Глава 2 Будни без особых сюрпризов 1 страница

Магазин располагался на первом этаже желтокирпичной девятиэтажки с одним-единственным подъездом. В старые времена, то есть в годы союза нерушимого республик свободных, тут пребывала пельменная, памятная Смолину еще по раннему детству: неплохое было заведение, пельмени тут лепили практически на виду у публики несколько проворных теток, в кухне, отделенной от зала лишь низеньким барьером. Тут и варили, тут и разливали. И если уж задевать ностальгию, то именно тут, в подсобке, Смолин и потерял невинность с одной из разбитных пельменщиц. Ностальгия эта, впрочем, не имела никакого отношения к покупке им в свое время означенного заведения (пельменная как-то незаметно самоликвидировалась, едва грянула гайдаровщина, потом тут сменилось с полдюжины хозяев, открывавших то продуктовую лавочку, то, извините за выражение, бутик, то просто некий абстрактный «офис», – а уж четыре года назад в результате не особенно и сложной комбинации, на пятьдесят процентов честнейшей, а на остальную половину связанной с закулисными интригами и ярко выраженной чиновничьей коррупцией, здесь обосновался Смолин).
Место было выбрано тщательно, после долгих расчетов: практически в центре города, но все же в некотором отдалении от трех самых оживленных центральных проспектов, так что обычным заезжим зевакам, слонявшимся по историческому центру Шантарска, забрести сюда было не так просто. Антикварный магазин – не сувенирная лавка, и случайный народ тут всегда был досадной помехой, главные деньги испокон веков делаются на устоявшейся клиентуре, регулярно наведывающейся за конкретикой. Здесь, что повлияло на выбор, была обширная стоянка – серьезные собиратели пешком ходят редко, им, помимо прочего, непременно подавай удобное место для парковки…
За вычурным названием он не гнался с самого начала: над входом красовалась не особенно и большая вывеска, где черным по светло-зеленому было изображено не самым вычурным шрифтом «Антиквариат». Умному достаточно.
Сделав парочку звонков по одному мобильнику (номер, в общем, многим известен), парочку по второму (гораздо более законспирированному), Смолин вылез из машины и вразвалочку направился в свое логово. Выглядевшее до уныния стандартно, мало чем отличавшееся от сотенки-другой собратьев, разбросанных по России: картины на стенах, три ряда начищенных разномастных самоваров на темном стеллаже, стеклянные витрины со всякой всячиной, вдоль стен расставлены старые радиоприемники, полдюжины колоколов (церковные – с крестообразным «ухом», корабельные – с простым), небольшой штурвал, китайские вазы (не уникумы) и прочий хлам вроде пишущих машинок, нереставрированных стульев и разномастных бронзовых фигур современной работы, наводнивших российский рынок трудами китайцев и испанцев. Большей частью это был именно хлам – с точки зрения серьезного коллекционера. Настоящее (как не входившее в противоречие с Уголовным кодексом, так и предосудительное) всегда размещается в задних комнатах, куда случайно забредшему зеваке ни за что не попасть…
