Ii. поминальные свечи в боготе 20 страница

— Ник Петридис, Поль Субиз, — представил Реб.

Встреча состоялась в Каннах в большом отеле «Мажестик» 6 июля 1956 года. Началась она во второй половине дня.

Это была третья встреча Субиза с Ребом Климродом. Француз полагал, что Климрод — аргентинец и, судя по всему, очень богат, по-видимому, он хочет занять исключительно важное место в судоходстве, конкурируя с бесчисленными греками, и блестяще добивается этого.

— Я собираюсь кое-что изменить, — сказал Реб. — Но прежде, чем мы приступим к обсуждению этой проблемы, полагаю, было бы полезно ознакомить Поля с ситуацией в целом. Ник?

В точности выполняя инструкции, полученные в самолете, Ник Петридис тут же набросал ряд цифр на листках почтовой бумаги с маркой отеля — затем эти листки были сожжены. И пока Петридис перечислял немыслимо длинный ряд компаний и тоннажи, которыми владела каждая из них, он испытывал подспудное удовольствие и почти превосходство, заметив, как изумлен француз.

— Вот так, — наконец закончил Петридис. Воцарилось молчание. Затем Субиз снял очки, подчеркнуто долго тер глаза и начал смеяться:

— А компания «Ллойдз»? Вы уверены, что не являетесь владельцем фирмы «Ллойдз»?

— Наверное, выскочило из головы, — ответил Реб. — Компания «Ллойдз» принадлежит мне, Ник?

— Точно не знаю. Но это ведь ничего не значит. Вы, возможно, купили ее без моего ведома, — сказал Петридис и улыбнулся Субизу: — Он на это способен.

Субиз снова взял в руки бумаги, еще раз пробежал их, сделал приблизительный подсчет:

— Примерно три с половиной миллиона тонн.

— Три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч, — спокойно уточнил Реб, — Из них два миллиона семьсот пятьдесят три тысячи — танкеры. Они принадлежат семидесяти четырем компаниям. Изменения, которые я хочу внести, касаются этих танкеров…

Что, по его собственному выражению, было «чрезвычайно просто». Встреча происходила в начале июля, значит, в запасе оставалось еще шесть месяцев…

— Максимально. В идеале операция должна быть закончена, или по меньшей мере очень широко развернута, скажем, к… 15 ноября.

Что касается упомянутой операции, то она состояла в новой системе развертывания всего флота, осуществляющего транспортировку нефти и зарегистрированного семьюдесятью четырьмя компаниями, акции которых принадлежали Ребу Климроду: по доверенностям, которыми с ним были связаны братья Петридисы, Субиз и Таррас, под чьим контролем в свою очередь находились семьдесят четыре доверенных лица — официальные владельцы компаний.

— Ник, вы проверите, как обстоят дела с каждым судном, и точно определите, какие из них будут свободны от договора на фрахтование к 15 ноября. Это первоочередная задача. Я хотел бы получить точную информацию о каждом судне и о том, какие есть возможности использовать их для отдельных рейсов[56].

— Заключено немало долгосрочных контрактов, которые невозможно пересмотреть.

— Знаю, Ник, — ответил Реб. — Вот почему я и хочу иметь полное представление о каждом судне. О том, как оно будет использовано и после 15 ноября.

— Чтобы с этого момента иметь максимум возможностей для рейсовых перевозок?

— Именно.

— И на какое время?

— На год.

Один и тот же вопрос вертелся на языке у Субиза и Петридиса: что произойдет 15 ноября?

Но ни один из них не задал его.

По двум причинам. Сначала они рассудили, что, если бы Климрод захотел ввести их в курс дела, он бы уже сделал это…

…Затем подумали, что в любом случае Реб не заговорил бы «в присутствии третьего». Позднее оба описывали эту сцену, и их рассказ свидетельствует о забавной двойственности и полном совпадении в направлении мыслей, одновременно посетивших американца и француза.

