Тоненькие ниточки большого клубка 3 страница

– Что случилось, герр обер‑лейтенант? – спрашивает полуодетый Курт, вбегая в спальню.

– Хотел погасить свет и задел графин. Убери осколки и сними эту картину, она меня раздражает.

Когда Курт ушёл, Генрих снова улёгся в кровать. Теперь он испытывает жгучий стыд. Так распустить нервы! А ведь железные нервы – это его главное оружие, можно сказать, единственное оружие! И это после всех обещаний, которые он давал себе в Париже… Ну, не думай ни о чём, засни, не упрекай себя! Вот так: спокойно, удобно вытянуться на кровати, теперь вздохнуть… выдохнуть… ещё раз… ещё… до тех пор, пока дыхание не станет совсем ровным… И считать, один, два, три, четыре… Через полчаса Генрих заснул и проснулся лишь в десять утра.

– Курт, почему ты меня не разбудил? – набросился он на денщика.

– Вы так крепко спали, герр обер‑лейтенант… Генрих бросился к телефону

– «Жених»?.. Я сегодня неважно себя чувствую и немного опоздаю. Если меня спросит «дядя», придумай что‑нибудь. Прекрасно! Тогда я зайду по одному делу к «монаху», а оттуда прямо к тебе. После завтрака, когда Генрих уже собирался уходить, вошла горничная.

– Разрешите убрать посуду, мсье офицер? – почему‑то по‑французски спросила она.

– Пожалуйста, но в дальнейшем такие вопросы решайте с ним, – Генрих кивнул на Курта. Горничная стрельнула взглядом в сторону денщика. Курт покраснел.

От замка до городка Генрих решил пройтись пешком, чтобы лучше продумать линию поведения с Миллером. Лютц сказал правду, что‑то чересчур загордился начальник службы СС, получив благодарность от Бертгольда. Думает, что может теперь обойтись без фон Гольдринга? Надо дать ему понять, что это не так! Бросить невзначай какой‑нибудь намёк, властно, как и подобает зятю высокопоставленной особы. Такой трус, как Миллер, тотчас испугается.

Случай проявить характер представился сразу, как только Гольдринг подошёл к службе СС, разместившейся в отдельном доме, неподалёку от штаба.

– Как пройти в кабинет вашего начальника? – спросил Генрих часового с автоматом в руках.

– Второй этаж, – небрежно бросил тот, даже не взглянув на обер‑лейтенанта.

– Как ты, мерзавец, разговариваешь с офицером? – одёрнул часового Генрих. Гестаповцы, курившие в стороне, с любопытством повернули головы.

– Разговариваю, как положено! – дерзко ответил часовой, и глаза его насмешливо блеснули.

– Ах, вот как! Ротенфюрер! – зло окликнул Генрих унтер‑офицера, стоявшего среди курильщиков. Унтер‑офицер шагнул вперёд и вытянулся.

– Сию же минуту передайте герру Миллеру, что барон фон Гольдринг просит его немедленно выйти!

Ротенфюрер скрылся за дверью. Не прошло и минуты, как на крыльце появился Миллер. Вид у него был встревоженный.

– Что случилось?

– Именно об этом я и хотел спросить вас! Как могло произойти, что у ваших дверей несут службу не солдаты, а хамы, которые позволяют себе оскорблять офицера?

Глаза Миллера сузились, как у кошки. Он шагнул к солдату и наотмашь ударил его с такой силой, что тот пошатнулся.

– Немедленно сменить этого остолопа и отправить в карцер! Я сам потом поговорю с ним и научу вежливости!

Подхватив Генриха под руку, Миллер повёл его на второй этаж, извиняясь на ходу.

– Отец не напрасно намекнул мне во время нашей дорожной встречи, что он немного поспешил, выразив вам благодарность, – холодно прервал его Генрих, – Если уж в службе СС солдаты начинают забывать о своих обязанностях…

– Барон, ещё раз простите, уверяю вас – это единичный случай! Неужели нашу дружбу, такую искреннюю и проверенную, может испортить один идиот, которого я проучу…– Миллер сжал кулаки, и Генрих понял, что действительно нагнал на него страху.