Кадры наличествовали в полном составе: Маришка восседала на специально для нее устроенном высоком табурете на манер тех, что стоят у барной стойки, – когда она так вот сидела ножка на ножку, картина с учетом миниюбки представала самая романтическая, убойно действовавшая на любого посетителя моложе девяноста (а следовало еще учесть и белую блузочку с циничным вырезом). Любому магазину, чем бы он ни торговал, категорически необходима такая вот фигуристая красотка, скудно одетая и сверкающая белоснежной улыбкой – особенно антикварному, где мужики, так уж повелось исстари, составляют подавляющий процент клиентуры. Кроме фотомодельной внешности, за девочкой числилось еще одно несомненное достоинство: по большому счету, глупа была, как пробка, но это в подобном ремесле лишь приветствуется. Как гласит старый анекдот, была у меня умная, так полбизнеса оттяпала… Антикварка предоставляет нехилые возможности для шустрого продавца крутить свой собственный маленький бизнес в отсутствие хозяина, и, если это вовремя не просечь, можно не обнищать, конечно, но столкнуться с дистрофией собственных карманов… Бывали, знаете ли, печальные прецеденты…
Гоша, индивид тридцати с лишним годочков, пузатый, кудрявый, со щекастой физиономией предельно наивного вида, был гораздо умнее и шустрее – но пока что (проверено в результате негласных мероприятий) не склонен крутить махинации за спиной босса. Неизвестно, что сулит будущее, но пока что на парня полагаться можно – особенно если вовремя отвешивать подзатыльники за мелкие промахи и несерьезные недочеты…
Маришка скучала, поскольку единственный клиент, этакий слегка потрепанный интеллигент пришибленного вида, никоим образом не годился для отработки на нем полудюжины нехитрых ухваток (улыбочки, стрельба глазками, попытка достать с верхней полки какую-нибудь ерунду, для чего, ясен пень, девочке приходится поворачиваться спиной к покупателю, на цыпочки вставать, тянуться). Клиент не проявлял поползновений что-либо приобрести, наоборот, тыча пальцем в лежавший на стеклянной крышке витрины темный кругляшок, что-то воодушевленно втолковывал Гоше, а тот, морщась, словно уксуса хватил, пытался объяснить залетному истинное положение дел. Смолину достаточно было услышать пару фраз, чтобы уныло про себя вздохнуть. Классический случай, один из тех профессиональных штампов, что надоели хуже горькой редьки. Мужичонка, в жизни не сталкивавшийся с антиквариатом, где-то раздобыл стандартную здоровенную медяшку времен государя императора Николая I, на которой большими буквами было выбито «Две копейки серебром» – и теперь, подобно превеликому множеству лохов, возомнил, что стал обладателем несказанного уникума, за который ему тут же отвалят то ли квартирку в центре, то ли почти новый мерс. Он, такой, был и не сотый даже – тоска…
Гоша с железным терпением человека, повидавшего на своем веку превеликое множество идиотов, деликатно пытался растолковать лоху истинное положение дел: что серебра в этом «уникуме» нет ни миллиграмма, а надпись означает лишь то, что увесистая медная блямба эквивалентна паре золотников «сильвера»; что цена этой дряни полсотни рублей в базарный день по причине массового выпуска; что на витрине – во-он, слева! – лежат с полдюжины таких же «редкостей», стоящих меньше бутылки хорошей водки. Лох не в силах был расстаться с сияющей мечтой о новой квартирке или машине, а потому не верил очевидному и пытался доказать свое – что с его стороны было форменным идиотизмом. Впрочем, брифинг близился к финалу: Гоша полез на полку за толстенным мюнц-справочником, где эта сама монета красуется в натуральном виде, и убогий ценник обозначен…
Потеряв всякий интерес к происходящему, Смолин снял плюшевый канатик, закрывавший узкий проход за витрины и направился в задние помещения, на ходу переключая оба мобильника на «беззвучку». Смешно, но ему до сих пор порой казалось, что в воздухе витает сытно-теплый аромат свежесваренных пельменей, чего, конечно, быть не могло, учитывая дюжину ремонтов-перестроек помещения…
