Арамис и Аскольдович молча кивнули головами, ибо они еще не могли говорить.

—А как выглядел это брокер Ванька, случайно, не щуплый такой и очень ловкий?

-Да.

—Так это он.

—Что — «он»?

—А он вчера у меня купил одну бутылку «Белого Аиста» и целый ящик пустых, хотя искал целый вагон.

—У...! у...! Закатал там у себя на фирме.

—Должно быть.

— И целый вагон пустых? Искал?

—Да, так точно.

—Ну, теперь понятно, куда пойдут кредитные деньги несчас­тных поэтишек. Да мы его просто прибьем.

—Нет, ребята, не надо, этим вы ничего не докажете и броке­ра не перевоспитаете. Нате-ка лучше бутылку вина, а коньяк ос­тавьте мне.

—Зачем?

—А он тут иногда бывает в компании своих брокеров. И тог­да Варвара ему...

—Нальет!

—Непременно.

БЕТО, БАБЕТА

На следующий день после того, как брокер Ваня со всей сво­ей брокерской компанией был изгнан яростной Варварой из наше­го любимого кафе «Скифская Баба», там, как обычно, утром по­явились энергично-решительный Арамис и вальяжно-блаженный Алексей Аскольдович.

Варвара с благодарностью за разоблачение проходимцев-бро- керов «поставила» нашим героям бутылку «Портвейна Приморс­кого», несмотря на протесты Арамиса, бутылку все же пришлось взять, чтобы не обидеть саму Варвару Прекрасную и ее дедушку без лица и без возраста. Взамен в подробностях поведали историю о выпуске сборника эротически непризнанных поэтов.

Дедушка и Варвара смеялись во время рассказа. Дедушка смеялся своими глазами, а Варвару посетил сам Гомер своими стро­ками «смех — удел богов».

—Вообще-то на книгах и на сборниках можно заработать, — задумчиво произнесла Варвара.

—Можно, — поддакнул бас Алексея Аскольдовича.

—Можно, — саркастически продолжил Арамис и, приняв позу вездесущего Локи, заговорщицки добавил, — а вот как... Возьмите этот бразильский телесериал «Богатые тоже плачут». Вы не заме­тили, что после выхода на экраны этого сериала наш город разде­лился на два лагеря? На тех, кто терпеть не может тех, кто без ума от сериала...

—Сериал, — пробасил Аскольдович, всем своим видом пока­зывая, что он тоже не терпит бразильского нашествия на порту­гальском языке в наши исконно русские телевизоры.

— Да нет же, нет! На тех кто терпеть, тех, кто без ума от этого проклятого сериала.

Дальше разговор продолжил дедушка:

— Ну да... Те, кто любит сериал, месяцами оккупируют крес­ла и телевизоры, даже в то время, когда по другой программе идет футбол. И мало того, что они регулярно опаздывают на рабо­ту, так они в течение первой половины дня пересказывают новую

серию тем, кто не опаздывает, спорят о чем-то. Я даже по тебе заметил, Варвара. Ты же любишь сериал?

-Да-

— Так вот, — сказал Арамис, — на этом можно заработать, и заработать неплохо.

-Как?

—А взять и выпустить журнал под названием «Для особо ту­пых». Да, для тупых! Там большими букварными буквами будет сюжет, как Бето полюбил Бабету. И они его будут читать! Будут.

-Они?

—Да, именно они.

—Разве они будут его покупать?

— Да не будут, понятно, но покупать его будут те, кто терпеть не может любителей сериала. Будут покупать и дарить.

— А... а, — глаза дедушки без возраста неожиданно засияли, — а... понятно, это мысль. Ребята, посидите здесь. Варя, принеси им кофе, а я пойду и поработаю.

И дедушка не спеша направился в свою каморку, которую в его отсутствие охраняла Скифская Баба. Рядом стоял столик, на столике — металлическая кружка с крепким чаем и тетрадка с карандашом. Через полчаса дедушка вышел из своего «кабинета» и приступил к исполнению своих обязанностей. Но в это время неожиданно налетел северный ветер, вырвал из тетради нужные листы и куда-то их унес. А через час кто-то их подобрал и кто-то узнал об этой маленькой истории, и нашелся кто-то, который эту историю и опубликовал, без всякого вранья.

МУСУЛЬМАНСКОЕ САЛО

Вы думаете, такого нет?! Да?

Я, признаться, тоже так думал, если бы мое ложное измыш­ление окончательно не сбил с толку один разговор, состоявшийся в знаменитом кафе «Скифская Баба».

За столиком собралось трое. Один из них в протертых джин­сах, украшенных всевозможными латанками, и в замусоленной футболке, с какой-то самосшитой сумкой через плечо и, видать, все же сумкой стоящей, так как и нее торчали скрученные перга- менты, рукописи и какая-то книга вроде Библии в кожаном пере­плете с затертым крестом металла неизвестного происхождения. В общем, «солидняк»! К тому же здоровенно грязная борода и кристально чистый взгляд, устремленный в глаза собеседника, что является признаком дурного тона или вызовом на бой (как у обе­зьян). Ну, в общем, святой, одним словом. И звался он Святой Игорек, за спиной.

Другой, аккуратно одетый, во всем чистом и свежем, со слег­ка гнусаво-нудным голосом, с голосом, не выражающим никаких эмоций, как у программиста, был Колян по кличке «Паганини». Почему? Приобщенность к искусству? Должно бьггь, так как он своей убийственной логикой доводил до бешенства не только пред­ставителей рабочего класса, но и благородных «новых» хохлов и русских. Вообще всех на белом свете, за исключением вечно-муд­рых Старых Жидов.

Ну, естественно, его иногда били и изгоняли из избранного общества. Почему и звался он Паганини (будучи при этом ярым служителем Мельпомены)¹.

А вот третий... как бы вам сказать? Знаменитый потомок ирландских королей, ярый антисемит с хорошо поставленным ак­терским голосом и зелеными глазами, этакой сладкозвучный Ган-

^[1] Муза трагедии.

дхарв². Да, да, так он и было. Ведь не зря в знак солидарности он почитал Гребенщикова.

И вот...

— Мусульманское сало.

Это нелепое словосочетание этак «слегонца» выдавил мыс­литель Паганини.

—Вы что говорите, Николай? Такого, — пропел торжествен­но Гандхарв своим чарующим голосом.

Святой Игорек ничего не сказал, только ласково улыбнулся и при этом радостно пукнул (он любил это делать за столом, ибо считал, что всё естественное не слишком безобразно, даже если вместо напряженного молчания после этого деяния на него крича­ли. Короче, ласково-назойливенький энергетический вампирчик, которому плевать на всё и вся).

— Как это не бывает? — чуть красноватые Колины глазки при этом радостно забегали. — Как это не бывает, если это есть или, вернее, это было?

Сладкозвучный Гандхарв театрально-недоуменно развел ру­ками и снисходительно улыбнулся одной половиной рта.

—Хм... что это вы пытаетесь доказать?

— Наличие отсутствия понимания у личного состава Внут­ренних Войск.

—А вы разве там служили?