– Ну, ладно, будем считать инцидент исчерпанным! – снисходительно бросил Генрих.

Они вошли в комнату, служившую Миллеру приёмной. Здесь, кроме Кубиса и гестаповца‑фельдфебеля, находился ещё какой‑то человек в штатском. По тому, как он свободно держался, Генрих понял, что это не арестованный. Быстрый, пытливый взгляд тотчас же отметил характернейшие особенности лица. Особенно брови – необычайно широкие и густые, они так низко нависали над глазницами, что глаз почти не было видно.

– Проводите его через двор в боковую калитку! – приказал Кубис фельдфебелю и бросился навстречу Генриху.

– Барон, рад вас приветствовать в нашем храме справедливости и возмездия! – воскликнул он своим обычным шутовским тоном.

– Вы обещали молиться обо мне денно и нощно, но, надеюсь, не в этом храме?

– Нет, в этом храме мы служим другие мессы! – цинично рассмеялся Кубис. – И я скорее выступаю в роли демона‑искусителя… Но, шутки шутками, а сердце моё замирает от беспокойства. Вы принесли?

– Как и обещал – одну ампулу.

– Грациа, синьоре! – картинно поклонившись, Кубис вышел, а Генрих направился в кабинет Миллера.

– Знаете, Ганс, я вчера долго думал о приказе генерал‑фельдмаршала Кессельринга, с которым ознакомился. Боюсь, что работы у вас теперь прибавится, – начал Генрих, опустившись в кресло напротив Миллера.

– Приказ немного развяжет мне руки – отпадает необходимость церемониться с этими животными, именуемыми местным населением. Я уверен, что каждый из них, если не партизан, так помогает партизанам. Вы можете себе представить, на следующий день после нашего приезда сюда обстреляли мою машину и убили шофёра!

– И какие меры вы приняли?

– Для большой операции у нас ещё маловато сил. Но скоро они будут и мы с вами, Генрих, устроим отличную охоту на этих макаронников. А пока главное внимание я сосредоточил на вербовке агентуры среди местного населения. «Очевидно, густобровый и есть один из „агентов“, – подумал Генрих.

– Но я просил вас зайти ко мне по совершенно другому делу. Вам ничего не говорил генерал?

– Нет.

– Так я и знал! А обещал мне подумать и посоветоваться с вами. Ему, конечно, безразлично, что я не сплю ночами из‑за хлопот, свалившихся на меня!

– И вы хотите использовать меня в качестве снотворного?

– Не смейтесь, Генрих, мне, право, не до шуток. Дело в том, что я, ссылаясь на наши с вами разговоры, поставил перед генералом вопрос о вашем переходе к нам. Мне совершенно необходима ваша помощь!

– Начали разговор с генералом, не спросив меня?

– Я не мог ждать, на меня, кроме обычных моих обязанностей, взвалили ещё одну, и, может быть, самую трудную: внешнюю охрану какого‑то очень важного объекта, о котором я абсолютно ничего не знаю. У Миллера был такой озабоченный вид, что Генрих невольно улыбнулся.

– Уверяю, мне не до смеха. Меня совершенно официально предупреждали, что за объект я отвечаю головой, хотя моя служба несёт лишь внешнюю охрану. Внутренняя охрана положена на особую команду какого‑то майора Штенгеля.

– Я не понимаю, чем же я вам могу помочь? Узнать, что это за объект?

– Я хотел поручить охрану завода вам.

Генрих задумался. На переход в службу СС он от «антиквара» распоряжений не получал и принять предложение Миллера не мог. А речь идёт, вероятно, о чём‑то крайне важном, если от самого Миллера скрывают, что он должен охранять.

– Так что вы скажете в ответ на моё предложение?

– У меня привычка: прежде чем что‑либо решить, хорошенько все взвесить.

