и сахарным песком. Недолго думая, прадед написал бу­магу: мол, выделить такому-то полку продовольствия. И так как был он полковым писарем, и полковая печать хранилась у него, то он приложил ее к бума­ге — и документ был готов! От­грузили провизии столько, что до Петрограда доехали весьма благополучно.

В Петроград прибыли в раз­гар революционного времени, о котором дед вспоминать не лю­бил, но все же...