Ii. поминальные свечи в боготе 11 страница

Однако один вопрос его все же волновал:

— А наши грузовики так и останутся цвета хаки?

— Мы их перекрасим, это тоже предусмотрено. Сегодня же ночью. Надеюсь, ты ничего не имеешь против зеленой краски, Зби?

Вполне естественно, что далее события все убыстряли свой бег.

Вернувшись в Нью-Йорк, Берковичи, Реб Климрод со Зби (это стало возможным в итоге действий юристов) посетили три завода: два располагались в Бронксе, один — в Бруклине; один делал сосиски, другой выпекал булочки, третий выпускал кондитерские изделия. В то же день с ними были заключены контракты. В них предусматривалось, что поставка товаров начнется с первого августа; в них также оговаривалось, что закупки могут быть приостановлены в любой момент с уведомлением за две недели.

В этот же день, 25 июля, Зби обнаружил, что, кроме своих двух постов президента профсоюза «Продавцов газет в южном Манхэттене» и президента — генерального директора «Личной компании по распространению новостей», он оказался председателем совета еще какой-то лавочки под названием «Продовольственная организация Яуа».

— Что означает «Яуа»?

— Так, одно воспоминание, — ответил Реб.

— Объясни, Бога ради, что мы будем делать с этими миллионами сосисок.

— Продавать, Зби, продавать. Вместе с вашими газетами и журналами. Мэрия дала на это согласие. Ты и твои три сотни акционеров уже являются владельцами грузовиков. Эти машины в основном будут работать утром и немного после обеда. Плюс развозка специальных выпусков. А остальное время, Зби? Неужели ты сочтешь нормальным, что твои грузовики и Водители все оставшееся время будут оставаться без дела? Сам понимаешь, что нет. Впрочем, вопрос лишь в организации. Грузовики могут развозить и газеты, и сосиски. И содовую, и фруктовые соки…

— Какую содовую?

— Сам подумай, Зби: ты будешь кормить множество людей, неужели не предложишь им ничего попить?

Операция с газетой, или, точнее, газетами, начала осуществляться в то же время.

Типография находилась в квартале Флатбуш, в Бруклине. Когда-то, лет двенадцать назад, это предприятие процветало; тогда оно принадлежало братьям Монагэн — здесь выпускали, кроме всего прочего, газету на итальянском языке «Иль Мартелло», которую издавал некто Треска, довольно известный анархист, антифашист и антикоммунист[36]. Один из братьев Монагэн умер, второй вышел из дела. Типографию затем купил Роджер Данн в начале 1946 года, вскоре после возвращения с Тихого океана, где служил лейтенантом морской пехоты. Данн утверждает, что впервые встретился с Ребом Климродом вечером 26 июля. Тот пришел один. Объяснил причину своего появления. Данн сильно удивился:

— Много газет? Вы хотите издавать сразу несколько газет? Как, вы сказали, ваше имя?

— Бек. Но на самом деле речь не идет об издании разных газет. Хочу подчеркнуть, что полосы объявлений будут общие. Как, впрочем, и все остальные, но в отдельных Случаях придется делать выпуски на разных языках: на немецком, на итальянском, на польском, на идиш и т. д.

— Неважно, что текст, одинаковый, — возразил Данн. — Мне придется его перебирать. И, кроме того, оплачивать новый набор на каждом языке.

В большом цехе пусто. Два последних наборщика полчаса как ушли. В те времена типография Роджера Данна с трудом держалась на плаву благодаря лишь печатанию различных афишек и торговых каталогов.

— Мне прежде никогда не доводилось видеть типографии, — с любопытством сказал Бек своим мягким и тягучим голосом с едва уловимым акцентом. — Не могли бы вы мне объяснить, как она работает… Если, конечно, у вас есть свободное время. Ведь уже поздно.

