Глава 53. История Уды из племени Гу Северного Жуара

Уда, служанка в доме госпожи Розы Полуденной, эмигрировала из Империи Ча в Анту в трюме ржавого парохода, везущего сандал, чёрное дерево и слоновую кость в порт города Вечного Полудня. В трюме было жарко, душно, нечем дышать, пахло рвотой и потом, люди сидели плечом к плечу несколько суток в мучительной полудрёме, и где-то десять тысячелетий подряд пронзительно кричал младенец. От качки страдали все, спина и ноги ныли, воды не хватало, несколько мулатов из безымянного племени курили гашиш из нескончаемых запасов, наводняя трюм дурманящим запахом, чтобы забыться на несколько часов и снова проснуться от обморочного сна в липком, невыносимом настоящем. Пароход поднимался на одной водяной горе, замирал на миг, словно стрелки в полдень, и обрушивался в пропасть, чтоб снова карабкаться на другую, и волны били о борта, дни и ночи мешались в запахе , нечистых тел, машинного масла, солёной воды. Где-то высоко было чистое небо или дождь, или ветер, или шторм и полоска горизонта, и светящаяся бледно-зелёным глыба океана под Южным крестом, под россыпями звёзд, и было, чем дышать и зачем жить, но здесь, внизу, в трюме, мысли об этом только усугубляли страдания, весь остальной мир был отменён по указу капитана, решившего подзаработать не только вывозом дерева ценных пород и слоновой кости, но и незаконной перевозкой эмигрантов из Империи Ча.

Несколько раз Уду брали матросы, брали легко и с улыбкой, по очереди, сначала немного стесняясь остальных пассажиров, заводя её в какой-то угол, но после и вовсе перестав, делая своё ленивое дело в том месте трюма, где находили беглянку с Жуара. Уда почти не пыталась сопротивляться, даже в начале, она знала силу и магию Белого Человека, человека сумевшего приручить демонов Огня и Воды, заставившего тронуться с места громаду парохода, человека, дающего кров, пищу, работу на родной и ненавистной Гневной Земле. Уда знала силу Белого Человека и не смела отказывать даже таким маленьким и ничтожным представителям его божества, какими были полупьяные небритые матросы со ржавого парохода, везущего сандал, чёрное дерево, слоновую кость и кучку эмигрантов с Жуара в Анту, в город Двенадцати Ударов. Уда почти не сопротивлялась. Ведь сказал же Взошедший: «ива гибка, а дуб твёрд, но когда приходит шторм, ива сгибается, а дуб падает наземь».

Уда представляла себя ивой в этом жутком прокуренном трюме. Уда представляла себя ивой.

Уда была мулаткой, полукровкой, презренной из касты неприкасаемых, человеком второго сорта, чьи предки когда-то смешали свою кровь и семя с кровью и семенем Белого Человека, чего делать было нельзя, согласно словам любого божества с дикого Севера Жуара, которому поклонялись племена из джунглей и пустынь. И уж тем более, табу на такие отношения накладывал Южный Жуар.

В Ча, изолированной империи, долго воевавшей с Антой, куда шёл корабль, истинной отметкой богов считалась чёрная кожа, чёрная до синевы, до фиолетового, сизого оттенка. Самые южные племена носили кожу этого цвета, они и правили Ча, когда-то давно двинувшись с более мягкого Юга Жуара на раскалённый опасный Север, что раскинулся на экваторе. Север Жуара мешал в себе влажные непроходимые тропики, в которых жизнь кипела и билась, и выжженные пустыни, где на много миль не было ничего, кроме белых песков. Там, чуть ниже экватора, в сердцевине континента, если повертеть старенький глобус в каюте капитана, везущего в Анту сандал, эбен, кость и полный трюм эмигрантов, чуть ниже экватора, левее царапины, где сейчас держит желтоватый ноготь пьяница-капитан, анисийцы, выходцы из южных племён с чёрно-сизой кожей, основали столицу будущей Империи Ча – Арагон. После они двинулись дальше на Север Жуара, покоряя племена, что издревле имели сношения с Белым Человеком. Белый Человек приходил из-за Касийских хребтов, гор, лежащих поперёк узкого перешейка, соединяющего континенты Антан и Жуар.

