Батуринские леса. Январь 1943 года. На переднем крае дежурили двое солдат

На переднем крае дежурили двое солдат. Самохин выставлял их на ночь для охраны землянок в овраге. По обе стороны дороги в окопах на обратных скатах сидели пулеметчики. Они дежурили у пулеметов и посматривали за передним краем. А эти двое ходили вдоль оврага и охраняли овраг. На посту они были двое. Один молодой, другой старый. Они были из одной деревни, земляки, так сказать. А вообще на фронте земляки с одной деревни встречались довольно редко. Двум солдатам из одной деревни попасть вместе в одну часть было невозможно. Их на сборных пунктах сразу распределяли в разные места. Попадись тут близкие родственники или земляки их тут же направят в разные маршевые роты. И уйдут они на войну по разным дорогам и по разным маршрутам. На этот счет у кого-то и где-то были свои особые и высшие соображения.

А как эти двое из одной деревни попали в роту к Самохину никто толком не знал. Нам было как-то не до того, земляки они или родные. В роте были и другие солдаты. Служили в роте и эти двое Для нас что родственник, что земляк, что еврей, что татарин! Для нас один черт! Все воюют и лежат в мерзлой земле. Всем плескает старшина черпак солдатского хлебова. Вот только справедливости ради солдат евреев с винтовкой в руках на передовой мы не видели. Они все больше в тылу, за нашими спинами прятались. Один портной, другой санитар. Еся — парикмахер, Изя — бухгалтер, а Мойша — счетовод, у Абрама гастрит, ему нельзя тяжелую винтовку таскать. Нам как-то было все равно, что на пост этих двоих ставили вместе. Спят они в одной дыре, мороженый хлеб рубят одной лопатой, хлебово получают в один котелок. В овраге тишина. Солдаты залезли в свои берлоги. Только эти двое, вобрав головы в плечи, ходят вдоль оврага туда и сада. Молодой солдат — небольшого роста. А старик высокий и худой. Под шинелью у него стеганные ватник и брюки, а костлявое тело угадывается везде. Лицо его маленькое и сморщенное, покрытое складками и морщинами, выражает спокойствие и смирение. Он зевает раскрыв свою небритую челюсть и при этом запрокидывает голову назад. Он с трудом поспевает за молодым, гнется от ветра, глухо покашливает и под завывание ветра слабо стонет. Молодой топал ногами. На него наваливался сон от дурацкого туда и сюда хождения, от невыносимой пустоты в желудке, от ветра и холода, от озноба |в спине| во рту.

Он не представлял себе, что сейчас, ночь или день? Ротный поставил их на пост охранять овраг и велел ходить до рассвета. И добавил при этом:

— Если выду из землянки и увижу, что вы присели и спите — пеняйте на себя! Сразу выписываю извещения, что вы погибли в боях за Родину!

Что он имел в виду при этом? Приходилось ходить. И они ходили Снег летел и пылил в глаза. Идешь по оврагу и задыхаешься от напора. Не знаешь куда головой повернуть. Дых запирает. Дышать становиться нечем. Но главное не ветер. Главное то, что в животе свербит. Ноет и сосет, что в глазах потемнело.

Старик тот шатается и тащиться за молодым, боится отстать и отдать богу душу. Молодой, лениво двигая ноги, идет впереди. До рассвета еще далеко. Им ходить и ходить! На молодого снова на ходу наваливается сон. Сон давит и гнет. Терпеть больше нет мочи. А тут в животе страшная ныть закрутила. Орать в голос хочется. Упал бы замертво и все муки долой! Вот так всю жизнь и ходишь впроголодь. Хоть бы раз до сыта поесть! Сытым и умереть не обидно! А тут велят до рассвета по оврагу ходить, снег ногами месить.

А что тут смотреть? Кругом все замело — ничего не видно. Ни ротной землянки, ни солдатских нор, снег по колено. На глаза опять навалился тяжелый сон. Взял бы и упал, закрыл глаза и ни о чем не думал. А перед глазами опять ротный кричит, показывает кулак, извещение послать грозиться. А что он не знает, что солдаты не получали сегодня жратву. Умереть не страшно. Не в этом суть дела. Дело в другом. Старшина в роту вовремя не явился. Все голодными с вечера завалились спать. Умереть не сложно. Возьми да умри. И голодным будешь лежать поверх сугроба. Нет уж! До раздачи пищи нужно дожить! А что будет потом? Там уж видно будет! Двое солдат идут вдоль оврага. Вот они дошли до конца, сделали поворот, приподняли веки, прицелились вдоль тропы и снова зашагали в обратную сторону. Надо уметь спать на ходу. Было светло. Про смену в роте забыли. Командир роты Самохин спал в землянке. На смену без него никто не пойдет, головы не поднимет, тут хоть стреляй над ухом. В который раз они доплелись до дороги. Молодой остановился, а старик, не открывая глаз, повернулся на месте, зашамкал губами и потащился назад. Снежная пыль мелькала и кружилась в воздухе. Она то низко летела над землей, то встав на дыбы, стремительно бросалась вверх. В десяти метрах ничего не было видно.