— Нет, — ухмыльнулся Колян, — нет, я вообще не служил, мне рассказывали.

— О чем?

—О сале.

—Кто же?

— А тот знакомый сержант, который иногда подгонял мне чай.

—Чай?..

²Гандхарвы — прекрасные небожители, спутники небесных апсар. Обладали чарующим голосом и незримо присутствовали на каждой че­ловеческой свадьбе, вступая в тайное единоборство с женихом.

-Да.

— С чаем ясно, но сало? Мусульманское сало!

—А как же? Если мусульмане едят сало, то это значит, что они едят свое, мусульманское сало.

—Как это — едят?

—А вот так берут и едят.

— Этого быть не может!

— Это было так, почему же этого не может быть снова? — При этом хитрый и коварный Колян улыбнулся, как может улы­баться только Колян Паганини.

—Не верю, — воскликнул Сладкозвучный Гандхарв, и чтобы скрыть свое смущение, резко встал и не менее резко достал сига­рету, — не верю и еще раз не верю.

Святой Игорек понял очи к небу и философски-ласково про­шептал:

— Ну почему? Они ведь язычники, — и при этом еще и вздохнул.

— А мы, стало быть, православные? Да?! — издевательски продолжал давить Паганини.

— Да, — тут Гандхарв и Игорек встали, как по команде, и дружно перекрестились.

—Да, да, да, — снисходительно улыбнулся Паганини. — Имен­но да! И именно православные заставляли есть это сало неверных. Вы ведь служили в армии?

— Нет, — Гандхарв торжественно кашлянул и торжественно добавил, — по состоянию здоровья.

— А я служил, — тихо произнес Игорек и опять устремил свой взор к небу.

—Где? — тут Колян напряженно посмотрел в ясные и чистые глаза Святого.

—В Америке...

-Где?

— На Кубе, — Игорек перекрестился.

— Ну, да, — стал размышлять вслух Колян, — ну, да, Куба — ведь это Америка, значит...

—Что?! — воскликнул вконец ошалевший Гандхарв голосом не гандхарвским, а каким-то петушиным, потому что собеседники полезли в те дебри, в которых он не бывал по состоянию здоровья, но о которых знал лишь понаслышке.

«Каждый воин выбирает свое поле битвы», — примерно так говорил Кастанеда, а армейские полигоны, куда его пытались за­тащить собеседники, вовсе не являлись полем битвы сладкозвуч­ного Гандхарва, вот если бы ему предложили словесные путеше­ствия в леса друидов, в Молдавию за книгами, в монастыри рос­сийских глубинок, наконец, в ментальные облака Гребенщикова, тогда бы он с удовольствием согласился, а так... Колян тем време­нем продолжал:

— На Кубе, на Кубе... понятно, там были в основном рус­ские... так...

—Да, у нас были в основном спортсмены.

—И ты, значит, тоже был спортсмен?

-Да.

—И чем же ты занимался?!

—Боксом.

— Боксом?!

— Да, я был бывшим кандидатом в мастера спорта. Даже драчуном.

—Почему был?

—Потому что со временем я пришел к вере в Иисуса Христа и покаялся, и Господь мне простил.

— Простил? -Да.

—А как же люди?

—Люди? Какие?!

—Которых ты бил, будучи драчуном? При чем их увечья к тому, что ты там покаялся? — Колян на редкость изумился.

—Так было Богу угодно.

—А если я тебя возьму сейчас и ударю, это тоже будет угод­но Богу?

-Да, — Игорек скромно потупил очи.

Колян с радостью стал потирать руки, но вдруг, что-что вспом­нив, сказал:

—Но ты же не служил во Внутренних Войсках, как говорят, в «черных ротах»? Нет?!

-Нет.

—Ага. понятно, в них-то и служило большинство мусульман, как их там называли — узкопленочники, абреки? И готовили им, как и всем, всё на сале.

— Ага, теперь все ясно, — сладкозвучный Гандхарв, видимо, на чужом поле битвы нащупал незаминированную тропинку, по­тому что встал в сладкозвучную позу и добавил, — все ясно.

— Что ясно? — спросил уважаемый или не уважаемый вовсе Паганини.

—Ясно почему в Чечне такие страшные события, такое вопи­ющее отношение к нам, православным.

— Это еще не всё, — теперь Колян смаковал каждое свое слово, — их еще вы, люди православные, насильно заставляли есть это сало, чтобы поиздеваться.

— Кого, чечен? Этого не может быть, чтобы они ели.

— Нет, не чечен.

—А кого?

— Мусульман.

—Значит, в других бывших союзных республиках тоже что- нибудь подобное будет?

— Что вы, что вы, это же закон кармы, что за всё воздается при жизни, а вы-то люди православные, этак пошел, покаялся и

П...Ц.

Усиленно-торжественная поза Гандхарва говорила о том, что он в замешательстве, а глаза Игорька в который раз устремлен­ные к небу, подсказывали Коляну, что он в еще большем.

—Ничего, — прорычал Гандхарв своим гандхарвским рыком, — сейчас наша православная армия наведет там порядок.

—Ну да, — смиренно промолвил Колян и, уподобившись Свя­тому Игорьку, устремил свой взор к небу, — наведет в дни велико­го поста при помощи православного сала.

И туг, и тут случилось такое... Святой Игорек не выдержал и как зарядил правый боковой по левой половине злопротивной физиономии Коляна.

Колян шлепнулся вместе со стулом, затем радостно вскочил, поднял перст к небу и прокричал:

— Так вот какой ты святой, ты ударил человека!

— Ничего, он сегодня же пойдет и покается, - философски

изрек Гандхарв.

А Святой Игорек тут же расплакался.

Это от чего же? Может бьггь, от мусульманского сала?

ПОДАЙТЕ НА КОСТЬ

Должно быть, да не должно быть, а точно! Происходило все это на берегах далекой и солнечной Испании, где я, увы, еще ни разу не был пока что.

Каким-то образом там неожиданно очутились (после описан­ных деяний) уважаемый Алексей Аскольдович и проворный и про­нырливый Арамис. Каким образом? Черт его знает! Об этом они мне не рассказывали. Быть может, они оборотни? Берсекры?¹. Во всяком случае Алексей Аскольдович претендовал на это, а хитро­умный Арамис мог протащить его через все границы, прибегнув при этом к услугам Лиги Защиты Животных.

А это мысль, черт побери еще раз! Многие люди, в том числе и великие политики, могут обратиться к этой организации, так сказать, «на крайняк». К примеру, Вольфович. Ведь Вольф — это Вульф, т.е. Волк. А наши предки, боевые скандинавы Росы зани­мались боевыми искусствами по школам, копирующим движения и повадки в основном волков и медведей. Не верите? Тогда читай­те Кардини «Истоки возникновения средневекового рыцарства» (кстати, эта книжка была когда-то у нас в свободной продаже). Сам-то я покупал и пропивал ее раз пять, по меньшей мере. А то пришли бы на память еще какие-нибудь друзья и политики (ни слова о волчицах).

А восседали эти «два старых тертых мушкетера» на бордюр­чике аккуратно-спортивной тропинки спиной к стене таверны или же бара...