Отперев свой кабинетик, он плюхнулся в кресло, предназначавшееся для посетителей и вытащил сигареты. Вот здесь, в трех шкафах, в столе, а то и просто разложенные-расставленные-висящие, таились вещички поинтереснее, и, разумеется, подороже, предназначенные уже людям отнюдь не случайным… Холоднячок стоял охапкою (тот, что попроще), висел на стене (тот, что поинтереснее), рядочком лежала полудюжина серебряных портсигаров (ничего особенного, но всё ж не шлак), бронзовые статуэтки табунком сбились на столе, коробка с рыжьем выглядывала уголком из-под кучи выцветших бумаг и всё такое прочее… Вот это уже были бабки …
Над дверью вспыхнула, налилась алым маленькая круглая лампочка – это Гоша даванул неприметную кнопочку, имевшуюся под прилавком. Означать это могло что угодно, но обычно – досадные пустяки, а не жуткие невзгоды, так что Смолин неторопливо поднялся и направился к дверям. Так уж повелось, что разбойных налетов на антикварные магазины, в общем, не бывает, криминальные неожиданности, как правило, двух видов: либо попытаются спереть что-то темной ночью, из безлюдного заведения, либо, что гораздо чаще, юная шпана сопрет какую-нибудь компактную мелочовку из наличествующей в «свободном доступе» (причем, что характерно, эти уроды сплошь и рядом отправляются продавать добычу в какой-нибудь другой антикварный магазинчик, не подозревая, что в этом веселом бизнесе все друг друга знают, все повязаны одной веревочкой, и в случае любой кражи моментально последует перезвон…)
Смолин вышел за прилавок. Лоха с «серебряным уникумом» уже не наблюдалось, зато перед Гошей стояла пожилая фемина раннего пенсионного возраста. Физиономия у нее была улыбчивая, открытая, интеллигентная, располагающая к себе за километр – этакая училка на пенсии, былая любимица детворы, а перед ней на прилавке…
А перед ней на прилавке красовался «лысый» – то бишь орден Ленина, родной, как Смолин моментально определил наметанным глазом, практически в идеале….
– Ну, и что тут у нас? – громко спросил Смолин, лучезарно улыбаясь посетительнице.
Сияя не менее лучезарной улыбкой – идеал вежливого продавца, – Гоша столь же громко сообщил:
– Да вот, Василий Яковлевич, гражданочка орден продает…
– От старика остался, – сообщила помянутая гражданочка, внося свою лепту лучезарной улыбки (простодушной – спасу нет!). – Пенсия, сами знаете, какая, вот я и хочу…
– Продать? – улыбнулся Смолин еще шире.
– Продать.
– Нам?
– Ну конечно. У вас, я слышала, магазин приличный, не обманете. Боязно предлагать с рук кому попало…
Взяв тяжеленький орден (золота изрядно, да и платиновый профиль вождя неплохо весит), Смолин перевернул его, беглым взглядом окинул номер. Знакомый номер. Пожал плечами (разумеется, мысленно) – дети малые, никакой фантазии…
– Настоящий орденок-то? – спросил Смолин, старательно окая.
– Кончено, у меня и документ есть…
– Да разумеется, – сказал Смолин с бесстрастным выражением лица. – Это антинародные реформы, вызвавшие обнищание трудящегося человека… Чубайс там, ваучеры и все такое… Голубушка, мы с этим милым молодым человеком похожи на идиотов?

Орден Ленина

– Да что вы! – все так же лучезарно улыбаясь, воскликнула «голубушка» (ах, какой простенький у нее оставался при этом вид!). – Ничуть даже не похожи…
– То-то и оно, жертва вы наша антинародной перестройки, – сказал Смолин. – Вроде бы, смею думать, не похожи… Только законченный идиот, несчастная вы наша вдовушка, за собственные приличные денежки себе прикупает сплошные неприятности. Понятно?