– Но ведь о вашем переходе мы говорили давно, и у вас было достаточно времени все обдумать.

– Тогда разговор был общим, а сейчас у вас совершенно конкретное предложение. Прежде чем принять его, мне необходимо хотя бы бегло ознакомиться с моими будущими обязанностями, поглядеть объект.

– Лишь внешне…– напомнил Миллер.

– Конечно, с тем, что вы можете показать. Я взвешу все за и против и только после этого дам ответ. Ведь мне тоже не хочется рисковать головой.

– Тогда давайте сегодня же осмотрим этот проклятый объект.

– Он далеко?

– Километрах в трех от городка.

Объект, так беспокоивший начальника службы СС, был расположен в долине, возле плотины, почти рядом с Кастель ла Фонте. Но к нему вела очень извилистая дорога, и это создавало впечатление дальности расстояния. Ехать пришлось действительно километра три.

Узенькая асфальтированная дорога змеёй извивалась среди скал, ныряла в пропасти, вновь карабкалась вверх и вдруг, неожиданно сделав полукруг, обрывалась у больших стальных ворот, словно врезанных в высокую каменную стену. По обе стороны ворот высились два огромных бетонированных бункера.

Ещё из своего кабинета Миллер позвонил какому‑то «племяннику» и сообщил, что он выезжает в сопровождении обер‑лейтенанта фон Гольдринга на машине номер такой‑то. Как только машина подъехала, из бункера вышел офицер. Тщательно проверив документы Миллера и Генриха, он снова вернулся в бункер. Ворота автоматически открылись и так же автоматически закрылись, когда машина проехала.

– Ну, вот вам и весь объект, чтоб он провалился! – выругался Миллер, указывая на вторую стену, высившуюся метрах в тридцати от первой. Обе они широким коридором огибали котловину. Возле первой стены, с её внутренней стороны, были на равном расстоянии расположены бункеры, оттуда солдаты наблюдали за местностью. В другой стене, скрывающей самый объект, бойницы ощерились дулами пулемётов. Вдоль стены была протянута колючая проволока, за ней расхаживали солдаты‑эсэсовцы.

– Вот это внешнее кольцо и есть наш участок, – пояснил Миллер. – Он кончается колючей проволокой. Дальше уже резиденция Штенгеля и его команды. Как видите, ничего сложного. Работы у вас будет немного.

– То‑то вы так стараетесь избавиться от неё, – улыбнулся Генрих. – Ну что ж, давайте объедем наш участок, чтобы хоть иметь представление о его протяжённости.

Миллер медленно поехал вдоль внутренней стены. Генрих молча её осматривал. В стене была маленькая дверь, в неё, очевидно, проходила охрана, с северной и южной стороны были такие же ворота, как те, в которые въехала машина.

– Что вы решили, Генрих? – спросил Миллер, когда они возвращались в Кастель ла Фонте.

– Я обещал подумать. Дело слишком серьёзно, чтобы решать его вот так, с ходу. Если майору службы СС, да ещё вдобавок Миллеру, принимавшему участие в путче, не говорят, что за объект он должен охранять, то уверяю вас: речь идёт о чём‑то более сложном, нежели завод газированных вод, даже с фруктовыми сиропами. Браться за такую охрану – это действительно рисковать головой.

Миллер вздохнул и больше не настаивал на немедленном ответе. Он молчал до самого городка.

– А что, если поручить это дело Кубису? – Миллер вопросительно взглянул на Генриха.

– Давайте обмозгуем все на свежую голову, уверяю нас, тогда мы придём к самому правильному решению.

Машина остановилась у штаба. Генрих вышел, пообещав Миллеру завтра зайти к нему.

– А тебе письмо, – сообщил Лютц, как только Генрих пошёл в его кабинет.

Генрих взглянул на штемпеля. Их было несколько, но первым стоял швейцарский.

«Успею прочитать потом», – решил Генрих, небрежно сунув письмо Лоры в карман.