Ну, как у них там?! У Алексея Аскольдовича за спиной был подвешен залатанный брезентовый рюкзак, а на что ни на есть ногтистых ступенищах — развороченных вкривь и вкось вьетнам­ки, да и джинсовые шорты лишь слегка прикрывали волосатей- шие ножищи. Рубашки не было — загорал. Только огромная чер­ная борода слегка мешала палящему солнцу.

^[1] Берсекр — «вошедший в шкуру медведя».

У волосатого в руках была гитара, которую он старательно пытал, но не в стиле испанских инквизиторов. Увы, эта пытка не приносила никакого результата, потому что истинные испанцы на протяжении всех кафе и баров тоже пытали свое любимое чадо, пытали с только им присущей страстью и при этом очень продук­тивно, потому что доллары, фунты, марки (но не песеты), сыплю­щиеся отовсюду в их сомбреро, приносили, вмиг обернувшись, должные продукты. Какие? Я думаю, вы сами догадываетесь.

Арамис был в отчаяньи, так как весь репертуар «жуков», которым он располагал, под радостно-томящим испанским солн­цем был здесь неуместен. Англичане, немцы и американцы, в об­щем, туристы-отдыхающие, снисходительно смотрели на этих двух наполовину состоявшихся хиппи и проходили мимо, ну ничего не бросая в огромную черную шляпу, лежащую перед отчаянными покорителями Дикого Запада. Эх, знали бы они, что это не ихние западные кабальеро, а наши, русские! Ох, тогда бы!.. Да будь еще шапка-ушанка вместо этой идиотской шляпы, да еще и гармош­ка... На черта гитара?! Да и отсутствие вокала Алексей Аскольдо­вич прикрыл бы присутствием пивного бокала! Хотя куда это меня понесло? Это же Испания. Здесь вина!!! О, как хотелось Арамису завыть по-волчьи, по-собачьи, чтобы этим воем заполнить пусто­ты, которые стали появляться в этой удивительной трагикомедии. И он чуть было не завыл, но тут... Неожиданно к ним подбежала, радостно-сочувственно мигая хвостом, бездомная тощая собака, очень напоминающая русскую борзую. Подбежала, села рядом напротив и по-собачьему мудро смотрела то на одного, то на дру­гого, и на пустую черную шляпу. Собаки, как известно, все пони­мают, и у них даже есть чувство сострадания. Не зря, видать, была эта собака русской. Арамис в тоске отшвырнул гитару за ближайший куст можжевельника, да так, что ее со стороны плодородной

тропинки, по которой прохаживались туристы, было вообще не видать.

— Тоска-а-а! — взвыл Арамис чисто по-собачьи. Алексей Ас­кольдович вздохнул, подобно большому усталому толстому догу. А эта собака, назовем ее Блинда, потому что ее так и назвали впоследствии, неожиданно радостно тявкнула. Это было настолько неожиданно... Борзые ведь никогда не тявкают, а только молча пожирают котов и зайцев.

Арамис, услышав в этом тявканье какое-то предзнаменова­ние, на секунду задумался и завопил:

— Эврика! Нашел!

— Нет, это она нас нашла, — вздохнул уважаемый Асколь- дович.

— Да нет, я нашел деньги.

-Где?

— Ты посмотри, посмотри внимательно, они ведь перед тобой.

— Собака?

—Да! Она вначале...

—А это мысль, ее же можно сдать хозяину, если его найти, сдать за вознаграждение.

—Ни в коем случае, я тебе глотку перерву, подобно волкода­ву. Ты туда, туда смотри, направо.

—Куда? — и медленно, изумленно Алексей Аскольдович пе­ревел свой чистый взор в указанную ему по секрету на русском языке сторону.

По тропинке не спеша шел почтенный флегматичный анг­личанин со своей женой и тоже в шортах, да и с ними радостно смеющаяся солнцу девочка возраста ровно того, когда дети еще не разучились смеяться. Родители не спеша прошли мимо, явно ничего не замечая, ну а девочка вдруг неожиданно оторвала свой взгляд от голубого неба и посмотрела вдруг на нашу славную святую троицу. («Святую», разумеется, с точки зрения этих про­клятых язычников.)

— Мама! Мама! Смотри, смотри! Собака, собака!

И девочка стала тащить за руку пухлую «шотап», волосы которой были окрашены в что-то наподобие перекиси водорода, к собаке, к тощей собаке, а заодно и ко всей троице.

Блинда обратила свой умный страдальческий взгляд на де­вочку. Девочка робко подошла и погладила по голове нашу несча­стную собаку Борзая вздохнула и улеглась. Алексей Аскольдович

тоже вздохнул, но не улегся. А глаза у окаянного Арамиса радост­но засверкали так, что если бы на земле или на небе в самделе были бы инопланетяне и они наблюдали бы за этим, то Солнце, сияющее испанское Солнце, показалось бы им серебряным отра­жением то ли Луны, то ли доллара, который вскоре и появился.

Итак...

— Собака, собака, имя, имя собаки? (Разумеется, всё было сказано по-английски.) Арамис прекрасно понимал сказанное, так как вблизи его

средней школы вовсе не находился кинотеатр «Красногвардеец» с двумя залами, и он хоть изредка, но все же посещал уроки англий­ского, в отличие от Алексея Аскольдовича. Арамис, лихорадочно напрягая свои текучие, подобно току, мозги, так и не смог приду­мать имя собаке, от чего изо рта стала появляться пена — явный признак бешенства.

— Имя? — повторила вопрос с трепетным ожиданием де­вочка.

На что наш необъятный берсеркр Алексей Аскольдович, воз­мущенный бесчеловечным отношением к людям и человечным отношением к собакам, к собакам! в сердцах изрек:

— Вот блин, да? -Как?

— Да, да! — заорал Арамис и радостно чмокнул берсеркра в бороду ( к изумлению англичан). — Да! Ее Блинда, ее зовут Блин- да... Блинда, Блинда!

Борзая неожиданно повернула голову в сторону Арамиса и высунула язык, словно ее и в самделе величали Блиндой (к уми­ленному восторгу девочки и англичан).

— Блинда, Блинда, — заговорила доверчивая юная «герл», опять гладя это детское чудо в образе борзой, да и всех трех.

—Блинда, — философски изрек англосакс и полез в карман за сигарои, так как сразу предположил, что задержка вблизи на­шей «святой троицы» будет довольно-таки... Впрочем, теперь он по достоинству оценил огромную черную и вместе с тем пустую жалобно-вопрошающую черную шляпу, ну без единого цента.

-

— Блинда, — машинально проговорила англичанка и, види­мо, переживая, даже слегка ревную поцелуй в бородатую щеку берсеркра (истинно радостно-православный поцелуй) волосатого но чисто бритого Арамиса, который ей чем-то напомнил солистг группы «Модерн Токинг», — Блинда, — еще раз повторила она, пр* этом по достоинству оценивая богатырски-казацкое сложение Алексея Аскольдовича вместе с русской бородой, — Блинда, — ш этот раз она повторила с ноткой ревности, посмотрев на маленько го длинноволосого Арамиса и почему-то на эту самую худую, не тоже длинноволосую, собаку.