– Не совсем…
– Есть, мамаша, такая скучная книга, – сказал Смолин. – Зовется она кратко – Уголовный кодекс. Так вот там, что характерно, как раз и прописано черным по белому, что сбыт государственных наград не только Российской Федерации, но и СССР – явление уголовное и безусловно подлежащее. И наказаньица-то, родная, значатся сурьезные… Для тебя первой. Для нас, впрочем, тоже…
– Но орден же не краденый! – произнесла визитерша, сохраняя на лице все ту же величайшую наивность и несказанную благостность. – Я продала, вы купили, при чем тут кодекс? Я ж не пойду потом на вас заявлять…
– У меня и вот этого молодого человека есть один бзик, – сказал Смолин. – Мы – граждане ужасно законопослушные и Уголовный кодекс, следуя заветам товарища О. Бендера, чтим свято! – Ему было скучно, нисколечко не хотелось продолжать спектакль. – А потому, родная, как выйдешь за дверь, ступай…
И он парочкой замысловатых фраз, чрезвычайно смачно и умело обозначил сразу несколько насквозь нецензурных азимутов, по которым гостье предлагалось следовать. Самое примечательное, она выглядела не особенно и шокированной, только пожала плечами:
– А на вид – интеллигентный человек…
– Я?! – теперь уже откровенно пожал плечами Смолин. – Нашла интеллигента… – и еще одной витиеватой фразой уже не дорогу указывал, а характеризовал личность визитерши. – Интеллигенты тут не водятся, точно тебе говорю… Так что забрала быстренько светлый образ вождя мирового пролетариата и пошлепала на хрен отсюда… А то нажму сейчас вот эту кнопочку, и, когда максимум через пару минут нагрянет машинка вневедомственной охраны, вмиг напишу заявление касаемо статьи триста двадцать четвертой Уголовного кодекса… – Он демонстративно опустил руку под прилавок. – Кому говорю, клюка долбаная?
Со столь же безмятежным видом посетительница старательно завернула «лысого» в носовой платочек, спрятала в сумочку, пожала плечами:
– Такие приличные люди и так выражаются…
И прошествовала к двери. Глядя, как она неторопливо удаляется в сторону площади, Гоша кратко и смачно сказал про нее нехорошее.
– Как выразился бы товарищ Сталин, удивительно точное определение, – согласился Смолин без особых эмоций. – Надо же, и до нас доплелась, кошелка старая…
Он посмотрел на стоянку, но ни одна машина не отъехала, все до одной стояли пустые – то ли опера приткнулись где-то вне досягаемости взгляда, то ли явились пешком. За последнюю неделю эта гадючка, самого благообразного и внушающего доверие облика, успела обойти все до единого антикварные лавки Шантарска, за исключением смолинской – а теперь, стало быть, и сюда добралась, паскуда. Ничего в этом не было от злого умысла, направленного конкретно против Смолина – так, рутина, серые милицейские будни, закинули удочку наугад, обормоты, авось какой дурной карасик и клюнет. Вот только в этом омуте дурных карасей нема, в первом же заведении, куда эта юная подружка милиции сунулась – и вызвала подозрения, – не только на хрен ее послали, не выбирая выражений, но и номер орденочка запомнили, да тут же по линии его и передали…
– В следующий раз и в самом деле жмите кнопочку, орлы, – сказал Смолин решительно. – Пусть потом две службы лбами бодаются, мелочь, а приятно, да и не разозлишь особенно никого такой мелкой подлянкой… Уяснили? Поскольку…
Стеклянная дверь распахнулась под мелодичное бряканье китайского фэншуйного колокольчика, и Федя Жихарев по своему всегдашнему обыкновению ворвался в магазин, как метеор, посверкивая тремя золотыми зубами, скинул с плеча глухо стукнувшую сумку и рявкнул:
– Здорово, черти! Марго, радость моя, несказанно хорошеем, когда у меня, лапотника, смелости найдется тебя в дорогой кабак сводить… Можно без последующего, но лучше б с последующим…
– У вас, Федор Дмитрич, супруга очаровательная, – чопорно сказала Маришка.
– Про чего она не знает, то ей не повредит…
Он стоял, подбоченясь, крепенький, как гриб-боровик, сорокалетний деревенский житель по кличке Боцман (срочная на Балтийском флоте, тельняшка под глаженой рубашечкой). Вот только бывший мореман и бывший участковый был отнюдь не стандартным деревенским жителем. Обосновавшись в райцентре за полторы сотни километров от Шантарска, он, что твой пылесос, вот уж годочков десять выкачивал в округе все, носящее хоть мизерные признаки антиквариата, да вдобавок регулярно болтался с японским дорогим аппаратом как в окрестностях ныне существующих деревушек, так и сгинувших с лица земли. Улов, конечно, состоял не из уникумов – откуда им взяться в сибирской землице, но все же попадалось немало интересного, а порой хоть и не уникумы, но все же редкости…
– Ну? – вопросил он нетерпеливо. – Что ж ты меня в закрома не зовешь, чайку не предлагаешь? Водки не прошу – за рулем…
– Пошли, – сказал Смолин. – Мариш, чайку сделай…
Едва войдя в кабинет, Боцман брякнул сумку на стол, звонко расстегнул «молнию» и запустил туда руку. Смолин выжидательно смотрел, присев на край низкой столешницы.
