Текст получен из библиотеки 2Lib.Ru 11 страница

под окном такая интересная беседа, да еще при этом такая замечательная

ночь. Просто не утерпел и решил присоединиться к вам. О чем это здесь

шла речь?

Миссис Хэшебай. О, здесь происходят удивительные вещи, солдат свободы.

Гектор. Вот, например, Менген, в качестве практика и дельца, пытался

раздеться здесь при всех. И потерпел позорное поражение. Тогда как вы,

в качестве идеалиста, блестяще преуспели в том же самом.

Мадзини. Надеюсь, вы не в претензии, что я в таком виде, Миссис Хэшебай?

(Садится на складной стул.)

Миссис Хэшебай. Напротив. Я бы предпочла вас всегда в таком виде.

Леди Этеруорд. Брак вашей дочери, мистер Дэн, расстроился. У мистера

Менгена, которого мы все считали капиталистом, оказывается, ровно

ничего нет.

Мадзини. Ну, я-то, разумеется, знал это, леди Этеруорд. Но если люди верят в

него и дают ему деньги, тогда как в меня они не верят и денег мне не

дают, то как я могу настаивать, чтобы бедняжка Элли рассчитывала на

меня?

Менген. Пожалуйста, только не воображайте, будто у меня ничего нет. Я...

Гектор. Ах, ради бога, без объяснений! Мы поняли. У вас есть тысячи фунтов в

долгосрочных векселях, пятьдесят тысяч паев, которым цена десять пенсов

за дюжину, и полдюжины таблеток цианистого калия, чтобы покончить с

собой в ту минуту, когда вас прижмут к стенке. Вот и все ваши миллионы.

Мадзини. Нет, нет, нет! Он вполне честный человек. Все предприятия, с

которыми он имеет дело, совершенно подлинные и вполне законные

предприятия.

Гектор (с отвращением}. Гм. Даже и плут-то не крупный.

Менген. Это вы так думаете. Но для кой-кого из честных людей оказался даже

слишком крупным.

Леди Этеруорд. Вам никак не угодишь, мистер Менген. Вы решили быть сразу и

не богатым и не бедным, и не честным и не бесчестным.

Менген. А вы опять за свое. С тех пор как я вступил в этот дурацкий дом, из

меня все время шута делают. А я ведь такой же человек, как в Сити, так

и здесь.

Элли (мелодично). Да, это дурацкий дом... Это нелепо счастливый дом, это

душераздирающий дом, дом без всяких основ. Я буду называть его домом,

где разбиваются сердца.

Миссис Хэшебай. Перестаньте, Элли. А то я завою как зверь.

Менген начинает понемногу всхлипывать.

Ну вот, вы уже довели Альфреда.

Элли. Мне он больше нравится, когда он воет.

Капитан Шотовер. Молчать!

Менген затихает.

Пусть сердца разбиваются в безмолвии.

Гектор. А вы согласны с этим именем для вашего дома?

Капитан Шотовер. Это не дом мой, это моя берлога.

Гектор. Мы слишком зажились здесь. Мы не живем в этом доме, мы в нем просто

на ролях привидений.

Леди Этеруорд (с надрывом). Это просто ужасно представить себе, что вы здесь

сидели все эти годы, когда я весь свет успела объехать. Мне удалось

бежать отсюда еще в юности. А теперь этот дом потянул меня обратно. Он

хочет разбить и мое сердце. Но это у него не выйдет. Я простилась с ним

и с вами. Глупо было возвращаться. Но я как-то расчувствовалась -

вспомнила папу, Гесиону и старые места... Мне казалось, будто они зовут

меня.

Мадзини. Но ведь это совершенно естественное, хорошее человеческое чувство,

леди Этеруорд.

Леди Этеруорд. Вот и я так думала, мистер Дэн. Но теперь я вижу, что это

были просто последствия гриппа. И я убедилась, что меня здесь не помнят

и не хотят.

Капитан Шотовер. Ты уехала, потому что ты не нуждалась в нас. Разве это не

разбило сердце твоего отца? Ты вырвала себя отсюда с корнем. А земля

залечила раны, дала свежие всходы и забыла тебя. Какое ты имела право

возвращаться и бередить старые раны?