Англичанин уже пускал клубы дыма, а девочка по-прежне му гладила собаку.

—Ну, Блинда, Блинда, ну будет так, а шо? — пробасил легендарный бородач, который ничего не понимал в происходящем.

И тут английский глава семейства неожиданно выпустил и; рук какую-то «фирмовую» сигару, разинул рот, вступив при этой в состязание с вечнооткрытой пастью, достойной русской борзой

— Ю... ю... рашен? — и тут он кашлянул, выдохнув при этой остатки дыма, подобно «рашен» Змею Горыновичу.

—Ее! Ее, рашен! — завопил при этом спорящий дуэлянт Ара мис, как бы еще до предстоящего словесного общения-поединка заранее празднуя победу. — Рашен! Мы русские.

—О-о-о-! — выдохнула при этом разом супружеская пара (при чем при этом у англичанки глаза радостно заблестели и вместе < тем залукавили). — О, вы есть русский?

— Ну да, конечно русские!

—Хотя хохлы как будто в то же время, — пробасил Аскольдович.

—Я... я немного говорить, я... я есть писатель. Быть в Россия О! Это есть русская борзая. О!

А говорят, чудес на свете не бывает.

Минут десять или двадцать они с чем-то разговаривали. Арамис тоже представился писателем, путешествующим по Европе но таким образом, чтобы увидеть ее изнутри, а не как все писате ли, — со стороны парадного входа. Англичанин достал блокнот И

по ходу беседы то и дело туда что-то записывал и записывал. За­тем Арамис как бы вскользь упомянул о дорожных финансовых неприятностях, а заодно сообщил, что Алексей Аскольдович — по­томок викингских копунгов, а значит, побратим с англами и сакса­ми А то, видите ли, те тоже были из морских северных пиратов. Затем развил эту мысль примерно так: у англов, саксов и норман­нов в генах течет кровь мореплавателей и потому Англия есть вла­дычица морей. Да и у варяжского племени россов она тоже в кро­ви. Не зря же Олег, и он же Ольг, на ладьях штурмовал Констан­тинополь. Да и из 26 крупных сражений парусного флота русские побеждали в 25. На что англичанин пытался было возражать:

— Да, простить меня, русский бил только турок, а турки есть более тупой, чем русский. Турки не есть японцы...

Но это мелочи. Арамис на это не обратил даже внимания. Он продолжал о том, что у русских и у англичан, как у индейцев: «Мы с тобой одной крови». Англия с Россией никогда не воевала, а всё союзники, друзья. Что конфликт 1854 года? Осада Севастопо­ля? Так это чепуха! Ни одного морского сражения между нами. В общем, навешал на доверчивые уши не то чтобы лапши, а отчасти и истории.

Англичанин всё записывал и записывал, возмущаясь при этом, что не захватил с собой привычный диктофон. И это, за­метьте, — невозмутимый Англосакс. Тем временем англичанка вела беседу с уважаемым Алексеем Аскольдовичем при помощи улыбок, томных глаз и рук последнего, используемых для бур­ной жестикуляции.

А девочка все смотрела и гладила Блинду, а та в ответ смот­рела и улыбалась девочке.

Но все же каков итог у двух славных предпринимателей с большим теоретическим стажем?

Флегматичный английский писатель оставил свою визитку Арамису с предложением сотрудничества с представителем славного города Дн-ска посредством переводов его литературных про­изведений по поводу открытий Западной Европы, а также сто фун­тов (от большего ребята дружно отказались, заявив при этом, что эти сто фунтов они запросто превратят в короткий срок в сто тысяч... потому что куда там этим консервативным испанцам, изба­лованным обилием отдыхающих от ушлых жителей города, в котором крупнейший в Европе ракетный завод, а заодно одна из крупнейших психиатрических больниц того же стратегического значения, не говоря уже о Днепропетровской синагоге и маковых полях), в шляпу же щедрый и практичный англосакс положил целую коробку своих изумительных сигар, а также свою старинную английскую зажигалку.

Перекисьводородная «woman», которая ни черта, опять же не понимала, неожиданно исчезнув минут на пять, появилась с огромной бутылкой русской водки и с не менее огромным сопровождающим мулатом, несущим целых два ящика пива и две упаковки презервативов!

А девочка, продолжая смотреть на собачку, залепетала что-то на английском, протягивая при этомсеребряный долларсо Статуей Свободы. Англичанин улыбнулся и стал переводить:

—Моя дочь очень хотеть оставить своя монета, которая при носить удача, для собака, но только если вы обещать продать эта монета когда ваша Блинда нечего кушать.

И тут отец и мать внимательно посмотрели на двух бродяг но еще внимательнее и умоляющее смотрела девочка.

—Клянемся!

Арамис и Алексей проговорили разом честно и почему-то подняли руки, как по команде, в забытом пионерском салюте.

Часа через три наша славная и святая троица (Блинда, Арамис и Алексей) распивали испанское вино, английское пиво и бравую русскую строевую песню:

«Куда идет конвой — большой секрет

Большой секрет,

Большой секрет,

Большой секрет».

Да еще по голосам, начиная с баса Алексея Аскольдовича и заканчивая радостным тявканьем Блинды. Потом они стали двигаться неизвестно куда, в сторону океана, а на утро...

Вдоль тропинки, ведущей к очень уютному кафе, располо­женному вблизи Атлантического океана, расположились худож­ник-портретист, виртуоз игры на гитаре (такого же, испанского происхождения) и... Блинда! Да, да, да! Блинда, наша исхудавшая Блинда, но не одна, а вместе со своим лепшим другом Алексеем Аскольдовичем, черной шляпой и плакатом:

«ПОДАЙТЕ НА КОСТЬ»

И что интересно: группа туристов собралась вокруг не вирту­озов струн и карандашей, а вокруг несчастной исхудавшей собаки и дородного господина этой борзой. Преимущественно немцы и... японцы!

Японцы ничего не понимали по-английски, но были тут как тут со своими фотоаппаратами и щелкали, Щелкали уважаемого Алексея Аскольдовича, несчастную Блинду и плакат, на котором, кроме всего прочего, была изображена огромная кость. И, стран­но, как-то странно — каждый из сочувствующих несчастной соба­ке имел при себе деньги и даже хотел их дать, то есть положить в огромную черную и пустую шляпу, но никак не решался сделать это первым. Должно быть, кто-то стеснялся показаться одурачен­ным, а кто-то не стеснялся но не знал, сколько именно положить. Художник и музыкант исподтишка, с завистью поглядывали на собаку. И вот, когда пауза достигла угрожающего напряжения и в небе стало попахивать рассеиванием бездельников-отдыхающих, неожиданно, как из-под земли появился важно шаркающий Ара­мис, броско, по-бродячему одетый в футболку с большим амери­канским флагом и с сигарой самой большой, по сигарным мер­кам, на всем Пиренейском полуострове. Передвигаясь по направ­лению к интернациональной толпе бездельников, он шаркал так громко, как будто бы в его вьетнамки были вбиты подковы, как у старослужащих солдат срочной службы. Все взгляды были тотчас же устремлены в сторону вновь прибывающего...

