Улице, в собственном доме проживал чиновник Громов, человек солидный и зажиточный. У него было два сына: Сергей и Иван. Будучи уже студентом
четвертого курса, Сергей заболел скоротечною чахоткой и умер, и эта смертькак бы послужила началом целого ряда несчастий, которые вдруг посыпались насемью Громовых. Через неделю после похорон Сергея старик отец был отдан подсуд за подлоги и растраты и вскоре умер в тюремной больнице от тифа. Дом ився движимость были проданы с молотка, и Иван Дмитрич с матерью остались безвсяких средств. Прежде, при отце, Иван Дмитрич, проживая в Петербурге, где он учился вуицверсигеге, получал шестьдесят-семьдесят рублей в месяц и не имел никакогопонятия о нужде, теперь же ему пришлось резко изменить свою жизнь. Он долженбыл от утра до ночи давать грошовые уроки, заниматься перепиской и все-такиголодать, так как весь заработок посылался матери на пропитание. Такой жизнине выдержал Иван Дмитрич; он пал духом, захирел и, бросив университет, уехалдомой. Здесь, в городке, он по протекции получил место учителя в уездномучилище, но не сошелся с товарищами, не понравился ученикам и скоро бросилместо. Умерла мать. Он с полгода ходил без места, питаясь только хлебом иводой, затем поступил в судебные пристава. Эту должность занимал он до техпор, пока не был уволен по болезни. Он никогда, даже в молодые студенческие годы, не производил впечатленияздорового. Всегда он был бледен, худ, подвержен простуде, мало ел, дурноспал. От одной рюмки вина у него кружилась голова и делалась истерика. Еговсегда тянуло к людям, но благодаря своему раздражительному характеру имнительности он ни с кем близко не сходился и друзей не имел. О горожанах онвсегда отзывался с презрением, говоря, что их грубое невежество и соннаяживотная жизнь кажутся ему мерзкими и отвратительными. Говорил он тенором,громко, горячо и не иначе, как негодуя и возмущаясь, или с восторгом иудивлением, и всегда искренно. О чем, бывало, ни заговоришь с ним, он всесводит к одному: в городе душно и скучно жить, у общества нет высшихинтересов, оно ведет тусклую, бессмысленную жизнь, разнообразя ее насилием,грубым развратом и лицемерием; подлецы сыты и одеты, а частные питаютсякрохами; нужны школы, местная газета с честным направлением, театр,публичные чтения, сплоченность интеллигентных сил; нужно, чтоб обществосознало себя и ужаснулось. В своих суждениях о людях он клал густые краски,только белую и черную, не признавая никаких оттенков; человечество делилосьу него на честных и подлецов; середины же не было. О женщинах и любви онвсегда говорил страстно, с восторгом, но ни разу не был влюблен. В городе, несмотря на резкость его суждений и нервность, его любили иза глаза ласково называли Ваней. Его врожденная деликатность, услужливость,порядочность, нравственная чистота и его поношенный сюртучок, болезненныйвид и семейные несчастия внушали хорошее, теплое и грустное чувство; к томуже он был хорошо образован и начитан, знал, по мнению горожан, все и был вгороде чем-то вроде ходячего справочного словаря. Читал он очень много. Бывало, все сидит в клубе, нервно теребит бородкуи перелистывает журналы и книги; а по лицу его видно, что он не читает, аглотает, едва успев разжевать. Надо думать, что чтение было одною из егоболезненных привычек, так как он с одинаковою жадностью набрасывался на все,что попадало ему под руки, даже на прошлогодние газеты и календари. Дома усебя читал он всегда лежа.