— Далее, — продолжал Реб, — и лучше будет, если Поль займется этим делом: я также хотел бы получить данные обо всех судах, которые спущены на воду, строятся или просто заказаны на верфях.

— Включая Японию.

— Включая все. В том числе суда, которые строят наши компании — ив этом случае придется сделать все, чтобы ускорить работы, — а также те, что строят другие фирмы…

— А в этом случае, — со смехом подхватил Субиз, — надо сделать все, чтобы затормозить работы. Реб улыбнулся:

— Не предлагайте мне «пиратских» судов, Поль, пожалуйста… Итак, включая все находящиеся сейчас на плаву танкеры независимо от судовладельца и флага. Надо выяснить, зафрахтованы они в настоящее время или нет, и если могут быть зафрахтованы, то когда и за какую цену. И все это на год вперед. Можете вы сделать это, Поль?

— Поистине чудовищная работа.

— Шестнадцать месяцев назад, а именно 25 марта 1955 года, я спросил вас, не согласитесь ли вы работать на меня, в нужный момент целиком отдавая все свое время. Вы ответили «да». Я просил вас взвесить это решение. Вы его подтвердили, когда мы встретились 11 апреля. Момент наступил, Поль. Вступайте в игру вместе с нами.

— Согласен, — ответил Субиз, почему-то вдруг рассердившись. — Когда вам все это понадобится?

— Вчера, — улыбаясь, ответил Реб. — С сегодняшнего дня вы начинаете свое собственное дело. Юридические и финансовые детали мы с вами согласуем. За помощью будете обращаться к Нику и его брату Тони — я им доверяю, в их руках останутся приводные ремни в этой сфере. Вам придется работать с ними и еще с одним человеком, который присоединится к нам сегодня вечером. Я бы предпочел, чтобы вы не курили, Поль, но если вам действительно хочется…

— С этим можно подождать, — сказал Субиз, положив в портсигар сигарету «Монтекристо», которую собирался закурить.

— И еще одно, — продолжал Реб. — Надо собрать сведения обо всех танкерах мира, которые мы могли бы зафрахтовать, начиная с сегодняшнего дня и до 31 декабря будущего года. Желательно также — надо ли об этом говорить, — чтобы операция была проведена в строжайшей тайне, при участии всех имеющихся в нашем распоряжении компаний, а если понадобится, и с помощью новых, специально для этой цели созданных.

— Вплоть до заключения контрактов на фрахтование?

— Да. Никаких ограничений, кроме тайны. Я хочу, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Фрахтование судов с июля месяца при том, что реально использовать их можно будет только с 15 ноября, потребует немыслимых капиталовложении, к тому же прибыли не будет в течение нескольких месяцев, — заметил Субиз.

— Это обстоятельство я учел, Поль, — ответил Климрод. — Мы будем изучать каждый вариант в отдельности, сокращая, насколько возможно, периоды непроизводительных расходов. Существует целая система ходов, которая известна вам не хуже, чем мне. Но в крайнем случае я готов пойти на некоторые жертвы.

Операция началась с исходного капитала в пятьдесят миллионов долларов. Деньги поступали через множество банков, но в основном — от страховой компании и трех банков, в числе которых был «Хант Манхэттен», а также из Гонконга и от группы финансистов, объединенных стараниями Несима.

С самого начала, то есть с августа 1951 года, между Дэвидом Сеттиньязом и Ребом Климродом была налажена совершенно особая система связи: срочные вызовы. Система эта была абсолютно необходима, так как Климрод постоянно исчезал, и зачастую на долгое время, как это происходило, например, с мая 1955-го по июнь 1956 года. Но на протяжении тридцати лет к срочным вызовам прибегали очень редко. Впервые систему применили в мае 1956 года. Кодовыми словами были «Бразилия», затем в той же фразе «Гаваи» и «Сан-Франциско».

