Глава 9. Не пытайтесь повторить это дома 6 страница

В одночасье рывок, который группа готовила последние несколько месяцев, вновь обернулся топтанием на месте, и хотя я этого не показывал, я запаниковал. «Ну всё, – подумал я, – мы обречены». Я почти склонился к мысли, что “Guns N’ Roses” распадутся из-за того, что мы не сможем найти нового барабанщика. И меня волновало, чем займусь я, если группа всё-таки распадётся.

* * *

ВСЁ ТО ВРЕМЯ, ПОКА МЫ ИСКАЛИ БАРАБАНЩИКА, МЫ С ДАФФОМ БЫЛИ неразлучны. На тот момент он расстался с Мэнди (Mandy), и мы, бывало, когда группа не работала, проводили время вместе. Чаще всего мы ходили в «У Борделло» (“Bordello’s”), клуб, принадлежавший бывшему основателю “Cathouse” Рики Рэчмэну (Riki Ratchman). Заведение было просто отличным. В глубине клуба было небольшое помещение для джем-сейшенов, в котором какая-нибудь группа могла запросто играть блюз, и я обычно заканчивал вечер в этой комнате, подыгрывая музыкантам. Это было здоровское место! Мы просто приходили туда, пили и джемовали. Но правда в том, что даже если ты и знаменит и тебя все любят, и всё в том же духе, эта или какая бы то ни было сцена, по крайней мере, для меня через некоторое время становится убогой, скучной и однообразной. Выступишь на ней два раза, ну, может, три, и ничего не остаётся, кроме скуки. Даже сегодня сцена голливудских рок-клубов никаких эмоций во мне не вызывает; меняются времена и музыкальные стили, но она остаётся всё той же. Если ты отыграл концерт и тебе нужно немного снять напряжение, рок-клуб – отличная идея! Но если ты просто слоняешься по городу, это похоже на то, будто ты попал в какое-то избитое клише, в стереотип, в который, как думают все подростки, превратится их жизнь, если они станут рок-звёздами. Быть частью этой иллюзии я не хочу.

Что я хочу этим сказать, так это то, что я предпочёл сидеть дома, пить весь день, слушать записи, играть на гитаре и сочинять музыку. Я не был затворником, таким, каким был, когда сидел на героине, но все мои мысли были прикованы к работе, поэтому проводить где-то время и общаться с кем-то – было для меня последней вещью. Я хотел быть более продуктивным для группы и был предан идее поднять группу на следующий уровень. В один из таких вечеров Дафф уговорил меня сходить в клуб “Peanuts”, чтобы поджемовать с какой-то небольшой, но отличной блюзовой группой, а закончили мы тот вечер в компании с девушкой Пилар (Pilar), которую подцепил Дафф. Пилар была сексуальной латиноамериканкой или ближневосточной девчонкой – не уверен, какой именно. У неё была такая подруга, что едва мог вымолвить слово; ей звали Рене (Ranee). У Рене была жизненная позиция, которая явно не соответствовала позиции девочки-школьницы; она держала голову прямо и сама осанка её говорила, мол, поздоровее тебя видали. Выглядела она здоровски и она это знала. И всё её обаяние просто зацепило меня как на крюк от трактора, потому что любая девчонка, которая, мать твою, усложнит мне жизнь, любая девчонка, которую не так просто заполучить, – это та самая, ради которой можно пуститься во все тяжкие. Если говорить печально известными словами Лемми Килмистера: «Погоня лучше, чем сама добыча». Рене не было никакого дела до того, чем я занимался, или какой дурной славой помнилась наша группа; ни в каком смысле она не была рок-фанаткой.

Она была моделью и амбициозной актрисой. Она была совершенно независимой. За пару недель я забросил наш Ореховый дом и переехал жить к Рене. У неё был отличная квартира, которую её папочка, перед тем как отойти в мир иной, купил ей на Valley Vista. Я думаю, во всей квартире был лишь небольшой столовый гарнитур, кровать и диванчик. Вот, как мы проводили наше время: я вставал утром и, мать твою, просто лежал на полу, пил водку и курил сигареты, пока не вставала Рене. Она уходила по своим делам, а я делал то же самое, и такой была наша с ней жизнь. Я пересмотрел кучу кулинарных шоу: «Голодный гурман» (“The Galloping Gourmet”), «Знаменитые шеф-повара Востока и Запада» (“Great Chefs of the East and West”) и кулинарный телеканал (The Food Network). Это было начало моего помешательства на кулинарных шоу, помешательства длиною в жизнь, хотя сегодня я не готовлю вовсе. По вечерам мы заказываем еду на дом.