ОТКРОВЕННЫЕ РАЗГОВОРЫ

Генрих не дал согласия Миллеру ни на второй, ни на третий день. Видя, что тот нервничает, он придумывал множество причин, якобы мешающих принять окончательное решение. Генрих нервничал. Предложение Миллера могло вплотную приблизить его к очень важному объекту, но помешало бы выполнять другие задания. А каковы они будут – трудно предугадать. «Антиквар» не подавал о себе весточки.

На четвёртый день, как всегда, Генрих вышел пораньше, чтобы пешком пройтись до городка. Эти утренние прогулки – его единственный отдых, поскольку работа в штабе отнимала весь день с утра до вечера.

Каждый день, выходя из замка, Генрих лелеял надежду, что встретит по дороге того, кого ждал с таким нетерпением, или хотя бы посланца от него. Но напрасно он всматривался в лица встречных. Вот и сегодня – скоро Кастель ла Фонте, а на дороге ни души. Лишь впереди маячит фигура чернорубашечника.

Раздражённый, что надежды вновь рухнули, Генрих ускоряет шаг. Вот он приблизился к идущему впереди. Странно! Что‑то очень знакомое в этих немного сутулых плечах, в посадке головы. Неужели?..

Боясь поверить своей догадке, Генрих начинает насвистывать музыкальную фразу из полонеза Шопена. Это условный знак, если надо привлечь к себе внимание. Чернорубашечник идёт все медленнее, сейчас они поравняются… Так и есть! – «антиквар».

Хотя они знают друг друга в лицо, но пароль звучит для них как приветствие на родном языке. Теперь обер‑лейтенант немецкой армии и офицер‑чернорубашечник идут рядом.

– У нас очень мало времени, слушайте внимательно и не перебивайте, – говорит Генриху его спутник. – По нашим сведениям, где‑то в этом районе расположен завод, изготовляющий радиоаппаратуру для самолётов‑снарядов. Это и есть новое оружие, о котором так много говорят и пишут в газетах. Ваше задание – разузнать, где завод, и любыми способами добыть чертежи или, как минимум, данные о системе управления и длину радиоволн. Ничего другого мы вам сейчас поручать не будем, учитывая исключительную трудность задания и его значение. Единственное, что вам надо сделать, это обезопасить себя от пули гарибальдийцев. Действуйте по своему разумению, только значительно осторожнее, чем вы это делали в Сен‑Реми.

– Мне предложено перейти на службу в СС и взять на себя охрану объекта, настолько засекреченного, что даже начальник службы СС не знает, что там изготовляют. Впрочем, я буду нести службу лишь по внешней охране, внутренняя поручена специальной команде эсэсовцев. Спутник Генриха задумался.

– На предложение не соглашайтесь. Дело в том, что на севере Италии есть ещё один завод, изготовляющий детали для летающих снарядов. Но он для нас менее важен, чем тот, о котором я вам сказал. Согласившись на предложение, вы можете связать себя по рукам и ногам. А где находится объект, охрану которого вам предлагают? Генрих рассказал всё, что знал.

– Трудно решить, тот ли это объект, который нас интересует, или не тот. Предложение отклоните и помните – за всё время у вас не было такого важного задания, как это. А теперь нам пора расстаться. Связь та же. До свиданья. Желаю успеха!

Откозыряв, офицер‑чернорубашечник свернул в первый же переулок. Генрих пошёл медленнее, обдумывая новое задание. С чего начать?

То, что в Северной Италии имеются два аналогичных завода, значительно осложняло дело. Сделав ошибку вначале, можно зря потратить много времени на завязывание знакомств, на поиски источника информации. А потом узнать, что завод изготовляет совсем не радиоаппаратуру, а какие‑то другие детали. Нет, такой расточительности допускать нельзя. Надо точно узнать, что изготовляет завод, а потом действовать. Но как это сделать? Миллер, возможно, кое‑что знает, он явно хитрит. А может, не хитрит, а хочет избавиться от ответственности? Зачем ему рисковать своей головой, если можно подставить чужую? Это совершенно в характере Миллера. А впрочем, не надо предугадывать, пока и руках не будут все факты, которые помогут сделать правильные выводы. А пока у него есть только один бесспорный и проверенный факт: вблизи Кастель ла Фонте расположен засекреченный завод. Очень мало. Лишь отправная точка, от которой можно оттолкнуться.

