Плавильня английской школы генри форда 33 страница

Однако во мне остается нечто женственное, потому что через некоторое время Сильвия отводит меня в сторону и начинает жаловаться на своего мужа:

– Я знаю, что все это глупо. Вся эта жизнь на колесах. Tы даже себе представить не можешь, кого мы только ни встречаем в этих автолагерях. Нет, все они милые люди, но такие скучные. И мне так не хватает культурной жизни. Мирон говорит, что он всю жизнь ездил по стране и ему ничего не нужно. И теперь он делает то же самое, только медленнее. Но ведь теперь он таскает за собой меня!

– Сердце мое, – окликает ее Мирон. – Ты не можешь принести своему мужу чаю со льдом? А то у него наступает обезвоживание организма.

Они высадили меня в Небраске. Я сосчитал оставшиеся деньги и обнаружил, что у меня есть двести тридцать долларов. Я нашел дешевую комнату в пансионе и остался там на ночь. Я все еще опасался путешествовать в темноте.

Ходьба способствовала решению мелких проблем. Например, большая часть моих носков была не того цвета – розового, белого и голубого с изображением китов. Трусики у меня тоже были не такие как надо. Поэтому в Небраска‑сити я приобрел комплект из трех боксеров. Будучи девочкой, я носил большие размеры, а оказавшись мальчиком, перешел на средние. Кроме этого, я изучил парфюмерный отдел. Вместо бесконечных рядов с косметическими средствами здесь оказалась одна‑единственная стойка с самыми необходимыми предметами гигиены. Расцвет мужской косметики был еще впереди. Еще не появились смягчающие кремы с грубыми и суровыми названиями. Никаких сверхмощных увлажнителей и противовоспалительных гелей после бритья. Я выбрал дезодорант, бритву и крем для бритья. Естественно, меня привлекли красочные бутылочки с одеколоном, но у меня были неблагоприятные воспоминания о его применении. Одеколон напоминал мне об учителях, метрдотелях и стариках с их неприятными объятиями. Кроме этого, я купил себе бумажник и выбросил свой кошелек. Расплачиваясь в кассе, я так смущался, что не смел взглянуть в глаза кассиру, словно покупал презервативы. Кассирша была немногим старше меня – со светлыми волосами и проникновенным взглядом.

В ресторанах я начал пользоваться мужским туалетом. И это оказалось самым сложным. Меня шокировали царившая там грязь, вонь и животные звуки, доносившиеся из кабинок. На полу всегда стояли лужи мочи. К дверям были прилеплены клочки использованной туалетной бумаги. Большинство унитазов было засорено, и при входе в кабинку тебя встречала коричневая жижа с плавающими там мертвыми лягушками. Я даже представить себе не мог, что еще недавно обретал убежище в кабинке школьной умывалки. Все это было теперь позади. Я сразу понял, что мужские туалеты, в отличие от дамских комнат, не предоставляют удобств своим посетителям. Зачастую в них отсутствовали даже зеркала и мыло. Но если пукающие в кабинках мужчины не проявляли никаких признаков стыда, то у писсуаров они вели себя очень нервозно. Все стояли глядя прямо перед собой, как зашоренные лошади.

Именно тогда я понял, от чего отказываюсь, – от биологической солидарности. Женщины знают, что значит обладать телом. Они осознают его недостатки, хрупкость, красоту и удовольствия. Мужчины считают тело своей собственностью и совершают с ним самые интимные вещи публично.

Несколько слов о пенисах. Каков был взгляд Калла на пенисы? Находясь среди них, он продолжал испытывать к ним чисто женские чувства, состоявшие из смеси ужаса и изумления. Такого со мной еще не было. Мне и моим подружкам они всегда казались чем‑то смехотворным. Мы скрывали свой интерес к ним за хихиканьем и проявлением деланного отвращения. Как и у всех школьниц, мое лицо заливала краска при виде римских скульптур, и я бросал на них потаенные взгляды, когда учительница отворачивалась. Не правда ли, это и становится нашим первым знакомством с искусством? Обнаженные фигуры, облаченные в надменное благородство. Будучи на шесть лет старше меня, мой брат никогда не пользовался ванной одновременно со мной, и я лишь мимолетно видел его гениталии, каждый раз стараясь вовремя отвернуться. Даже Джером умудрился проникнуть в меня таким образом, что я так и не увидел, что происходит. Поэтому естественно, что столь долго скрываемый объект не мог не заинтересовать меня. Однако то, что мне удавалось разглядеть в мужских туалетах, в целом разочаровывало. Мне так и не удалось увидеть гордый фаллос, лишь пробирку, пустышку, улитку, лишившуюся своей раковины.