Арамис остановился вблизи музыканта, выпустил клубы дыма и снисходительно-торжественно произнес: -Испан мьюзик... вэл.

Следующую затяжку он демонстративно осуществил около художника.

— Пикче... гуд!

И, неожиданно пройдя сквозь толпу, которая сама расступи­лась, пропуская к несчастной собаке важного незнакомца, остано­вился и изумленно изрек:

— Рашен дог?!

И, не спеша, с явным отвращением к русской борзой и к рус­скому хозяину, пошарив с минуту по карманам, извлек оттуда на­стоящий серебряный доллар и, демонстративно подняв его вверх, как будто им же закрываясь от солнца, с омерзительным сожале­нием вздохнул. Затем перевел взгляд на дисциплинированных нем­цев и щелкнувшего его фотоаппаратом японца, опять же пренеб­режительно бросил этот доллар прямо в черную шляпу.

Алексей Аскольдович, как и было договорено, вздохнул и перекрестился по-православному. А Арамис, не говоря больше ничего, развернулся, руки в боки, грудь с американским флагом колесом, и пошаркал по направлению к летнему кафе, где с утра еще не была выпита ни единая капля не то чтобы кофе, но даже холодного вина, ибо все клиенты находились около несчастной русской борзой. Проходя сквозь интернациональный строй, он как бы нечаянно задел огромного рыжеволосого Ганса в обществе, по- моему, смуглой длинноволосой испанки. Немец яростно побагро­вел и уже как будто бы собрался схватить огромной рыжеволосой ручищей «американца» Арамиса, по размерам чуть большего руки, но в это время Арамис резко обернулся, опять внимательно по­смотрел на огромную черную шляпу с одиноким серебряным дол­ларом и снисходительно на отдыхающее братство. В этой краткой визуальной оценке он, видимо, поставил не тот балл благодеяни­ям всем толпы и рыжеволосого немца, так как последний надулся от негодования до еще больших размеров и... демонстративно до­стал из портмоне бумажныедесять марок!

Описывать то, что было дальше, нет смысла и времени. Нем­цы — нация дисциплинированная, и в знак протеста против амери­канского доллара каждый по очереди положили по десять марок.

Не больше и не меньше. Ну, а японцы... Японцы яростно защелка­ли фотоаппаратами и тоже в очереди стали давать не испанские песеты, а японские иены, при этом всё щелкали и улыбались. А у кого не было иен, выписывали какие-то непонятные бумажки и, как всегда, улыбаясь, клали их в шляпу, причем смотрели при этом не на тощую Блинду и не на толстого грязного бородача, а на фотоаппарат. Тонко-юморные англичане бросали фунты, ценя по достоинству этот розыгрыш, бросали шведы, датчане тоже, а вот американцы не бросали ничего, как будто бы бородатый Алексей Аскольдович был похож на негра-попрошайку, а Блинда — на кро­вожадного бультерьера. И почему-то, несмотря на то, что вблизи было огромное количество кафе, художников и музыкантов, от­дыхающие подходили именно к этому. Там была толпа...

И к вечеру довольны были все: и музыкант, и художник, и тем более хозяин кафе Дон Педро. Так продолжалось три дня, но в уменьшающейся прогрессии.

На второй день кое-кто из туристов, опять придя к этому кафе и опять увидев там же то же, т.е. по-прежнему худую борзую и самодовольного бородатого и краснощекого хозяина, осознав, что его надурили, демонстративно проходил мимо или бросал са­мую мелкую из монет, как нищему перед входом в церковь. Кое- кто бросал по-прежнему, тоже радуясь тому, что оказался так лов­ко одураченным и тому, что вновь увидел добродушное «русское чудо».

Правда, один голландский предприниматель, владелец со­вместного предприятия в Москве, который отправился отдыхать в Испанию, потому что оказался банкротом, так как там, в Рос­сии, его «выставила» сама «Русская мафия», подходя впервые к кафе и уже доставая из кармана несколько песет для пожертво­вания в черную шляпу, тот час же повернул обратно, ибо увидел, что Алексей Аскольдович перекрестился по-православному. Ему померещилось, что «Русская мафия» уже запустила свои щупаль­ца и на испанское побережье. И от страха, «предчувствуя» ско­рую смерть, он подошел... к художнику, чтобы заказать портрет на память близким.

Но независимо от того, сколько там кидали монет в черную шляпу, отдыхающие, художнику и музыканту доставалось все боль­ше и больше за счет увеличения посетителей кафе Дона Педро.

Хитромудрый владелец кафе с лукавой своей ухмылкой тот час же сообразил, что присутствие двух русских попрошаек ему на руку, и вовсю бесплатно поил их настоящим испанским вином. Арамиса регулярно и прилюдно, а Алексея Аскольдовича изредка и втихаря. Да еще, ко всему прочему, вечером притащил невесть откуда огромную мясистую кость.

На следующий и последующий день было все то же. Вот толь­ко Арамис, собрав почти всю выручку, куда-то исчез.

И вот как-то на утро маленький и рассудительный мальчик вел на прогулку, а заодно попить сок, своего папу. Они по дороге в кафе остановились около художника, который кого-то рисовал, послушали музыканта и подошли к Блинде и Аскольдовичу. Они уже давали им деньги. Высокий, худощавый папа полез было в карман за песетами, но маленький, рассудительный мальчик оста­новил его словами:

— Знаешь, папа, мы уже несколько дней даем деньги, а ты посмотри: собака не поправилась. Такая худая. А этот дядя тол­стый. Он ей ничего не дает, а ест всё сам... А мы... мы пойдем и купим ей мороженое, а ему ничего не дадим...

Мальчику, да и папе просто было невдомек, что русские бор­зые никогда не поправляются. Они завернули за угол, за которым был сразу вход в кафе, и тут увидели такое...

Огромная, черная собака размером с собаку Баскервилей и маленький, худенький, несчастный Арамис. А рядом еще плакат, который как бы являлся продолжением плаката Блинды «ПОДАЙ­ТЕ НА КОСТЬ» — «СЛОВ НЕТ». И действительно, после тощей Блинды и огромного поедателя ее же дохода, глядя на худенького хозяина гигантского и толстого черного дога, не было слов.

Где-то в глубине сознания сидело благодаря силе контраста примерно следующее: «Этот несчастный, маленький и худенький человек сам систематически недоедает, отдавая лучшие куски этой «Собаке Баскервилей», которая такая огромная и так много ест».

С минуту изумленный разумный мальчик и его папа стояли _молча перед новоявленной парой собачьих попрошаек, а затем мальчик и говорит:

—Папа, папа, им надо дать побольше...

Папа тут же согласился:

-Да...

Мальчик продолжил:

—Ведь, кроме собаки, надо накормить еще этого господина, чтобы он поправился...

—Да, — ответил папа, тайно радуясь благоразумию и добро­те сына, — на тебе деньги, сам их положи, только не подходя близ­ко... И, знаешь что, давай, когда Блинде будем брать мороженое, возьмем пару гамбургеров для господина.