Роджер Данн перехватил взгляд серых глаз Реба. Он и сам был высокого роста, метр восемьдесят пять сантиметров. Он почему-то ответил, что сегодня вечером у него неотложных дел нет. Целый час он посвятил привычному обходу цеха, подробно рассказывая Ребу о работе всех машин вплоть до бумагорезательной. Он замедлил шаг с грустным выражением на лице, что невозможно было скрыть, перед громадной ротационной машиной, которая бездействовала целых четыре года. И спросил у своего гостя, каким ветром занесло его к нему…

— Мне говорил о вас один человек, мастер цеха из «Бруклин Игл». Молодой печатник, готов идти на риск, с финансами у него туго… Нет, не сомневайтесь, мое дело чистое, совершенно законное. Именно этот вопрос вы хотели задать?

— Да.

— Вы уже получили ответ. Пятьдесят тысяч экземпляров для начала. Я даю идею, редакторов на четырех языках, обеспечиваю распространение, рекламу, заказы на нее от предприятий, среднесрочное и долгосрочное финансирование. Наши газеты…

— Почему «наши»?

— Ваши и мои, если вступите в нашу ассоциацию. В первые десять дней будем распространять наши газеты бесплатно. У меня есть несколько грузовиков и мотоциклов, которые будут загружаться газетами прямо с ротационных машин. И доставляться в триста двенадцать киосков южного Манхэттена на тех же условиях, что и «Тайме», «Миррор», «Уорлд телеграм», «Пост» и «Джорнэл америкэн», а также еще в две тысячи сто шесть киосков большого Нью-Йорка. Продавцы из южного Манхэттена — наши компаньоны, и они согласны вести продажу газет, не беря с нас процентов в течение первого месяца. Кроме того, они возьмут на себя обязательство рекламировать газету среди своих клиентов и выяснять, кто из них выражает особый интерес к ней и на каком именно языке — немецком, идиш, польском или итальянском. Принцип ассоциации, «товарищества с ограниченной ответственностью», затем распространится на всех торговцев газетами в Нью-Йорке, которые с ним согласятся, войдя в компанию "Нью-Йорк мигрант ньюс, инк. ", которую мы намерены создать.

— Вы упомянули…

… о бесплатном распространении. Я знаю. Один из моих адвокатов со своей «командой» составляет сейчас список тех коммерсантов, которые одновременно представляют собой и потенциальных рекламодателей, и недавно прибывших в страну иммигрантов, — каждый говорит на одном из тех языков, что я упомянул, среди их покупателей значительный процент наших будущих читателей. Все эти коммерсанты получат бесплатную подписку. Они станут базой рекламного агентства, которое скоро будет создано. Бесплатно будут обслуживаться все учреждения, как государственные, так и частные, которые принимают в любом качестве недавних иммигрантов или лиц, еще не забывших родного языка. Таким образом наши будущие рекламодатели получат твердую гарантию, что в трехнедельный срок будет расходиться пять тысяч экземпляров нашей газеты, то есть в их распоряжении окажутся по меньшей мере двести тысяч читателей, уже отобранных нами после выхода газеты в свет. Специалисты по рекламе называют это «мишенью».

Роджер Данн открыл рот…

— Послушайте меня, прошу вас, — сказал Век. — Я, конечно, могу провернуть это дело с куда более крупной типографией, чем ваша, с помощью одного банка, даже в сотрудничестве с уже созданной газетой. Но предпочитаю этого не делать. Я хочу сохранить контроль над предприятием. Наши газеты будут выходить вдвое меньшим форматом, чем обычные дневные газеты…

— Таблоид, — вставил наконец Роджер Дани.