К тому же я до смерти боялся, что меня застанут за подглядыванием. Несмотря на костюм, стрижку и рост, всякий раз, когда я открывал дверь мужского туалета, я как будто слышал окрик: «Это мужской!» Но именно туда мне и следовало идти. И никто не говорил ни слова. Никто не возражал. И я принимался искать более или менее чистую кабинку. Я еще не научился писать стоя и по сей день делаю это сидя.

По ночам на вонючих ковриках номеров мотелей я делал зарядку и отжимания. Стоя в одних трусах перед зеркалом, я изучал собственное телосложение. Еще недавно я переживал из‑за отсутствия груди, но теперь эти тревоги были позади. Теперь мне не надо было тянуться к этим стандартам. Непомерные требования были отменены, и я чувствовал облегчение. Однако порой, глядя на свое меняющееся тело, я чувствовал себя не в своей тарелке. Иногда оно казалось мне чужим. Оно было крепким, белым и жилистым. По‑своему оно было красиво, но это была спартанская красота. В нем не было податливости и мягкости. Напротив, оно представляло собой какой‑то сгусток.

Именно в мотелях я изучил свое новое тело, познал его требования и противоречия. Все, что мы делали с Объектом, происходило в полной темноте. Она не занималась исследованием моего полового аппарата. Клиника заставила меня относиться к собственным гениталиям отстраненно. В результате постоянных осмотров они пребывали в состоянии бесчувствия. Мое тело словно закрылось, чтобы пережить это испытание. Однако путешествие пробудило его. И теперь, закрывшись на ключ, я экспериментировал с ним. Я запихивал между ног подушки, ложился на них и начинал двигать рукой, не отрывая глаз от Джонни Карсона. Постоянное беспокойство, которое вызывало у меня мое телосложение, препятствовало изучению собственного организма, которым занимается большинство детей. И лишь теперь, будучи выброшенным в мир и лишившись всех близких и знакомых, я отважился на это. Трудно переоценить важность моих открытий. И если раньше я еще сомневался в правильности своего решения и мне иногда хотелось повернуть назад, вернуться к родителям и сдаться Люсу, то теперь меня останавливало это наслаждение, которое я испытывал между ног. Я знал, что его у меня отнимут. Я не хочу переоценивать значение сексуального наслаждения, но для меня оно являлось мощной силой, особенно тогда, в четырнадцать лет, когда все нервные окончания при малейшем прикосновении готовы были расцвести симфоническим оркестром. Именно так Калл познал себя, достигая сладострастного апофеоза на двух‑трех смятых подушках за задернутыми шторами под бесконечный шум проезжающих мимо машин.

За Небраска‑сити у обочины затормозила серебристая «нова». Я подбежал и открыл дверцу. За рулем сидел симпатичный тридцатилетний мужчина. На нем был золотистый твидовый пиджак и желтый джемпер. Верхняя пуговица клетчатой рубашки была расстегнута, зато манжеты жестко накрахмалены. Официозность его облика резко контрастировала с непосредственностью поведения.

– Привет, – произнес он с бруклинским акцентом.

– Спасибо, что остановились.

Он прикурил и протянул руку.

– Бен Шир.

– Меня зовут Калл.

Он не стал задавать мне обычных вопросов о том, откуда я и куда еду. Вместо этого он спросил:

– Где ты раздобыл такой костюм?

– В Армии Спасения.

– Очень милый.

– Правда? – переспросил я и тут же спохватился: – Вы шутите.

– Вовсе нет, – ответил Шир. – Мне нравятся костюмы усопших. Это очень экзистенциально.

– Как?

– Что «как»?

– Что такое «экзистенциально»?

Он посмотрел на меня.

– Экзистенциалисты – это люди, которые живут мгновением.

Со мной еще никто так не разговаривал. И мне это нравилось. По дороге Шир рассказал мне еще много интересного. Я узнал об Ионеско и театре абсурда. Об Энди Уорхоле и андеграунде. Невозможно передать, каким восторгом это наполняло такого человека, как я. «Браслеты» делали вид, что они с востока, думаю, я тоже перенял у них эту страсть.

– Вы жили в Нью‑Йорке? – спросил я.

– Да.

– Я только что оттуда. И надеюсь, мне когда‑нибудь удастся там поселиться.

– Я прожил там десять лет.

– И почему уехали?

Снова открытый взгляд, устремленный прямо на меня.

– Просто проснулся однажды утром и понял, что если не сделаю этого, то через год умру.

И это тоже показалось мне восхитительным.

У Шира было бледное лицо с азиатским разрезом серых глаз. Его светло‑русые волосы были тщательно расчесаны на пробор. Мало‑помалу я замечал и другие подробности его внешнего облика: монограммы на обшлагах, итальянские кожаные туфли. Он сразу мне понравился. Он выглядел так, как хотел бы выглядеть я сам.

И вдруг с заднего сиденья раздался усталый, душераздирающий вздох.

– Как ты там, Франклин? – окликнул Шир.

Услышав свое имя, Франклин поднял величественную голову, и я увидел черно‑белого английского сеттера. Старый пес с ревматическими глазами окинул меня взглядом и снова исчез.

Шир тем временем начал съезжать с шоссе. У него была беспечная манера вождения, однако, совершая какой‑нибудь маневр, он тут же начинал действовать с военной четкостью, сильно и уверенно поворачивая руль. Он притормозил на стоянке перед магазином.

– Сейчас вернусь.

И скрыв в ладони недокуренную сигарету, он начал подниматься по лестнице. Я огляделся. Салон машины был безукоризненно чист, на полу лежали свежепропылесосенные коврики. В отделении для перчаток были лишь дорожные карты. Шир появился с двумя полными сумками.

– В дороге нам это пригодится, – заметил он и вынул двенадцатибаночную упаковку пива, две бутылки «Голубой монахини» и розовое вино в глиняной бутылке.

Все это тоже было частью его утонченности. Остальные пили дешевое «Молоко Мадонны» из пластиковых стаканчиков и нарезали чеддер швейцарским ножом. Шир же из ничего составлял замечательную закуску, и даже с оливками. Мы снова двинулись через ничейные земли, и Шир по дороге давал мне указания, как открыть вино и что ему подать. Я исполнял роль его пажа.

– Копы! Опусти стакан! – внезапно выкрикнул он. Я поспешно повиновался, и полицейская машина благополучно обошла нас слева.

Теперь Шир подражал манере полицейских:

– У меня нюх на проходимцев, а эти двое точно проходимцы. И могу поспорить, они что‑то затевают.

Я расхохотался, чувствуя себя счастливым от того, что нахожусь с ним в одной компании, противостоя всем лицемерам и бюрократам этого мира.

Когда стало темнеть, Шир остановился у ресторана. Я начал тревожиться, что это может оказаться слишком дорого, но он меня успокоил:

– Сегодня обед за мой счет.

Внутри было полным‑полно народу, и лишь у бара оказался один‑единственный свободный столик.

– Мне водку с мартини и две оливки, – сообщил Шир подошедшей официантке, – а моему сыну пиво.

Официантка с сомнением окинула меня взглядом.

– У него есть документы?

– С собой нет, – ответил я.

– Тогда я не могу тебя обслужить.

– Я видел, как он появился на свет, – возразил Шир. – И могу присягнуть.

– Извините. Нет документов – нет алкоголя.

– Ну ладно, – согласился Шир. – Тогда я передумал. Мне водку с мартини, две оливки и пиво.

– Я не могу вам принести пиво, потому что вы отдадите его своему другу, – сквозь сжатые губы процедила официантка.

– Нет, я все выпью сам, – заверил ее Шир. Он понизил голос и добавил в него властные интонации члена Плющевой лиги, которые не ускользнули от слуха официантки даже в этой глуши, так что ей ничего не оставалось, как повиноваться.

Она отошла, и Шир склонился ко мне и снова заговорил своим провинциальным голосом.

– Если ее завалить в амбаре, то, наверно, она не такая уж плохая. И сделать это поручается тебе. – Он не был пьян, и поэтому его грубость прозвучала для меня неожиданно, однако говорить он стал громче, а движения его стали менее точными. – Да, – продолжил он, – по‑моему, она на тебя глаз положила. Может, вы будете счастливы вместе.

Я тоже ощущал все нараставшее действие выпитого вина, – голова моя кружилась, как зеркальный шар, отбрасывая во все стороны вспышки света.

Официантка принесла выпивку и демонстративно поставила стаканы на половину стола Шира. Однако стоило ей исчезнуть, как он подтолкнул ко мне кружку пива и сказал:

– Ну вот. Держи.

– Спасибо. – Я начал пить большими глотками, каждый раз отодвигая кружку в сторону, когда мимо проходила официантка. Это было смешно и забавно.

Однако выяснилось, что за мной тоже подсматривали. Сидевший у стойки мужчина в гавайской рубашке и темных очках взирал на меня с неодобрительным видом. Однако когда мы встретились глазами, он расплылся в широкой понимающей улыбке. Мне стало неловко, и я отвернулся.

Когда мы вышли на улицу, небо уже окончательно потемнело. Перед отъездом Шир открыл дверцу и вывел Франклина. Старый пес уже не мог передвигаться самостоятельно, и Ширу пришлось брать его на руки.

– Пошли, Франк, – с грубоватой нежностью промолвил он и, зажав дымящуюся сигарету между зубов, с патрицианским видом понес пса в ближайшие кусты, нетвердо переставляя свои сильные ноги в туфлях от Гуччи.

Перед тем как выехать на шоссе, он еще раз остановился, чтобы купить пива.

Мы ехали в течение часа. Шир безостановочно поглощал пиво, а я ограничился парой банок. Я уже был нетрезв, и меня клонило в сон. Я прислонился к дверце и уставился в окно. Рядом с нами ехала большая белая машина. Ее водитель взглянул на меня и улыбнулся, но я уже засыпал.

По прошествии некоторого времени меня разбудил Шир.

– Я слишком устал, чтобы ехать дальше. Мы останавливаемся.

Я промолчал.

– Надо найти мотель. Комнату тебе я оплачу.

Я не стал возражать. Вскоре в тумане замаячили огни мотеля. Шир вышел из машины и вернулся уже с ключом. Взяв мой чемодан, он проводил меня до моей комнаты и открыл дверь. Я подошел к кровати и рухнул на нее.

Голова у меня кружилась, и я с трудом залез под одеяло.

– Ты что, будешь спать одетым? – изумленно спросил Шир.

И я почувствовал, что он гладит меня по спине.

– Нельзя спать одетым, – повторил он и начал меня раздевать.

Но тут я собрался с силами:

– Дай мне просто спокойно поспать.

Шир склонился ближе и сдавленно произнес:

– Калл, тебя выгнали родители, да? – Внезапно он показался мне страшно пьяным, словно вся дневная и вечерняя выпивка наконец достигла своей цели.

– Я хочу спать, – ответил я.

– Ну давай, – прошептал Шир. – Давай я за тобой поухаживаю.

Я, не открывая глаз, свернулся клубочком. Шир начал тыкаться в меня лицом, но, увидев, что я не реагирую, прекратил это. Я услышал, как он открыл дверь и как она за ним закрылась.

Я проснулся на рассвете. Через окна струился свет. Рядом, неуклюже обнимая меня, с закрытыми глазами лежал Шир.

– Мне просто захотелось здесь поспать, – промямлил он. – Просто поспать.

Моя рубашка была расстегнута. На Шире были лишь трусы. Телевизор работал, а на нем стояли пустые бутылки из‑под пива.

Шир прижался ко мне лицом и начал издавать какие‑то звуки. Я терпел, чувствуя себя обязанным ему. Но когда его пьяные приставания стали более целенаправленными, я оттолкнул его в сторону. Он не стал возражать, а просто свернулся клубочком и заснул.

Я встал и отправился в ванную, где довольно долго просидел на крышке унитаза, обхватив руками колени. Когда я приоткрыл дверь, Шир крепко спал. Задвижки на двери не было, но я мечтал о том, чтобы принять душ. Не сводя глаз с приоткрытой двери и не задергивая занавеску, я быстро это сделал. Затем надел чистую рубашку, костюм и вышел из номера.

Было раннее утро. Машин на дороге не было. Я отошел подальше от мотеля и сел на чемодан. В огромном распахнутом небе летали птицы. Я снова хотел есть, и у меня болела голова. Я достал бумажник, пересчитал тающие деньги и уже в тысячный раз начал раздумывать, не позвонить ли домой. Потом на глазах у меня выступили слезы, но я не позволил себе плакать. И тут я услышал звук приближающейся машины. Со стоянки мотеля выезжал белый «линкольн‑континенталь». Я поднял руку. Машина остановилась, и стекло с тихим гудением медленно опустилось вниз. За рулем сидел человек, которого накануне я видел в ресторане.

– Куда направляешься? – спросил он.

– В Калифорнию.

Лицо его снова озарилось той же улыбкой, словно в нем что‑то расцвело.

– Ну что ж, тогда тебе повезло, потому что я тоже еду туда.

Я помедлил лишь мгновение, а затем открыл заднюю дверцу и запихал внутрь свой чемодан. К тому же в тот момент у меня не было выбора.