Миссис Хэшебай. Ты сначала показалась мне совершенно чужой, Эдди. Но сейчас

мне кажется, что ты никогда и не уезжала.

Леди Этеруорд. Спасибо тебе, Гесиона; но мой грипп теперь совершенно прошел.

И пусть этот дом будет домом разбитых сердец - для вас, мисс Дэн, и для

этого господина из Сити, который так плохо владеет собой; а для меня

это просто бестолковая и неряшливая вилла, даже без конюшни.

Гектор. Где обитает...

Элли. Старый, выживший из ума капитан и юная певица, которая преклоняется

перед ним.

Миссис Хэшебай. И беспутная матрона, старающаяся скрыть второй подбородок и

расплывающиеся телеса и тщетно пытающаяся пленить прирожденного солдата

свободы.

Мадзини. Ну что вы, миссис Хэшебай!..

Менген. И еще член правительства его величества короля, награжденный здесь

званием болвана. Не забудьте о нем, леди Этеруорд.

Леди Этеруорд. И весьма очаровательный джентльмен, основная профессия

которого - быть мужем моей сестры.

Гектор. Целая серия идиотов с разбитыми сердцами.

Мадзини. Ах нет! Я бы сказал, если вы разрешите,- весьма и весьма удачные

образцы всего, что только есть лучшего в нашей английской культуре. Вы

обаятельные люди, очень передовые, без всяких предрассудков, открытые,

человечные, не считающиеся ни с какими условностями, демократы,

свободомыслящие - словом, у вас все качества, которыми дорожит мыслящий

человек.

Миссис Хэшебай. Вы слишком превозносите нас, Мадзини.

Мадзини. Нет, я не льщу, серьезно. Где бы я мог чувствовать себя так

непринужденно в пижаме? Я иногда вижу во сне, что я нахожусь в очень

изысканном обществе и вдруг обнаруживаю, что на мне нет ничего, кроме

пижамы. А иногда и пижамы нет. И я всякий раз чувствую, что я просто

сгораю от стыда. А здесь я ничего этого не испытываю; мне кажется, что

так и надо.

Леди Этеруорд. Совершенно безошибочный признак того, что вы не находитесь в

действительно изысканном обществе, мистер Дэн. Если бы вы были у меня в

доме, вы бы чувствовали себя очень неловко.

Мадзини. Я приложу все старания, чтобы держаться подальше от вашего дома,

леди Этеруорд.

Леди Этеруорд. Вот и неправильно, мистер Дэн. Я позаботилась бы о том. чтобы

вы чувствовали себя вполне удобно. И вам не пришлось бы ломать себе

голову над тем, в каком халате вам надо появиться за обедом: в

пурпурно-золотом или малиново-изумрудном. Делая такие нелепые вещи, вы

усложняете жизнь, вместо того чтобы упрощать ее.

Элли. В вашем доме сердца не разбиваются, не правда ли, леди Этеруорд?

Гектор. Нет, она сама разбивает сердца в этом своем удобном доме. И тот

несчастный там наверху со своей флейтой воет так же, когда она

выворачивает ему сердце наизнанку, как воет Менген, когда моя жена

проделывает то же с ним.

Леди Этеруорд. Это потому, что Рэнделу больше нечего делать, как позволять

разбивать себе сердце. Это для него такое же занятие, как мытье головы.

Поищите кого-нибудь, кто разбил бы сердце Гастингсу!

Капитан Шотовер. Чурбан в конце концов оказывается в выигрыше.

Леди Этеруорд. Я с величайшим удовольствием вернусь к моему чурбану, когда

мне до смерти надоест эта ваша компания умников.

Менген (обиженно). Я и не думал выдавать себя за умника.

Леди Этеруорд. Ах, я и забыла о вас, мистер Менген.

Менген. Ну, я что-то этого не вижу.

Леди Этеруорд. Вы, может быть, не очень умны, мистер Менген, но вы человек

преуспевающий.

Менген. Но я совсем не хочу, чтобы на меня смотрели только как на

преуспевающего человека. У меня тоже есть воображение, как и у всякого

другого. Вот, например, сейчас у меня предчувствие...

Миссис Хэшебай. Нет, вы просто невозможны, Альфред. Целый вечер я за вами

ухаживаю, а вы ни о чем другом не думаете, кроме вашего нелепого

предчувствия. Вы мне прямо надоели с этим. Идемте. Вы мне будете читать

стихи при свете звезд. (Тащит его в глубь сада в темноту.)