— Таблоид. Ведь такую газету удобнее читать в метро, а целая страница объявлений в газете этого формата стоит дороже, чем полстраницы в газете обычного двойного формата, в этом случае можно создать впечатление, будто мы даем читателю двенадцать страниц, хотя на самом деле их всего шесть. Итак, наши газеты будут выходить на двенадцати страницах формата таблоид, шесть из которых будут целиком отданы под рекламу — она останется неизменной во всех выпусках, независимо от языка, на каком печатается. Общая «болванка» в некотором роде. Все эти объявления — хочу подчеркнуть особо — будут собираться нашими компаньонами — продавцами газет. Будучи акционерами компании «Нью-Йорк мигрант ньюс», они заинтересованы в том, чтобы ее газеты приносили прибыль как можно скорее. Четыре мотоциклиста будут постоянно держать связь с этими людьми, собирая рекламные тексты. Пока у нас не появятся свои помещения, я уже присмотрел два местечка — одно в Манхэттене, другое здесь, в Бруклине. Завтра займусь Бронксом и Стейтен Айлендом. Завершив объезд, мотоциклисты появятся у вас самое позднее в девять тридцать вечера, к концу работы, но все объявления, поступившие к этому часу, должны быть непременно опубликованы в утреннем выпуске, если только клиент не передумает. Сколько вам потребуется времени, чтобы набрать и сверстать шесть полос рекламных объявлений? Восемь колонок на каждой полосе? Шеф производственного отдела «Миррор» вчера сказал мне, что для этого ему нужен час. Но у вас не та скорость набора, что в «Миррор». Дадим вам три часа. Даже четыре, если принять во внимание, что вам придется выделить два линотипа для других полос в случае получения какой-либо важной статьи «в номер». Это означает, что верстка должна быть закончена где-то в полпервого ночи. Вы мне сказали, что вам потребуется полчаса для получения гранок и их запуска в машины: значит, ротацию вы можете начать часа в два ночи и закончить где-то около четырех. Наша служба доставки будет в вашем распоряжении с четырех сорока пяти. Все продавцы большого Нью-Йорка получат газеты самое позднее в шесть утра. На самом деле я не думаю, что выручка за газеты сыграет решающую роль в финансовом равновесии нашей сделки. А вот реклама, объявления наверняка. Мы должны достичь рентабельности с пятого номера. Наша цель — стать единственным органом, связывающим всех американцев немецкого, итальянского, польского происхождения, а также иудейского вероисповедания. Наряду с рекламным агентством я создаю службу информации по юридическим и социальным вопросам, которой сможет бесплатно воспользоваться каждый наш подписчик. Пока я этим занят, прошу вас не беспокоиться о том, как вам разрешить проблемы печатания на идиш, польском, немецком и итальянском языках. Я вам в кредит подыскал три линотипа вместе со всеми нужными шрифтами, которых у вас, конечно, нет. Неужто они у вас есть? Я и говорю, нет. Что касается линотипистов и корректоров, то я их "тоже нашел. Речь идет о профессионалах, уверяю вас, которые работают в объединенной типографии «Сан» и «Тайме». Я с ними уже встречался, и они готовы работать сверхурочно. Вопросы есть?

Молчание.

— О Боже всемогущий! — воскликнул Роджер Данн, плюхнувшись в изнеможении на стул.

В ту пору стратегия Реба Климрода строилась на его непреклонной воле приближать к себе мужчин и женщин из относительно недавней эмиграции. Это произошло с Лернером и Берковичи, хотя оба приехали в Соединенные Штаты в начале тридцатых годов и примерно в одном возрасте: им было тогда лет по пятнадцать.

И, кроме того, у них было много общего: румынское происхождение, еврейская национальность, то же завидное упорство в стремлении во что бы то ни стало получить диплом юриста, занимаясь на вечерних курсах, та же запоздалая радость его получения после того, как им пришлось перепробовать множество временных, случайных профессий, чтобы только прокормиться; один, например, трудился в магазине готового платья (Лернер), а другой — в зубоврачебной поликлинике (Берковичи). И когда они, получив наконец этот диплом, уже предвкушали связанные с ним дивиденды, та же насмешливая судьба раскидала их по свету: Лернера отправила бороздить воды Кораллового моря на корабле военно-морского флота США, в окружении этих мерзких япошек, а Берковичи — в Тунис, на Сицилию, в Италию и Францию преследовать отступавшие гитлеровские армии. Демобилизованные в 1945 году, в полном здравии (Лернер всегда слегка прихрамывал), не зная друг друга, оба снова приехали в Нью-Йорк, чтобы возобновить свое восхождение к вершине с того места, до которого добрались три года назад.