Молодой солдат взглянул на дорогу, вздрогнул и остановился. Перед ним в десяти шагах стояла упряжка с санями, укрытая брезентом. Старик продолжал шаркать ногами, удаляясь в другую сторону оврага. Сани, укрытые сверху брезентом, показались молодому какой-то странной формы. Но он решил что это у него искажение со сна. Он только что спал на ходу. Еще один взгляд на брезент и на сани и у него помутилось в глазах. Он глотнул слюну и у него перехватило дыхание. У него под носом стояли сани с продуктами, а старшины поблизости не было. Он видел ясно задок саней, за санями оглобли, а там дальше сквозь летевшую снежную крупу занесенные снегом крупы лошадей. Они стояли по колено в снегу и переступали с ноги на ногу. Они тоже топтались на месте. Он не обратил внимание на их хвосты. Какие там хвосты. У саней ни души, а под брезентом буханки черного хлеба.

Молодой огляделся. Кругом во всю ширь разливался рассвет. Солдат на передовой обычно кормили ночью. А теперь было утро и кругом никого. Молодой смотрел на задок саней. Ноги сами поднесли его вплотную к брезенту. Старшина по дороге видно что-то потерял и вернулся обратно, чтобы подобрать упавшее. Спина старшины только что мелькнула и перевалила через сугроб. Теперь не зевай! Нужно откинуть брезент и сунуть руку во внутрь. Быстро оглянувшись, он сунул руку и нащупал мешок. Развязав его, он выхватил буханку и сунул ее под мышку. Буханка была удивительно мягкая, но уже холодная. Хотел уже взять вторую, а тут за спиной услышал шаги. В первый момент обомлел от испуга. Метнул быстрый взгляд за спину и увидел напарника. Старикашка шел по оврагу на него с закрытыми глазами.

— Фу ты черт! — перевел он дух. — Идет и ничего не видит, старая тетеря! Молодой ткнул старика буханкой в грудь. Тот открыл глаза. Обхватил ее обеими руками, повернулся вокруг и заторопился к своей норе. Молодой еще раз окинул взглядом овраг и дорогу, на которой должен был появиться старшина, выхватил из под брезента еще две буханки. Одну сунул за пазуху, а другую бросил в сугроб и припорошил снегом ногой. Не отрывал глаз от дороги, он попятился задом к землянке и встал около ее прохода.

У наших солдат винтовки на постах обычно болтались на ремне за спиной. Так что руки солдата всегда были свободны и готовы для дела.

От ветра и холода у солдат с носа текло. Нос вытирали рукавом, шмыгая под носом. На рукавах постепенно нарастала ледышка. На руках были варежки, но запястья холодило. Солдаты ходили спустя рукава, во внутрь втягивая руки. Руки солдата появлялись на свет, когда нужно было что-то взять, завернуть папироску или получить свою пайку продуктов.

Молодой и старый стояли в проходе ротной землянки, отламывали куски и засовывали себе в рот. Они торопились и чавкали.

А те кто лежали на нарах и спали вряд ли бы проснулись, если бы даже у входа разорвался немецкий снаряд. Их разбудило жевание и шамканье молодого и старого. Сначала один, потом другой, спавшие на нарах солдаты стали выбираться наружу.

— А што? Хлеб дают?

— Держи в обе руки шире! Сейчас старшина придет, отвалит тебе!

— А вы пошто жуете?

— Мы особо! Не видишь што ль, постовые!

— А повозка чья?

— А то чья же!

— А где сам?

— Отошел назад. Потерял что-то!

Голодный солдат на счет чего — чего, а на счет пожрать, сообразит в одно мгновение. Не успел часовой рот раскрыть, чтобы крикнуть, что идет старшина, а один из стоявших в проходе уже подбежал к брезенту и выхватил от туда две буханки хлеба. Одну он кинул напарнику, а другую сунул за пазуху и скрылся в проходе. И как только эти двое зашамкали под носом у спящих на нарах, у тех сон как рукой сняло. Несколько человек выбежало наружу, но они не успели и сделать пары шагов, как на дороге показалась фигура старшины, идущего назад.

— Ну куда лезешь! Давай осади назад! Не видишь старшина идет! — закричал молодой для острастки. Тот, кого они так боялись, подошел к лошадям, похлопал их по холке. И когда стал их обходить со стороны саней, чтобы взяться за вожжи, часовой и солдаты, стоявшие у входа, увидели, что перед ними никакой ни старшина, а настоящий немец. Винтовка у немца была за спиной. Он подошел к задку саней и поправил откинутый брезент. Собрался было идти вперед, но оглянулся назад. Перед ним в проходе землянки стояли русские солдаты. Вдоль оврага со всех сторон уже бежали люди. Брезент был сдернут. Его сбросили в снег. Его топтали ногами. Хлеб и продукты, лежавшие в мешках, летели по воздуху в руки солдатам.