Менген (плаксиво, из темноты). Вам хорошо потешаться надо мной. Но если бы

вы только знали...

Гектор (досадливо). Чем все это кончится?

Мадзини. Ничем не кончится, мистер Хэшебай. Жизнь - она ведь не кончается.

Она идет себе и идет.

Элли. О, вечно так не может идти. Я всегда чего-то жду. Я не знаю, что это

такое, только жизнь должна ведь прийти к какой-то цели.

Леди Этеруорд. Для молодой женщины вашего возраста - это ребенок.

Гектор. Да, черт побери, но у меня тоже такое чувство. А я не могу родить

ребенка.

Леди Этеруорд. Передав ваши полномочия, Гектор.

Гектор. Да, есть у меня дети. Все это для меня уже позади. А все-таки я

чувствую, что так это не может продолжаться. Вот мы сидим здесь,

болтаем и предоставляем все на свете Менгенам, случаю и сатане.

Подумайте только на минуту о тех разрушительных силах, которые имеются

у Менгена и у его восхищающейся друг другом шайки. Ведь это истинное

сумасшествие! Все равно как дать в руки невоспитанному ребенку в

качестве игрушки заряженную торпеду, пусть поиграет в землетрясение.

Мадзини. Да, это верно. Я часто об этом думал, когда был молод.

Гектор. Думать! Что толку об этом думать?! Почему вы ничего не сделали?

Мадзини. Да нет, я делал. Я был в разных кружках, обществах, произносил

речи, статьи писал. То есть все, что было в моих силах. Но знаете ли,

хоть люди в этих кружках и были уверены, что они знают больше, чем

Менген, многие из них и не подумали бы сунуться туда, если бы они знали

столько, сколько он знает. Видите ли, им никогда не приходилось иметь

дело с деньгами или держать в повиновении людей. Каждый год я ждал

революции или какого-нибудь ужасного взрыва: казалось просто

немыслимым, что мы можем вечно вот так путаться и топтаться на месте.

Но ничего не случилось. За исключением, конечно, обычных для нас

явлений - нищеты, преступлений, пьянства, к чему все уж привыкли. И ни

когда ничего не случается. Просто удивительно, если принять во внимание

все обстоятельства, до чего мы мирно и гладко существуем...

Леди Этеруорд. Может быть, кто-нибудь поумнее вас с мистером Менгеном все

время заботился об этом?

Мадзини. Возможно. Хотя меня воспитали в неверии, у меня часто бывает такое

чувство, что в общем можно довольно много сказать в пользу теории о

всемогущем провидении.

Леди Этеруорд. Провидение! Я имела в виду Гастингса.

Мадзини. Ах, простите, я вас не понял, леди Этеруорд.

Капитан Шотовер. Всякий пьяный шкипер верит в провидение. Но один из

способов провидения обращаться с пьяными шкиперами - швырять их о

скалы.

Мадзини. Конечно, на море так оно и есть. Но в политике, уверяю вас, они

просто садятся в лужу. Ничего не случается.

Капитан Шотовер. На море с морем ничего не случается. И с небом ничего не

случается. Солнце восходит с востока и садится на западе. Месяц из

серпа превращается в дуговую лампу и появляется все позже и позже, пока

не утонет в солнечном свете, как все остальное тонет во мраке. После

тайфуна летучие рыбы на солнце сверкают, точно птицы. Удивительно -

принимая во внимание все обстоятельства, - как они существуют. Ничего

не случается, кроме пустяков, о которых и говорить-то не стоит.

Элли. И что же это такое, о капитан, мой капитан?

Капитан Шотовер (мрачно). Ничего. Кроме того, что корабль пьяного шкипера

разбивается о скалы, гнилые доски разлетаются в щепы, ржавые болты

разъезжаются и команда идет ко всем чертям, как крысы в капкане.

Элли. Мораль: не надо пить рома.

Капитан Шотовер (запальчиво). Это ложь, дитя. Пусть человек за день выпьет

хоть десять бочек рома, он не пьяный шкипер, пока он ведет свой

корабль. Пока он не сбивается с пути, стоит на мостике, держит руль -

он не пьяница. А вот человек, который лежит у себя на койке,

доверившись провидению,- вот этого я называю пьяным шкипером, хоть он,

может быть, ничего не пил, кроме воды из реки Иорданской.