Такова была моя домашняя жизнь. Тем временем мы по-прежнему не нашли барабанщика.

* * *

В ОДИН ДЕНЬ У НАС СОВЕРШЕННО НЕ ОСТАЛОСЬ ИДЕЙ, ГДЕ НАЙТИ
барабанщика, но я один не мог позволить, чтобы охота за барабанщиком положила конец нашей группе. Дафф, Иззи и я напрягали мозги. Мы обсудили лучших барабанщиков, которых мы видели за последнее время, но ни одна подходящая кандидатура не приходила на ум… пока однажды вечером у меня не случилось откровение. Я вспомнил, как пару месяцев назад ходил на концерт “The Cult” в “Universal Amphitheater” и был прямо загипнотизирован их барабанщиком. Он был, мать твою, изумителен! Я стоял на звукоотражательном экране и был очарован его игрой. Весь концерт я практически не слушал остальных музыкантов. Его игра была чрезвычайно энергична, а его звук создавал иллюзию присутствия; звук был огромен, подача была солидная, и в ней чувствовался авторитет. В тот момент, когда я вспомнил о нём, я не мог поверить, что я высидел столько говённых прослушиваний, не осознавая, что я знал подходящего парня.

Майку Клинку, нашему продюсеру, приходилось раньше работать с Мэттом Сорумом, барабанщиком, чьё участие в нашей группе пока было под вопросом, поэтому я немедленно позвонил Майку и оставил ему сообщение на автоответчике. Чуть позже я был уже немного пьян, лежал на спине, свесив голову с края кровати Рене, смотрел на телефон на полу и ждал, когда он позвонит. Наконец он звякнул. Я быстро поднял трубку.

- Алло? – сказал Майк в своей вкрадчивой манере.

- Привет, это Слэш. – сказал я. – Слушай, да, ты знаешь барабанщика из “The Cult”? Нам нужен барабанщик, а я этого парня видел – он великолепен, и я хочу выяснить, можно ли его заполучить?

- Ну, я не знаю, – ответил Майк, – давай я сделаю телефонный звонок.

- Окей.

Майк перезвонил тем же днём ближе к вечеру. «Слэш, – сказал Майк, – вот, что я узнал. Он, возможно, будет играть с вами. У тебя есть ручка? Записывай его номер».

Тем днём я много не двигался, я просто ждал момента, когда я ему позвоню, думая только о нём, потому что я знал, что так оно и будет. Я записал его номер на простыне, или на стене, или на руке, я уже и не помню где.

Я набрал номер и подождал. Мэтт поднял трубку.

- Алло?

- Э-э-э… Мэтт? Правильно? Это Слэш. – сказал я. – Я из “Guns N’ Roses”, и нам нужен барабанщик? Ты заинтересован?

Спустя два дня, Мэтт заглянул к нам на репетицию, и после двух, трёх песен Дафф, Иззи и я поняли, что нашли своего человека. Мы нашли музыканта со своим особым субъективным восприятием, работающего в такт с остальными членами группы, и в тоже время обладающего собственным стилем. У него была энергия, «рубилово» (the chops) и харизма, чтобы заполнить пустоту и привнести в звучание группы то, что его бы и изменило.

Я думаю, что мы с Даффом вытащили Мэтта развеяться куда-то (не помню куда, возможно в “The Rainbow”), чтобы задать ему вопрос, не собирается ли он к нам присоединиться, а получилось так, что мы все напились и накурились кокаина, что-то вроде того. Мэтт чувствовал себя в своей тарелке, он был в восторге. Не об этом ли мечтает каждый гастролирующий музыкант! Для настоящего рок-н-ролльного музыканта нет способа легче, чтобы сразу влиться в группу. После того, как Мэтт провёл в нашей компании какое-то время, стало очевидно, что “Guns N’ Roses” стали для него величайшей группой на всей планете. Гонорар был хороший, а в группе не существовало никаких правил, за исключением одного: всё, что тебе нужно делать, это хорошо играть.

Но Мэтту предстояло разучить чёртову уйму песен за короткое время. У нас были демозаписи 36 песен, которые мы планировали записывать для альбомов. Но поскольку эти записи были далеки от совершенства, Даффу, Иззи и мне пришлось учить Мэтта поистине всему в разумные, сжатые сроки; по этой причине нам пришлось самим поднимать свой профессиональный уровень. Мы все сожалели об уходе Стивена, по крайней мере, я, ну и, может быть, остальные парни. Но когда пришёл Мэтт, он принёс с собой обновление в нашу работу. В то время как казалось, что над нами окончательно сгустился мрак, в конце туннеля появился свет.

* * *

ЗА ЭТО ВРЕМЯ, ПОКА ГРУППА ГОТОВИЛАСЬ К СВОЕМУ ВОЗВРАЩЕНИЮ,
произошла ещё пара событий, о чём следовало бы упомянуть, – мы несколько раз появились на телевидении. В первый раз, когда я и Дафф от имени группы получали American Music Award (AMA) за лучший рок-альбом. Я никогда не следил за всеми этими Грэмми, или АМА, или чем-то в том же духе; я никогда не смотрел эти церемонии награждения по телевизору и никогда не проявлял к ним какого-либо интереса. Тем не менее, Дафф и я пошли – в основном, из-за напитков, – но мы не имели представления о том, что если ты был номинирован, ты можешь что-нибудь выиграть, а если ты действительно что-то выиграл, то от тебя ждут того, что ты поднимешься на сцену и должен будешь что-то сказать зрителям, сидящим как в зале, так и перед экранами телевизоров.

В то время я встречался с Рене, а Дафф – с Пилар, и АМА было таким местом, куда можно было сводить девушек. Из всех напитков на АМА подавали вино, и мы выпили каждый, по меньшей мере, по восемь больших бокалов. Сама церемония была довольно скучная и чопорная. Мы сидели там и разговаривали, как вдруг “Guns N’ Roses” объявили победителями в номинации лучший рок-альбом за “Appetite”. Мы были ошарашены. Прожектор осветил наши кресла, и мы застыли на месте. Как только я осознал, что мы победили, я захотел сказать спасибо всем, поэтому я поблагодарил Зутаута, Нивена, всех людей из “Geffen”, но при этом из-за выпитого вина и своей нервозности беспрестанно вставлял в речь “fuck”. Я и понятия не имел, какой протокол на этой церемонии. В любом случае мне оставалось назвать ещё пару имён, когда отключили мой микрофон. Ещё секунду я продолжал говорить, пока не понял, что меня отрубили. Нас проводили назад, чтобы сделать фотографии и провести пресс-конференцию. Я был пьяный, отлично проводил время, поэтому и показал им всем средний палец.

На следующий день все говорили только об АМА. Я был поражён противоречивостью в освещении того события, потому что до сегодняшнего дня тот инцидент для меня много не значит. Однако из-за меня все последующие церемонии вручения наград, идущие в прямом эфире, стали передавать с семисекундной задержкой; к тому же Дик Кларк (Dick Clark) не хотел разговаривать со мной в течение 8 лет. Мне не позволялось присутствовать на АМА, пока год назад или около того меня не попросили вручить какую-то награду.

Всё случившееся было непреднамеренно, однако, это лишний раз доказало, что дух “Guns N’ Roses” жив и здравствует.

* * *

МЫ ВЕРНУЛИСЬ В СТУДИЮ. У НАС БЫЛО 36 ПЕСЕН, ТАКОГО КОЛИЧЕСТВА БЫЛО более чем достаточно, чтобы записать двойной альбом. Я хотел отобрать лучшие 12 из 36 песен, чтобы довести их до совершенства, но я оставил эту идею, поскольку пока группа двигалась вперёд, меня устраивало всё. Эксл хотел записать все 36 песен и пойти по пути двойного альбома. Он не хотел и дальше продолжать сидеть на этих песнях. Я это понял: многие из песен на тот момент были старыми, мы их придерживали со времени нашего первого альбома, а некоторые были и того старше. Кроме того, у нас был целый ворох новых песен, которые отражали состояние группы именно на тот момент времени. Это может показаться разговором с точки зрения сегодняшнего дня, но консенсус, к которому мы тогда все пришли, заключался в том, что мы полностью расставались с нашим прошлым, доставая на свет всё, что хранили. В целом, те песни отражали нечто важное, а именно прошлое и настоящее группы. Все те годы были как невероятное путешествие, и единственный способ, чтобы о нём рассказать, был заключён в той подборке песен.

Мэтт был великолепен; он плотно сошёлся со мной и Даффом; Иззи тоже общался с нами, но те так близко, как бывало раньше. Сказать, что Иззи на 100 % завязал с алкоголем, – ничего не сказать; на тот момент он был категорически против алкоголя и наркотиков. Когда Иззи впервые познакомился с Мэттом, они отлично поладили; но это было из-за того, что решение насчёт Мэтта уже было принято, и поэтому: «Окей, значит, новый барабанщик…» Я думаю, что Иззи чувствовал, что это решение было навязано, и ненавидел это. Иззи чувствовал себя паршиво с тех пор, как он вернулся назад в группу и до того момента, когда из неё ушёл. Он, наверное, до конца не выработал отношение к изменениям, произошедшим в составе группы. Во время репетиций мы все были как один, и это было круто, но чего-то не хватало. Иззи был несчастлив, но он ничего не рассказывал, а Эксл к тому времени дистанцировался от каждодневных забот группы настолько, что полагал, что поскольку у нас был новый барабанщик, с которым мы вместе репетируем, значит, всё круто и группа готова двигаться вперёд.

Первая запись с Мэттом была песня “Knocking on Heaven’s Door” для звуковой дорожки к фильму «Дни грома» (“Days of Thunder”), которая впоследствии вошла в альбом “Use Your Illusion”. Я помню, как записывал в своей манере соло к той песне. У меня был Gibson Explorer ’58 года. Это была изумительная запись. Я просто забежал в студию вместе со своей подругой и несколькими друзьями-поклонниками, схватил гитару и просто позволил мелодии течь самой: я выкрутил на ноль ручку тона на басовом звукоснимателе (и дальше играл только на нём) и заставил ноты визжать. Мне очень нравится то, как получилось это соло, – оно получилось очень эмоциональным и при этом не стоило мне больших усилий.

“Knocking on Heaven’s Door” также стала первой песней, прослушав которую, мы могли судить о том, как стала звучать группа с новым барабанщиком. Звучание вышло отличным, но при этом во всём чувствовалось определённое различие между «новыми» и «старыми» “Guns N’ Roses”. У нас поубавилось разухабистости и панк-рока, того грубого, как пинок под зад, и хаотичного угара. Вместо этого мы стали звучать более масштабно, уверенно и солидно. Хорошо это или плохо зависит от того, у кого вы спросите. Что до меня, я был просто счастлив, что движусь вперёд.

Следующее, что мы сделали, так это вернулись в студию и с головокружительной быстротой разучили с Мэттом 36 песен, в основном, играя их вместе с ним вживую, потому что подходящих записей наших песен у нас не было. Мы забронировали время в студии A&M (“A&M Records”) в Голливуде и записали 36 песен за 36 дней. В перерывах между сессиями звукозаписи мы, бывало, ходили в “Crazy Girls”, стрип-бар на другой стороне улицы, которого, к моему глубочайшему сожалению, сегодня уже не существует. По ночам мы кутили, а на следующий день снова появлялись в студии и записывали новую песню. Это были отличные 36 дней, за которые мы с Даффом осознали, что Мэтт оказался не только невероятным барабанщиком, но и нашим новым компаньоном, когда дело касалось всякого рода вечеринок. До того, как увлечение наркотиками вышло из-под контроля, и до того, как мы потеряли Стивена, в нашей жизни случались тёмные полосы, но мы прошли через них: теперь мы были вполне работоспособными алкоголиками, ну и, бывало, потребляли кокаин. Хотя, что касается Мэтта и Даффа, то слово «бывало» здесь не уместно. В отличие от них, я потреблял кокаин гораздо реже, но это ничего не означает, поскольку, как и они, у меня выработалась стойкая переносимость такого рода наркотиков; таким образом, мы все были весьма продуктивной не слезающей с «химии» профессиональной группой.

К тому времени я стал гораздо чаще появляться на людях и общаться. Как-то в свободное от записи время Дафф и я столкнулись с Игги Попом, который предложил нам исполнить вместе с ним “Brick by Brick”. Мы подошли в “The Rainbow”, чтобы встретиться Игги, он усадил нас в свою машину, мы послушали демозаписи, которые оказались весьма недурными. Игги всегда был и есть непревзойдённый герой для Даффа; кроме того, меня и Игги всегда связывала одна история – моя мать и Дэвид Боуи навещали как-то Игги в «Кедрах» (“The Cedars”), клинике для душевнобольных. Мы с Даффом отправились в Голливуд и записали вместе с Игги пару песен: “Home Boy”, “Pussy Power”, а также песню, которую мы с Игги написали в соавторстве “My Baby Wants to Rock n’ Roll”. Это была одна из самых весёлых сессий в моей жизни. Спустя некоторое время, мы вместе с Игги снялись также в видеоклипе “Home Boy”.

Это была поистине честь для нас, это был ещё одно свидетельство того, что “Guns N’ Roses” возвращались на большую сцену и нас принимали всерьёз как значимых музыкантов. Публика хотела нас видеть простыми и без изысков. В то время “Appetite” и “Lies” принесли нам огромный коммерческий успех. Это вновь завоёванное внимание вызвало интерес также и ко мне как к гитаристу, что выразилось в том, что в офисе нашего менеджера раздались пара телефонных звонков. Мне весьма льстило, что другие музыканты обращались ко мне как к достаточно хорошему гитаристу.

В то время у меня с Ленни Кравитцем (Lenny Kravitz) был совместный проект. На тот момент я хорошо знал Ленни; мы вместе ходили в среднюю школу на “Beverly Hills”, и хотя Ленни был обычным школьником, а я в эту школу попал переводом, но, насколько мне известно, мы оба в школе были единственные наполовину белые, наполовину чёрные музыканты. Мы с Даффом были фанатами Ленни, и нашей любимой пластинкой на тот момент был альбом Ленни “Let Love Rule”. Когда нас представили друг другу на какой-то церемонии вручения наград, я был в восторге от того, что он предложил мне принять участие в записи его следующего альбома “Mama Said”, который был уже наполовину готов. Вскоре после того мы встретились в небольшой студии на улице “Robertson” в Лос-Анджелесе, где я записал небольшое соло к песне “Fields of Joy”. Когда я в тот день разогревался в студии, я сыграл фанковый рифф, который сочинил не так давно, но которому я так и не нашёл подходящее место в песнях “Guns N’ Roses”, над которыми мы в то время работали. Это был рифф на основе моих упражнений, которые я в то время практиковал.

- Эй, чувак, что это было? – спросил меня Ленни.

- Не знаю. Что-то… – сказал я. – Для «Ганзов» слишком фанково, но мне этот рифф нравится. Это прикольно.

- Ну да. Только не забудь его. Наиграй его во время репетиций. – Сказал Ленни. – Давай поработаем над ним. Я был бы не против написать под него текст.

Когда, наконец, пришло время сочинять и записывать эту песню, Ленни вызвал меня в Нью-Йорк. Сам он жил в Манхэттене, но обустроил себе студию на берегу реки в городе Хобокен (Hoboken), штат Нью-Джерси. Именно там он записал свой дебютный альбом и записывал основные фонограммы для следующего альбома. Из Нью-Йорка мы доехали на поезде. Ленни играл на барабанах, в то время как я принялся импровизировать на тему той песни, из которой впоследствии получилось “Always on the Run”. Было очень весело, весьма неотрепетировано и непрофессионально, но именно так это и должно было выглядеть. В той песне мало движения, но звучит она очень здорово. Вокал и партию баса Ленни наложил позже. Студия выглядела как личный замок Ленни; каждый инструмент лежал на своём месте, и Ленни мог свободно переключаться с гитары на барабаны, а затем на бас и всё в обратном порядке по одному велению его вдохновения.

В ту поездку я взял с собой Рене, и мы остановились в центре города в отеле неподалёку от квартиры Ленни и закатили неимоверную пьянку накануне субботы. Стояло лето, и было жарко как в преисподней, и когда я, наконец, пришёл в субботу к Ленни в студию, я обнаружил, что из-за какого-то давнишнего закона, прозванного в нью-йоркских книгах «голубым»[3], все бары и винные магазины в тот день были закрыты.

Это было совсем не так, как я представлял себе этот совместный проект с Ленни, и, по-моему мнению, он не должен был обернуться проблемой. Я помню, как я слонялся по квартире Ленни в ожидании, пока он соберётся. Его квартира походила на самый большой в мире гардероб старомодной («винтажной») одежды, разбросанной повсюду и сваленной, где только позволяло свободное место. На часах было 10 утра, я наблюдал за этим всем и умирал от жажды.

- Эй, чувак, у тебя есть что-нибудь выпить? – спросил я.

- Нет, чувак, не думаю. – ответил Ленни. – Косяк будешь?

- Круто. Хотя я бы лучше чего-нибудь выпил. – сказал я. – Мы можем по пути заехать в бар или в винный магазин?

- Не знаю, чувак, – сказал он, – они все закрыты по субботам.

- Да иди ты! – сказал я, покрываясь от волнения потом. – А у твоих соседей есть выпивка? Мне нужно выпить, чувак.

Ленни постарался на славу – у своего соседа он раздобыл немного водки. Я махом опрокинул стакан, но это было всё равно, что клеить лейкопластырь (Band-Aid) на огнестрельную рану. Когда мы запрыгнули на поезд до Хобокена, до которого ехать было около 20 минут, у меня начался алкогольная детоксикация: у меня начали дрожать руки, началось головокружение, я стал нервным и раздражительным. Ничего в этом удивительного не было: мне просто нужно было, мать твою, выпить, типа, немедленно. Мои запасы вежливости почти иссякли.

- Эй, Ленни, чувак, нам необходимо немедленно разыскать водки. – сказал я. – Я не смогу играть, пока, мать твою, не выпью.

Полагаю, Ленни мог выносить меня до известно степени: он курил свою траву лишь для того, чтобы сочинять и записывать музыку; единственное различие между мной и им заключалось в том, что его организм продолжал функционировать нормально и в том случае, если Ленни и не курил. Казалось, что каждый бар, который мы проезжали, был закрыт с 1955 года. Когда мы добрались до студии, Ленни послал своих работников за выпивкой. Даже не знаю, где они её достали, но они вернулись около двенадцати с водкой, и как только они принесли мне выпить, мы засели за запись. Мы записали “Always on the Run” меньше чем за час; неотшлифованная спонтанная энергия, вложенная в эту запись, оказалась весьма к месту.

* * *

ГИТАРНЫЕ ПАРТИИ ДЛЯ “USE YOUR ILLUSIONS”, А ТАКЖЕ ВОКАЛ ЗАПИСЫВАЛИСЬ в Лос-Анджелесе в студии “Record Plant”. Для меня как для гитариста это было самое лучшее время – у нас было столько песен, каждая из которых предоставляла столько возможностей для варьирования звука и техники. На тот момент я был в наилучшей своей форме, с лёгкостью выуживая звуки, которые мне были нужны, большая часть из которых приходила ко мне по наитию. При записи я использовал несколько прикольных гитар, которые я впервые в своей жизни мог себе позволить.

В то время у меня были Gibson Flying V ’58 года, Gibson Explorer ’58 года, несколько гитар Travis Beans, несколько лучших акустических гитар – Martin, Gibson, Taylor и т. п. У меня была великолепная испанская гитара в стиле фламенко и пара гитар типа Dobro, не говоря уже о нескольких винтажных Les Paul и моей излюбленной копии Les Paul со звукоснимателями Seymour Duncan. При записи альбомов возникла пара моментов, когда мне потребовались гитара Travis Bean, в основном, для записи партий, исполненных со слайдом (“The Garden”), гитара типа Dobro (“You Ain’t the First”), так же как и гитара с тремоло-системой (“You Could Be Mine”). Когда доходило дело до гитар, я был просто ненасытен (я даже брал с собой на гастроли по 20 гитар); я намеревался забрать их вместе с собой в студию – твёрдое решение использовать их в той или иной степени или форме при записи нового альбома. Мне предстояло сыграть 36 песен, что означало 2 недели непрерывной записи гитарных партий. Я был на седьмом небе от счастья, потому что целиком был поглощён своими гитарами – исключительно моей частью записи. Это было великолепно, студия давала отличный звук, и я просто обожал персонал студии “Record Plant”.

Во время записи “Illusions I, II” произошло событие, о котором говорили практически все. Как-то в переулке возле студии собралась взволнованная толпа. Оказалось, что в контейнере для мусора (“Dempster”) позади студии полицейские нашли отрезанные руку и голову. Всё, что я знаю, так это то, что это сделали не мы, но Иззи, вдохновившись, написал стихи к песне “Double Talking Jive”. А от меня потребовалось записать для этой песни на испанской гитаре великолепное соло в стиле фламенко, и это было что-то неописуемое! В той песне есть и соло, исполненное на электрогитаре, которое перетекает в акустическое, в стиле фламенко.

На альбоме есть несколько песен, которые потребовали очень тщательной гитарной работы. “Estranged” – долгая и масштабная песня. Во время записи я использовал Les Paul Gold Top; все мелодические партии я сыграл на верхнем звукоснимателе (rhythm pickup), выкрутив ручку тона на ноль. “November Rain” тоже потребовала от нас усилий так же как и другая песня Эксла “Breakdown”. В обеих этих песнях лидирующая партия – это партия фортепьяно, которая требовала аккомпанемент; по этой причине партии гитар и баса должны были быть тщательно продуманы и точно сыграны. Эти песни были, мать их, просто отличные, но, должен сказать, они потребовали тщательной работы.

“November Rain” была записана за один день, но до этого мы провели долгие часы, чтобы аранжировки получились удачными. Забавная штука получилась с записью соло: гитарное соло, которое я исполняю в конце песни, – это то самое соло, которое я наиграл, когда впервые услышал “November Rain”. С песнями “Guns N’ Roses” такое вообще не редкость: практически каждое соло на записях точно такое же, каким я его впервые наиграл. Мои соло – это мой способ выразить своё восприятие самой песни, как только мы доходим до этого этапа звукозаписи. За всю историю группы, когда мы исполняли наши песни, в записи или вживую, мои гитарные соло (плюс, минус нота, другая), в которых всегда было больше мелодики, чем головокружительных скоростных ходов, всегда оставались той же последовательностью нот, какой я слышал их в своей голове с самого начала. Как следствие, когда мы исполняли наши песни и наступало время сыграть соло, я всегда был спокоен, потому что свои соло я знал очень хорошо.

Тем не менее, “Breakdown” оказалась достаточно трудоёмкой песней, когда дело дошло до исполнения партий ударных и гитар в студии, принадлежащей “A&M”, не говоря уже о замысловатой партии клавишных. Это многоплановая песня, и, несмотря на то, что она звучит так, будто вся сессия была одной большой вечеринкой, когда мы записывали её, мы были предельно собраны. Эта песня была особенно трудна для Мэтта – барабаны он записывал несколько раз, стремясь к безупречной партии. Как я и говорил, мы записывали каждую песню в течение одного дня, но некоторые дни выходили длиннее других.

У нас были песни замысловатые, были песни многоплановые, и, по моему мнению, только группы вроде “Metallica” продолжали делать всё то же самое, что они делали до того. По их альбому “Black Album” видно, что они внимательно подошли к сменам размера и тому подобному, и я не знаю, как они над этим работали, но мы подготовили весь наш основной материал, просто все вместе джемуя. Если мы делали ошибку или пускали под откос целую часть песни, мы возвращались и повторяли всё заново, и, таким образом, очень быстро соединяли разрозненные части песни. У нас всех был объём внимания, ограниченный несколькими предметами, и поэтому никто не хотел работать над одной песней слишком долго. Мы отводили по нескольку дней на аранжировки, но когда приходило время записи, мы, бывало, быстро прогоняли песню один раз, а затем над входом в студию загоралась красная лампочка. Вполне естественно, что позже песни дополняли прописанными наложениями партиями гитар и вокала, но, что касалось записи основных партий гитар, баса и ударных, все дубли должны были быть наверняка. Никто из нас не хотел ставить себя в дурацкое положение тем, что ему могло потребоваться не единожды переделывать одно и то же, пока остальным парням пришлось бы ждать, пока тот закончит. Вот, что значит иметь в группе хороших музыкантов, хорошее взаимопонимание, да просто хороших парней в хорошей, мать её, группе.

“Guns N’ Roses” перебрались в студию “Record Plant”. Определённо, это было снисходительно со стороны “A&M”, поскольку у нас была уйма работы, но нам всем доставляла радость мысль, что опять одна команда. В одном помещении я записывал гитарные партии, другое помещение Эксл переделал под более или менее сносную комнату для жилья, поскольку он решил, что сделает гораздо больше, если будет жить прямо в студии. Он перевёз в студию своё оборудование, не говоря уже о кровати и диванчиках, и студия превратилась в украшенную комнату отдыха для Эксла и людей из его персонала. Определённо, в те дни в “Record Plant” было весьма оживлённое движение.

По моему мнению, ничего из того не способствовало нашей работе. Тем не менее, когда мы записывали альбомы “Illusions I, II”, обстановка на студии была весьма богемной, в стиле 60-х; наши друзья, в том числе музыканты, и все другие люди, которых мы знали, составили нам на студии интересную компанию. Каждый вечер, который мы проводили на студии, пока я записывал гитарные партии в одном помещении, а Эксл записывал в другом вокал, по студии слонялись интересные личности, которые принимали в той или иной степени участие в записи. В студию часто заглядывал Шеннон Хун (Shannon Hoon) из “Blind Melons”, поскольку был старым другом Эксла из Индианы. Он записывал партию бэквокала для “Don’t Cry”, что придало песни больше эмоциональности.

После того, как Стивена заменил Мэтт, самым большим изменением в группе стало чрезмерное использование клавишных и синтезаторов. Эксл уже тогда, на альбоме “Appetite”, вставил пронзительную партию синтезатора в песне “Paradise City”. Это, полагаю, было только начало, и я был против этого. Как я и упоминал, на обоих альбомах “Illusion” Эксл настоял на максимальном использовании фортепьяно и синтезаторов. После того, как мы записывали основные дорожки, после того, как я записывал партии гитары, приходило время Эксла записывать вокал, и он проводил уйму времени, добавляя к песням партии синтезатора. Он походил на ребёнка в кондитерском магазине со всеми этими его синтезаторами, которые он поставил у себя в студии. Он проводил долгие часы, чтобы найти подходящее звучание всего для одной части песни, и, заметьте, этот человек не был под воздействием наркотиков или пьяным, хотя Эксл тогда много курил марихуаны, которая, наверное, помогала ему ещё больше сконцентрироваться на записи. Эксл переживал грандиозный творческий подъём, который, с одной стороны, не был уж настолько необходим, но если обдумать всё, то с другой стороны, у Эксла была такая работоспособность, что он проводил столько времени, сколько могло понадобиться для того, чтобы песня вышла совершенной. То, что получалось у него в конце дня, было, мать его, просто блестяще. Я не уверен, должны были ли “Guns N’ Roses” звучать именно так, но они звучали изумительно, несмотря ни на что. Послушайте “Live and Let Die”, там одни синтезаторы; духовые, которые вы слышите, – это совсем не духовые. То, что делал Эксл, было крайне трудоёмким; он проводил часы напролёт, перебирая на синтезаторе всевозможные банки, уделяя внимание каждому оттенку звучания, и за это надо отдать ему должное. То же самое можно сказать и о “November Rain” с её аранжировками струнных инструментов, мать их так, – всё это синтезаторы. Слышал я песни с настоящими струнными, и звучали они менее натурально, чем наши синтезаторы. Лишь дважды мы привлекали к участию в записи обоих альбомов сторонних музыкантов: певцов в стиле госпел во время записи “Knocking on Heaven’s Door” и губную гармонику на записи “Bad Obsession”. Другой эффект, который не был воспроизведён на синтезаторе, это звук дефибриллятора в самом начале “Coma”. Ну да, он был самый настоящий.