Кто что успел — то и хватал! Немец видя такой неистовый налет, попятился назад, встал за лошадей и смотрел от туда оторопело на погром своей повозки и продуктов. На него никто не обращал внимания.

Когда продукты кончились и хлеб исчез в солдатских мешках и в санях было пусто, нашлись среди солдат и ротозеи, которым ничего не досталось. А по солдатским законам, устоявшимся на фронте, трофеи, как вроде получка, ее никто ни с кем не делит. Что заработал, то и мое! Ее никто не раскладывал поровну на кучки. Кому сколько досталось трофей, тот столько и съел. Хочу дам взаймы, обменяю на что, а то просто и пошлю подальше!

Командир роты конечно последним узнал о хлебе, о продуктах и о повозке. Повозка была уже пуста, когда он поднялся с нар и вышел наружу. В разгар дела солдаты его не стали будить. Кто знает, как бы он среагировал на это? Мог наложить лапу и отправить продукты вместе с повозкой начальству в тыл. Он и ни такое мог сделать по молодости и по глупости. Солдаты такого допустить не могли.

Когда ротный вышел в овраг, к нему подвели пленного немца. Немец стоял с поднятыми руками. Винтовка у него висела за спиной на ремне. Никто не догадался даже снять ее и разоружить пленного немца. Командир роты был поражен.

— Откуда немец? — спросил он солдат.

Солдаты, со знанием дела, стали ему рассказывать. Никто из них не мог видеть где и как блуждал немец, как часто останавливал он своих лошадей на дороге, а сам топая по снегу и нащупывая твердую основу дороги уходил несколько вперед.

Убедившись, что дорога под ногами есть и что повозка с дороги не сошла, он возвращался назад, брал лошадей под уздцы и вел их вперед по протоптанному следу. Он уехал бы и дальше, не останови его молодой солдат, не прихвати у него пару буханок хлеба. Он мог уехать и дальше, до самого штаба дивизии.

Командир роты вернулся в землянку, соединился по телефону с полком и доложил о случившемся. Взят немец, санная повозка и две ломовых короткохвостых лошади. О продуктах он ничего не сказал. Ему ответили: — Сейчас к вам прибудут наши представители. Пленного передадите разведчика лошадей заберет артиллерист капитан.

— Ждите! Они едут верхом!

— Есть ждать! — ответил ротный и передал трубку телефонисту.

Он поспешил на выход, когда услышал несколько одиночных выстрелов. Но в это время снова загудел телефон. Телефонист окликнул его и командир роты вернулся и взял трубку. Через некоторое время в землянку втиснулся прибежавший из оврага солдат. Он доложил, что из полка прибыло верхами начальство.

— Разведчик забрал пленного. А капитан, что верхом, требует лошадей.

— Пусть берет!

— Он требует, чтобы ему их передали!

— Чего передавать? Пусть забирает и уезжает!

Командир роты пошел на выход, солдат тут же боком за ним.

— Вон он стоит у дороги! — показал солдат рукой.

— Вы что сани решили здесь оставить? — спросил ротный, подходя к капитану.

— Лошадей уже забрали?

— Каких лошадей?

— Как каких? За которыми вы приехали!

Лейтенант подошел к саням. Центральная оглобля парной упряжки концом уперлась в снег. Здесь же на снегу валялась лошадиная сбруя. Лошадей в упряжке не было. Не могли же они их угнать без саней, подумал он.

— На счет лошадей доложили в дивизию! — сказал капитан.

— Ну и что?

— Как что? Я должен доложить по инстанции, что лошадей получил.

— Где они?

Они обошли кругом немецкий сани и в стороне, за кустом увидели кровавые следы. Тут валялись лошадиные уздечки, требуха, лошадиные короткие хвосты, головы и лохматые копыта. Командир роты вспомнил о нескольких глухих выстрелах. Теперь ему стало ясно куда девались лошади и что произошло с ними пока он разговаривал по телефону. Его отвлекли тогда. Теперь он понял свою ошибку. Лошадей пристрелили солдаты, разделали на куски, часть зарыли в снег, а часть прихватили с собой в землянки.

— Лошадей съели твои солдаты! — выдавил капитан. Кто-то из солдат за спиной даже пословицу вставил: "Держалась кобыла за оглобли, да упала!"

— Получилось не хорошо! — сказал капитан.

Капитан знал, что ему тоже не простят. Хотя он и не был ни в чем виноват. Он долго мялся и не решался звонить. Он знал что на нем на первом сорвут свое неудовольствие начальники. Командир роты в счет не шел. Чего с него возьмешь? Лошадей съели солдаты. Из солдатских нор уже струился веселый дымок. Варили и жарили конину.

— Наши клячи — жилы да кости! А эти жирные, как на убой! — слышались голоса из под мешковин, висевших над норами. Чем все кончилось, я точно не знал. Майор Малечкин знал все подробности. Я пытал его, несколько раз спрашивал, но он каждый раз заливался веселым смехом. Когда в дивизии допросили пленного, то оказалось, что финны давно сняты с позиций.

"За языком"