Элли. Замечательно! А все-таки вы за целый час не выпили ли капли. Вот

видите, ром вам вовсе и не нужен. Ваша душа жива.

Капитан Шотовер. Это эхо. Только эхо. Последний выстрел прогремел много лет

тому назад.

Гектор. А этот корабль, на котором мы все плывем? Эта темница душ, которую

мы зовем Англией?

Капитан Шотовер. Капитан ее валяется у себя на койке и сосет прямо из

бутылки сточную воду. А команда дуется в кубрике в карты. Налетят,

разобьются и потонут. Вы что думаете, законы господни отменены в пользу

Англии только потому, что мы здесь родились?

Гектор. Да не хочу я тонуть, как крыса в трюме. Я хочу жить. Но что я должен

делать?

Капитан Шотовер. Что делать? Чего проще - изучить, в чем заключаются ваши

обязанности настоящего англичанина.

Гектор. А разрешите узнать, в чем заключаются мои обязанности англичанина?

Капитан Шотовер. Навигация. Изучите ее и живите. Или пренебрегите ею и

будьте прокляты во веки веков.

Элли. Тихонько, тихонько. Вы утомляетесь. Вам вредно.

Мадзини. Когда-то я об этом думал, капитан. Но, уверяю вас, все равно ничего

не случится.

Слышится отдаленный глухой взрыв.

Гектор (вскакивая). Что это такое?

Капитан Шотовер. Что-то случилось. (Свистит в свисток.) Впереди опасность!

Берегись! Свет гаснет.

Гектор (в бешенстве). Кто погасил свет? Кто смел погасить свет?

Няня выбегает из дома на середину эспланады.

Няня. Я, сэр. Из полиции позвонили и сказали, что мы будем отвечать, если не

погасим свет.

Гектор. Его сейчас будет видно на сотни миль. (Бросается в дом.)

Няня. Говорят, от дома приходского священника не осталось ничего, кроме

груды кирпичей. Если мы его не приютим на ночь, ему негде будет голову

приклонить.

Капитан Шотовер. Церковь швырнуло на скалы, ее разнесет в щепы. Я говорил

ему, что так оно и случится, если она не будет держать курс в открытое

море господне.

Няня. А вам всем ведено идти в подвал.

Капитан Шотовер. Ступай туда сама. Ты и вся команда. И прикройте люки.

Няня. Чтобы я стала прятаться рядом с этим трусом, за которого я когда-то

вышла замуж?! Да я лучше на крышу полезу.

Свет снова вспыхивает.

Вон мистер Хэшебай опять зажег.

Вор (бежит бегом, взывая к няне Гинес). Да где же эта песочная яма? Мне

мальчишка на кухне сказал, что там погреб есть. А от подвалов толку

мало. Где песочная яма, где она, капитан?

Няня. Иди вон туда, все прямо, мимо флагштока. Так прямо и уткнешься туда -

даст бог, сломаешь там свою проклятую шею. (Презрительно толкает его в

сторону, а сама идет к гамаку и становится у его изголовья, как

когда-то она стояла у колыбели Ариадны.)

Доносится второй, еще более громкий взрыв. Вор

останавливается и стоит, дрожа всем телом.

Элли (вставая). Это уже ближе.

Капитан Шотовер. Следующий попадет к нам. (Встает.) Встать всем перед

судилищем.

Вор. О господи боже мой! (В панике бежит мимо флагштока и исчезает в

темноте.)

Миссис Хэшебай (задыхаясь, появляется из темноты). Кто это тут пробежал?

(Подходит к Элли.) Вы слышали взрывы? А этот звук в небе? Чудесно!

Точно настоящий оркестр! Бетховен.

Элли. Вот правда, Гесиона, это Бетховен.

В неистовом восторге бросаются друг к другу в объятия.

Свет становится ярче.

Мадзини (в беспокойстве). Свет что-то уж очень яркий.

Няня (смотрит на дом). Это мистер Хэшебай зажигает свет во всем доме и

срывает шторы.

Рэндел (выбегает в пижаме, растерянно размахивая флейтой). Ариадна, душа

моя, радость моя! Идемте в подвал! Умоляю вас!