Теперь надо выяснить, почему Миллер так жаждет избавиться от охраны этого завода? Обязательно познакомиться со Штенгелем. Это два звена одной цепочки. Днём, улучив свободную минуту, Генрих зашёл к Миллеру.

– А я только что вам звонил, – вместо приветствия проговорил начальник службы СС.

– Очевидно, у меня неплохая интуиция, я собрался к нам неожиданно для себя самого. Есть что‑либо новое?

– К сожалению, да.

– Почему – к сожалению? Вместо ответа Миллер протянул листок бумаги.

Это был секретный документ от непосредственного начальства Миллера из штаба корпуса, в котором в категорической форме запрещалось передоверять охрану объекта кому бы то ни было и подчёркивалось, что охрана упомянутого завода крайне важна и возлагается лично на самого Миллера.

– Напрасно вы написали в штаб, ведь я ещё не дал своего согласия, а теперь мне очень неловко, выходит я добивался этой должности и получил отказ.

– Слово офицера! Я не называл ни вашей фамилии, ни фамилии Кубиса. А просто ссылался на чрезмерную перегрузку другими делами и просил разрешить этот вопрос принципиально.

– Не понимаю, зачем ответственность за охрану объекта нужно делить между двумя людьми? Пусть за все отвечает этот майор Штенгель, которого я, кстати сказать, ни разу не видел

– Представьте себе, и я тоже! Как‑то позвонил ему, предложив повидаться и установить контакт, но он, сославшись на нездоровье, отказался встретиться в ближайшие дни. Пообещал позвонить сам, но не звонил…

– Это просто невежливо.

– Единственный человек, который его видел, – это Эверс. Нет, лгу! Мне говорили, что он несколько раз приезжал к главному врачу по каким‑то делам.

– К этому полуитальянцу, полунемцу? Матини, кажется? Не помню, кто мне о нём говорил, но охарактеризовал его как очень интересного человека и прекрасного хирурга. Это верно?

– Хирург он действительно отличный, а вот что касается других качеств… Если человек сторонится нас, работников гестапо, так у нас есть все основания им заинтересоваться. Я непременно установлю за ним наблюдение. Кстати, когда вы познакомитесь с этим Матини, не откажите мне в большой услуге дать подробную и объективную характеристику этого типа.

– Боюсь, что это будет не скоро, я пока не прибегаю к услугам врачей. Разве подстрелят партизаны? Что это мы так долго разговариваем об этом Матини?

– Верно, как будто нет у меня других хлопот! Один этот завод…

– Теперь, когда вопрос об его охране окончательно решён и у вас нет причин скрывать, скажите мне, Ганс, почему вам так хотелось избавиться от ответственности за этот объект?

– Понимаете в чём дело: поручая мне внешнюю охрану, меня предупредили, что я должен принять все меры к её усилению, – дело в том, что перед нашим приездом сюда на заводе была найдена коммунистическая листовка. Охрана, как видите, такая, что и мышь в щёлочку не проскользнёт. Но кто пронёс листовку? Какой вывод может сделать человек, логически мыслящий? А такой, как сделал я: если что‑либо попало на завод, то тем же самым путём можно что‑то передать и с завода! И это «что‑то» может оказаться именно той тайной, которую так строго охраняют. И отвечать за это придётся Миллеру.

– И вы, мой близкий друг, решили подложить мне такую свинью, уговорить взяться за охрану завода?

– Не забывайте, Генрих, что этот объект находится под личным наблюдением генерал‑майора Бертгольда. С вас бы не спросили так строго, как с меня.