Звонили издалека, из Рима. Сеттиньяз взял трубку сразу после того, как прочитал телеграмму, оставленную на его столе одной из секретарш; в тексте присутствовали три кодовых слова.

— Мне надо поговорить с ним, — сказал, не называя себя, незнакомый мужчина Сеттиньязу; он говорил по-английски с довольно заметным акцентом.

— Позвоните в Рио господину Хаасу. X, два А, С. Номер телефона…

— Будьте добры, — сразу прервал его собеседник, — я предпочел бы не делать этого. Не могли бы вы сами передать ему кое-что?

— Конечно.

— Только два слова: «Шенкен-Дов». Называю по буквам…

— Больше ничего?

— Ничего. Спасибо.

Трубку повесили. Сеттиньяз сам позвонил в Рио и, конечно же, попал на Диего Хааса. Он повторил ему эти два слова. Маленький аргентинец никак на них не отреагировал, ограничившись лишь несколькими издевательскими замечаниями в адрес мерзкой погоды, которая наверняка установилась в Нью-Йорке, затем пригласил Сеттиньяза приехать на неделю-две в его дом в Ипанеме. Сеттиньяз чуть ли не открыто презирал Хааса, но ответил, что с радостью примет приглашение, как только представится свободное время. И повесил трубку, даже не назвав имени Реба.

Таинственный звонок из Рима был, по сути, единственным показателем, позволившим ему предположить, что информатором Климрода в данном случае был израильтянин по имени Яэль Байниш.

Доказательств, правда, не было.

И тот же звонок убедил его в том, что возвращение Климрода в начале лета 1956 года было вовсе не случайным.

Израильское нападение в Синае произошло 29 октября 1956 года в семнадцать часов. Французские и английские десантники раскрыли свои парашюты 5 ноября в семь пятнадцать утра. Через восемь дней главы арабских государств, собравшиеся в Бейруте, подтвердили свое намерение не открывать Суэцкий канал, и без того забитый обломками судов, затопленных по приказу Насера, и приостановить экспорт нефти во Францию и Великобританию.

Поставки нефти с Ближнего Востока, основного района экспорта в эти две страны, сократились на восемьдесят процентов, а запасов оставалось всего на два-три месяца. 27 ноября после сообщения о постыдном отступлении франко-британских войск началось осуществление плана по борьбе с нефтяным голодом, предусматривающего поставку в Европу пятисот тысяч баррелей в день с американских нефтяных скважин из стран Карибского бассейна я из Венесуэлы.

Канал был закрыт шесть месяцев. И чтобы попасть в Европу через Персидский залив, приходилось огибать ЮАР. Переход в одиннадцать тысяч триста морских миль, пли в двадцать одну тысячу километров, могли выдержать только суда с большим водоизмещением.

Реб Климрод наряду с Голандрисом одним из первых оценил будущее значение судов, впоследствии получивших название супертанкеров. Суэцкий кризис принес состояние большинству греческих судовладельцев: Ливаносу, Кулукундису, Эмбирикосу, Голандрису, Верготису, Энасису и Ниархосу. В лондонском «Королевском кафе» состоялся бурный праздничный ужин, где все они встретились. Чистый доход Даниеля Людвига составил сто миллионов долларов.

Что же касается Реба Климрода, который в течение последующих лет — точнее, с 21 ноября 1956-го до 1968 года — собрал под крыло восьмидесяти одной компании суда, тоннаж которых перевалил за четыре миллиона тонн, если учитывать одни лишь танкеры, то размеры его прибылей с лихвой преодолели планку в полмиллиарда долларов всего за один год, и даже меньше.

