Монахи-воины со святой горы 22 страница

— Асука, что ты тут делаешь? — с удивлением спросил Асатори, когда пришел на Шестую улицу. У забора, огораживавшего пастбище, росла в полном цвету павловния. Молодая девушка стояла под деревом.

— Наконец-то, Асатори! — закричала она, бросаясь к нему, заливаясь слезами и хватая его протянутую руку.

— В чем дело, Асука? Ты ждала, когда я приду домой?

— Да…

— Опять приходил Змий?

— Он пришел и сказал, что на этот раз обязательно увезет меня. Тогда я убежала сюда.

— Тебе не надо бояться, — заверил ее Асатори. — Я ему выплачу долг. Я поговорю с ним и уверен, он не увезет тебя силой.

С каждым поворотом, который приближал их к Улице торговцев волами, улочки и аллеи становились все более убогими. Когда они подошли к глиняной хижине колесного мастера, Змий все еще находился там и угрожал запуганным родителям. Он был в сопровождении ярко одетой пожилой женщины, которая с притворной добротой объясняла:

— Ведь вы же не хотите всю жизнь прожить в этих жалких трущобах, правда? Я пришла, чтобы дать вам совет, вам, у которых дочь — такое восхитительное создание. Неужели вы никогда не задумывались о ее будущем?

Рёдзэн и его жена не выказывали никаких намерений уступать, и Змий продолжал угрожать:

— В таком случае я заставлю вас немедленно выплатить сумму, которую одолжил вам в прошлом году. Если бы я тогда не дал вам денег, Асуки сейчас не было бы здесь — ее бы продали кому-нибудь на северо-востоке. Не говорите мне, что забыли об этом. Почему, вы думаете, я опять дал вам денег нынешней весной? Потому что вы сказали, что слишком жестоко увозить девочку в таком юном возрасте. И вот здесь находится женщина, которая обещает устроить ее танцовщицей. На что вам жаловаться? Это больше того, что вы заслуживаете!

Асатори и Асука протолкнулись сквозь толпу любопытных соседей, которые, чтобы лучше видеть, вытягивали шеи у двери. Похоже, Змий и его спутница чувствовали себя все более неловко при виде окружившей хижину толпы.

— Мы придем опять. Обдумайте все, вы оба, — уходя сказал угрожающе Змий.

— Какой упорный малый, этот Змий. Вы получше смотрите за Асукой. Сейчас за вами охотится сам дьявол, — заметил Асатори, когда, как обычно, осматривал больного Рёдзэна. — У вас осталось лекарство? Как только кончится, пошлите кого-нибудь, и я дам еще, — тепло сказал он и после нескольких советов больному удалился.

На следующий день Асука появилась в доме Асатори.

— Добрый Асатори, вот украшение для волос, которое Змий велел вернуть вам. Оно ведь ваше? — спросила она, передавая вещицу лекарю.

Замысловатая булавка, сделанная из серебра и золота, которая была, вероятно, слишком дорогой вещью даже для придворного музыканта, являлась подарком, который Асатори сделала его мать, когда он достиг совершеннолетия. Она предназначалась для того, чтобы придерживать головной убор, который придворные музыканты носили на официальных церемониях. Мать сделала для сына такую булавку на заказ, продав свои немногочисленные пожитки, чтобы заплатить за нее, и это была вещица, которой Асатори очень дорожил. После того как он пообещал Змию выплатить одолженные им Рёдзэну деньги, лекарь убедил дельца принять единственную ценность, которая у него имелась.

— Непонятно, почему этот скупец вернул ее? — удивился Асатори.

— Не знаю.

— Думаю, он не сделал бы это, если бы не собирался прийти опять. Лучше пусть булавка будет у тебя, Асука, на тот случай, если он… Я ей больше не пользуюсь.

Асука неохотно взяла дорогую вещицу, и только после того, как девочка ушла, Асатори увидел, что булавка аккуратно положена на коробку с его книгами.