– Откуда вы знаете, что он под наблюдением отца?

– Рапорт об усилении внешней охраны должен быть подан в два адреса – корпусному начальству и в отдел, которым руководит Бертгольд.

– Отец бы и к вам был снисходителен. Ведь вы оказали ему услугу.

– Он вам сказал? – Миллер как‑то странно взглянул на Генриха.

– Я узнал от Лорхен. Именно сегодня я получил письмо, в котором есть строчки, касающиеся непосредственно вас. Генрих вынул письмо, нашёл нужное место и равнодушным голосом прочёл: «Передай герру Миллеру привет». Миллер довольно улыбнулся.

– Вы догадываетесь, почему вам передаёт привет моя будущая жена?

– Ну, конечно. А вы?

– Было бы странно, если б Лора имела тайны от жениха, – уверенно ответил Генрих.

– О, как я рад, что вы так это восприняли… А согласитесь, чистая работа! Ведь, кроме меня и шофёра – его пришлось отправить на Восточный фронт, – никто до сих пор даже не догадывается. Кроме Бертгольда, конечно. Генрих почувствовал, как внутри у него всё похолодело.

– Вы мастер на такие дела, хотя я и не пойму, как вам удалось все организовать?

– С того времени как генерал‑майор прислал мне письмо и предложил убрать мадемуазель Монику, не арестовывая её, я не спускал с неё глаз. Мадемуазель часто ездила на велосипеде!

– И что же? – едва сдерживаясь, спросил Генрих.

– Я даже не ожидал, что все произойдёт так просто и легко. В тот день, когда вы уехали в Париж, мадемуазель тоже собралась куда‑то – к велосипеду была привязана большая сумка с её вещами. Как только мне доложили, что она отъехала от гостиницы, я мигом бросился следом за ней… у меня всегда для таких дел стоит наготове грузовик во дворе. Теперь, когда всё прошло и вы можете благоразумно взглянуть на вещи, согласитесь – я спас вас от серьёзной опасности. Если б арестовали эту партизанку, тень непременно легла бы и на ваше имя. Генрих молчал, стиснув зубы, не в силах вздохнуть.

Вот оно, страшное испытание! Настоящее испытание его воли, силы! Хоть бы вошёл кто‑нибудь и отвлёк внимание Миллера. Только миг передышки, чтобы овладеть собой. Словно в ответ на его немую мольбу, зазвонил телефон, Миллер взял трубку.

– «Монах» слушает! Да, он здесь сейчас позову.

Генрих схватил протянутую трубку и не сразу понял, о каком дяде идёт речь, почему к нему обращается какой‑то жених, почему он называет его юношей. Но знакомый голос Лютца вернул его к действительности.

– Говоришь, немедленно вызывает «дядя»? Сейчас буду… Нет, нет, без задержки… уже иду!

Бросив трубку, Генрих быстро пошёл к двери, но, пересилив себя, на секунду остановился у порога.

– Простите, забыл попрощаться, срочно вызывает Эверс.

Как только исчезла необходимость выдерживать пристальный взгляд Миллера, последние силы покинули Генриха. Пришлось присесть на скамейку в сквере, подождать, пока перестанут дрожать ноги и немного прояснится голова. «Монику убил Миллер! По приказу Бертгольда!..» Лишь выкурив сигарету и выпив стакан воды в киоске, Генрих смог идти.

– Герр обер‑лейтенант, что с вами? На вас лица нет! – удивился Эверс, увидав своего офицера по особым поручениям.

– Ты заболел, Генрих? – взволновался и Лютц, находившийся в кабинете генерала.

– Да, я чувствую себя очень скверно, – признался Генрих.

– Тогда никаких разговоров о делах! Поезжайте домой и ложитесь в кровать. А вы, герр Лютц, немедленно позаботьтесь о враче, – приказал генерал.

Лютц из своего кабинета позвонил Курту и вызвал машину. Потом начал звонить в госпиталь.