Из-за этих сношений с Белым Человеком, а также с черноволосыми, носатыми, черноглазыми, но всё же белокожими горными племенами Касия, кожа поселенцев на Севере Жуара век за веком принимала всё более светлый, кофейный оттенок. И это было хорошим поводом для анисийцев отнести всех живущих выше Арагона к людям второго сорта. Анисийцы ревностно охраняли отметки своих суровых богов, и чем темнее был цвет кожи, тем выше в обществе мог подняться жуарец. А чем светлее был оттенок, тем хуже было для его носителя. Это правило распространялось на всех жителей Жуара вплоть до носатых касийских горцев, которых и за людей-то не считали, но останавливалось оно за пару родственных связей до антанийцев. Даже гордым и жестоким анисийцам, поклоняющимся Гневному Богу, пришлось признать божество Белого Человека, имеющего не только пароходы, движимые богами Огня и Воды, но и сотни ружей для охоты на слонов. А всякие ружья всегда можно направить и на любого из жуаровцев, какой бы чёрной ни была его кожа, будь это хоть сам Абн-Асан Жестокий, основавший Арагон. Спустя пару столетий вялых войн с Антой и другими странами Антана, анисийцы окончательно уверовали в могущество Белого Человека, который победил скорее огненной водой и цветными побрякушками, чем пулями и сталью сабель. Придя к перемирию, анисийцы и Белый Человек объединили свои усилия в истреблении диких племён Северного Жуара ради эбена и слоновой кости.

Хрупкий паритет во многом держался на общей ненависти к мулатам.

Мулатов убивали или увозили в рабство куда-то на западные земли, а многие из них, поняв что к чему, пешком пересекали пустыни, затем переходили опасные Касийские хребты, сотнями погибая от жажды, диких зверей и рук жестоких горцев, а те, кто выживал в пути, оседали слугами и рабочими на дне Антанских городов, где рабство формально было запрещено.

Был ещё путь морем, путь по которому в Жуар и пришёл Белый Человек, устав покорять гордые племена касийцев, живущие в горах на перешейке между континентами. Этим путём и воспользовалась Уда.

Уда выросла в диком северном племени Гу, но аппетиты арагонских правителей уже дотянулись и до непроходимых джунглей, оттесняя гунийцев к северным пустыням и высушенным саваннам, где молчаливые львы гонялись за тощими зебрами.

Племена Гу испокон веков живут на краю священного леса. Там по ночам в душной темноте слышится хохот обезьян, тоскливое пение летучих лисиц, вопросительные возгласы попугая Ит. Ночь не приносит облегчения, после жёлтого заката со сказочным зеленоватым оттенком воздух наполняется мириадами светлячков, от тяжёлого запаха цветов негде укрыться, поют древесные лягушки, шуршат на стенах хижин синие ящерицы, горят лампады, собирая вокруг облако мотыльков, и долго кто-то вскрикивает в глубине леса, среди закрученных спиралью стволов священного дерева Гу. Деревьям этим и поклонялись гунийцы, и за ними-то и пришли сизые жители Арагона, прорубая дорогу стальными мачете, купленными у Белого Человека.

В один из полдней, когда лес испещрён и измучен игрой света и тени, а среди листвы проносятся цветными стрелами сотни птиц размером с палец тринадцатилетней девочки, анисийцы вышли из спиралевидных сплетений святых деревьев, и, пока мужчины Гу, привыкшие собирать банановые связки и не державшие в руках даже копья, бежали на крики, анисийцы убили половину женщин племени, не снизойдя даже до изнасилований. Мужчины кинулись в неумелый, испуганный бой. Вождь погиб первым.