И с тем же мрачным упорством ловить удачу, в чем бы она ни проявлялась, гнаться за ней. Дэвид Сеттиньяз, который никогда не питал к ним особой симпатии, однажды прозвал их Черными Псами Короля.

Лернер и Берковичи не были единственными Черными Псами; впоследствии появилось немало других во всех странах мира — настоящая свора, но два этих румынских эмигранта из Нью-Йорка были первыми и, наверно, самыми преданными.

Есть такая старая и знаменитая детская песенка, из которой Пени Уоррен взял название одной из лучших своих книг: «… вся королевская конница, вся королевская рать»…

Приближенные Короля, его Рыцари и Шуты, его Ладьи и Пешки, которые он передвигал, как хотел, на своей шахматной доске, и были «всей королевской ратью» Реба Климрода.

Push-pull — Толкай-тяни. Вновь создаваемое предприятие как бы подталкивает то, что уже создано, а последнее в свою очередь тянет за собой другое, новое. Такова была неизменная стратегия Реба Климрода. Хотя он всегда, многие годы, осуществлял свои операции с головокружительной быстротой, не имея при этом ни солидной инфраструктуры, ни кабинетов, ни секретарей.

Дэвид Сеттиньяз подчеркивает необычайно быстрый темп заключения сделок: с 21 июля 1950 года — день подписания документов о создании «Личная компания по распространению новостей» (для Нью-Йорка) — по 24 августа того же года.

За этот отрезок времени Ребу Климроду удалось создать — ни много ни мало — пятьдесят девять различных компаний!

Что касается упомянутых компаний, которые были заняты доставкой прессы и объединяли столь разношерстных акционеров, как продавцы газет, профсоюзы швейной индустрии и международный синдикат водителей грузовиков (Реб Климрод стал первым, кто установил официально признанные связи компании с профсоюзной организацией), и самого Климрода, то за это время их стало уже двенадцать. Двенадцать компаний, юридически друг от друга независимых, но созданных точно по образцу компании в Нью-Йорке, в таких американских городах, как Филадельфия, Балтимор, Вашингтон, Бостон, Питтсбург, Цинциннати, Детройт, Кливленд, Индианапояис и Чикаго, а также в канадских — Торонто и Монреале. При всем соблюдении принципа участия профсоюзов, как это было в Нью-Йорке, нужно отметить, что речь не всегда шла об одних и тех же профсоюзах: в Чикаго, например, Сеттиньяз с изумлением обнаружил, что; профсоюз работников скотобоен вошел в дело на условиях, получения семи с половиной процентов годовых!

Но эти двенадцать компаний объединяло одно: Реб Климрод всегда оставлял за собой по крайней мере контрольный пакет акций, независимо от Того, кто были его компаньоны.

И он никогда не выступал их официальным держателем, а всегда действовал через подставных лиц благодаря акту передачи собственности в управление.

Двенадцать филиалов компании родились за девятнадцать дней с помощью Эби Левина или кого-либо из его друзей. Во всех этих случаях в дело вступали Черные Псы: по очереди Лернер и Берковичи или третий, той же породы, что возник приблизительно в это время, — Абрамович. Но их методы работы были столь похожи, хотя лично они друг друга не знали, или, вернее, распоряжения Реба Климрода были столь точными, что невозможно определить, кто именно из них и что сделал.

Реб Климрод прибыл в Нью-Йорк 16 июля. За сорок дней он основал пятьдесят девять компаний, не вложив ни цента собственных денег, которых у него не было.