Асука часто навещала лекаря после того дня, когда он не дал ее увезти на северо-восток. А в последнее время проводила с ним больше времени, чем с родителями, и Асатори, который к ней привязался, помогал девочке с чтением и письмом, гордился ее талантами, потому что она не только научилась писать каллиграфическим почерком, но и уже умела сочинять стихи. Хотя девочка и выросла среди бедняков, отец Асуки, в прошлом слуга благородного человека, казненного после Хогэнской смуты, дал своей дочери приличное воспитание.

В этом году, кажется, не предвиделось эпидемии, но не по сезону холодная погода почти уничтожила посевы риса и пшеницы. Люди с беспокойством говорили о плохом урожае, о голоде, который наступит зимой.

Как-то после лекций по медицине Асатори возвращался домой. Подойдя к двери, он кликнул Асуку, думая, что она там и приводит в порядок дом. Однако ответа не последовало. Пройдя переднюю, он вдруг обнаружил Ёмоги, которая враждебно смотрела на него. Лекарь поискал глазами Асуку и увидел ее, с вызывающим видом сидевшую в маленькой кухне. Ни одна из девушек ничего не сказала. После долгого молчания Асатори произнес:

— Что же это такое? — Вид обеих посетительниц, готовых разреветься, озадачил его. — Ну, Ёмоги, наконец-то ты пришла! Мы ведь давно не виделись, так?

— Здравствуйте, Асатори, — ответила Ёмоги, сдержанно кивнув. — Вы, может быть, уже знаете, что моя хозяйка прошлой осенью довольно неожиданно вышла замуж.

— Да, я и вправду слышал об этом.

— С тех пор я не могу часто уходить, потому что ее окружают странные слуги, и она любит, чтобы я была с ней как можно больше.

— Так тебе же повезло! А этот дом — не очень подходящее место для встреч, хотя я был бы счастлив, если бы мы могли время от времени видеться.

— Я уверена, что вы вполне довольны тем, что я не могу часто приходить и видеть вас.

— О нет, это не так, — со смехом отрицал Асатори.

— Но я вполне все понимаю. Я вижу сама.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Ничего, просто так.

Ёмоги отвернулась и заплакала. Асука, которая молча наблюдала за ними, вдруг встала и босиком выбежала из дома.

— Асука! Эй, Асука, куда ты? Что случилось?

Асатори выглянул из окна и во весь голос позвал ее, но Асука не хотела возвращаться. Все еще озадаченный лекарь подумал, не поссорились ли Ёмоги и Асука в его отсутствие. Небольшая размолвка, с улыбкой размышлял он, и вернулся к Ёмоги. Он с удивлением отметил, что она уже совсем не ребенок, которого Асатори знал шесть или даже больше месяцев назад.

В девушке, казалось, переменилось все: манера поведения, прическа, речь говорили о том, что это уже молодая женщина. Возможно ли, задавался вопросом Асатори, что осознание женственности в семнадцать лет могло так явно преобразить ее в столь трепетное существо. И он пришел к заключению, что это вполне естественно, и упрекнул себя за слепоту. Он предпринял еще одну попытку разрядить ситуацию:

— Ёмоги, Асука сделала что-то такое, что оскорбило твои чувства?

— Нет, ничего, — немногословно ответила девушка и добавила: — Я даже подумала, что она немая, потому как едва ли произнесла и слово, увидев меня.

— Она встречает не так много людей, кроме тех, которые живут в трущобах. Асука бедна, очень неуверена в себе и крайне робка с незнакомыми людьми.

— Нет, я не думаю, что дело в этом.

— Тогда в чем же?

— Она смотрела на меня таким свирепым взглядом, как будто хотела, чтобы я ушла. Я полагаю, вы хотите жениться на ней? Так, Асатори?

Лекарь был поражен. Глаза Ёмоги искали встречи с его глазами с такой решимостью, что он отвел взгляд. Асатори прошиб холодный пот, когда до него дошло, что он был причиной размолвки между его знакомыми. И он поразился, что такая молодая девушка, как Асука, тоже может ревновать. Неужели, размышлял лекарь, Ёмоги уже питала к нему такие же чувства прошлой осенью, когда он обращался с ней так, как будто она еще была ребенком.