—Давай, папа, ты добрый.

И после этого грянул дождь с градом валютного капитала. Дождь в виде зеленых купюр к ногам Собаки Баскервилей, а град со звоном в шляпу уважаемой, но тощей и маленькой Блинды. Причем вновь обобранные отдыхающие при этом очевидном на­дувательстве радостно хохотали. Но давайге-ка лучше мы с Вами тайно перенесемся в платку двух «старых тертых мушкетеров».

Полночь. В палатке горит свеча. Огромная Собака Баскер­вилей, раздувшись к вечеру от костей раза в два — два с полови­ной, громко похрапывала, лежа перед входом, соревнуясь при этом в низовых частотах с Алексеем Аскольдовичем, лежащим вместе с Блиндой на небольшом надувном матрасе, а Арамис... о, ковар­ный Арамис! Он обучал чему-то огромного говорящего попугая. Чему? Об этом будет дальше.

Проходили дни, касса заметно пополнялась. Завсегдатаи кафе, всё новые и новые, всё шли и шли в надежде увидеть но­вые дурачества. Особенно полюбилось это кафе почему-то анг­личанам.

Арамис каждое утро приносил новый плакат, последователь­ность следующая:

«СЛОВ НЕТ»

«СЛОВА ЕСТЬ — СПАСИБО»

«ОПЯТЬ СЛОВ НЕТ... ТОГДА СПОЮ, А ГОЛОС ОТВРАТИТЕЛЕН. ПОДАЙТЕ, ИНАЧЕ!..»

Последний плакат дополняла гитара самой отвратительной сущности.

Тем временем к этому кафе стали стекаться художники и музыканты, состязаясь между собой. Ну, музыканты — кто кого перекричит, а художники, подобно дуэлянтам на кисточках и па­литрах. Короче говоря, Планерское в миниатюре. И вот всё уже слегка поднадоело. И когда наконец-то собачьи шляпы к вечеру были попросту пустыми, на следующее утро...

Невозмутимые англичане не могли удержаться от смеха, ис­панцы тоже. В общем, вы представляете... Идете вы, значит, к кафе выпить чашечку кофе. Мелочь у вас заканчивается, когда проходите мимо музыкантов. Знакомой Блинде и знакомому по­прошайке-бородачу давать ничего не хочется, потому что, как я уже говорил, вам кажется, что бородатый гигант поедает все соба­чьи деньги и толстеет, а борзая худеет всё больше и больше. О Собаке Баскервилей с благородным Арамисом на привязи я вооб­ще молчу. Ибо, как сказано было раньше, вам доподлинно извест­но, что это русские, и не просто известно, а еще и кажется, что сама «Русская мафия» запустила грязные щупальца в чистое ис­панское побережье. Ивы проходите мимо. Вот дверца, ведущая в кафе, но тут! Огромный почтовый ящик, а на нем стоит клетка с огромным попугаем, который говорит по-английски и по-испански примерно следующее:

— Подайте, а не то съедят!

И плакат, шикарный плакат, выполненный профессиональ­ным художником, на котором изображены клыкастая Собака Бас­кервилей и беззащитная борзая Блинда. А хозяин кафе — Дон Пед- ро — почему-то продает конверты. Должно быть, чтобы всё было, как у цивилизованных людей — купюру в конверт, а конверт — в почтовый ящик.

Ну как тут не рассмеяться?

Но хватит об этом, конец приближается. Один раз с утра в это кафе пожаловала какая-то знатная американка, на плече кото­рой сидел попугай — ну точная копия попугайки, которой угрожа­ла опасность быть съеденной. Она не обратила никакого внима­ния на музыкантов, художников, тощую Блинду, угрюмого Дога. Взгляд ее был устремлен в «никуда», и этим «никуда» должна была быть чашка кофе, которую ей подадут в этом замечательном кафе. Мало того, она не услышала страдальческого голоса несчастной попугайки, который вещал о скором нахождении своем в желудке огромной собаки, но...

Но тут ее любимый попугай громко завопил (как будто бы он хорошо понимал всё сказанное попугайкой, находившейся в заточении):

— Карамба! Карамба!!!

Видная и знатная леди повернула свою голову и с удивлени­ем посмотрела на своего любимца, но тот вместо того, чтобы смот­реть на благодетельницу, сосредоточенно смотрел куда-то через спину и вновь завопил:

— Карамба!

Леди была изумлена. Ведь он вообще никогда не ругался и крайне редко говорил, а тут... Что это было? Генетическая память от попугая капитана Флинта? Быть может, но это было. Была эта самая «карамба». Леди повернулась через левое плечо и посмот­рела туда, куда смотрел ее пернатый подчиненный, и теперь сама увидела нашу славную попугайку.

— Подайте, а то съедят... Подайте! Подайте! — затараторила попугайка с такой интенсивностью, с какой женщины выкидыва­ют всякие штучки, когда на них устремлен взгляд мужчины.

Почтенная леди еще раз посмотрела на своего «корсара», но на этот раз вместо изумления ее взгляд был полон безнадежности и ревности. Это была настоящая пернатая любовь. Она тут же все поняла, несмотря на то, что была сама человеком, и медленно на­правилась в кафе, села за столик, заказала кофе, думая при этом о чем-то своем, но не о кофе, так как в него он а бросила сахар,

чего никогда прежде не делала. Закончив свой традиционный ут­ренний ритуал, женщина решительно направилась к выходу, за которым в клетке кокетливо восседала наша попугайка, а клетка восседала на почтовом ящике.

А тем временем в самом кафе резко возросла продажа вина, пива, а также минеральных вод и соков. Пахло войной. Люди разделились на два лагеря и две категории. Одна из них, употребляющая исключительно соки, была защитницей прав птиц и собак, а также противницей издевательства над живот­ными и всякого надувательства. А вот другая... Она возникла внезапно и спонтанно. Так устроены люди — стоит горстке бла­городных Ьогпо зар1епз сплотиться во имя какой-то там идеи, и сразу же из-под земли возникает другая горстка им подобных, но с другой идеей, диаметрально противоположной. В этой партии были одураченные благородными Алексеем Аскольдо- вичем и Арамисом, но не желающие в этом признаться самим себе и другим. Были и те, которые ненавидели собак и тем бо­лее попугаев, потому что их жены вначале заставляли покупать это гавкающее отродье, а потом еще по утрам с ним выгули­ваться. О попугаях я молчу, потому что то, чему учат говорить в ваше отсутствие ваши же дети!.. В общем, я молчу. Были и жулики — не по роду занятий, а по характеру, которым нрави­лась идея ловкого надувательства. Были и преимущественно ан­гличане, которым нравился тонкий юмор попрошайничества и каждое утро, идя в кафе, они шли в предвкушении нового спек­такля двух старых актеров-попрошаек. Короче говоря, в момент спора первая партия поглощала целительные соки, а вторая — исцелительные вина, и доход у хозяина кафе Дона Педро неук­лонно возрастал.