Но не это было главное.

— 20 -

Вечером 5 августа Реб и Зби отправились в кино. Зби помнит название основного фильма программы — «Касабланка» с участием Хэмфри Богарта и Ингрид Бергман. «Я его уже смотрел, и Реб тоже, но он помешан на кино, на этой шведке, и я, как обычно, согласился». Они вышли из кинозала в половине двенадцатого и пошли в сторону Бедфорд-стрит, где у Зби была тогда небольшая комната, которую он делил с Ребом Климродом — Беком.

Вдруг с Кристофер-стрит, что метрах в двадцати от входа в кинотеатр «Де Лис», выскочила машина. Она остановилась у тротуара, из нее вышли двое, один из них явно был вооружен. Они, не обращая внимания на Зби, обратились к его спутнику:

— Это ты — Бек? Хозяин желает с тобой поговорить.

— Финнеган?

— Садись в машину. И поляка прихвати.

Реб тихо сказал:

— Ступай Зби. Стрелять они не станут.

Тут на улице появилась небольшая группка, человек пять-шесть мужчин и женщин, пуэрториканцев. Реб обратился к ним по-испански. Они заулыбались, подошли к нему.

— Давай садись в машину, — повторил человек с револьвером.

Реб продолжал говорить по-испански. Пуэрториканцы прямо покатывались со смеху, да и Реб безмятежно улыбался. Потом сказал по-английски:

— Ничего, Зби. Все будет в порядке.

Наклонился и заглянул в машину:

— Ну, а ты что думаешь, Финнеган? Сам выйдешь или мне тебя выволочь?

В машине зашевелились. Зби увидел, как из нее выглянул человек лет сорока на вид, не очень высокого роста, но крепко сбитый, ослепительно рыжий.

— Все очень просто, Финнеган, — невозмутимо сказал Реб. — Если твой приятель позади меня выстрелит, ему придется убить и поляка, и всех моих пуэрториканских друзей. По-моему, по-английски это называется бойней. Ты не можешь этого себе позволить. Так же, как ты не можешь сделать ничего, чтобы восстановить — ты понимаешь, что значит «восстановить», Финнеган? Судя по твоим глазам, мне это не кажется… — ну ладно, чтобы вернуться к прежнему порядку вещей. И снова получать свои сто шестьдесят восемь тысяч четыреста восемьдесят долларов в год. С этим покончено, Финнеган. Значит, одно из двух: либо ты уходишь, либо по-прежнему берешь полтора доллара с торговцев газет в южном Манхэттене. Решай сам. Меня зовут Реб. Выбирай, и если ты верен себе, то выходи из этой машины и попробуй меня прикончить. Но я тебя уничтожу. Либо ты, либо я — другого не дано. Выбирай, Финнеган.

Реб отошел в сторонку и, улыбаясь, снова заговорил по-испански с пуэрториканцами, которые громко смеялись. Улучив момент, он по-польски сказал Зби:

— Зби, он сейчас бросится на меня. Не вмешивайся, прошу тебя. Все будет хорошо.

В следующее мгновение произошло множество молниеносных, резких, связанных одна с другой вещей. Длинной костлявой рукой Реб наотмашь нанес удар по кадыку человека с револьвером. Тот согнулся в три погибели, сразу выпав из игры. Финнеган, словно смерч, кинулся к тому месту, где только что стоял Реб. Он с налету получил от Реба резкий удар рукой по затылку, а одновременно ногой в пах. Финнеган врезался в стену, отскочил от нее, повернулся и тут же получил серию ударов правой и левой по лицу, потом пару по горлу, которое он неосторожно оставил открытым, еще один удар ногой в пах и, «на закуску», несколько «крюков» по физиономии.

И рухнул на землю.

Реб с улыбкой повернулся к третьему и осведомился, намерен ли он что-то делать.