Семнадцатилетняя Уда смогла скрыться в лесу, за поросшей лианами статуей Взошедшего, и это спасение стало для неё толчком к новой вере. Второй причиной, по которой Уда покинула родное племя и отказалась от гунийских богов, был вечерний совет выживших обитателей деревни. Анисийцы после бойни ушли, но должны были вернуться, и уже стучали в жаркой темноте на юге их топоры, падали священные деревья, а тем временем шаман, у которого сегодня днём зарезали дочь, впервые развёл священный костёр и призвал принести жертву богу Огня, дабы он смиловался над племенем Гу, раз боги деревьев оказались бессильны перед страшными анисийцами с неведомой доселе сталью в руках.

Гунийцы как раз думали над тем, чьё сердце, согласно древним обычаям, им надо зажарить в священном костре и съесть всем племенем по кусочку, чтобы отвести напасть, когда Уда вышла из зарослей в круг дрожащего, неверного света. Шаман счёл это знаком, выжившие выдохнули с облегчением и радостно приняли его выбор. Уда ринулась прочь, но её догнали, связали и поволокли к костру. Пока шаман в окружении поющих соплеменников разводил угасший огонь заново, сын убитого вождя, юноша, с которым Уда была обвенчалась, обменявшись несколько лет назад спиралями веточек дерева Гу, помог ей развязать верёвки. Уда бежала в ночь, и не успел ещё наступить бледно-зелёный рассвет, а остатки племени уже доедали запечённое сердце сына вождя. Это, кстати, не спасло гунийцев, и уже в следующий полдень они погибли под ударами мачете:вся деревня поголовно. Полдень способен на чудо, как говаривал отец инспектора.

Зная, что ей не выжить одной в саваннах и пустынях Северного Жуара, Уда двинулась единственно возможным путём – на юг.

В Арагоне она несколько недель укрывалась в храме Взошедшего, затерявшись среди других послушников в красных балахонах, а после, узнав об Антане и Белом Человеке, Уда сбежала в Порт-Жуар – город, построенный колонистами на берегу океана. Уду поразила сама мысль, что, помимо её родных земель, есть огромный Арагон с высокими храмами и бело-голубыми куполами. Но и это, оказывается, не предел, есть ещё и другая земля – Антан. И, по слухам, там не убивали за цвет кожи, и можно было жить в сытости и свободе. Воистину – велик Взошедший. В храме также рассказывали о далёкой Нанди – части света, восточнее Анты и севернее Жуара. Сказочная земля, пропахшая чаем, специями, благовониями, где люди поют и танцуют во славу Взошедшего. Оттуда и пришло учение Нан, последовательницей которого и стала Уда. Уда очень хотела отплыть в Нанди, она думала, что корабль идёт туда. О его истинном пункте назначения она узнала только в трюме от других эмигрантов.

Из Порт-Жуара на корабль она попала, заплатив за проезд бесполезным красным камушком, что нашла среди подношений к статуе Взошедшего. В джунглях камушек не стоил ровным счётом ничего, а в Анте назывался загадочным словом «рубин», и очень заинтересовал пьяницу-капитана. Заинтересовал настолько, что на вопросительные возгласы Уды на ломаном полуденном «Нанди? Нанди?» он кивнул утвердительно и пустил счастливую Уду в переполненный трюм.

Попав наконец в город Полудня, Уда сначала чистила на рынке овощи, выносила помои, потом торговала побрякушками, чуть не угодила в бордель человека в зелёном жилете, снова торговала овощами и фруктами, подметала и мыла, и, спустя месяц или два, попала в лавку Розы Полуденной. Произошло это потому, что она смиренно поднесла ей корзину персиков по приказу своей предыдущей хозяйки. Уда поднесла корзину, не поднимая головы, преклонив колено перед её алой колесницей. Розе понравилась покорность мулатки, Роза любила выходцев из Жуара или Нанди, так как они были безропотны и молчаливы и сносили любые побои и издевательства, от которых Роза получала особое, сладкое удовольствие.