Леди Этеруорд (совершенно невозмутимо лежа в гамаке). Жена резидента - в

подвале, с прислугой! Ну, Рэндел!

Рэндел. А что ж мне делать, если вас убьют?

Леди Этеруорд. Вас, вероятно, тоже убьют, Рэндел. А ну-ка покажите, что вы

не трусите, и поиграйте нам на флейте. Пожалуйста, сыграйте нам

"Пылайте, огни очагов".

Няня (мрачно). Уж насчет того, чтобы пылало, они позаботятся, вон эти...

эти...

Рэндел (пытается играть) У меня губы трясутся. Не могу ни звука сыграть.

Мадзини. Надеюсь, бедняга Менген цел и невредим?

Миссис Хэшебай. Он спрятался в песочной яме.

Капитан Шотовер. Мой динамит привлек его туда. Десница божья.

Гектор (выходит из дома и большими шагами идет на прежнее место). Мало

света. Нам бы надо до небес пылать

Элли (вся дрожа от возбуждения). Зажгите дом, Марк.

Миссис Хэшебай. Мой дом? Ни за что!

Гектор. Я, уж думал об этом. Да не поспеть теперь.

Капитан Шотовер. Час суда настал. Мужество не спасет вас. Но оно покажет,

что души ваши еще живы.

Миссис Хэшебай. Ш-шшш... Слушайте. Слышите, вот сейчас? Как это великолепно!

Все поворачиваются спиной к дому и прислушиваются глядя

вверх.

Гектор (внушительно). Мисс Дэн, вам совершенно не годится оставаться здесь.

Мы все из этого дома - мошки, летящие на огонь. А вам бы лучше в подвал

пойти.

Элли (презрительно). Не думаю.

Мадзини. Элли, дорогая... Пойти в подвал, в этом же нет ничего

унизительного. Всякий офицер скомандовал бы своим солдатам: марш в

укрытия! Мистер Хэшебай ведет себя здесь как любитель. Менген и вор

поступили совершенно разумно. Вот они-то и уцелеют.

Элли. Пусть уцелеют. Я буду вести себя как любитель. А вот ты зачем

подвергаешь себя опасности?

Мадзини. Подумать только, какой опасности подвергают себя эти бедняги - там,

наверху.

Няня. О них еще думать! Убийцы проклятые! Скажете тоже.

Страшный взрыв сотрясает землю. Они откидываются на

своих сиденьях, кое-кто хватается за ближайшую опору.

Слышно, как из окон со звоном вылетают разбитые стекла.

Мадзини. Никто не ранен?

Гектор. Куда попало?

Няня (со злорадством). Прямо в песочную яму. Своими глазами видела. Так ему

и надо. Сама видела. (Со злобным смехом бежит к песочной яме.)

Гектор. Одним мужем стало меньше на свете.

Капитан Шотовер. Тридцать фунтов первоклассного динамита - и попусту!

Мадзини. Ах, бедный Менген!

Гектор. Да что вы, бессмертный, что ли, что жалеете его? Теперь наша

очередь.

Все молча, в страшном напряжении, ждут. Гесиона и Элли

крепко держат, друг друга за руки. Доносится отдаленный

взрыв.

Миссис Хэшебай (выпуская руку Элли). Ах, они пролетели мимо!

Леди Этеруорд. Опасность миновала. Рэндел, идите спать.

Капитан Шотовер. Все по местам. Корабль невредим. (Садится и тут же

засыпает.)

Элли (в отчаянии). Невредим!

Гектор (с омерзением). Да. Невредим. И до чего же опять стало невыносимо

скучно. (Садится.)

Мадзини (садясь). Как я, оказывается, ошибся, - ведь вот мы все уцелели, а

Менген и вор...

Гектор. Два вора...

Леди Этеруорд. ...два деловых человека.

Мадзини. ...оба погибли. А бедному священнику придется, по-видимому, строить

себе новый дом.

Миссис Хэшебай. Но какое замечательное ощущение! Я думаю, может быть, они

завтра опять прилетят.

Элли (сияя в предвкушении этого). Ах, я тоже думаю!

Рэнделу удается наконец изобразить на флейте "Пылайте,

огни очагов".