Но вот тут-то, вот гут-то на сцене и появилась чопорная небе­зызвестная американка со своим попугаем, по-настоящему влюб­ленному в попугайку. Она вышла из кафе и подошла к Арамису. Затем нервно достала сигарету и закурила. Сделав три затяжки и смерив длинноволосого, худого и чаморочного русского презри­тельным взглядом, произнесла:

— Если вы сейчас же не прекратите нарушать права безза­щитных птин и собак и будете продолжать использовать их в сво­их надувательствах, то я сейчас же подам в суд! Вам ясно?

Арамис изумился и, вытерев пот со лба, логично вопросил:

— Ничего не понимаю, какие права могут быть у попугаев?

_ Такие же, как у человека.

— Такие же? Ну так подавайте. А мы посмеемся вместе с собаками и попугайкой.

Американка оторопела от такой наглости.

— Я подам.

— Но ведь вряд ли вы выиграете этот процесс.

— Тогда я позвоню своему мужу.

— Звоните.

— В Чикаго, вы слышите? В Чи-ка-го.

— А кто ваш муж?

— Неважно кто, но завтра сюда прилетят его коллеги по ра­боте, и тогда я вас всех сама посажу в одну клетку.

С этими словами знатная леди из бандитского Чикаго ушла. Вечером же в палатке у двух наших героев состоялось, как гово­рят, производственное совещание.

— По-моему, пора сматываться, — пробасил Алексей Ас- кольдович.

—А по-моему, еще рано, — хитро улыбнулся в ответ Арамис.

— Почему?

— Да ты разве не заметил, что попугай-миллионер по-настоя- Щему втюрился в нашу попугайку?

— А что?

— Любовь может воротить горы зла и золота не то что там всяких прохиндеев из этого гангстерского Чикаго.

— Ну и что?

— А вот что... Им, как двум молодым влюбленным, необхо­димо просто до зарезу провести хотя бы одну ночь вместе.

— Но как?

— Да я еще и сам не знаю.

Не знать-то Арамис не знал, но почему-то ночью исчез из палатки вместе с клеткой и попугайкой. А наутро вернулся вместе

с клеткой и двумя попугаями, один из которых еще вчера орал знаменитое «Карамба!»

Изумлению не было предела. А на следующий день рано ут­ром перед входом в кафе в клетке сидела не одна многострадаль­ная наша попугайка, а вместе с богатым своим другом, который дополнял просьбу подать на кость своей любимой подруге злове­щим «Карамба!»

Люди были в шоке. Сразу же весть об этом пернатом дуэте великомучеников облетела весь небольшой курортный городок, и люди стали сходиться, стекаться, съезжаться, чтобы только по­смотреть на восьмое чудо света в их же городе.

У Дона Педро даже закончились конверты для купюр, и в почтовый ящик стали бросать деньги, не скрывая при этом их но­минальную стоимость.

На радостях от этого ловкого, но непроизвольного трюка ту­ристы стали бросать с лихвой в две старые знаменитые шляпы. Дон Педро всячески прикидывал, во сколько ему обойдется мечтатель­ная покупка двух попугаев разом, а также борзой и «Собаки Бас­кервилей». Еще бы, это круглогодичный постоянный доход! Это вам не обезьяна на привязи. Толпа шумела, смеялась, злословила.

Откуда-то с опохмелки появился отдыхающий русский «бра­ток» и сам бросил в почтовый ящик землякам сто долларов, но тут же, бросая, чуть было не позабыл, что он на отдыхе, и на на­чал недвусмысленно намекать Арамису и готовому его уже заду­шить прилюдно Алексею Аскольдовичу на то, что с земляками надо делиться. Но тут Арамис мгновенно смылся в свою палатку и принес ему такое... Нет, нет, вы не подумайте, что это были день­ги, которые Арамис не отдал бы никому, даже под угрозой рас­стрела. Это была трехлитровая банка огуречного рассола! Пред­ставляете? На испанском побережье с опохмелки, после их испан­ских вин, — банка натурального нашего рассола?!

Русский «браток» от этого просто ошалел, выпил и так рас­чувствовался, что тотчас же притащил из своего загашника един­ственную, дорогую ему пачку «Беломора», которую он случайно бросил в свою машину, отправляясь путешествовать.

Но это мелочи, мелочи всё. Сейчас наступает самое главное. Расталкивая и разбрасывая на своем пути всё и вся, с неимоверной силой валькирии к кафе подлетела смертельно бледная американ­ская леди, да еще со взъерошенными волосами.

_ О, мой попугай, — сказала она, протягивая к клетке обе

руки. — О!..

В ответ же попугай грозно посмотрел на свою бывшую хо­зяйку и свирепо произнес:

— Карамба!

О...

Долго она стояла и смотрела на двух счастливых влюблен­ных пернатых. Затем повернулась к Арамису и спросила:

— Чего же вы хотите?

— Алименты.

-Что?

— Алименты.

— ?..

— Ваш попугай этой ночью прилетел и ворвался в клетку к нашей птице. Теперь у них будут птенцы. А вы вчера еще сами говорили о защите прав птиц и животных. Так что давайте обой­демся без суда. Забирайте вашего крылатого донжуана, но плати­те за него алименты.

—Я согласна, согласна... Сколько?

— Сколько? Сколько?! — и тут Арамис назвал сумму.

Леди тотчас же потянулась за чековой книжкой. Но тут вме­шался молчавший до сих пор хозяин кафе Дон Педро:

— Простите, леди, а вам не кажется, что он умрет от скуки и любви, если вы его заберете?

Леди задумалась и заплакала...

- Да, это так... Так что делать?

- Что делать? — хмыкнул хитромудрый Дон Педро и заго­ворщицки добавил. — Так давайте я его куплю.

— Его? Купить?! Да я умру без него. Давайте лучше я куплю вашу птицу.

~ Но она стоит дорого.

- Я согласна.

А вечером в палатке двух бродяг раздался неожиданный

стук.

—К вам можно? — вопрос был на русском языке.

Арамис и Алексей Аскольдович слегка опешили, но вскоре

пришли в себя, и в ответ Аскольдович пробасил:

—Заходите.

Тотчас же сквозь (штору) палатки просунулись две головы — флегматичного английского писателя и его маленькой дочки...

—Блинда!..

Поскольку в палатке не было места, Ал. Аскольдович, Блин­да и Арамис на четвереньках выползли к своим двум старым зна­комым. Ленивый Дог остался лежать на месте.

Долго ничего не говорил. Девочка гладила Блинду, а мужчи­ны понимающе смотрели друг на друга. Наконец англичанин про­изнес:

— Мы завтра уезжать. И зашли попрощаться с собака и вами...

—Жаль.

— Я хотел спросить, нельзя ли покупать ваш собака. Моя дочь ее полюбить.

В ответ Арамис протянул тот серебряный доллар и произнес:

— Возьмите... Он принес нам удачу. А насчет купить... Не надо. Мы бы ее вам просто подарили, но она, увы, на наша, это приблудная собака.

Англичанин все понял и загрустил. Загрустили также наши герои, как вдруг...

— Здорово, братки! — из темноты раздался хриплый голос и показался огонек сигареты.

— Здорово... — ответили изумленные двое, пытаясь разгля­деть, кто же это.