— Ты пришла сюда по какому-нибудь поручению? — спросил Асатори, меняя тему разговора.

— Нет, я хотела получить от вас кое-какой совет.

— Какой же?

— Асатори, я думаю оставить свою хозяйку и перейти жить сюда. Что вы на это скажете?

— Что заставляет тебя покинуть госпожу Токиву?

— Мне не доставляет радости мысль о том, чтобы оставить ее, но…

— Но ты же была с ней с тех пор, как родились ее дети, так ведь? Боюсь, что госпожа будет по тебе скучать.

— Да, я тоже об этом думала.

— Что привело тебя к мысли о том, что ты можешь прийти и жить здесь?

— Разве вы мне всегда не говорили, что жизнь богатых — это сплошная показуха? Что не может быть сравнения между ними и бедняками, у которых вы встретите настоящее великодушие и доброту? Я много думала о сказанном вами и считаю, что вы правы.

— Но, Ёмоги, это не причина для того, чтобы ты выбрала убогую жизнь здесь, когда люди стараются убежать отсюда!

— Я устала от жизни в роскоши. Когда я узнала, что вы отказались от роли придворного музыканта, потому что чувствовали то же, что я сейчас чувствую, я захотела поселиться здесь.

— Но ты долго не выдержишь после многих лет безбедной жизни. Ты должна поговорить со своей хозяйкой и спросить ее, что она думает о том, чтобы отпустить тебя.

— Конечно, госпожа будет меня останавливать. По правде говоря, я больше не испытываю к ней таких чувств, как раньше. После того, что произошло между ней и господином Киёмори, и потом ее выхода замуж… Хотя она и красивая, это стыдно…

Ёмоги выросла, рассуждал Асатори, она стала женщиной, которая выносит суждение в отношении другой женщины. Она стала скептически относиться к своей хозяйке и беспокоится о собственном будущем. Однако лекарю нищих было больно то, что Ёмоги просила его разделить с ней это будущее, которое он не сможет обеспечить. Как отговорить ее? У Асатори ныло сердце при мысли о стоявшей перед ним задаче. Но Ёмоги, похоже, была довольна уже тем, что находилась здесь, болтая с ним и нисколько не заботясь ни о чем. Когда наступил вечер, она помогла ему приготовить скудный ужин и осталась, чтобы поесть вместе с ним.

— Теперь тебе бы лучше идти, Ёмоги.

— Но как только моя хозяйка отпустит меня, вы разрешите мне прийти сюда, да, Асатори?

Но он проводил ее, сказав:

— Ну, в следующий раз, когда Монгаку приедет в столицу, ты должна спросить монаха, что думает он. До этого не делай никаких опрометчивых поступков.

Лекарь дошел с ней до перекрестка, а потом вернулся домой.

Огонек небольшого светильника трепетал на вечернем ветерке. Взяв фонарь, Асатори поставил его на столик для письма и стал развязывать тесемки на медицинских книгах, когда услышал какой-то плеск позади дома. Склонившись с узкой веранды, он увидел шест для сушки одежды, прикрепленный между ветками дерева. Маленькая фигурка вытягивалась, чтобы повесить на нем выстиранное.

— Это ты там, Асука? Не надо больше стирать в темноте. Иди сюда, а то уже прохладно.

— Но если я сделаю это сейчас, у вас будет на завтра кое-что чистое.

— О, ты так добра, что постирала мою запачканную одежду?

— Я начала стирать днем, когда пришла эта женщина, и вот… — сказала Асука, робко приближаясь к веранде. Наконец она села рядом с Асатори, осторожно придерживая один палец.

— Заноза?

— От шеста.

— Ну-ка, дай я посмотрю.

Асатори взял ее руку и поднес близко к глазам.

— Здесь слишком темно, пойдем к свету.