– Ну?
– Неплохо, – сказал Смолин. – Весьма даже неплохо…
На ладони у него лежал увесистый знак сельского старосты, как и полагалось когда-то, украшенный гербом Шантарской губернии с императорской короною. Темно-шоколадная патина, из-под которой практически не просматривалось светлой бронзы, как ни изучай, была родная – приятно думать, что расплодившиеся подельщики еще не достигли в этой области полного совершенства. Конечно, если бы речь шла о некоем уникуме, за который следует запросить шестизначную сумму в баксах, неведомые миру умельцы и постарались бы вылезти вон из кожи, достигнув полного правдоподобия, – но нет смысла подделывать в совершенстве такую вот мелочовку, не окупится это, знаете ли…
– А планка-то! – торжествующе сказал Федя.

Медаль к трехсотлетию Дома Романовых

– Вижу… – кивнул Смолин.
Подавляющее большинство подобных должностных знаков на рынке присутствует, будучи уже без подвесок – подвески в первую очередь теряются, ломаются, утрачиваются. А Федин знак приятно радовал глаз не только двойной родной цепочкой, но и горизонтальной выпуклой планкой. Единственное, что отсутствовало – булавка, каковой знак крепился некогда к армяку или там поддевке. Ну да совершенства в нашем мире не доищешься…
– Копаный, – сказал Федя. – Миноискатель задребезжал этак в полукилометре от окраины Бекетовки, на пашне… Я так полагаю, шел когда-то пьянющий староста за деревней, да и потерял цацку…
– Вероятнее всего, – кивнул Смолин. – И что?
– Мы – люди простые, – прищурился Федя. – Сотка баксов. Все равно за сто пятьдесят ты ее влет толкнешь…
– А не чересчур?
– С цепочкой, с планкой… Или есть вторая?
– Ну ладно, – сказал Смолин. – Еще есть?
Все остальное, появившееся на столе, знаку, несомненно, уступало – парочка потемневших медалей к трехсотлетию Дома Романовых, которые в тринадцатом году клепали чуть ли не в каждой столярной мастерской, несколько многотиражных серебряных полтинников и медяков, массивная стеклянная чернильница без крышечки, годов сороковых, бронзовая печать уездного исполкома (простая, как две копейки, но с массивной вычурной ручкой, явно отломанной в двадцатых товарищами комиссарами от какой-то более дорогой и качественной печати), два штыка от трехлинейки, почти не тронутых коррозией, ворох дореволюционных бумаг (приписное свидетельство ратника второго разряда, похвальный лист реального училища и тому подобный ширпотреб). Стоило все это не особенно дорого, но своего знатока и покупателя способно было обрести в самом скором времени.
– Всё?
– Держитесь за кресла, граждане… – сказал Федя, с широченной ухмылкой запуская руку в сумку. – Ап – и тигры у ног моих сели!
Смолин интереса скрывать не стал, незамедлительно протянул руку, процедил сквозь зубы:
– Это, конечно, вещь…
На стол тяжело брякнулся черный маузер, на вид казавшийся безукоризненным. Смолин, так и не прикасаясь пока что, медленно прочитал вслух ясно различимую надпись, выбитую над рукояткой между двух прямоугольных углублений, побольше и поменьше:

Клеймо на маузере

– Ваффенфабрик Маузер, Оберндорф, А. Некар… Чистил?
– Самую чуточку, как видишь. Механизм слегка почистил, смазал… Испробуй.