— Это я... я, Вася, — и тут показался в полном великолепии с бутылкой водки утренний «браток». — Эх, хотел еще утром ска­зать. Собака-то моя, смылась от меня, но я и не искал. Осточерте­ла. С ней бегать надо по утрам. Мне ее жена купила.

Тишина.

— Но вот что, берите ее себе. Вот на нее бумага.

Ц тут говорящий протянул какой-то листок, сложенный вчет­веро, и пачку денег.

__ А это баксы. Ее еще надо иногда на охоту вывозить.

— Как хорошо, — ответил Арамис, — денег не надо. Знаешь что Давай ее подарим вот им. Они очень хотят.

—А почему подарим? Дарю ее вам, а вы и продайте.

Тут заговорил английский писатель:

_ Да, мы хотим покупать.

—Так в чем же дело?

— Нам не хочется за нее брать деньги.

— Но она же вас кормит...

— Эх, как-нибудь проживем.

— Так, — задумался «браток» Вася и тотчас же мгновенно решил, — идет, только возьмите эти бабки, чтобы они кормили вас, и вот еще... Хочешь собаку? — спросил в упор у англосакса.

— Ее...

—Так бери, только забухай с нами.

— Со мной дочка...

— А мы ее отведем домой вместе с собакой.

— О, да...

И вот вечером в палатке была распита новыми знакомыми бутылка водка, да не одна... Ребята рассказали всю историю пере­воплощения Блинды. «Браток» Вася, что называется, протащился.

А английский писатель попросил разрешение написать об этом рассказ. Разрешение получил. Откуда мы и знаем эту удиви­тельную историю. Кроме того, «браток» нанял на свои кровные деньги переводчика с английского на русский и благо этому мы ее читаем. Затем отвели «Собаку Баскервилей» Дону Педро, о кото- рои он так мечтал, а заодно Алексей Аскольдович и Арамис оста­вили ему на хранение свои основные сбережения для очередной новой аферы, задуманной на следующий год. «Браток» Вася так­же захотел участвовать и вместе с Доном Педро радостно потирал руки в ожидании... Об этом будет дальше. А сейчас Алексей Ас­кольдович и Арамис собрали палатку, погрузили в машину и от- ыли во Францию, куда их бесплатно подбросил «браток» Вася.

гю

Там, где-то далеко-далеко, в объятиях или же в тисках ог­ромного и неизведанного Океана находилась земля, а точнее, ост­ров. Небольшой такой остров, даже совсем, совсем крохотный. А на острове жили люди. Люди жили под солнцем среди вечнозеле­ных деревьев , загорали, пели песни и ловили рыбу. И вот так случилось, что от берегов, куда-то подальше там умчалась (в пря­мом смысле умчалась) РЫБА. Зачем? Почему? Кто знает. Быть может, рыба стала попросту бояться людей? И людям стало нече­го есть, хотя вообще-то оставались в лагуне и на рифах рапаны, мидии, но как-то маловато оставалось. И люди целые и дни и це­лые ночи собирали их всё и собирали.

А среди тех людей были четыре брата, четыре морских вер­ных брата — Дапаз, Ревес, Котсов и Гю.

И вот один из них — Дапаз — стал почему-то каждый день забираться на самую высокую скалу и задумчиво, до тех пор пока само Солнце не уходило в пучину Океана, смотреть в сторону Запада.

— А что, если там, — и он кивнул в сторону, в которую он подолгу смотрел, есть еще одна земля?

Люди изумились, посмотрели на него, а затем друг на друга и, увидев друг у друга свое же выражение глаз, сразу все заговорили.

—Земля? Какая земля?! Мы одни и одна только наша земля в этом Океане. Что ты говоришь?

—Но, быть может, все-таки есть еще одна и к ней ушла наша рыба?

— Какой ты глупый, — ответили эти люди.

И вот одной ночью на большом катамаране Дапаз уплыл в

сторону Запада. Да земли он не доплыл, потому что в направле­нии Запада ее попросту не было.

Прошли дни, недели, а быть может, месяцы, и в лагуне не осталось больше рапанов, да и мидий было маловато. И люди на­чали собирать дивные и вкусные плоды, которые росли на высо­ких деревьях — пальмах.

Только один Ревес взобрался все на ту высокую скалу и смотрел со скорбью на ЛЮДЕЙ и с надеждой на Север.

— Быть может, на Севере есть та земля, которую Дапаз ис­кал на Западе?

- Да ты сошел с ума!

— Но как нам жить, если не найти землю?

— Работать, работать.

—Но мы и так работаем, а скоро и на пальмах не останется ничего. И что нам есть - друг друга?

Глаза людей засверкали пламенем, и зубы заскрежетали, когда они смотрели на Ревеса. Ведь, по-моему, он был недалек от истины.

—Иди... иди работай, а не сиди на своей скале, когда все, все берут и работают.

Прошло несколько дней и всего две ночи, и Ревес уплыл на Север. Но волны перевернули его катамаран, и Океан забрал к себе Ревеса.

А люди проклинали этого горе-чудака за то, что отправляясь в дальний путь, он взял с собой слишком много чудесных плодов, которые росли когда-то на высоких пальмах.

Два брата — Котсов и Гю — очень хорошо понимали друг друга, молча смотрели, плакали, то ли от боли, то ли от проклятия людей, этих людей. В общем, как и должно было быть, Котсов отправился на Восток, взяв с собой только один самый маленький и самый горький корень. Было что брать из плодов и кореньев, но он попросту постеснялся.

На девятый день он увидел перед собой землю, но так и не доплыл до нее. Он был очень слаб, очень, очень... от голода.

Люди в бешенстве попробивали все днища на своих катама­ранах, чтобы никто никуда больше не уплывал, а все... все, все, все

собирали горькие и сладкие коренья, которые только и остались на острове.

Но у Гю в одной известной ему морской пещере уже была спрятана лодка. Он спрятал ее давно-давно, когда еще Дапаз толь- отправлялся на Запад. И он уплыл, уплыл на Юг и тотчас же «открыл» землю. Она была там совсем рядом, ну совсем, просто совсем. На той земле жила одна Чудодева, чем-то похожая на змею, но на добрую змею. Она пыталась приворожить Гю и не отпустить его назад, но... Опять это «но», он уплыл.

Тем временем на острове не осталось уже и кореньев. Стали пропадать куда-то старики и даже дети, и вот... Все увидели лодку, лодку Гю, лодку, полную плодов и рыбы. Все закричали от радос­ти с такой силой, с такой... с которой они когда-то проклинали его братьев. Подняли руки на Гю, а он... Он тотчас же умер, от разры­ва сердца.

Что интересно: песни и легенды ТЕХ ЛЮДЕЙ по-прежнему воспевают Гю, который привез им жизнь с Юга и проклинают Дапаза, Ревеса, Котсова за то, что они искали ее соответственно на Западе, Севере и Востоке.

Но это не всё. У той Чудодевы, на чей остров перебрались ТЕ ЛЮДИ, родились сразу четыре сына, и она их назвала Запад, Север, Восток и Юг.

«Где же они?» — спросите вы. Они среди вас.