Уда стала работать у Розы. Каждый её день начинался рано утром, не был исключением и сегодняшний. Запястье Уды ещё саднило от вчерашнего пореза, бинт из белого уже стал грязным, но Уда работала, не покладая рук.

С самого рассвета лавка была полна людьми: работниками и рикшами, слугами и служанками разных рас и возрастов. Все были заняты делом, на кухне две толстые негритянки из неизвестного Уде племени готовили завтрак для Розы. Внутри, на первом этаже, в самой лавке, где нестерпимо пахло цветами всех видов и сортов, но сильнее всего розами, кипела работа.

В центре главной комнаты, пробитой навылет жёлтыми колоннами с медленно кружащейся пылью, стоял огромный деревянный стол-верстак, с выдвижными ящиками под столешницей, полными инструментов.

Стол был окружён десятком женщин, словно алтарь – жрицами, и завален сверху подношениями в виде корзин с цветами, верёвками, тканью, бумагой для букетов, лепестками и листьями. Щёлкали ножницы, плелись узлы, цветы раскладывались, обрезались и вязались в букеты, спрыскивались специальными экстрактами, их всячески готовили, чтобы выставить на прилавок, проводя бесконечный обряд во славу доселе незнакомого Уде бога золота, серебра серых бумажек с изображением Здания.

Работу эту выполняли и белые женщины из города Полудня, перед которыми Уда заискивала и покорно опускала голову, и женщины Северного Жуара, с кофейной кожей и загадочными глазами, и кудрявыми волосами цвета засохшего дерева, с которыми Уда вела себя на равных, с радостью находя среди них последовательниц Взошедшего. Работу сию выполняли и женщины с Востока с узкими глазами, кожей лимонного цвета и тёмными волосами – к ним Уда относилась с подозрением и брезгливостью. Женщины общались меж собой на неизвестных языках, а если обращались ко всем на полуденном, то с таким странным акцентом, что слова были сплюснуты, звуки выпадали, заменялись свистом и сипением. Уда сама с трудом справлялась с новым языком, исковерканное слово могло вызвать гнев Розы, подобный вчерашнему, когда Уда заработала эту повязку на запястье. Но Уда не была печальна или угнетена. «Будь безропотной и отрекись от страстей земных», – так завещал Взошедший.

Мужчин было меньше, оно и верно, «ибо женщина бережёт очаг, а мужчина его разжигает». Но и эти немногочисленные постоянно сновали через жаркую лавку, норовя ущипнуть работниц. Уда была безропотна и покорна. После жуаровского ада и бесконечного трюма лавка была местом отдыха.

Мужчины были разные, но Уда-то понимала, кто из них чего стоит, ведь ей открылась тайна Взошедшего.

Тут был и старый седой слуга с парой вороватых черноглазых мальчиков-помощников, которые мечтали стать рикшами, не зная ещё, что просто это чуть более изощрённое рабство в виде изнурительных поездок по городу в попытке исполнить все прихоти госпожи.

Были тут и сами рикши, державшиеся надменно, свысока поглядывая на работу женщин-цветочниц, и мальчики-помощники провожали рикш взглядами восхищёнными, а некоторые из женщин смотрели на них со страстью и нежностью, и видно было, как замирали они в ожидании, когда кто-нибудь из рикш проходил за спиной. Любовь – разрушительная сила, слепая сила. Отрекись от любви, Уда, так говорил Взошедший. В конце дня, когда поздний вечер заливал лавку и сотни мотыльков окружали фонари, а в памяти Уды перебегали синие ящерицы и кричал младенец из трюма, некоторые из рикш просили её погадать по руке. Уда знала несколько тайн Взошедшего, она постигла их в арагонском храме и рассказывала теперь молодым и сильным белым мужчинам смысл сплетения линий на коже. Уда всё глубже проникала в тайну божества Белого Человека и понимала, что рикши, несмотря на их самодовольство и силу, глупы и значат в лавке не больше мальчишек-помощников.

Были в лавке двое мужчин с Востока, из мест, что где-то восточнее Нанди, они обитали в подвале, и их Уда видела редко. У них были узкие глаза и жёлто-коричневые кисти рук, что виднелись из-под длинных рукавов одинаковых синих рубашек в пятнах розового масла. Иногда они поднимались из подвала за новой порцией лепестков, унося их по крутой каменной лестнице туда, где они опускали лепестки в перегонные кубы. Уда мужчин с Востока побаивалась. Их богов она не понимала, а Взошедший когда-то сказал, что нет греха славить других богов, но каждому дан свой, и не человек выбирает Бога, а Бог – человека. Потому Уда держалась от этих двоих подальше.

Был ещё и длинный, худой с иссиня-чёрными кудрями и закопчёнными руками мастер-истопник, который уже разогревал старую печь, закидывая в неё уголь, чтобы нагреть воду в огромных тазах и чанах для утренней ванны Розы.

И на него Уда смотрела по-особенному.

Уда прекрасно понимала всю тайну лавки, и тайна эта заключалась в истопнике. Конечно же, он, а не Роза, он заправлял всем, ведь это он раскалял печь, что была спрятана в закутке у кухни, так, что в лавке стояли невыносимая жара и чад, и старая деревянная мебель, лакированные комоды и шкафы у стен, и хрупкие ящики большого стола – всё потрескивало от жары, и женщины, и мужчины постоянно утирали пот с разноцветных лбов тыльной стороной предплечий, чтобы, не дай бог, ни одна капля не упала в пахучие лепестки. Это он заправлял всем миропорядком лавки, и глупо было думать, что хозяйничает здесь Роза – Уда понимала, что Роза всего лишь кукла, марионетка в худых руках истопника, недаром он так лукаво и с пониманием смотрел на Уду, ведь ей открылось несколько тайн в храме Взошедшего. Он, истопник, был Белым Человеком, богом Огня, приручившим пламя, он правил лавкой Розы, и, наверняка, всем кварталом, а может, и городом. А Роза? Сказано же, что женщина может только оберегать, но не править, так сказано у Взошедшего, однако, Уда будет исполнять все приказания взбалмошной марионетки, как исполняют поручения жён Императора сизые анисийцы.

Сегодня вошедшего в лавку сразу бы поразила непривычная тишина. Несмотря на такое число людей, говорили мало и полушёпотом, ножницы двигались аккуратно, не смея лязгнуть в ловких женских руках, предметы брались и ставились с великой осторожностью. Картина напоминала чей-то беззвучный сон в Великом Оу.

Работники боялись разбудить Розу.

Она заставляла работать всех с самого рассвета, но не терпела, если её будил какой-то шум. Все, даже надменные крепкие рикши и престарелый почтенный слуга, и толстые негритянки на кухне – все двигались на цыпочках, и брались за блестящие ручки дверей очень медленно, сжимая с большой силой, чтобы небрежно повёрнутая рукоятка или быстро открытая дверь не скрипнули в утренней тишине. Если же кто-то случайно производил какой-то, пусть слабый, шум, работники, как по команде, замирали в странных позах, ещё даже не смея посмотреть с беззвучной яростью на нарушившего тишину, но целиком обращаясь в слух в ожидании звука шагов или скрипа кровати из самых верхних комнат.

Но нет, Роза спала, и летело несколько ругательств потоком раскалённого шёпота в сторону провинившегося. И не дай бог разбудить вместе с Розой арагонских птиц, что в отведённой им чердачной комнате спят в своих клетках, укрытые плотной тканью, скорее от звука, чем от света. Они тогда не умолкнут в течение недели, доводя всех до сумасшествия сладкими голосами. Роза иногда не замечала пения, иногда оно раздражало её сильнее всех остальных, и тогда в доме начинался ад: в слуг летело всё, что попадётся под руку, независимо от остроты, назначения и температуры. Работники метались по лавке в синяках, порезах и ожогах, уворачиваясь от вихря взметённых рук и яркого платья госпожи. И упаси Полдень, сказать что-то поперёк. Можно было, выражаясь буквально, лишиться языка. Рикши Розы выполняли любое её приказание.

Потом птицы замолкали, заснув в изнеможении, Роза успокаивалась и, если её не раздражало ничего больше, продолжала влюбляться в слуг мужского пола, плести интриги, стравливать девушек, платить настолько щедрые чаевые, что только из-за них можно было переносить вздорный нрав госпожи. Только бы птицы не проснулись.

Вчера птиц уже разбудили вопли Розы, но ветер с моря дул сильно и нежно, и, через шесть часов невообразимого сплетения звуков, птицы уснули в колыбели из соли и йода, чем несказанно обрадовали всех обитателей дома.

Нельзя сказать, что Роза не любила своих птиц. Пару лет назад, когда Уда только попала в лавку, служил у Розы один молодой человек, что вот-вот должен был перейти в рикши, красивый, чернобровый, тонкий юноша, к тому же игравший роль очередного фаворита хозяйки и оттого возомнивший себя фигурой безнаказанной и приближённой к госпоже Розе Полуденной. Наивный! Он думал, что это надолго, хотя бы на полгода или год.

В липкую июльскую ночь, он, вконец измождённый приказаниями хозяйки и пением разбуженных птиц, мучился в комнате на чердаке и не мог заснуть. Он лежал так уже несколько часов, с тех пор, как вернулся из жаркой спальни госпожи выжатый долгим влажным соитием с ней. Весь мокрый от пота, отмахиваясь от москитов, он думал, что заснёт, как только коснётся щекой соломенной подстилки. Но птицы не давали ему покоя, они пели прекрасно, пронзительно и громко. Утром юноша лишился рассудка от бессонницы и красоты, а днём старая служанка, что кормила птиц, обнаружила, что у одной из семнадцати свёрнута шея. А уже вечером шея была свёрнута и у чернобрового юноши, и у его молоденького брата, с которым они не разговаривали, так как брат завидовал его связи с Розой, и даже у старой служанки. А на следующий день на другом конце города, на северных окраинах со свёрнутой шеей нашли престарелую чернобровую женщину, чья жизнь была одинока и бедна, так как её сыновья, ушедшие работать в самую большую цветочную лавку города Полудня, забыли о родной матери. Рикши Розы выполняли приказы быстро и дословно.

Но сегодня птицы спали.

Роза уже просыпалась, звенела в колокольчик у кровати, и две толстые негритянки бежали с дымящимся кофейником и подносом с завтраком по лестнице наверх, а за ними спешили две молоденькие служанки, неся на вытянутых руках многочисленные юбки её сегодняшнего платья.

После завтрака и умываний Роза в бирюзовом тончайшем платье спустилась (по лестнице) в лавку. В этот момент лавка замолчала, невольно оглянувшись на усмехающуюся хозяйку. Все старались уловить по мельчайшим признакам её сегодняшнее настроение. Рикши ещё могли быть грубее, грубость была оборотной стороной силы, за которую они и ценились, но внутри, в доме Розы, работали самые чуткие слуги. Другие просто не выживали.

Бирюзовое платье было хорошим знаком, оно говорило о лёгкости и нежности госпожи, правда, (и) с этой лёгкостью отдавались самые страшные приказы. Но сегодня Роза была рассеяна и невнимательна, а это был далеко не худший вариант.

Весть о пропаже стульев – слуги очень долго и ожесточено спорили, кому донести эту новость, и выбрали темноглазого мальчика-помощника, язык у которого был без костей, как говорили о нём в доме – так вот, весть о пропаже стульев Роза восприняла даже с улыбкой. Только самые чуткие из работниц, такие, как Уда, заметили чуть поджатые губы госпожи, когда она получила ответ на вопрос о стульях из её дома. Дело в том, что, помимо одиннадцати стульев в лавке, из самой квартиры Розы было похищено семь стульев дорогого чёрного дерева с позолоченными ручками. Роза, казалось, просто поджала губы, однако, это могло быть и предвестником грядущей бури. Но уже через секунду она улыбалась, уразумев, что стулья похищены во всём городе, значит, она, по крайней мере, не в худшем положении, что было для Розы всегда важнее. Она посмеялась над сплетнями о конфузах в городе, под предвкушающую, подобострастную тишину, разрядившуюся дружным хохотом служанок, пошутила что-то о мягких местах горожан, потрепала, не глядя, мальчика по щеке. После Роза выразила надежду, что кража таких масштабов не останется без внимания Здания, а, значит, достопочтенные власти скоро займутся этим чудовищным преступлением и, нет сомнений, раскроют его в ближайшие дни или часы.

– Главное, – добавила она под новый взрыв хохота, – чтобы никто Синюю розу не вырастил раньше неё. Остальные происшествия госпожу Розу Полуденную волнуют не сильнее прекрасного западного ветра, – вальяжно закончила было она, и тут же спросила, отвезли ли её алую коляску в ремонт и кто именно из рикш это сделал.

Ей сообщили, что коляска в ремонте, а мастеру-часовщику отправлен букет лучших алых роз. Услышав имя Альфреда в титрах обоих событий, Роза успокоилась, попросила принести ей единственное оставшееся плетёное кресло и, усевшись в него, стала раздавать приказания слугам, пока молодая узкобёдрая мулатка, которая спустилась из спальни госпожи, перекрашивала ей ногти на ногах из алого в бирюзовый.

Теперь, когда все облегчённо выдохнули, пришло время нервничать Уде.

Глава 54. Аврора и Роза

Сегодня утром, когда Роза спала, Уда столкнулась с настоящей дилеммой. Причиной сложного выбора была женщина, что робко постучалась во входную дверь лавки с первыми рассветными лучами.

Женщина эта была вся сделана из обветренного и обожжённого солнцем куска дерева. Тёмные волосы её перемежались седыми прядями, платье пестрело хроникой заплат, а ботинки и вовсе были прошиты рыболовной леской.

Но самое главное – лицо. И глаза.

«Ух. Вот это глаза. Не принесут мне такие глаза удачи, клянусь дарами Взошедшего. Слишком много горя. Слишком. Одежда ещё ничего. Не такие приходили. Но глаза. Гордые глаза. Упрямые глаза. Слишком много горя. Слишком».

Так думала Уда.

И, конечно, женщине этой надо было видеть Розу, говорить с Розой, срочно говорить с Розой, она не хотела понимать, что Роза не встаёт в такую рань, что она – госпожа Роза Полуденная – Полуденная потому, что встаёт в полдень (как говорили про неё за глаза, но за такие разговоры можно лишиться языка), а Уда бы и подумать такого не смела про Розу, пусть она и марионетка в руках истопника, но она даровала Уде всё, и Уда была благодарна за этот дар, нет, она не позволит женщине видеть Розу и не проводит к ней, ждите здесь.

Уда не знала, как поступить. Самоуправство в лавке – одно из тягчайших преступлений. Всё решала Роза, Роза, Роза и только Роза. Но впускать женщину с такими гордыми глазами в лавку? Нет. Слишком много горя.

Слишком много моря.

Уда оставила женщину ждать на улице, надеясь и боясь, что она уйдёт, но та не уходила, и Уда была и рада, и расстроена, ведь ей придётся говорить с Розой об этой женщине и признаться в самоуправстве, о сохрани её Взошедший.

Когда Уда, прошептавшая Розе весть о женщине, отклонилась, застыв в ожидании, Роза рассеянно ответила, мол, зови её сюда, бедняжку (в мыслях госпожа была далеко). Но потом она встрепенулась и посмотрела на Уду. Уда про себя молилась Взошедшему, деревьям Гу, богам Огня, богам Воды – всем сразу и даже Гневным богам анисийцев.

– Платье в заплатах? Леской ботинки? – Роза широко и ехидно улыбнулась и поднялась со стула.

Спустя минуту, она уже говорила с Авророй на улице.

Аврора прождала Розу три часа на маленькой табуретке, укрываясь в крохотной тени тента от первых, но жарких лучей. Аврора готова была ждать. Она предала море. Вот её наказание. Улицы сухих, город сухих, беспощадное солнце. Вот её наказание. Береги море своё. Она предала море. Стыд ей и позор. Солнце поднималось над городом. Полдень был на подступах.

Когда Роза вышла в нежно-бирюзовом платье, Аврора поднялась с табуретки, но почему-то не смела пойти ей навстречу, а только стояла, покорно склонив голову. Здесь не она была хозяйка. Она предала своё море.

– Здравствуй, звёздочка моя утренняя! – Роза улыбалась, показывая идеальные зубы. Авроре не нравилась эта улыбка. Она знала эту улыбку.

– Зачем явилась, дорогая?

Аврора предполагала, что так будет. Это её право – наслаждаться унижением пришедших. Это её жизнь. Её дом. Её лавка. Её выбор. Роза выбирает так. Аврора сама пришла. Она сама выбрала. Точнее, выбора у неё не было, но это никого не волнует. Сухие жестоки, Морские жестоки, все жестоки. Вот её наказание.

– Мне нужна работа, Роза.

Роза поправила юбку, улыбнулась чьей-то коляске, чуть склонив голову в знак приветствия, и снова повернулась к Авроре.

– Что, прости?

– Мне нужна работа, Роза.

– А. Работа. А что с сетями? Ты же торговала? Не идёт торговля?

– Не идёт, Роза. Мне нужна работа.

– Ясно-ясно. А как же море? Море же кормит, – Роза улыбалась во весь рот.

– Мне нужна работа, Роза.

– Что ж. Не знаю, что тебе и предложить, дорогая. В лавке вакансий нет. Даже не знаю.

Аврора знала, что так будет. Она сама сюда пришла. Надо просить.

– Может, есть что-то, Роза? Какая-то работа? Мне не нужно много, я неприхотливая.

– Эх, Аврора-Аврора. Вы все такие. Неприхотливые, и много вам не надо. Приходите ко мне. Просите помощи. Валяетесь в ногах. «Роза, помоги. Роза, защити. Роза, спаси». Как будто у Розы дел других нет. Госпожи Розы Полуденной на всех не хватает. Но вынуждена тебя расстроить. Работы, во всяком случае, работы в дневную смену, нет. Уда, иди, займись цветами, не грей свои чёрные уши.

Уда нырнула в лавку.

«Вот она чего хочет, – поняла Аврора. – Работы днём нет. Вот она чего хочет».

– Я могу работать только днём.

Улыбка сошла с лица Розы. Полдень вот-вот должен был обрушиться на косые крыши.

– Тогда мне нечего тебе предложить, Аврора.

Роза легко развернулась и пошла к двери, оставив женщину в залатанном платье под палящими лучами. Аврора смотрела ей вслед. Авроре было тяжело. Она предала своё море. Стыд и позор. За что ей такое наказание? Над городом раскатился первый удар. Какой нехороший знак.

Роза открыла дверцу и шагнула внутрь.

«Ну, вот и всё», – подумала Аврора.

– Будешь вязать букеты. На улице. Сейчас пришлю Уду, – голос Авроры удалился внутрь комнаты.