– Я попрошу, чтобы приехал сам Матини. Он охотно согласится, ибо знает тебя с моих слов и хочет познакомиться. Генрих не ответил.

– Да что с тобою? – Лютц подошёл к Гольдрингу и заглянул ему в лицо. – У тебя слезы на глазах! Словно проснувшись, Генрих вздрогнул.

– Карл, ты знаешь, кто убил Монику? Миллер! Не случайно наскочил, а нарочно. Держал для этого специальную машину… она всегда была наготове!

– Боже мой! Неужели это правда?

– Он сам мне только что признался. Даже хвастался своей изобретательностью. Лютц застонал.

– Это… это не укладывается в сознании. Говоришь, специально держал машину? Как же ты не пристрелил его на месте, словно собаку? Боже, что я говорю! Чтоб и ты погиб из‑за этого мерзавца! Послушай, дай мне слово, что ты ничего не сделаешь, не посоветовавшись со мной! Я требую, прошу! Ты мне это обещаешь… Я вечером приеду к тебе, и мы обо всём поговорим. Но умоляю, не делай ничего сгоряча. Ты мне обещаешь?

– Обещаю!

Через четверть часа Генрих был в замке. Удивлённая его ранним возвращением, Мария‑Луиза прислала горничную с запиской. Графиня тревожилась, не заболел ли барон, упрекала, что он скрывается от неё, жаловалась на современных рыцарей, которые забывают о своих обязанностях по отношению к дамам, – она, например, умирает с тоски, и никто ей не протянет руку помощи.

Генрих сердито скомкал записку и попросил передать на словах, что он собирается поблагодарить графиню за внимание и просит свидания.

Приблизительно через час приехал Матини. Генрих почему‑то представлял себе главного врача если не старым, то во всяком случае в летах. А перед ним стоял человек лет тридцати пяти, очень стройный, элегантный, больше похожий на артиста, чем на врача. Выразительное, нервное лицо Матини говорило о натуре впечатлительной, но одновременно и сдержанной. Такие лица бывают у людей, привыкших владеть своими чувствами. Большие карие глаза сверились умом и печальной иронией.

– В такие годы болеть – преступление, барон! Это неуважение к природе, которая на протяжении долгих тысячелетий отделывала своё лучшее творение – человека! – сказал он, здороваясь и внимательно всматриваясь в лицо своего пациента.

– Я не провинился перед матерью‑природой, синьор Матини, – улыбнулся Генрих, – и, признаться, чувствую себя совершенно здоровым. Простите, что причинил вам лишние хлопоты, но мне очень хотелось познакомиться с вами! А теперь наказывайте или милуйте!

– Я предпочитаю помиловать! Знаете, у русских есть отличный писатель, Чехов; в одном из своих писем к брату он написал фразу, ставшую девизом моей жизни: «Лучше быть жертвой, чем палачом!»

– Вы знакомы с русской литературой? – удивился Генрих.

– Почему вас это так поразило? Я считаю её одной из самых значительных литератур мира. Скажу откровенно даже самой значительной. Чтобы читать книги в оригиналах, я в своё время начал изучать русский язык. К сожалению, война прервала мои занятия, и теперь я начал забывать то, что знал.

– А если мы попробуем обновить ваши знания? – спросил Генрих по‑русски. Теперь Матини широко открыл глаза.

– Как! Вы знаете русский язык?

– Я провёл в России всю юность.

– О, вы так заинтриговали меня, барон, что я чуть не позабыл о своих врачебных обязанностях. Разденьтесь, пожалуйста, я вас осмотрю. И если найду, что разговор вам не вреден, мы ещё побеседуем, конечно, если вы не возражаете.

– Но ведь я совершенно здоров! Матини взял Генриха за руку и нащупал пульс.

– Мне не нравится ваш вид. Ну, конечно, как я и думал, пульс учащённый.

– Я сегодня получил очень тяжёлое для меня известие. Естественная реакция организма…

– Об этом уж разрешите судить мне, естественная она или неестественная.