— Ничего, — поспешил ответить он. — Этого вполне хватит.

— Я тоже так считаю, — сказал Реб. — Во всяком случае, кто-то же должен их подобрать. Надеюсь, вы умеете водить?

Реб стоял напрягшись, с каким-то отстраненным, отсутствующим выражением лица. Но оно не могло ввести в заблуждение ни третьего человека, ни Зби, ни пуэрториканцев, которые вдруг перестали смеяться: от. Реба исходила какая-то безжалостная свирепость.

Гошняк-отец был выходцем из деревеньки Вагровиц, на северо-западе Польши, неподалеку от Познани. Он приехал в Соединенные Штаты в 1924 году и посему свое имя Зигмунд переделал на иностранный в Симона. Он начал продавать газеты всего через две недели после того, как прошел иммиграционный контроль. В 1950 году ему исполнилось сорок четыре года, и он являлся неоспоримым собственником трех газетных киосков, причем один из них располагался в привилегированном месте — у входа в «Грэнд Сентрл», главный вокзал Манхэттена. В тесном мирке торговцев прессой на Манхэттене он занимал место наверху социальной лестницы. В 1927 году его финансовое положение настолько упрочилось, что он смог оплатить переезд в Америку двух своих братьев; один из них, профессиональный водитель и владелец — вместе с Симоном — грузовика, и был тем человеком, что подобрал Реба Климрода в Мемфисе и привез в Нью-Йорк.

Это он направил Реба к Цыбульскому и сыграл решающую роль в том, что большинство продавцов газет приняли предложения, которые сделал им Реб в июле 1950 года.

6 августа 1950 года около пяти часов вечера Симон Гошняк отправился пешком от своего киоска на Парк-авеню, что на углу Тридцать шестой улицы, в свою «главную резиденцию» возле вокзала. Один свидетель видел его у церкви Спасителя, когда он говорил с двумя парнями, вылезшими из голубого «Шевроле». Все кончилось тем, что Гошняк сел в машину, которая направилась куда-то в северную часть города.

Его нашли только на следующее утро, на стройплощадке, где в то время сооружался комплекс зданий ООН. Было видно, что над ним неплохо поработали, с невероятной жестокостью переломав ему все кости железными прутьями. Лишь лицо не тронули, словно для того, чтобы облегчить опознание, а глубоко в глотку заткнули газету, набранную на польском, немецком, итальянском и на идиш.

А Финнеган умер спустя два дня, 8 августа. Следствие показало, что он целую неделю не являлся на работу, где служил начальником экспедиции в отделе рассылки прессы, и провел эти дни в Атлантик-Сити под другой фамилией вместе с еще двумя мужчинами, которые, судя по всему, были его телохранителями. Этих нашли с простреленными затылками. Сам Финнеган был обнаружен повешенным, но не на веревке: для этой цели воспользовались крюком, с помощью которого докеры перетаскивают тяжелые ящики. Стальной наконечник прошел через рот, небо и мозг. Легкой такую смерть никто не назвал бы.

То ли с 20, то ли с 25 августа погода изменилась. Сперва, украдкой, как-то лицемерно, над Новой Англией прошел дождь. Океан стал приобретать фиолетовую окраску, воздух заметно посвежел, и даже Адольф с Бенито, эти два лентяя баклана, неподвижно восседающие на краю понтонного моста, похоже, решили выйти из своего обычного сонного состояния. Короче, лето кончилось.

Но это нисколько не огорчало чету Таррас. И жена, и муж испытывали какую-то утробную ненависть к жаре. Если бы это зависело лишь от них, они наверняка купили бы загородный дом где-нибудь в Гренландии. Но нужно было иметь под боком приличную почту, чтобы получать книги и каждую неделю отправлять хронику Шерли в «Нью-Йоркер». Поэтому они довольствовались штатом Мэн, пребывая в надежде — к счастью для них, она почти всегда сбывалась — на гнилое, сырое и холодное лето.