Смолин оттянул на «ушки» длинный прямоугольный затвор, блестевший свежей смазкой, потыкал мизинцем в открывшийся патронник (пружина исправно сжималась), большим пальцем отвел курок, и затвор, скрежетнув, ушел на место. Нажал на спусковой крючок, поиграл с прицелом, с предохранителем. Правая сторона пистолета сохранилась безукоризненно, а вот левая подкачала, была довольно-таки изъедена мелкими язвочками ржавчины.
– А вот это, пожалуй, уже не копанка, – сказал он задумчиво. – «Чердачник»?
– Вот именно, – кивнул Федя. – Натуральный «чердачник». Лежал себе за стропилом, пока избу разбирать не начали. Хорошо, я там вовремя оказался… Это ведь «Боло», а?
– Классический «Боло», – сказал Смолин медленно.

Маузер «Боло»

Они переглянулись и покивали друг другу с видом понимающих людей. Укороченный маузер такого типа, именовавшийся «Боло», или «Большевистским», в двадцатые годы Германия поставляла в СССР главным образом для ГПУ. Так что версии можно строить разные, но наиболее вероятна одна: коли уж такой маузер десятки лет пролежал захованным на чердаке обычной деревенской избы, то с огромной долей вероятности хозяин избы однажды где-то пересекся с чекистом или милиционером, у коего пистолетик и позаимствовал. Чекисту, надо полагать, маузер был уже ни к чему. Крутые двадцатые…
– Тоже Бекетовка?
– Нет, Подтаежное.
– Ясно, – сказал Смолин. – Кто у нас там гулял в коллективизацию, атаман Хома?
– И Хома, и есаул Перелегин… Да мало ли неорганизованного народу комиссаров за деревней подкарауливало… Слышь, Вась, а из него, надо полагать, не одного краснюка замочили…
– Да уж надо полагать, – кивнул Смолин.
Они какое-то время откровенно баловались пистолетом, отбирая его друг у друга, целясь в углы, давя на спуск, щелкая всем, чем можно было щелкать. Оружие имеет над мужчинами мистическую власть, так просто из рук не выпустишь, не наигравшись вдоволь…
Смолин спохватился:
– Ладно, все это лирика… И что?
– Штучку баксов, на молочишко, – блеснул Федя тремя фиксами (отлитыми не из дешевого стоматологического рыжья, а из подлинных царских червончиков). – Ты-то его толкнешь минимум за две.
Все верно, подумал Смолин. А если еще разориться на кобуру – сейчас штук за девять рублями можно быстренько прикупить пусть и новодельную, но идеально выполненную копию…
– Погоди, – сказал он, видя, как замигал экранчик одного из телефонов, так и не снятых с «беззвука». – Да… Ага… Ну да. Когда будешь? Лады… Порядок, Федя. Пойдет. Подержи-ка его вот так…
Он распахнул шкаф, достал с нижней полки тяжелую германскую дрель и включил ее в розетку.
– Васька! – тоскливо взвыл Боцман.
– Молчок, – решительно сказал Смолин. – Считай, я его купил, так что делаю, что хочу…
Боцман крепко держал маузер магазином вверх, а Смолин с большой сноровкой в полминуты проделал в нижней части ствола аккуратную дыру в восемь миллиметров диаметром. Извлек маленький увесистый боек и безжалостно отправил его в мусорную корзину, завернув предварительно в бумагу.
– И только так, – сказал он, покачивая на ладони черный пистолет, с этой минуты уже не подходивший под определение «огнестрельного оружия». – Заглушку Маэстро поставит в темпе, а я уж знаю, кто у нас любит стволы, из которых, надо полагать, положили не одного краснюка…
– Такую вещь загубил, – сказал Федя не без грусти. – У меня дома…
– Прекрасно помню, что у тебя дома, – сказал Смолин. – У тебя, Федя – глухая деревня, хоть и именуется райцентром. У вас там все по-другому. Я тебе, конечно, чуточку завидую…
Любителю оружия завидовать было чему: у Боцмана в комоде под полотенцами и тельняшками безмятежно лежали и наган сорок второго года (действующий), и американский кольт одиннадцатого года (аналогично), а в сенях вдобавок стоял еще и винчестер девятьсот первого года изготовления – ствол порядком стерся, истончав, но стреляла американская дура до сих пор исправно, разве что металлические гильзы приходилось снаряжать вручную. Деревня, знаете ли, там на такие вещи смотрят проще…
– Город – дело другое, – сказал Смолин не без грусти. – Не хочу я собственными руками себе на хребет тяжелую статью взваливать…
– Да все я понимаю. Только все равно жалковато – рабочая машина…
– Бизнес есть бизнес, – сказал Смолин. – Переживем, мы ж с тобой, по большому счету, не коллекционеры… Всё? Или нет? Что-то ты загадочно глазками посверкиваешь… Доставай.