КОММЕНТАРИИ

Послесловие к пьесе - А.С. Ромм

Примечания к пьесе - А.Н. Николюкин

Примечания к предисловию - С.Л. Сухарев

ДОМ, ГДЕ РАЗБИВАЮТСЯ СЕРДЦА

"Дом, где разбиваются сердца" - одна из лучших, наиболее поэтичных пьес

Шоу. Он начал ее писать еще до начала войны, в 1913 г., наметив стержневой

мотив - духовное разложение паразитических классов буржуазного общества.

Завершив пьесу в 1917 г., драматург обнародовал ее только в 1919 г., обобщив

результат своих многолетних размышлений о судьбах буржуазной

собственнической цивилизации.

Премьера пьесы состоялась в американском театре "Гилд" 10 ноября 1920

г. В Лондоне пьеса была поставлена Д. В. Фейгеном 18 октября 1921 г. в

театре "Корт" и не возобновлялась до 25 апреля 1932 г., когда она появилась

на сцене Театра ее величества. Пьеса, по свидетельству С. Б. Пэрдома, была

"воспринята зрителями с глубоким уважением и в дальнейшем всегда производила

сильное впечатление на публику". [Purdom С. В. Harley Granville Barker.

London, 1956, p. 265.] Рецензируя первую постановку драмы, "Тайме" отметила,

что из всех пьес Шоу она более всего насыщена эмоциями, более всего

пронизана "теми чувствами, которые испытывает обыкновенный, чувствующий

человек".

В Советском Союзе пьеса шла на сцене Московского театра сатиры в 1962

г. В том же году ее поставил Латвийский художественный театр (Рига).

В творческой биографии Шоу пьеса занимает особое место. Ею открывается

период деятельности драматурга, который обычно называют второй эпохой его

творчества. Наступление этой эпохи было результатом великих мировых

потрясений. Война 1914 г. и революционные события в России произвели

переворот в сознании драматурга, они воочию продемонстрировали

несостоятельность его надежд на исправление и оздоровление буржуазного мира

и на возможность пробуждения его представителей. Отказываясь от своих

реформаторских фабианских иллюзий. Шоу в предисловии к новой пьесе развивает

мысль о неисправимой испорченности мира и человека. Это печальное состояние

человечества драматург рассматривает как результат мировой войны. "Подвергая

такому напряжению человеческую природу, - пишет он в том же предисловии, -

война губит лучшую ее часть, а худшую награждает дьявольской силой".

Согласно утверждению драматурга, события 1914 г. помогли ему встать на точку

зрения Шекспира, "сравнивавшего человека со злой обезьяной, и Свифта,

изобразившего его в виде йеху, укором которому служат высокие добродетели

лошади". В соответствии с таким углом зрения его новые пьесы, начиная с

"Дома, где разбиваются сердца", стали пьесами не только об изжившей себя,

обреченной буржуазной цивилизации, но и об обреченных, внутренне исчерпанных

людях. Тема "суда истории", получившая значение центрального мотива в драмах

"второй эпохи", впервые сформулирована здесь со всей полнотой. Все это

повлекло за собой значительные сдвиги в художественном методе драматурга.

Особую форму драматического выражения своей темы Шоу нашел с помощью

драм Чехова. Творчество великого русского писателя стало одним из важнейших

литературных факторов, толкнувших драматурга на путь известной трансформации

собственной художественной системы. В годы, предшествующие первой мировой

войне, чеховские драмы еще только начинали свою сценическую жизнь на

подмостках английских театров. В Англии они были известны лишь небольшому

кругу любителей "серьезной драмы" - жанра, который отнюдь не пользовался

популярностью у широкой зрительской аудитории. Предвоенные и военные годы в

истории английского театра были временем господства коммерческих театральных

предприятий, наводнивших сцену продукцией всякого рода литературных

посредственностей. Произведения больших драматургов, в первую очередь

Бернарда Шоу, не могли выдержать конкуренцию с сентиментальными мелодрамами.