Яэль Байниш рассказывает, что он участвовал в осуществлении первоначального этапа операции «Кадеш», которая преследовала двойную цель — ослабление палестинского мешка в Газе и взятие Шарм-аш-Шейха на крайних рубежах Синая. Он настоял, чтобы его включили в число шестнадцати десантников, которых должны были сбросить над Митлой, примерно в сорока километрах от Суэцкого канала. После благополучного приземления пришлось около двух часов идти пешком, пока он наконец не добрался до памятника полковнику Паркеру, английскому губернатору, служившему в Синае между 1910-м и 1923 годами. На следующий вечер, 30 октября, Яэль увидел, как подходят подразделения 202-й бригады, за двадцать восемь часов преодолевшие триста километров, отделяющих Метлу от официальной израильской границы.

Байниш вернулся в Тель-Авив 6 ноября, его отдых закончился (ради этой «экскурсии» в Синай он отпросился на несколько дней в счет ежегодного отпуска).

В 1956 году ему исполнился тридцать один год, он имел чин капитана и пользовался влиянием в государственном аппарате Израиля, или, точнее, в разведке.

В Тель-Авиве ему сообщили, что объектом его дальнейшей работы будет Адольф Эйхман.

Примерно 25 или 26 ноября пришлось выехать в Рим. В начале декабря в итальянской столице он встретился с Ребом Климродом, и, по утверждению Байниша, они были рады увидеться «после недолгой разлуки». Байниш не уточняет, когда, почему и каким образом они встречались с Климродом в промежутке между этой датой и их последним известным свиданием перед отъездом Климрода в Южную Америку и казнью Эриха Штейра.

Сеттиньяз знал Яэля Байниша только по имени.

Таррас же несколько раз бывал на Ближнем Востоке и дважды встречался с израильтянином. Тот даже посетил его летом 1978 года в рамках визита, в Нью-Йорк израильской парламентской делегации. Он провел уик-энд в его доме в Мэне. Прошли уже годы со времени суэцкого кризиса, к тому же Байниш знал, с каким доверием относился Реб Климрод к Таррасу. Во всяком случае, на несколько вопросов он ответил.

Он признался, что всегда поддерживал «регулярный контакт» с Ребом. Примерно с 1950 года. «Я очень был расположен к нему, думаю, и он ко мне тоже».

Таррас не стал расспрашивать его о суэцком деле.

И тем более о Джетро — такая тайная организация, как у него, думал Таррас, могла быть создана только настоящим разведчиком.

Зато он спросил, сыграл ли Реб Климрод какую-нибудь роль в поимке Эйхмана.

Байниш сначала покачал головой, а затем сказал: косвенную роль.

Реб Климрод хотел подключить к Нику Петридису и Полю Субизу — исключительно и непосредственно для проведения операции с танкерами — еще одного человека, двадцатидевятилетнего ливанца Несима Шахадзе.

Насколько Субиз с его не очень глубоким умом и склонностью порисоваться с самого начала поразил— нью-йоркского адвоката, настолько этот «новобранец» показался ему тогда человеком, в выборе которого Климрод на этот раз ошибся.

Несим Шахадзе был до смешного беспечным молодым человеком, слащавым, с писклявым женоподобным голосом и повадками богатого сыночка из арабской семьи; такого должны были больше занимать женщины и сладости, нежели финансы; достаточно одного взгляда на подобного юнца, и заранее можно себе представить, каким он будет к пятидесяти годам, а уж если говорить о Несиме, то наверняка — пузатым и лысым.

У Ника Петридиса была и другая причина не слишком радоваться появлению на сцене этого ливанца: с самого начала он и его брат Тони были доверенными людьми Климрода в сфере судоходства. И Тони, и сам Ник считали, что наладили дело очень хорошо. За необыкновенно короткий срок, начав с простого грузового судна, они приобрели шестнадцать танкеров, затем создали целый флот, по тоннажу уступавший лишь флоту Даниеля Людвига, который, между прочим, начинал в тридцатых годах; и уже недалек был час, когда и Людвига они оставят позади. Ник и Тони полагали, что столь необычайное расширение этой сферы бизнеса частично было и их заслугой. И то, что Реб подключил к ним Субиза, возмутило Петридисов. Однако блестящие достоинства француза, его очевидные таланты в значительной степени смягчили удар, нанесенный их самолюбию.