В 1950 году Джордж Таррас — ему уже шел пятьдесят второй год — завершал свою третью книгу, где весьма высокомерно показывал, что Конституция Соединенных Штатов слово в слово списана с той, которую составил раньше Паскаль Паоли для корсиканцев. Он сильно надеялся, что его работа вызовет настоящий фурор среди специалистов. 8 сентября ему оставалось дописать всего пятьдесят страниц. По привычке он встал очень рано, около пяти утра, позавтракал и сел за работу. Шерли встала около семи, когда пошел дождь, хотя между этими событиями не было никакой связи. Ей тоже нужно было поработать над статьей для ее литературной рубрики. Поженились они двадцать три года назад, детей у них не было, и оба с нежностью обменивались чрезвычайно саркастическими мнениями насчет человечества в целом.

Около одиннадцати часов Терли Таррас, подняв голову и посмотрев в широкое окно, заметила; «К нам гость». Джордж Таррас тоже выглянул — и тут в одно мгновенье куда-то унеслись пять лет его жизни, в сознании всплыло воспоминание, невероятно отчетливое, до мельчайших деталей: голос, жесты или оцепенелость, особая манера речи Реба Михаэля Климрода.

Дом четы Таррас в штате Мэн был деревянный, на каменном фундаменте. Из него почти всюду было видно море, и водяная пыль Атлантики иногда проникала сюда, если, конечно, открыть окна. Дом стоял на высоком мысу, между бухтами Пенобскот и Блю Хилл, что располагались в чудесном Национальном парке Акадия. Ближайшее жилье находилось километрах в трех.

— Я пришел, чтобы вернуть вам книги, — сказал Реб Климрод.

Он вытащил из холщовой сумки томики Уитмена и Монтеня, протянул их Таррасу.

— К чему такая спешка? — спросил Таррас. — Если вы не успели прочитать, оставьте у себя. Вам чаю или кофе?

— Ничего не нужно, спасибо. Мне очень нравится ваш дом. А книги я действительно прочитал.

Дождь на время перестал, но с немым обещанием вскоре возобновиться. Тем не менее они пошли прогуляться. Пошли по тропинке, что спускалась к берегу океана.

— Как вам удалось меня найти?

— Через Дэвида Сеттиньяза.

— Вы давно в Соединенных Штатах?

— Почти два месяца.

— И все время говорили по-английски?

— Нет.

Джордж Таррас присел на свой выступ скалы, который облюбовал более двадцати лет назад. Бухточка, где они были, выходила на юго-восток и поэтому принимала на себя весь напор дыхания безбрежной шири. Он наблюдал за Климродом, изучал его — «Неужели, Климрод? Нет, конечно, Климрод» — и находил, что тот совсем не изменился. Вдруг его поразила вся несуразность этой сцены: «Бог ты мой, мне приходилось встречать в Европе тысяч двадцать мужчин и женщин, все они были узниками концлагерей, все рассказывали ужасные истории, многие из них во всех отношениях были людьми исключительными. И я вряд ли помню фамилии десятка из них, и если бы они вдруг появились передо мной, вряд ли я узнал бы их лица. Тогда почему я запомнил его?»

— Надеюсь, вы приехали в Америку не только затем, чтобы вернуть мне книги.

— Нет, конечно, — с улыбкой ответил Реб.

На ногах у Реба были плетеные сандалии, одет он был во что-то полотняное, на плече висела сумка. Любопытство снедало Тарраса, хотя вместе с тем он испытывал некое забавное чувство робости — «это я-то, Джордж Таррас, робею? Боже мой!», — которое он уже испытал в Маутхаузене и отчетливо запомнил.

— И я забрался сюда, в штат Мэн, не только по этой причине, — добавил Климрод.

Он заговорил о себе, рассказал, что после своего второго отъезда из Верхней Австрии отправился в Израиль, потом немного поездил по свету, хотя не вдаваясь в излишние подробности.