Он вооружился иглой и начал вытаскивать занозу. Асука, казалось, не обращала внимания на боль.

— А, вот она — вышла! Должно быть, больно — кровь идет.

— Нет, не очень.

— Кровь скоро прекратится.

Асатори успокаивал девочку, взяв палец в рот и посасывая его. Вдруг Асука расплакалась. Лекарь быстро обнял ее и прижал к себе, как будто она была маленьким ребенком.

— Чего ты плачешь, Асука?

— Потому что я счастлива, так счастлива, — всхлипнула девочка.

— Тогда перестань плакать.

— Я плачу потому, что не смогу больше приходить сюда.

— Почему ты так говоришь?

Асука, однако, не стала отвечать, а Асатори продолжал покачивать ее на руках. Бедный ребенок, думал он, так истосковалась по ласке, дитя трущоб.

— Асука, почему ты не взяла булавку, которую я на днях подарил тебе? Возьми ее сегодня… не надо стесняться.

— Это правда мне?

— Знаешь, лучше продай ее и купи себе одежду.

— Нет… — Асука покачала головой. Прижимая к себе булавку, она наконец улыбнулась. — Я буду хранить ее всегда — всю мою жизнь.

Настроение у ней улучшилось, она ушла домой, а Асатори опять засел за книги. Сегодня, однако, и без того трудный текст показался безнадежно запутанным.

Асатори, который не видел Асуку два или три дня, по пути домой остановился у дома Рёдзэна. Он был ошеломлен, узнав, что в нем поселились горбатый ребенок и калека со своими немногочисленными пожитками — сковородой и деревянной бадьей.

Калека с завистью сказал:

— Вы хотели увидеть Рёдзэна? Он позавчера уехал в прекрасный дом, вон там — не сравнить с этой глиняной хижиной. Я слышал, что кто-то из «веселого квартала» приезжал за его дочерью. А у меня только эта горбатая. Никому она не нужна, даже если бы отдал ее задаром. Вы ведь лекарь, да? Вы могли бы что-нибудь сделать для нее, правда?

В тот вечер Асатори, как обычно, взялся за свои книги, но с трудом мог понять прочитанное — перед глазами между ним и открытой книгой возникали лица Змия и пожилой женщины. Кроме того, он обиделся на Рёдзэна — тот даже не зашел попрощаться. Впрочем, случайные, ни к чему не обязывающие знакомства были обычным делом в трущобах, куда люди приезжали утром, а вечером уезжали. Это происходило постоянно, успокаивал сам себя Асатори; у него не было оснований для чувств, которые он испытывал. Лекарь продолжал думать о судьбе Асуки. Что поделаешь — она была не его ребенком. Да и чем Асатори мог бы ей помочь?

Мотыльки и мелкие насекомые, которые, прилетев на огонь, нашли свою смерть, были разбросаны по столику для письма и книгам. Среди них оказалось несколько изящных и красивых существ — подобных Асуке. Другие — отталкивающие твари — напоминали лекарю Змия. В конце концов, что он мог делать, кроме как давать лекарства больным? Почему он должен считать, что сможет помочь кому угодно? Неужели он стал настолько самодовольным, что думает, будто решит такую сверхчеловеческую задачу? Он даже не мог толком вылечивать больных!

Асатори вышел на задворки дома и окатил себя ведром воды из колодца, отчасти для того, чтобы избавиться от охватившей его вялости.

Когда он вытерся и надел кимоно, то увидел на крышах людей, которые кричали друг другу:

— Где пожар?

— В районе Хорикава.

— В «веселом квартале» или где-то рядом.

Асатори взглянул на покрасневшее небо. Услышав, что пожар был где-то неподалеку от «веселого квартала», он вдруг захотел последовать за бегущими в ту сторону людьми. Но вместо этого лекарь пошел обратно в дом, закрыл ставни и лег в постель. То и дело он слышал глухие удары неспелой хурмы, которая падала на тонкую крышу над его головой.

Глава 40.