К тому же грандиозные проекты, о которых сообщил Реб, в чем-то оправдывали усиление штаба.

«Но дойти до того, чтобы навязывать нам этого липкого, как рахат-лукум, типа!»

Несим прибыл в Канны на закате. Именно в этот момент Субиз случайно оказался у окна. Вереница из четырех «роллс-ройсов» сразу привлекла его внимание. Батальон блондинок с пышными формами, посыпавшихся из машин наподобие десанта в Порт-Саиде, еще больше заинтриговал его. Субиз засмеялся и сказал: «Взгляните-ка на это!» Реб и Ник подошли к окну. И тут они увидели Несима, величественного, раскованного и даже немного напыщенного. В отель он вошел с видом человека, недавно купившего его. Заметив насмешливый блеск в глазах Климрода, Субиз позволил себе заметить:

— А вы нам ничего не говорили о ливанце!

— Это, разумеется, он, — ответил Реб, явно забавляясь. — Теперь нам недолго ждать.

Тем не менее ливанец задержался минут на тридцать, но наконец тихонько постучал в дверь номера, где уже пять часов проходило совещание. Субиз пошел открывать. Вошел Несим, грузный толстощекий малый; на указательном пальце его левой руки блестел бриллиант в несколько каратов. Он поздоровался с Субизом на чистейшем французском языке, с Ником Петридисом — на английском (тонюсеньким, еще не ломавшимся голосом студента Хэр-роу-колледж), а с самим Ребом — на немецком. Затем сел и на протяжении двух часов не произнес ни слова; иногда. глаза ливанца закрывались сами собой, будто его неудержимо клонило в сон, при этом он абсолютно не реагировал на удивленные взгляды, которые время от времени бросали в его сторону американец и француз. Невозмутимый Реб продолжал деловую дискуссию. Он излагал одну из своих магистральных идей по поводу нефтяных перевозок: оборудовать столько судов, сколько возможно, и таким образом, чтобы в случае необходимости перевозить другие грузы, дабы исключить обратные порожние и, следовательно, нерентабельные рейсы между Европой и Персидским заливом, а также другими нефтяными регионами (в то время новая идея).

Наконец перешли к чудовищно сложным расчетам, включающим множество параметров, в том числе валютные курсы. Субиз, учившийся в Политехнической школе, не считая других учебных заведений, попытался подвести итоги.

Тогда своим тихим тоненьким голоском Несим произнес:

— Не тратьте зря время, пожалуйста. Точные цифры таковы…

И начались ошеломляюще сложные подсчеты, которые он производил в секунду.

Из всех Приближенных Короля Несим определенно был самым оригинальным, за его кажущейся апатией скрывался поистине дьявольский ум. Никто, кроме него, не называл Реба на «ты» — за исключением Диего, но Диего не был Приближенным Короля, он был всего лишь его тенью, к тому же один Несим считал быстрее Реба, в этом отношении он был просто гений. Но ливанец обладал и другими талантами, столь же скрытыми, как первый: два человека попытались нарушить беспредельную монополию крупных компаний в нефтяном бизнесе, напрямую вступив в контакт с эмирами, производителями черного золота. Одним из них был Людвиг, и если частично ему и удалось преуспеть в этом, тем не менее он навлек на себя много неприятностей, в частности всеобщий бойкот, который нанес ему большой ущерб. Вторым был Реб, и в его случае все произошло без малейших осложнений благодаря гармоничной игре камерного оркестра в составе Петридиса, Субиза и Несима Шахадзе. Партию виолончели исполнял швейцарский банкир по имени Алоиз Кнапп.