— Теперь вы довольно свободно говорите по-английски, — заметил Таррас.

— Благодарю вас.

Его серые глаза неотрывно смотрели на океан. Потом Реб опустил голову, на этот раз Таррас внимательно его рассмотрел,

— Я прочел одну из ваших книг, — сказал Климрод. — Она касается юридических аспектов пиратства в открытом море. Вы по-прежнему преподаете в Гарварде?

— Пока они не выставили меня за дверь. Но я очень старался помочь им в этом.

— Мне необходима помощь в одной совершенно определенной сфере, — пояснил Климрод. — Вы можете уделить мне часок?

— Но при условии, если вы останетесь на обед. Это само собой разумеется.

Они улыбнулись друг другу. «Согласен». Климрод присел рядом на выступ, вытянув длинные ноги.

— За последнее время, — начал он своим размеренным, словно бесцветным голосом, — я основал несколько компаний. По сути, несколько десятков.

— Я преподаю международное публичное право, — сразу же перебил его Таррас, — и потому не очень силен в делах, связанных с бизнесом.

— Я знаю. Я понимаю разницу. У меня есть адвокаты, которые работают на меня, они заключают контракты и прочее. Моя проблема совсем иного рода.

Лишь в это мгновенье сказанные Ребом слова дошли до сознания Тарраса, который обычно реагировал на все очень живо:

— Вы сказали, что основали несколько десятков компаний?

— Около восьмидесяти.

— Конечно, не в Соединенных Штатах?

— Нет, в Соединенных Штатах и в Канаде.

— Сколько же вам лет?

— Через десять дней исполнится двадцать два. — Он рассмеялся. — Да, в самом деле, не прошло и двух месяцев, как я нахожусь в вашей стране. Но все пошло так быстро. По-моему, даже слишком. У меня просто не было времени, чтобы заняться собой так, как я того желал бы.

Таррас кивнул, от изумления раскрыв рот.

— В этом как раз и состоит цель моего визита. Все эти компании были основаны, следуя одному-единственному принципу: доверенное лицо, которое во всех делах заменяет меня и официально является собственником. Я полагаю, что вам, несмотря на вашу узкую специализацию, известно о передаче прав на распоряжение собственностью.

Таррас мог лишь молча кивнуть в ответ, пребывая в великом удивлении. Климрод с самым безмятежным на свете видом продолжал:

— Эти компании действуют в самых разнообразных сферах: пищевая промышленность, транспорт, кинопрокат, издательское дело, недвижимость, реклама, отели и рестораны. Мне кажется, что у всех есть очень приличные шансы на успех. Отдельные уже начинают приносить небольшой доход. Не угодно ли вам знать, какой именно, в случае, если вас заинтересует размер причитающегося гонорара?

Таррас, опустив подбородок в ладони, принялся тереть глаза.

— Постойте, — сказал он. — Я, несомненно, еще не совсем проснулся, так как не могу взять в толк, о чем вы говорите. Может, у меня галлюцинации или же вы действительно сказали мне, что основали восемьдесят компаний меньше чем за два месяца, хотя вы приехали в мою страну совсем недавно?

— Восемьдесят одну, — уточнил Климрод, лукаво на него посмотрев.

— И прежде вы ни разу не были в Америке?

— Никогда.

— И действуете в одиночку?

— В том смысле, какой вы имеет в виду, да, в одиночку.

— Но вы не выглядите миллиардером! Я не хочу вас этим оскорбить. Но что произошло после Линца? Вам удалось завладеть хоть одним украденным нацистами сокровищем?

— Я приехал сюда без гроша в кармане, — тихо проговорил Реб. — Это, разумеется, слегка осложнило дела…

Таррас покачал головой:

— Вы, вероятно, насмехаетесь надо мной, не так ли? Это что, юмор австрийца или halbjude?

Искорки в серых глазах мгновенно погасли: