Глава 13. Возмездие злоумышленнику

Вот оно, наконец - открытое море. Я остановилась и даже не смела моргнуть, таким опьяняющим был вид, который предстал передо мной. Даже ни одного маленького облачка не закрывало небо, тёплый воздух ласкал мне кожу, солнце грело мой затылок. Надо мной шумели ветки пальм на ветру, и шёпот их листьев смешивался с приливом и отливом прибоя в почти гипнотический рёв, который тут же изгнал у меня из головы все мрачные мысли.

Сейчас лето, подумала я бесшабашно. Сейчас лето, я нахожусь возле моря, и это намного красивее, чем я когда-либо представляла ... Боже, как это красиво!

Мои глаза блаженно погрузились в лазурную синеву океана, как вдруг вода отступила слишком далеко. Непропорционально далеко. Уже на горизонте поднялась волна, в высоту с дом, и блестела, увенчанная белоснежной пеной, а вместе с ней поднялся крик людей, которые знали, что она несёт. Я тоже это знала. Она несла мою смерть.

Слишком долго я оставалась стоять, в то время как другие бежали, спасая свою жизнь, и смотрела, как волна постоянно приближалась и становилась всё выше, пока мне наконец не удалось выйти из оцепенения. Слишком поздно. Её рёв и грохот заглушил шёпот пальмовых веток, я уже могла чуять соль и все дары моря, которые волна влекла за собой и которыми она нас удушит, меня и весь остров. Солнце померкло. Потом холод накрыл меня.

Я протянула руку вперёд, чтобы ухватиться за стенку причала, на которую я только что облокачивалась. Может быть, я смогу держаться за неё, пока вода снова не отступит в океан, мне нужно только достаточно долго задерживать дыхание, может быть, мне это удастся ... Но сила волны сорвала стену со мной на землю. Я ещё держала один камень в своих руках, последний кусок этой земли, пока вода и его не забрала у меня, потащила меня за собой и с беспощадной силой сломала мне позвоночник ...

- Конечно, стена! - воскликнула я и подскочила. Я была вся в поту, и, только полностью сосредоточившись, мне удалось набрать воздуха в лёгкие. Свистя, я вдохнула, а мои лёгкие сразу же выдавили кислород наружу, как будто я слишком много ожидала от них, да, будто они вовсе не хотели его. Но мои мысли были ясны.

- Боже, как я могла быть настолько глупой?! - ругалась я. Я ещё раз с трудом вдохнула, и в этот раз мои лёгкие подчинились. Головокружение, которое после пробуждения было таким сильным, что я, ища опору, вцепилась в край кровати, как во сне за распавшуюся стену причала, отступило.

Ключ от сейфа!

- Ты найдёшь его в стенах дома Пауля, - написал папа. Я думала "в стенах дома Пауля" было поэтическим описанием квартиры Пауля. А поэзия не принадлежала к моим любимым увлечениям. Я проигнорировала формулировку, пожав плечами. Но теперь я знала, что папа имел в виду - и это было настолько очевидно, что я могла бы дать себе пенка под зад за свою собственную бестолковость. В квартире Пауля действительно существовала стена - стена, которая была построена позже, чтобы отделить кухню от гостиной и оформить эту большую комнату немного более уютно. Она не доходила до потолка, а кончалась на высоте моей головы. Оставшееся пространство Пауль использовал для изысканного светового сооружения. Наверное, папа лично построил эту стену; в конце концов, он своими руками ремонтировал квартиру.

Мне ничего другого не остаётся, как разобрать её на куски, если я хочу найти ключ. Может быть, был шанс услышать, где находится полый камень с помощью постукивания, в котором должен быть спрятан ключ. Я с трудом подавила желание сразу же посмотреть, так как не хотела снабдить Пауля ещё большим материалом, подтверждающим его теорию, что Эли сумасшедшая, стоя возле стены и посылая азбуку Морзе своему второму я.

Так что я облокотилась спиной о стенку, выключила свет и стала размышлять. Это было в первый раз в течение недели, что у меня появилось возможность для размышления, так как флегматичный образ жизни Пауля начал уже влиять на меня и сделал меня вялой, уставшей и апатичной. Именно то, что исходило от Пауля. После моего решения наблюдать за ним, я попыталась выяснить в интернете, какое поведение мне выбрать, чтобы производить впечатление хотя и не уравновешенного человека, но в то же время не полностью сумасшедшего.

Я быстро нашла, что искала - депрессивное расстройство было самым лучшим. Из-за него меня никто не мог запереть, но оно будет продолжать подпитывать теорию Пауля, без того, чтобы он что-то выяснил. Так я взяла руководство в свои руки. Уже при прочтении распространённых симптомов я заметила с ужасающей ясностью, что они на самом деле подходили для Пауля. Да, для Пауля, а не для меня. И в это я могла так же поверить, как в то, что он просто так взял и стал геем.

Его сексуальная перемена должна была произойти сразу же после его переезда сюда. Пауль и Францёз знали друг друга битые четыре года, а полтора года они официально работали вместе. Они купили вместе Porsche, ездили вместе в отпуска и иногда проводили вместе ночь. К счастью, не здесь. Три раза, когда Пауль спал у Францёзе, он рано утром вваливался, спотыкаясь, в квартиру, и лежал до обеда, как в коме, в своей затемнённой комнате. Он утверждал, что с Францёзом невозможно спать в одной кровати, потому что он постоянно крутится туда-сюда и вырывает у него одеяло, а Францёз утверждал, Пауль всю ночь спиливает деревья. Что же, с этим пунктом я должна была неохотно согласиться. Храп Пауля невозможно было выносить.

Но я верила так же и Паулю. Так как главная задача Францёза в жизни Пауля состояла в том, чтобы сеять суету. Либо он подгонял Пауля по телефону, и тот бегал по квартире (ища то какие-то документы, то счета, то список цен), при этом оба начинали чаще всего ругаться, и Францаёз из чистого раздражения снова и снова клал трубку в середине разговора. (Конечно, он утверждал, что была прервана связь - Францёз никогда ни в чём не был виновен, он всегда был прав.) Или же он сам влетал к нам и делал примерно тоже, только лично, что для меня было гораздо более неприятным, так как Францёз старательно меня игнорировал или, как обычно, наказывал холодным презрением, как только его взгляд больше не мог уклониться от моего. Во время его присутствия я прикалывалась над ним, предпринимая разные дурацкие игры с его собакой, что приводило Францёза в ещё большую ярость. Но я была не достойна его беседы, и поэтому он не говорил мне прекратить этим заниматься.

Самое большее Францёз разговаривал со мной косвенно - например, когда Пауль снова сидел на унитазе, потому что проспал, а Францёз подгонял его. Тогда он говорил о Пауле в третьем лице, не смотря при этом на меня или вообще всерьёз рассчитывая на мой ответ. "Я ему говорил, что у нас почти нет времени, а покупатель очень важен, я ему говорил об этом!" "Он снова проспал, не так ли? Ах, почему он никогда не слышит будильника!" "Фу, как он снова выглядит и как говорит! Я же говорю, Пауль самый гетеросексуальный гей, которого я когда-нибудь видел!"

- Это, наверное, потому, что он гетеросексуальный, - ответила я ледяным тоном, но Францёз только щёлкнул языком и махнул рукой.

В остальном я даже не пыталась начать с Францёзе разговор, хотя казалось, его беспокоили в Пауле те же вещи, что и меня. Большая разница была в том, что Францёз сердился, не задумываясь о об их причине, а моя голова начинала чуть ли не дымиться из-за постоянных размышлений. Между тем было уже так, что бремя, которое Пауль носил с собой, я начала чувствовать на собственном теле - невидимое, с тонну весом бремя, которое я не могла игнорировать. Я уже давно не верила в то, что история с Лили была единственной причиной для этого. Пауль всегда представлялся мне как ванька-встанька, и ему был присущ завидный оптимизм. В этом была самая большая разница между нами: Пауля ничто не выводило так быстро из себя. Он точно знал, чего он хотел, и его не волновало, что об этом думали другие. И если план А не срабатывал, то на следующий день он начинал план Б.

Но у нового Пауля больше не было никаких планов. Теперь он был только подгоняем Францёзом. Если Францёз врывался в квартиру и распространял стресс, то в Пауля возвращалась жизнь, и он начинал какие-нибудь коммерческие предприятия с искусством или заставлял себя и свое невидимое бремя смастерить в своей мастерской рамку. Я неохотно в этом признавалась, но я была почти благодарна Францёзу за его действующую на нервы активность, так как апатию Пауля было сложно выносить, и это приносило мне заметное облегчение, когда он, по крайней мере, делал хоть что-то.

Кроме того, в эти часы он начинал сам светиться. Из недовольного и грубого человека, который угрюмо сидит на унитазе или прячется за утренней газетой, становился шикарно одетым, энергичным мужчиной со сверкающими глазами и стремительной походкой, который, хотя ворча и споря, но всё-таки с какой-то целью и в сопровождении покидал квартиру и на ревущем белом Porsche мчался прочь.

Утешить меня такие моменты всё-таки не могли, так как во мне тлело ужасное подозрение – нет, на самом деле это уже больше не было подозрением. Эта была уверенность. После нескольких дней наблюдения я поставила Паулю диагноз депрессии. Да, достаточно плохо, - но это было не всё.

Я должна была думать о предположении доктора Занд во время нашего разговора в клинике. Я учёный, сказал он. Я могла думать логически. И именно эта логика запрещала мне игнорировать мои выводы, даже если они были такими страшными. Потому что у Пауля была не только депрессия. Нет, к этому добавлялось странное поведение, которое я не могла приписать ни к какой схеме.

Как я часто это делала, я перечислила всё в уме и старалась найти для этого вразумительные причины - другие причины, чем ту одну, ужасную, которую я боялась всё это время.

Пункт 1: его обжорство. Это меня сильно беспокоило. Пауль ел постоянно, и он делал это мимоходом, да почти как будто кем-то управляемый и абсолютно необдуманно. Он ел не из-за того, что был голоден - никто не был голоден, если он только что проглотил три тарелки чили, кон карне с рисом, но обжорством из-за печали это тоже нельзя было назвать, потому что это не делало его счастливым.

После еды с регулярным чередованием он брал сначала палочки с солью, потом шоколад, потом снова палочки с солью, (его аргументация: после сладкого мне нужно что-то солёное), потом стаканчик водки, глоток вина, снова шоколад. Кроме того казалось, что он утратил чувство различать холодное и горячее. Он мог выпить только что закипевший кофе и откусить кусок мороженого, даже не вздрогнув. Что вообще он ещё чувствовал?

Аналогично он вёл себя, смотря телевизор. Пункт 2: восприятие информации. Пауль переключал, но не смотрел. Мне приходилось часто при этом выходить из комнаты, чтобы не взорваться, потому что он никакую программу не оставлял включённой дольше, чем три минуты, не говоря уже о том, что он понимал, что там вообще шло. И это был рекорд.

Пункт 3: если он хотел купить себе что-то новенькое, - он делал это часто и предпочитал покупать в интернете - проводил часы, иногда дни, чтобы прочитать оценки продуктов в форумах и сравнить их с тем результатом, что потом он едва мог принять решение. Всё же он покупал, из чистого разочарования, и почти всегда это приходило в сломанном состоянии. Во всех его действиях лежала страдальческая вялая неугомонность, которая затягивала и меня тоже в бездну, если я хотя бы иногда не выбегала из квартиры и не пересекала маршем Шпайхерштадт.

Пункт 4: физическое состояние. Это было самым драматичным подозрением. Пауль всегда был уставшим и вялым. Единственное, что у него осталось, была его дремлющая атлетическая сила, твёрдые руки и его достойная внимания скорость реакции. Реагировать он мог очень быстро, но его действия были катастрофическими. Сам по себе он ничего не предпринимал. И спортом он тоже не занимался. Якобы его бронхи не могли перенести это.

Только один раз в день я слышала его громкий, сердечный смех из прошлого, к которому я должна была присоединиться, независимо от того, в каком настроение я была: когда по Pro7 шли Симпсоны. Тогда я садилась рядом с ним, смеялась вместе с ним и представляла себе в течение двух раз по тридцать минут, что всё было так же как раньше. Но это было не так.

Это не было типичной депрессией. У него изменялась личность. Пауль становился кем-то другим. Его настоящее «я» исчезало. Я могла наблюдать за этим. Что-то мёртвое распространилось в нём – зияющая, глубоко чёрная, засасывающая пустота.

- Давай же, скажи это вслух, - пробормотала я. - Скажи. - Но я могла об этом только думать про себя, и даже это было достаточно сложно. Это было всего лишь одно слово. Одно слово, которое раньше для меня не имело никакого смысла. Но с прошлого лета вызывало во мне внутреннюю дрожь, которая преследовала меня даже в моих снах. Три слога, которые решали человеческую жизнь: атака.

Да, я была почти уверенна, что Пауль был атакован. Я не верила, что это ещё продолжалось - или я только убеждала себя в этом сама? Нет. Пауль упомянул, что он видел очень мало снов, а если и видел, то на следующее утро не мог сказать, что с ним случилось ночью. От Колина я знала, что Мары оставляли своих жертв, как только пища становилась низкосортной. Тогда они искали для себя нового хозяина, а люди должны были бороться с последствиями атаки, не зная о том, что с ними на самом деле случилось. Если у Пауля больше не было снов, то атака была уже позади. По крайней мере, в этом я убеждала себя. Настоящим доказательством это не было.

Кроме того, я сама продолжала видеть яркие сны. Хотя регулярно появлялись кошмары (почти всегда я тонула или хотела за что-то ухватиться, что в последнюю секунду выскальзывало у меня из рук), но так же и прекрасные сны. Слишком прекрасные. Вспоминать их доставляло мне боль, и хотя я в них испытывала счастье, я просыпалась в слезах. Так как знала, что они никогда не станут реальностью.

И мне требовалось несколько часов, чтобы освободиться от их последствий; часы, пока я снова могла закрыть глаза и не чувствовать искрящийся взгляд Колина в темноте за моими закрытыми веками и его прохладные руки на моей коже. Это были другие сны, чем раньше, в первые недели после нашего знакомства. Они шли дальше, намного дальше чем то, что мы когда-либо делали. И всё-таки не достаточно далеко. Это были отдельные прекрасные осколки, матово светящиеся, как серебряный лунный камень, и мне так сильно хотелось соединить их вместе, чтобы можно было разглядеть мозаику, которую они образовывали. Чтобы можно было почувствовать её.

Такие сны, должно быть, были как праздничный обед для Мара, а Мары очень жадные. Он бы забрал их, если бы унюхал. И всё-таки я не могла быть уверена на сто процентов, что атака Пауля была в прошлом, и поэтому решила внимательно наблюдать за Бертой ночью. Пока у меня с этим были проблемы, потому что я не могла проснуться.

Я спала как мёртвая. В течение вечерних часов, во всяком случае, Берта производила нормальное впечатление - недовольная и незаинтересованная, но по её масштабам обходительная. Никакой дрожи и вибрации, никаких прыжков на крышку террариума.

Кроме того, я попыталась поймать крысу. Каналы Вандрам кишели крысами, и, может быть, они дадут мне информацию о присутствие Мара. В конце концов, крысы славились своим хорошим инстинктом - разве тогда было невозможно, что они смогут распознать те волны, которые ускользают от меня? Но не успела я завлечь особенно жирный экземпляр в квартиру и броситься на него, вооружившись толстыми рабочими перчатками Пауля, издавая при этом воинственный крик, как Пауль вмешался - с орущим Францёзем в охапке - и выгнал скотину из дома. Клетку, которую я уже приготовила, я быстро запихнула ногой под кровать, но по выражению лица Пауля я могла увидеть, что он её явно заметил, и я предоставила ему ещё один момент для подозрения.

Но теперь была глубокая ночь - я предположила, что колдовской час давно прошёл - и мне нужно использовать возможность, чтобы бросить взгляд на Берту. Проблема была только в том, что я не чувствовала никакого желания делать это. Я боялась. Потому что, что, к чёрту, мне делать, если она ведёт себя как сумасшедшая? Значит ли это, что я могу полагать, что как раз в этот момент в комнате рядом ...? Я даже не хотела додумать эту мысль до конца. Но Пауль был моим братом. И я не могла оставить его в лапах Мара. Хотя я не знала, что могла бы предпринять против Мара, который лакомился снами Пауля, но закрывать глаза тоже не было решением. Кроме того, попыталась я подбодрить себя, вероятность того, что он всё ещё атаковал Пауля, была очень мала. Или она? Тесса? Печально известный вариант семейной мести?

Мои липкие пальцы стали искать выключатель. В следующий момент я сощурилась от света, уверенная в том, что ошиблась и из чистого мерцания не смогла ничего рассмотреть. Но это не было заблуждением. Террариум Берты был пуст. А крышка оставляла крошечную его часть открытой.

Как солдат при бомбардировке, я скатилась с кровати, вскочила на ноги, истерически стянула ночную рубашку через голову, потрясла волосами и в тоже время пятилась назад к двери, и, затаив дыхание, осознавала, что в любой мгновение могу быть укушенной, как в тот же момент раздался сердитый крик из соседней комнаты.

- О, нет ..., - ахнула я. - Нет ... только не Пауль ...

Я бросилась полуголая через коридор, в уме составляя план, с помощью которого смогу спасти Пауля - отсосать укус, затронутую часть тела перевязать, предупредить центр экстренного вызова по ядам, 110, но прежде чем я ворвалась в его комнату, раздался громкий удар. Последовал оглушительный грохот, закончившийся удовлетворённым ворчанием. И оба прозвучали не так, будто Пауль лежал в предсмертных судорогах. Нет, это прозвучало так, будто ...

- Чёрт, ты что сделал? - закричала я на него. Он стоял посередине своей кровати, руки в триумфе подняты вверх, в одной руке увесистая книга об искусстве аборигенов, в другой - ширма от люстры, которая упала на него сверху. Но моё внимание было направлено на смятое тело Берты, которая только что, дрожа, сдохла на простыне Пауля.

- Не умирай, Берта, пожалуйста, не умирай, сладкая, - упрашивала я её, но было уже поздно. Пауль раздавил её тело, а подёргивание ног было последней реакцией её нервов. В этом паучке больше не зиждилось никакой жизни.

- Извини, Эли, эта скотина ползла по моей подушке ...

- И тебе нужно было сразу же убить её? - воскликнула я укоризненно. – Ты, вероятно, мог бы и поймать её ..., - Берта мне не нравилась, но теперь на глаза у меня навернулись слёзы. Она была моим самым важным инструментом, а Пауль взял просто и положил конец её существованию. Но разве он не мог свою быструю реакцию направить немного в другую сторону?

Укоризненно я смотрела не него, а он смотрел в ответ абсолютно растерянно.

- Елизавета, это был паук. Уродливый, отвратительный, ядовитый паук ...

- Она была нужна мне. Она была нужна мне, чтобы ... ах, ты этого не поймёшь. - Качая головой, Пауль подобрал останки Берты и небрежно выбросил их в окно.

- Нет, этого я действительно не понимаю.

Я тяжело вздохнула.

- Прощай, Берта, - пробормотала я. - И спасибо за всё. - Ледяной ветер снаружи заставил меня вздрогнуть. Пауль бросил мне свой банный халат, и я обернула его неловко вокруг плеч.

- Иногда ты кажешься мне немного жутковатой, Эли. Ты почти напоминаешь мне Ренфилда из Дракулы ...

- Ну, прям, - запротестовала я. - Я ведь не ем маленьких котят и не кричу постоянно: "Учитель, учитель, я тебя чувствую!".

Уголки губ Пауля коротко дёрнулись.

- Нет, но сначала пойманная крыса, а теперь паук? Ты делаешь вид, будто она была твоим любимым домашним животным. Извини, пожалуйста, что я спас свою жизнь.

- Может быть, она спасла бы твою жизнь, - прошептала я так тихо, что он не мог этого услышать, и вернулась назад в свою комнату.

Настало время действовать. Как только Пауль покинет дом, - я знала, что ему нужно на выставку в Берлине, и питала обоснованную надежду, что Францёз, самое позднее в девять часов, выгонит его на улицу - я разрушу стену.

И если мне лишь немного повезёт, то я найду ключ, а в папином сейфе лежало что-то, что мне позволит, убедить Пауля и излечить его.

Если исцеление для него было ещё возможно.

Глава 14. Трюммерфрау

- Если ты не хочешь, то мне придется применить силу, - прорычала я, схватила кувалду и стала размахивать ей туда-сюда. Чрезмерно пугающе при этом я не выглядела. Вес кувалды почти тянул меня на землю. Для меня было загадкой, как я смогу поднять её над головой.

Я нашла полый камень и в тот же момент прокляла папу, так как камень находился в самой середине этой отвратительной стены, и все попытки высвободить его с треском провалились. Ладно, если я не смогу поднять кувалду над головой, может быть, тогда имело бы больше смысла ринуться сверху и при этом с размаха ударить в стену? Нет, физически невыполнимая вещь. Я свалюсь на пол, как гнилой фрукт поздней осенью.

Так что в дело вступает ударная дрель - мой последний туз в рукаве мастера на все руки. Решительно я поменяла кувалду на не менее тяжёлый убийственный инструмент, прижала его остриё к стыкам на стене, включила его и в тот же момент оказалась в облаке пыли. Но после того как я разломала стык, выглядя при этом так, будто искупалась в грязи, мне нужно было всего лишь раз поднять кувалду - это я ещё как раз смогла, хотя и с болезненным рывком в правом плече - и стена начала рушиться.

Час спустя кухню Пауля невозможно было узнать. Пыль покрыла всю мебель и электронные приборы серой пудрой и даже прилипла к стенам, на полу лежали вдоль и поперёк кирпичи и всякие приспособления для разрушения, но у меня не было настроения для уборки и мойки. Я полностью выбилась из сил. Собрав оставшиеся силы, я дотащила полый камень до стола, кое-как вытащила небольшую деревянную пластину, которая защищала его внутренности, и, вздыхая, завладела ключом.

Теперь меня ничего не удерживало в Гамбурге. Мамино письмо до сих пор не прибыло. В Вестервальде, как и почти во всей Германии, господствовал снежный хаос, и, видимо, почта ещё не покинула границы леса. Пауль мог бы послать письмо назад, как только оно дойдёт сюда, а у меня была только одна цель: папин сейф. Я сожалела о том, что загрузила террариумы и аквариумы в багажник, вместо сейфа, потому что тогда я смогла бы тут же открыть его.

Тем не менее, я была в эйфории.

- Наконец ты у меня! - крикнула я от восторга и поцеловала неприметный ключ в бородку. Папин план сработал - план, который, посмотрев назад, казался мне даже больше чем рискованным. Потому что откуда он мог знать, что Пауль останется в этой квартире? Учитывая непризнание в отношении папы, могло бы вполне случиться, что мой брат в один прекрасный момент переехал бы и нашёл бы себе свой собственный дом, к которому папа не прикладывал рук. Значит, папа был точно уверен, что Пауль останется здесь.

Однако я также помнила, что папа горел рвением, после того как нашёл эту квартиру в Гамбурге. Она была чем-то особенным, сказал он, и Пауль полюбит её. Хотел ли он с её помощью загладить свою вину? Казалось, Пауль действительно любит квартиру, хотя она в этот момент, благодаря моим преобразовательным работам, значительно потеряла своё очарование. Он ещё недавно восторженно подчеркнул, что никогда не захочет отсюда переехать.

В виде исключения я находила её и сейчас красивой и весело прыгала вокруг обломков. Пронзительный звонок в дверь внезапно оборвал мой счастливый танец. Неужели Францёз? Нет, с ним Пауль, ругаясь сегодня утром, отправился в Берлин. Или, может, они что-то забыли? Если это так, то меня ожидала неприятная сцена.

Я, вздохнув, включила домофон.

- Да?

- Вы не можете спуститься вниз? Я ничего больше не могу затолкать, - прозвучал голос в плохом настроении.

- Куда и что вы больше ничего не можете затолкать? - спросила я в замешательстве.

- В почтовый ящик. Ну, давайте спускайтесь уже вниз, не то я заберу вашу почту снова с собой. - Мне, как и Тильману, принципиально не нравились приказы, но я подчинилась и вызвала некоторое удивление у бедного почтальона, когда предстала перед ним полностью покрытая пылью. Почтовый ящик был переполнен. Пауль, должно быть, не открывал его уже несколько дней. Хотя я не знала, где находился ключ, я всё же приняла письма-пакеты, а затем вытащила столько почты из щели в почтовом ящике, сколько могла ухватить. И вот - мамино письмо тоже было там.

Прежде чем я открыла его, я залезла под душ и превратилась снова в нормального человека. Для кухни Паулю нужно будет заказать целую команду уборщиков. На это не осталось времени.

Если я отправлюсь сейчас, то доеду сегодня вечером до Вестервальда. И мне надо поторопиться, так как Пауль поставил Volvo в арендованном гараже за пределами Шпайхерштадта. Из-за приливов и отливов и постоянной опасности наводнения, старый Вандрам не был хорошим местом для подземных гаражей. Паулю не нравилось припарковывать свой Porsche на открытой улице, но на нем он ездил каждый день.

Четверть часа спустя я была готова идти. Я приготовила себе ещё кофе и, в то время как машина деловито гудела, небрежно открыла мамин конверт. Да, он выглядел официально, но на официальных письмах, как правило, стоял отправитель, чего определённо не хватало этому.

Скорее всего, это было уведомление о выигрыше или рекламная лотерея, которой был предан по возможности профессиональный вид, чтобы... Нет. Это было что-то совершенно иное.

"26 февраля, Зюльт, песочные дюны в Эленбогене, при закате солнца."

Больше на листке бумаги ничего не стояло. Почерк тоже не давал мне никаких ссылок на автора. Слова явно были напечатаны старой пишущей машинкой, на которой «S» не работала должным образом. Штамп почты нельзя было разобрать, а марка почти растворилась из-за принуждённого пребывания во влажном почтовом ящике. Она казалась мне экзотичной, но не была для меня помощью.

Мои колени подкосились, и я опустилась на ближайший стул. 26 февраля было сегодня. Разве у папы на Зюльте не была один раз его "конференция"? Я вспомнила, что Колин сказал мне о любимых местонахождениях Маров. Они любят жить в тех местах, которые автоматический обеспечивают постоянный приток людей и где Мары не особо привлекают внимания.

Я ещё никогда не бывала на Зюльте, но достаточно часто видела репортажи об острове по телевизору, чтобы знать, что он является таким местом. Идеальный район для Мара. Кроме того, это сообщение было напечатано на пишущей машинке. Многие старые Мары останавливались в какой-то момент в своём развитие, и не владели больше современной техникой - и часто она также отказывалась служить в их непосредственной близости. Третьим признаком было назначенное время. Заход солнца. Самое любимое время дня Маров, потому что наконец становилось темно и их жертвы начинали видеть сны.

- Нет. Нет, я не буду этого делать, - бормотала я, качая головой, зная при этом, что всё-таки сделаю. Кто-то хотел встретиться со мной на Зюльте. Да, шансы были велики, что это был жадный Мар, который хотел либо за папину измену, либо за мою связь с Колином отомстить, а затем удовольствия ради полностью высосать меня. Но также была вероятность, что этот Мар являлся революционером. Революционеры были "хорошими парнями". По словам папы, они существовали, и Колин не возражал по этому поводу. Ах, что значит хорошие парни? Конечно, они тоже были голодны. Но они, по крайней мере, были готовы к теоретическому сотрудничеству с папой. Может быть, сообщение принадлежало одному такому хорошему Мару, и он знал что-то о местонахождении папы - или даст мне подсказку, как я смогу вызволить его.

Мне нужно немедленно ехать. Дни хотя и стали снова длиннее, но если я хотела успеть до сумерек, то мне нельзя терять больше ни минуты. Я взяла пачку денег из копилки на кухне, запихала джинсы, футболку, мой несессер и свежее бельё из чемодана в рюкзак, быстро накормила моих животных, схватила, быстро решив, ключ от Porsche Пауля - забирать Volvo будет стоить мне слишком много времени, а оба гея уехали сегодня утром на бутылочно-зелёном ягуаре Францёза - и покинула квартиру, не оглядываясь назад.

- Вот это да! - прошептала я почтительно, когда при первом красном светофоре у меня появилась возможность остановиться.

Porsche был адской машиной, и она начала мне нравиться. Мой желудок вибрировал в такт с рычащим мотором подо мной, и, из чистого удовольствия похвастаться, я позволила ему дико зареветь и ухмыльнулась мужчине рядом со мной, который с очевидной завистью в глазах вцепился в руль своей серебристо-серой семейной колымаги. Как только светофор переключился на зеленый, я умчалась, чтобы никогда больше не встретиться с ним. Я очень хорошо понимала, что при почти каждом повороте моя жизнь была в опасности, но я была на пути к свиданию с неизвестным Маром на Зильте - и в этом случае белоснежный Porsche представлял меньшую потенциальную опасность. Кроме того, в нем была встроена в совершенстве работающая система навигации. Тем не менее, я старалась ехать не быстрее, чем сто шестьдесят километров в час, и на мокрой дороге замедлять темп, так как хищник, в котором я сидела, реагировал непримиримо на крошечные повороты и неясности.

Но с каждым новым отрезком дороги - то есть с каждой ремонтной работой, которая заставляла меня тормозить - мы лучше привыкали друг к другу, и последние сорок километров шоссе после Нибюля до автомобильного поезда были истинным удовольствием. Кроме меня на дороге никого почти не было, и погрузка сработала удивительно хорошо. Я заехала вверх по пандусу, как будто никогда ничего другого не делала, и уверенно улыбнулась замёрзшему человеку передо мной, когда он подал мне знак проехать к переднему вагону. Всего лишь десять минут спустя поезд тронулся, и я должна была признаться себе, что я Зильт и переезд через море представляла себе намного романтичнее. Намного более голубым и солнечным.

Серое небо плавно перешло в мутно-грязную осушку, и на стороне к открытому морю ветер подгонял чёрные тучи и заставлял гребни волн пениться. Со значительным дискомфортом я смотрела на зрелище природы вокруг себя. Я не боялась ни секунды, что в следующий момент на горизонте поднимется гигантская волна, но и с успокоительной летней свежестью это сцена ничего общего не имела. Порывы ветра неприветливо встряхивали крышу автомобиля, как будто хотели вытащить меня из Porsche, не было видно ни овец, ни чаек и меньше всего я могла поверить в то, что Зюльт лежал под мутно-белым снежным одеялом.

Я даже не вышла из машины, хотя было ещё светло, а сразу же отправилась в сторону Эленбоген, самый северный уголок Зильта. После того как город остался позади, стало так одиноко, а асфальт таким ухабистым, что я ненадолго остановилась, чтобы восстановить дыхание и дать моему сердцу возможность успокоиться. Но оно не сделало этого. Моему сердцу и мне не нравилась эта местность. Даже при солнечном свете, двадцати пяти градусах в тени и при полном штиле я бы не смогла тут расслабиться.

Дюны, казалось, были живыми - в принципе, они ими и были, в конце концов, они ведь двигались,- но у меня было такое чувство, будто у них появляются глаза, как только я поворачиваюсь к ним спиной. Они наблюдают за мной, чтобы потом под незримую команду надвинуться на меня и с наслаждением раздавить меня в своей середине. Я вспомнила картину, которую должна была интерпретировать на экзамене искусства – «Монах у моря» Каспара Давида Фридриха. Я чувствовала себя подобно монаху, только без Божьей помощи. Это было безбожное место, ему не хватало безопасности. Когда я выйду из машины, то буду в его власти.

Я снова завела мотор и доехала до последней стоянки на Элленбогоне. Кроме зияющей, пустынной площади стоянки, в этой части острова больше ничего не существовало. Ни домов, ни отелей, ни молодёжной турбазы. Проще говоря, это означало, что мне никто не сможет помочь, если я буду в опасности. Я должна буду полностью полагаться на себя.

Но солнце ещё пока не садилось. Я, по крайней мере, могла выйти, взобраться на гребень дюны, спуститься вниз к морю и посмотреть на него - потому что это было то, что я уже давно хотела сделать и о чём постоянно видела сны, хорошие или в последнее время скорее плохие: открытое море.

Я одной рукой вцепилась в мобильный телефон, а другой - в маленький молоток, который я нашла у Пауля в бардачке, и промаршировала, опустив плечи и втянув голову, сквозь ревущий ветер в сторону моря. Иметь молоток было лучше, чем ничего. Меткий удар в висок, может быть, сможет вывести и Мара на несколько минут из строя. А в ударах я сегодня упражнялась до полного уничтожения. Кирпичная стена, череп Мара - разница не могла быть настолько большой.

Вид моря ошеломил меня. Яростно волны накатывали на покрытый снегом пляж, необузданно бурлили, перемешиваясь друг с другом, пока брызги волн не разлетались на метр в высоту, солёные и сладкие одновременно. Ветер так безжалостно дёргал меня за волосы, что их корни начали болеть, а холод забрал все ощущения с моего лица. Мои мышцы застыли и стали безжизненными. Свои крики о помощи я не смогу услышать, если они покинут мою глотку, и уж точно никто другой, так как море заглушало в своём разгневанном рёве даже вой начинающегося шторма.

То, что я здесь делала, было против всякого здравого смысла. Ещё совсем немного и невидимое солнце утонет во встревоженном море, и что случится потом? Неужели, в конце концов, это была сама Тесса, кто в этом негде ожидал меня, может быть, скрывалась уже за следующей дюной, чтобы схватить меня, как только станет темно?

Да, мне было любопытно, и хотя я боялась открытого моря, я почти не могла оторвать взгляд от него. Но я так же хотела ещё немного пожить. Я развернулась, чтобы побежать назад к машине, но внезапный порыв ветра задул мне в лицо снег и песок. Я больше ничего не могла видеть, в считанные секунды потеряла ориентацию. Я засунула мобильный в карман куртки и бросила молоток. Обеими руками я тёрла глаза, чтобы удалить из них песок, прежде чем он сможет попасть под контактные линзы. Слёзы потекли у меня по щекам, а ветер разметывал их на тысячи водяных капелек.

Затем вдруг совершенно неожиданно шторм утих, будто покорился какой-то высшей силе, и я увидела вдалеке чёрную лошадь, которая скакала вдоль прибоя и неудержимо приближалась ко мне. Всадник прижимался к её шее, голова опущена и непокрыта, руки голые. Голые и белые.

Я могла чувствовать запах его кожи. Я развернулась и начала бежать, со сжатыми зубами и слезящимися глазами, против снова поднявшегося ветра, а прибой позади меня кричал и ревел, будто речь шла о его жизни. Но страх и моя дико бурлящая надежда отняли у меня всю силу. Я упала вперёд, в мокрый снег, перевернулась вокруг собственной оси, заставила подняться себя на ноги, но ветер снова придавил меня к земле. Он делал невозможным попытку убежать. Я могла только сидеть здесь и позволить случиться тому, о чём я ведь собственно уже так долго мечтала. Это стало правдой - по-другому, чем я надеялась, но это действительно случилось.

Я села на колени в снег, твёрдо решив, встретить то, что меня ожидало, со слезящимися глазами. Волосы разлохмачены, мой пульс как барабанный бой.

Лошадь направлялась прямо ко мне. Как загипнотизированная, я протянула руки вверх, хотя дрожала от паники, и позволила затянуть себя наверх, потому что никакого другого выбора не было, кроме как сделать это. Моё сердце запретило мне любую другую альтернативу. А моё тело отказалось мне подчиняться, как только мои глаза увидели его.

- Чертово дерьмо, неужели с тобой всегда должно быть так драматично? - закричала я ему в ухо, и на его лице мелькнула улыбка.

- Так должно быть, - проник его нежный голос в мой разум, без того, чтобы он пошевелил губами. Потом его голая рука обхватила меня за талию, и жар Луиса проник в мой живот и загорелся в моих венах. Жар Луиса? Или он исходил от Колина? Сидел ли он достаточно долго на своей лошади, чтобы чувствовалось, будто он человек?

Полным галопом жеребец бежал вдоль берега, справа от нас море, слева дюны, кроме нас троих, ни одной души на много миль вокруг. Я одновременно ревела и смеялась. Я всё ещё боялась эту чёртову лошадь, и, конечно, Колин должен был позволить ему прыгать через молы Вестерланда, одна за другой, почему бы и нет, в конце концов, с ним в седле сидела только его имеющая фобию к лошадям девушка - немного поразвлечься не помешает.

Незадолго до набережной он развернул Луиса и направил его после нескольких сотен метров наверх, в дюны, и вдоль извилистых дорожек. Галоп перешёл на рысь, которая рассортировала мои внутренности заново и слишком отчётливо напомнила мне о моём пустом желудке, пока Колин резко не остановил Луиса на защищённом от снега месте. Одним движением он спрыгнул с седла и потянул меня вниз на песок. Мои ноги онемели от холода, и когда я встала на них, они казались мне как две железные колодки, которые случайно оказались на моих лодыжках. Я больше не могла контролировать их. Озадаченно я наблюдала за тем, как начала падать в сторону.

- Я не могу стоять, - заметила я, затаив дыхание, но у Колина не было интереса в том, чтобы я стояла.

Он придавил меня спиной к влажному песку, пока его лицо не оказалось рядом с моим. Я хотела поднять руки, чтобы коснуться его, чтобы наконец можно было поверить, что это происходит на самом деле, но они остались лежать неподвижно рядом с моими ушами. Угольные глаза Колина жгуче погрузились в мои.

- Ты видишь сны, Эли? Ты можешь ещё по-прежнему видеть сны? - спросил он меня настойчиво и убрал своими прохладными пальцами волосы со лба. Прохладные, но не холодные. Эта зима со снегом делала возможным то, что у камбиона была более высокая температура кожи, чем у меня. Так как я состояла из чистого льда, и даже пылающий жар у меня в животе не мог изменить это состояние.

- Ты чувствовала меня сегодня ночью? - Теперь нужно было говорить мне, как бы тяжело мне это не давалось.

- Я, э-э ... ну ...,- заикалась я смущённо. Да, я его чувствовала, а именно самым невыразимым образом и почти везде. Ладно, если быть точной: везде.

Но, как всегда на заре, в моё сознание между сном безжалостно проникли острые, как бритва, осколки и разрушили парящие моменты счастья, и я, беззвучно плача, пробудилась от сна.

- Эли? Я кое-что у тебя спросил, - мягко вытащил меня Колин из моих воспоминаний.

- Э-э, да. Да, чувствовала, - сказала я, дрожа и избегая его взгляда. - Я чувствовала тебя. Немного.

- Немного? - повторил Колин, забавляясь.

- Немного многовато, - призналась я неохотно. Мои окоченевшие губы скривились в застенчивой усмешке.

- Я очень старался, - ответил Колин и сверкнул зубами.

- Да, это было довольно мило, - похвалила я его благосклонно.

Усмехнувшись, он ущипнул меня за бок.

- Ты похудела, Лесси. - Я хотела возразить, потому что он так меня назвал, но потом я поняла, как сильно мне этого не хватало. Ему было можно так называть меня. Я была его девушкой. Его худой девушкой.

- О, зима была не такой захватывающей, знаешь. Мой парень и любимый сбежал, потом все заболели, я тоже, всё время шёл снег, и бушевала буря, между тем мне нужно было сдать экзамены, пропал мой отец ..., - Я резко стала серьёзной, и улыбка Колина тоже пропала. - Мой отец пропал. Мы не имеем ни малейшего представления, где он.

- Эли, я пытался связаться с тобой, и это было нелегко, потому что я находился на другом конце света, но пару раз у меня получилось - и я чувствовал опасность.

- Объясни конкретнее, - потребовала я коротко.

Но Колин покачал головой.

- Сначала я отведу тебя в твой арендованный коттедж. Всего пара шагов отсюда. Так как ты приехала на Porsche, я полагаю, что роскошные апартаменты в Кампен подойдут? - спросил он самодовольным тоном. Он отпустил меня, и мы встали, он гибко, я немного менее изящно.

- Ты тоже выглядишь истощённым, - констатировала я, когда посмотрела на него. Истощённым и для меня немыслимо, нет, невыносимо прекрасным, но очень бледным и измождённым.

- Было не просто питаться в прошедшие месяцы. И это всё ещё не легко, - признался спокойно Колин и пожал плечами. - Каждое бегство имеет свою цену.

- А сейчас... Сейчас мы разве не в опасности? Я не знаю, можно ли по мне это заметить, но я в этот момент счастлива, и ты ... тоже выглядел более подавленным.

Колин коротко рассмеялся и схватил вожжи Луиса.

- Позже. Мы поговорим завтра. Сначала я отведу тебя в твою квартиру.

- Завтра? В мою квартиру? А что насчет тебя? - спросила я, не понимая.

- Я живу в другом месте. Не на острове. Здесь находится только Луис. В квартире у тебя будет всё, что нужно, там есть даже сауна и ...

- Отклонено, - прервала я его. - Это даже не обсуждается. Я не хочу в квартиру. Возьми меня с собой.

- Нет, Эли, - сказал Колин решительно.

- Ты забыл, кто я, в то время как разъезжал по морям? - накинулась я на него. - Я не позволю запихать меня в какую-то дурацкую халупу, когда я только что снова увидела тебя, после того, как каждую ночь выплакивала себе все глаза из-за чистого ... - Я остановилась. Нет, слишком много словесных ласк не стоит ему давать, а признаний тем более.

- Эли, это не так просто, как ты себе это представляешь ...

- Ах, с тобой ведь никогда не было просто, Колин Блекбёрн! Ты антипод лёгкого! Ещё сложнее просто не бывает, но хочешь, я кое-что поведаю тебе? Я точно такая же! Поэтому-то мы так хорошо подходим друг к другу. Всё, что слишком просто и весело, вызывает у меня отвращение! Мне нравится то, что сложно переваривается!

Колин явно пытался удержать свою ироничную усмешку, которая закралась в уголки его губ, но прежде чем ему это удалось, прошло несколько секунд.

- Тебе там не понравится. Я клянусь тебе. Я тебя знаю, Эли. Но если хочешь, пожалуйста, может, будет даже лучше, если ты лично убедишься в моих антиподах. - Это прозвучало непристойно, и мне в голову ударил жар. - Но сначала ты согреешься в своей квартире, в то время как я заберу твою машину и отведу Луиса в конюшню. Потом мы поедем ко мне. - Он бросил мне ключ, а я неохотно отдала ему от Porsche. - Иди по этой тропинке дальше. После двух поворотов ты дойдёшь до небольшой деревни с домиками из соломенных крыш. Улица Курхауз, 32.

- Попробуй только не вернуться, Колин, - пригрозила я.

- Всегда ваш раб, мадам. - Он элегантно поклонился, запрыгну на спину Луиса и умчался.

- Ты мог бы спокойно поцеловать меня. Придурок, - прошипела я. Потом я засунула ключ в карман штанов, убедилась, взглянув вниз, что мои ноги были на месте (так как чувствовать я их больше не могла), и отправилась, шатаясь, как только что заправленный пьяница, в мою халупу-люкс.