Тот Кнапп, которого Реб Климрод, может быть, никогда бы не встретил, не случись необыкновенной и трагической истории в Цюрихе.

— 36 -

Молодая пара вошла ровно в десять часов утра. Банк был расположен — он находится там и сейчас — на Бан-хофштрассе, главной артерии города, соединяющей вокзал с Бурклиплац, что на берегу Цюрихского озера.

Это было роскошное, но строгое учреждение, где разговаривали только вполголоса, стены его украшали дорогие картины, повсюду — белый мрамор, ящики с красной геранью и выставленные наподобие церковных ковчежцев кофры с целым набором золотых монет всевозможной чеканки и разноцветными иностранными банкнотами, часть которых была особенно экзотична. Стук упавшей зажигалки вполне мог прозвучать здесь, как гром средь ясного неба или как сигнал всеобщей тревоги.

Вошедшие были необыкновенно красивы.

Но как-то не сочетались друг с другом.

На ней был белый костюм от Кристиана Диора, на шее — сказочное колье из изумрудов и бриллиантов; это была самая красивая из женщин, когда-либо касавшихся туфелькой от Шарля Журдана пола швейцарского банка. И в самом деле, от одного взгляда на нее у Тадеуша Тепфлера, тогда двадцатишестилетнего помощника директора, дух перехватило.

Труднее, пожалуй, объяснить, почему спутник молодой женщины также произвел большое впечатление на Тепфлера: в движениях этого очень высокого и худого человека ощущалась какая-то скрытая сила, а глаза были удивительно светлые и задумчивые. Но главное, облик его никак не вязался с обликом этой фантастически красивой женщины: на нем была простая полотняная рубашка линялого голубого цвета с клапанами на плечах и нагрудных карманах; брюки того же оттенка и из такой же ткани; черные кожаные мокасины, тщательно вычищенные, но далеко не новые. А через плечо переброшен ремень холщовой сумки цвета хаки.

Тепфлер помнит, что первой к окошечку подошла молодая женщина. Облокотившись на стойку, она одарила служащего изумительной улыбкой:

— Вы говорите на шаматари?

— Нет, мадам, — ответил тот. — Очень сожалею. Он и слова-то такого никогда не слышал.

— Даже самых простых выражений не знаете?

— Очень, очень сожалею, но действительно не знаю, мадам, — сказал служащий.

Новая улыбка, еще лучезарнее первой, если такое возможно.

— Ничего страшного, — продолжала молодая особа. — Я просто хотела узнать, и только.

Мужчина тоже подошел и, вопросительно приподняв бровь, молча встал рядом.

— Ни слова не знает, — сказала ему женщина. — Поразительно, но это так.

Ее спутник тоже облокотился на стойку кассы, положил сбоку сумку и спросил служащего:

— Но, может быть, вы говорите по-английски? Разговор и шел на английском.

— Да, сэр, — ответил служащий, начинавший потихоньку нервничать.

— А по-немецки?

— Я говорю и на немецком, — сказал служащий, которого звали Вольфганг Рудольф Мюллер.

— А по-французски?

— Да, сэр. По-французски тоже.

— Может быть, и по-итальянски?

— Немного и по-итальянски.

— Но на испанском, идише, иврите, португальском, арабском и польском не говорите?

— По его лицу не скажешь, что он говорит по-польски, — сказала женщина. — Это очевидно. Третья улыбка по адресу служащего:

— Не думайте, пожалуйста, что вас хотят обидеть. По правде говоря, у вас очень привлекательное лицо. Просто непохоже, что вы знаете польский.

— Да, господа, — сказал служащий. — Ни одного из этих языков я не знаю. Поверьте, я очень огорчен.

Тадеуш Тепфлер перехватил тревожный взгляд своего подчиненного и решил, что настало время вмешаться. Он сделал несколько шагов по направлению к кассе и, подойдя, услышал, как мужчина доброжелательно объяснял служащему:

— Несмотря на первоначальное затруднения, я, тем не менее надеюсь, что мы сможем разобраться в этом деле вместе.

— Может быть, я могу помочь вам, господа? — спросил прибывший на помощь Тепфлер. — Господин…

— Слим Сапата, — совершенно невозмутимо и даже галантно назвал себя посетитель. Но сразу же после этого указательным пальцем более десяти сантиметров длиной подозвал Тепфлера и прошептал ему на ухо: — Но это псевдоним. Я здесь инкогнито. И был бы вам очень признателен, если бы вы помогли мне сохранить его.

«Он сумасшедший, — подумал Тепфлер. — Или кубинец». В последние месяцы в Швейцарии появилось много кубинцев с вывезенным капиталом, на который после свержения Батисты и прихода к власти Фиделя Кастро новые хозяева Гаваны посматривали с вожделением.

— Я хотел бы просто получить чек, — сказал мужчина, — и снять вклад.

— Нет ничего проще, — ответил Тепфлер с безоблачным спокойствием, которого ему так недоставало в его бессонные ночи. — Как только мы убедимся, что вы оказали нам честь, открыв у нас свой счет…

— Именно так, — сказал посетитель. — Но у меня нет с собой чековой книжки. Могу я воспользоваться чеком вашей кассы?

Тепфлер объяснил, какие мелкие формальности необходимы для этого. После чего сам он и весь персонал банка, как и вся Швейцарская конфедерация в целом, будут полностью к услугам господина Сапаты. Особенно если нумерованный счет.

— У вас такой счет?

— Да, — ответил мужчина.

Они перешли в соседний, более изолированный кабинет. Приступили к выполнению формальностей. «Слим Сапата» грациозно протянул пальцы для снятия отпечатков, назвал секретный код сейфа, указал номер не менее секретного счета, свои инициалы РМК и даже согласился показать свой паспорт…

РЕБ МИХАЭЛЬ КЛИМРОД

Имя было совершенно незнакомо Тадеушу Тепфлеру. Быстро доложив обо всем начальнику, он пошел в кассу за чеком.

— Все в порядке, — кажется, так сказал он, вернувшись. — Вы должны лишь указать сумму, которую снимаете.

— Мне нечем писать, — мягко сказал Сапата-Климрод.

Только в этот момент Тепфлер обратил внимание на странное поведение молодой женщины и просто растерялся: она расположилась на низком мягком диване с совершенно явным намерением немного поспать. Дама успела снять туфли и чулки, а теперь расстегивала костюм от Диора.

На ней уже ничего не осталось, кроме бюстгальтера и маленьких кружевных трусиков.

— Какие-нибудь проблемы? — спросил Сапата-Климрод.

Тепфлер поперхнулся и уставился в стол…

— Никаких, — ответил он. — Абсолютно никаких.

…а на столе лежал один только чек. Он смотрел на него сверху, с другой стороны, но, разумеется, мог прочесть цифры. Большая загорелая рука начертала сначала крошечную «1», затем первый нолик, размером не больше единицы….

— Когда я мелко пишу, — серьезно объяснил Сапата-Климрод, — мне кажется, что я меньше трачу. Второй нолик, затем третий…

— Нельзя ли принести одеяло, — сказала женщина. — Мне немного холодно.

Тепфлер машинально поднял глаза и тут же обругал себя за это. Теперь она была абсолютно голой, улеглась на диван, положив голову на ладони, а пятку правой ноги — на пальцы левой.

— Этот господин пойдет относить наш чек и соблаговолит принести тебе одеяло, дорогая, — сказал Сапата-Климрод. — Не так ли, любезный?

— Непременно, — ответил Тепфлер. — Как вам будет угодно.

Он начинал терять почву под ногами. И обратился к чеку: …пятый нолик, шестой, седьмой…

«Mein Gott! — подумал Тепфлер. — Это и вправду сумасшедшие!»

…восьмой нолик, затем цифра три, далее запятая и в конце — цифра 45.

— Вот, пожалуйста, — сказал Сапата-Климрод, перевернув чек на девяносто градусов.

Его серые глаза пристально Смотрели на Тепфлера, ровно ничего не выражая.

Тепфлер поперхнулся.

— Извините меня, — заговорил он, — вы забыли написать сумму прописью. А также не поставили запятую,

Сапата-Климрод, очень удивившись, снова взял в руки чек.

— Ну нет же, — сказал он, — запятая на месте. Три — запятая — сорок пять. Все точно. Вот она. Дорогая? Подойди на секунду, пожалуйста.

— Очень красивая запятая, — прозвучал голос молодой женщины. — Право, я не понимаю, чем она может не устраивать. Эти банкиры невероятно придирчивы. Все они одинаковы: берут ваши деньги с удовольствием, а вот отдавать…

Тепфлер, немного наклонившись вперед, чтобы полюбоваться ее коленями, заметил чуть сдавленным голосом:

— Извините, господин, но если вы оставите эту запятую там, где она есть, сумма составит один миллиард швейцарских франков.

— Речь идет не о швейцарских франках, а о долларах, — ответил Сапата-Климрод. — И точная сумма — один миллиард три доллара сорок пять центов. Я ручаюсь, что три доллара сорок пять центов действительно лежат на моем счету. Что же касается остального, то здесь я не совсем уверен. Вам придется проверить. И, пожалуйста, не забудьте одеяло на обратном пути.

И тогда с Тадеушем Тепфлером что-то стряслось.

Он был швейцарцем, сыном, внуком, правнуком и праправнуком банкиров. Семья Тепфлеров была связана с банковским делом около трехсот лет. «Когда мой дедушка заговаривал о Банке, мы все умолкали на минуту».

Выйдя из кабинета, где он оставил пару, Тадеуш Тепфлер вдруг захохотал, как безумный. Конечно, смех этот был нервный, но он не мог его сдержать.

В тот же день Тепфлер совершил еще один дикий поступок — без стука вошел в кабинет человека, которого ненавидел больше всего на свете: к Отмару Брокману, начальнику отдела кредитов.

— Там, внизу, — сказал он, — человек в плетенках выставил нам счет в миллиард долларов.

После чего в припадке безудержного смеха чуть не свалился на пол. Очередной приступ веселости наступил у него из-за одной детали: «Какого черта я сказал „в плетенках“?»

— Вы пьяны, Тепфлер, — сказал Брокман.

Тепфлер сумел наконец положить чек на крышку стола. Он хотел сказать что-то вроде «взгляните сами», но безумный смех мешал ему артикулировать.

Брокман бросил взгляд на чек и пожал плечами:

— Это сумасшедший. Оповестите потихоньку полицию.

И вдруг будто щелчок сработал. Он снова взял в руки чек, внимательно изучил его. Встал. Подошел к маленькому стенному сейфу, достал оттуда записную книжку и пролистал ее.

Затем вернулся к столу и снял телефонную трубку.

В тот день в десять двадцать пять утра Алоиз Кнапп находился в большом зале отеля Долдер — дом 65 по Курхауштрассе в Цюрихе. Он был вице-президентом Ассоциации швейцарских банкиров, президентом которой, по традиции, являлся частный банкир из Базеля, и в этом качестве принимал участие в ежемесячном собрании ее членов. Когда его позвали к телефону, он в первую минуту рассердился. Но не показал виду: и в человеческом, и в профессиональном смысле Кнапп был холоден, как сама смерть. В 1960 году ему было ровно пятьдесят.

— Что вас дернуло звонить, Брокман?

Выслушав его, он спросил:

— Проверка проведена полностью?

А затем сказал:

— Еду.

Около одиннадцати он был на месте. Брокман и молодой Тепфлер, скромно стоявший поодаль, ждали его.