Как ни протестовал Гольдринг, а Матини его осмотрел и остался недоволен состоянием нервной системы.

– Вам нужен отдых. Прежде всего отдых!

– Вы знаете, что при нынешних условиях это совершенно невозможная вещь.

– Глупости! При всех условиях человек может выкроить часик для себя и только для себя. А у вас здесь отличные условия: роскошный парк, под боком речка. Кстати, вы не рыболов? Здесь водятся чудесные форели! Ловля рыбы это тоже своего рода спорт, захватывающий человека. А если прибавить к этому, что рыбак всё время проводит на свежем воздухе, много движется – это уже создаёт целый комплекс, я бы сказал, лечебного характера. У меня есть один пациент, майор Штенгель, он почти каждое утро поднимается на рассвете и час, а то и два бегает по берегу реки, удит форель.

– Вы меня заинтересовали, синьор Матини. Я вырос у речки, и ловля рыбы моя давняя страсть. Но нужно знать места. Форель, я слышал, любит быстрину.

– Ну, это проще простого. Пойдёмте в парк, и я покажу вам, где всегда рыбачит Штенгель.

Генрих и Матини вышли в парк. Отсюда действительно хорошо был виден большой участок реки и ущелье, возле которого пенилась вода.

– Там просто сумасшедшее течение, и майору Штенгелю больше всего нравится именно это место.

Новые знакомые сели на выдолбленную в скале небольшую скамеечку и залюбовались пейзажем. Щедро залитая солнечным светом долина словно отдыхала среди гор. Издали казалось, что городок погрузился в дрёму. Как‑то не верилось, что сейчас по его улицам шагают вооружённые люди, в одном из этих мирных домов рождаются страшные планы и не тихим покоем дышит все вокруг, а угрозой. Вероятно, эта мысль одновременно промелькнула и у Генриха и у Матини. Они взглянули друг на друга и печально улыбнулись.

– Какой прекрасной могла быть жизнь! – задумчиво произнёс доктор.

– Какой прекрасной она будет, когда кончится война! – поправил его Генрих.

– А вы верите, что такой золотой век когда‑нибудь наступит для человечества? – спросил Матини.

– Твёрдо в этом убеждён!

Ещё час просидели Генрих и Матини на скамейке, так как оба невольно увлеклись спором о роли человека в дальнейших судьбах мира. Матини придерживался мнения, что лишь личное совершенствование приведёт человечество к спасению. Генрих доказывал необходимость социальных изменений и активного вмешательства в окружающую жизнь. Несмотря на различие взглядов, они нашли общий язык, ибо события сегодняшнего дня оценивали одинаково.

– Жаль, что мы не познакомились с вами раньше, – сказал Матини, прощаясь. – Такие споры – отличная гимнастика для мозга, а то здесь начинаешь обрастать мохом.

– Я тоже жалею, что так получилось, – надо было не ждать случая, а просто позвонить вам. Единственное моё оправдание: я думал, что встречусь с вами у графа Рамони.

– Без крайней необходимости я в этом логове не бываю!

– Логове?

– Так, кажется, по‑русски называется место, где живут волки?

– Вы не очень высокого мнения о графе и его племяннице. Это чем‑то вызвано?

– Графа ненавидит все местное население и, конечно, не без причин: глас народа – глас божий. Что касается графини, то я не люблю распущенных женщин, особенно претендующих на то, чтобы их развлекали. А графиня прямо охотится на офицеров, даже на тех, кого считает вторым сортом, поскольку они не имеют титулов. Порядочность человека здесь определяется знатностью рода. Майор Штенгель, например, порядочный, он, как и вы, барон. Лютца графиня за глаза называет классным наставником, генерала Эверса – солдафоном, меня, я уверен, костоправом. Но дело не только в этом. Мне противно бывать здесь ещё и потому, что я уверен: граф – вдохновитель движения чернорубашечников в Северной Италии, хотя он это и скрывает.