– Пошли в машину. Оно увесистое…
– Слушай, неужели наконец «Максим» нарисовался?
Боцман ухмылялся с самым загадочным видом:
– «Максима» все еще не обещаю, но кое-что имеется…
Черным ходом они вышли во двор, где возле единственного подъезда примостилась Федина «газель» с брезентовым верхом. Подошли к заднему борту, запрыгнули внутрь… Федя таинственно посмеивался. Там, внутри, валялись какие-то немаленькие железяки – задняя ось от грузовика, еще что-то…
– А вот что это, по-твоему, такое? – вопросил Федя тоном триумфатора. – Во-он, у борта…
Смолин присмотрелся, согнувшись в три погибели. Потом присел на корточки и пригляделся еще тщательнее. Выругался негромко, витиевато. Сказал, не вставая и не оборачиваясь:
– Ты охренел, что ли, Боцман? Это ж авиапушка!
– Опознал, знаток! – хохотнул Федя. – Авиапушка с Мига, двадцать три миллиметра, действующая… В Кубарайке ликвидируют авиаполк, прапорá распродают все, что можно, вот я и прикупил за смешные деньги… Снарядов нету, не беспокойся, я ж не дурак снаряды везти… Хотя он бы мне, хомяк долбаный, и снарядов продал целый грузовик… Ты, говорит, Федор, на чечена никак не похож, вот я и не опасаюсь нисколечко, что ты оружие с боеприпасом на дурное дело пустишь… Серьезно, может, кому и снаряды нужны?
Смолин матерился, по-прежнему восседая на корточках в неудобной позе. Потом, чуть остынув, спросил уныло:
– Как же ты ее довез, чадушко бесшабашное? Сюда от вас полторы сотни километров, да от Кубарайки до вас еще сотня…
– А вот так и довез. Открыто. Гиббоны, промежду прочим, в кузов заглядывали четырежды. Только эта дрына у них ничуть не ассоциируется с понятием «пушка»… Где б они авиапушку могли видеть. Полкузова в железяках, запчасти для японского экскаватора… Они ж и японского экскаватора не видели отроду, не говоря уж про то, чтобы в нутро к нему лазить и детали знать наперечет… Берешь?
– Мать твою, – сказал Смолин, выпрямляясь в полумраке. – Ну ладно, если тебя до сих пор не повязали, значит, сошло с рук… Но если б тебя пасли и тормознули сразу возле аэродрома… Сколько б ты огреб на свой хребет, соображаешь?
– Не ссы, Вася, прорвались ведь… Обошлось. Твоего риска не было ни капли, только мой, а мне всегда везет… Берешь? Опять-таки за штуку баксов уступлю, не буду врать, что оно мне досталось особенно уж дорого…
Крутя головой и все еще доругиваясь про себя, Смолин в то же время уже начал прикидывать расклад. Продать, как уже неоднократно отмечалось, можно все – не сегодня, так завтра. Хозяева расплодившихся вокруг Шантарска шикарных коттеджей одержимы самыми разными причудами: один старательно скупает и расставляет во дворе старые плуги, тележные колеса и бороны, другой, точно известно, выложил нехилую сумму за списанный бронетранспортер (покрасил, загнал в самую высокую точку усадьбы и частенько пиво хлещет, сидя на башенке), третий… Пожалуй, найдется рано или поздно охотник и на эту экзотику.