Буржуазные зрители, заметно охладевшие к Шоу уже за несколько лет до

начала войны, прониклись к нему еще более острой неприязнью в связи с его

антимилитаристской позицией. Двери лондонских театров оказались закрытыми

для его антивоенных пьес, и премьера "Дома, где разбиваются сердца"

состоялась не в Англии, а в американском театре "Гилд". В обстановке травли

и недоброжелательства, сложившейся вокруг Шоу, Чехов стал для него своего

рода литературным знаменем, опорой в его борьбе с реакционерами от

литературы и политики. Подчеркивая связь своей пьесы с традицией чеховского

театра. Шоу назвал ее "фантазией в русском стиле на английские темы". "Под

влиянием Чехова, - пояснял он, - я написал пьесу на ту же тему и назвал ее

"Дом, где разбиваются сердца". Это не самая худшая из моих пьес, и, надеюсь,

она будет принята моими русскими друзьями как знак безусловного преклонения

перед одним из их величайших поэтов - драматургов". [Лит. газ., 1944, 15

июня.]

Русский драматург помог Шоу до конца раскрыть и сформулировать ту тему,

которая выросла из глубинных основ его собственного творчества, - тему

внутреннего кризиса буржуазного мира, полной исчерпанности его духовной и

практической жизни. Придя к этой теме в логике своего внутреннего развития,

английский драматург прочел драмы Чехова по - своему, сделав ударение на тех

их сторонах, которые в наибольшей степени отвечали его собственным идейным

настроениям. Если автор "Трех сестер" и "Дяди Вани" всей логикой образного

развития своих драм показывает, что виновны не столько их персонажи, сколько

"сложение обстоятельств, находящееся вне сферы воздействия данных людей",

[Скафтымов А. К вопросу о принципах построения пьес А. П. Чехова. - В кн.:

Статьи о русской литературе. Саратов, 1958, с. 331.] то Шоу обвиняет главным

образом "никчемных культурных бездельников, не занимающихся производительным

трудом". По мнению Шоу, Чехов уже полностью утратил надежду на то, что эти

очаровательные люди могут выкарабкаться, и именно поэтому-то, не

стесняясь, подчеркивал их очарование и даже льстил им. В соответствии с

такой трактовкой в прочтении Шоу драмы Чехова превратились в своего рода

трагикомедии исторического возмездия, постигшего русскую интеллигенцию за

совершенные ею преступления перед обществом и историей.

Его собственная пьеса давала этому мотиву чрезвычайно широкое

выражение. Ее основной темой, как поясняет драматург, должна была стать

трагедия "культурной праздной Европы перед войной". Преступление английской

интеллигенции, согласно утверждению Шоу, заключалось в том, что, замкнувшись

в своем тесном обособленном мирке, она предоставила всю область жизненной

практики в распоряжение беспринципных хищников и невежественных дельцов. В

результате произошел разрыв культуры и жизни. "Сила и культура оказались в

разных помещениях". Рядом с домом разбитых сердец расположилось другое

символическое здание - Зал для верховой езды, так называемый Манеж, и в

руках его зоологически грубых обитателей сосредоточилась полнота

государственной власти. "Варвары, - пишет Шоу, - не только буквально сидели

в седле, но сидели они и на министерской скамье в палате общин, и некому

было исправлять их невероятное невежество в области современной мысли и

политической науки".

Такое положение вещей, согласно убеждению Шоу, и подготовило военную

катастрофу, ответственность за которую драматург возлагает на оторвавшуюся

от жизни интеллигенцию. При ее содействии Англия стала страной, чей герб с

изображением святого Георгия, поражающего дракона, "следовало бы заменить

изображением солдата, пронзающего копьем Архимеда". В разгуле варварства и в

поругании культуры виновна "культурная, праздная Англия", и Шоу в своей

пьесе вершит суд над нею. Основная тема пьесы - это тема исторического

возмездия, постигшего буржуазную интеллигенцию. Но содержание драмы выходит

за пределы этого замысла.

В пьесе воплотилась трагедия буржуазной цивилизации, вступившей в

конфликт с логикой исторического развития. Широта этого конфликта определила

формы его художественного воплощения. Драматургическая схема чеховских пьес

в драме Шоу в соответствии с принципом парадокса оказалась перевернутой.

Если у Чехова второе, символически - философское измерение пьесы образует ее

подтекст, то у Шоу оно приобретает драматически зримый облик и не только

существует на равных правах с реалистическим планом драмы, но и обнаруживает

стремление к полновластному овладению сценой.

С этим связана подчеркнутая двойственность образной структуры пьесы.