– Беру, – сказал он, поразмыслив. – Только давай-ка мы ее моментально засверлим как следует, и боек, само собой, и еще что-нибудь… Брезент есть?
– Откуда? Вон, кусок…
– Маловат…
– Не ссы, Васька, прорвемся… Замотай ствол, на конец как раз хватит, тут два шага с половиною…
Смолин старательно обмотал конец ствола невеликим куском брезента, и они принялись извлекать дуру на божий свет. Пушка, мать ее, была тяжеленная, кое-как взвалили на плечи, развернулись к черному ходу в магазин…
И в животе у Смолина что-то такое нехорошо завертелось винтом, полное впечатление, с противным металлическим хрустом. Похолодело в животе, словно на ящик с мороженым плюхнулся…
Метрах в пяти от них стояла машина вневедомственной охраны в характерной бело-синей раскраске, с изображением стилизованного глаза на передней дверце, с мигалкой, как водится. Двое сидевших внутри ореликов в бронежилетах и касках таращились прямо на них, не поймешь, с каким выражением и намерениями. Ноги буквально приросли к земле. Он подумал смятенно: никто пока все же не кидается на перехват, никто не хватает за шиворот, не орет ничего жуткого… Надо ж так глупо влететь, стоишь с тяжеленной дурой на плече, никак не прикинешься, что не имеешь к ней отношения…
– Семен! – браво рявкнул Боцман у него за спиной. – Чего встал? Волоки херовину, а то бригадир на маты изойдется…
Чуть опомнившись, взяв себя в руки, Смолин сделал первый шаг к двери, второй, третий… Никто на них так и не кинулся, стояла тишина. Чуть повернув голову, он увидел краем глаза, как из подъезда выскочил третий орелик, тоже в каске и жилетке, с АКСУ на плече – и мотор машины моментально завелся. А там за ними захлопнулась дверь, и никто не бросился следом, никто не встретил в кабинете…
По спине стекало добрых пол-литра пота.
– Пронесло… – фыркнул он, осторожно опуская на пол свой конец ноши.
– Ага, меня тоже…
Сдавленным голосом Смолин сказал:
– Я с тебя, бля, процент сниму за этакие фокусы… Запорешь всех когда-нибудь своими выходками…
– Не боись, если запорюсь, так один. Уж отболтаюсь…
– Вашим бы хлебалом, бегемотик, да медок из бочки наворачивать… – зло сказал Смолин.
И незамедлительно схватился за дрель, вытащил из пластмассового чемоданчика сантиметрового диаметра сверло – чтобы наверняка, чтоб нервишки успокоить… Развинчивая патрон, все еще ворчал:
– Точно, сниму десять процентов, чтоб не доводил до инфаркта…
– Да ладно тебе, – посмеивался Федя, помогая ему подключать к розетке удлинитель. – Дери Маришку почаще, понужай коньячок вместо водочки – и не будет у тебя никаких инфарктов… Еще одна пушка не нужна?
– Иди ты!
– Да нет, я не про эту… Понимаешь, дошел слушок – в Чушумане, у староверов, валяется за околицей какая-то пушечка… И судя по тому, как ее описывают, она непременно казачья, то бишь семнадцатого века, не позже… Потому что позже гарнизонов с артиллерией в той глуши отродясь не водилось, а вот казаки в тех местах при Алексей Михалыче как раз бродили… Интересует?
– Вот с этого и надо было начинать, – сказал Смолин, завинчивая патрон сверла. – Действительно, какие там гарнизоны с артиллерией… Вот только – километров семьсот…
– Ну и что? Шестьдесят шестой газон я добуду, выберем время – и махнем? Натуральная пушка семнадцатого века… А? Даже если бабки пополам, все равно получается прилично…
– Подумаем, – сказал Смолин. – Держи покрепче и глаза береги, сейчас стружка брызнет…
Басовито взвыла дрель, сверло стало помаленьку углубляться в ствол авиапушки…