III
Однажды осенним утром, подняв воротник своего пальто и шлепая по грязи,по переулкам и задворкам пробирался Иван Дмитрич к какому-то мещанину, чтобыполучить но исполнительному листу. Настроение у него было мрачное, каквсегда по утрам. В одном из переулков встретились ему два арестанта вкандалах и с ними четыре конвойных с ружьями. Раньше Иван Дмитрич оченьчасто встречал арестантов, и всякий раз они возбуждали в нем чувствасострадания и неловкости, теперь же эта встреча произвела на него какое-тоособенное, странное впечатление. Ему вдруг почему-то показалось, что еготоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в, тюрьму.Побывав у мещанина и возвращаясь к себе домой, он встретил около почтызнакомого полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним поулице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным. Домацелый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, инепонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться. Вечером онне зажигал у себя огня, а ночью не спал и все думал о том, что его могутарестовать, заковать и посадить в тюрьму. Он не знал за собой никакой вины имог поручиться, что и в будущем никогда на убьет, не подожжет и не украдет;но разве трудно совершить преступление нечаянно, невольно, и разве невозможна клевета, наконец судебная ошибка? Ведь недаром же вековой народныйопыт учит от сумы да тюрьмы не зарекаться. А судебная ошибка при теперешнемсудопроизводстве очень возможна, и ничего в ней нет мудреного. Люди, имеющиеслужебное, деловое отношение к чужому страданию, например судьи,полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такойстепени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе, какформально; с этой стороны они ничем не отличаются от мужика, который назадворках режет баранов и телят и не замечает крови. При формальном же,бездушном отношении к личности, для того чтобы невинного человека лишитьвсех прав состояния и присудить к каторге, судье нужно только одно: время.Только время на соблюдение кое-каких формальностей, да которые судье платятжалованье, а затем - все кончено. Ищи потом справедливости и защиты в этоммаленьком, грязном городишке, за двести верст от железной дороги! Да и несмешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречаетсяобществом, как разумная и целесообразная необходимость, и всякий актмилосердия, например оправдательный приговор, вызывает целый взрывнеудовлетворенного, мстительного чувства? Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу,совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Если вчерашниетяжелые мысли так долго не оставляют его, думал он, то, значит, в них остьдоля правды. Не могли же они в самом деле прийти в голову безо всякогоповода. Городовой не спеша прошел мимо окон: это недаром. Вот два человекаостановились около дома и молчат. Почему они молчат? И для Ивана Дмитрича наступили мучительные дин и ночи. Все проходившиемимо окон и входившие во двор казались шпионами и сыщиками. В полденьобыкновенно исправник проезжал на паре по улице; это он ехал из своегоподгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалоськаждый раз, что он едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением:очевидно, опешит объявить, что в городе проявился очень важный преступник.Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когдавстречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и жандармамиулыбался и насвистывал, чтобы караться равнодушным. Он не спал все ночинапролет, ожидая ареста, но громко храпел и вздыхал, как сонный, чтобыхозяйке казалось, что он спит; ведь если не спит, то значит, его мучаютугрызения совести - какая улика! Факты и здравая логика убеждали его, чтовсе эти страхи - вздор и психопатия, что в аресте и тюрьме, если взглянутьна дело пошире, в сущности, нет ничего страшного - была бы совесть спокойна;но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становиласьдушевная тревога. Это было похоже на о, как один пустынник хотел вырубитьсебе местечко в девственном лесу; чем усерднее он работал топором, тем гущеи сильнее разрастался лес. Иван Дмитрич в конце концов, видя, что этобесполезно, совсем бросил рассуждать и весь отдался отчаянию и страху. Он стал уединяться и избегать людей. Служба и раньше была ему противна,теперь же она стала для него невыносима. Он боялся, что его как-нибудьподведут, положат ему незаметно в карман взятку и потом уличат, или он самнечаянно сделает в казенных бумагах ошибку, равносильную подлогу, илипотеряет чужие деньги. Странно, что никогда в другое время мысль его не былатак гибка и изобретательна, как теперь, когда он каждый день выдумывалтысячи разнообразных поводов к тому, чтобы серьезно опасаться за своюсвободу и честь. Но зато значительно ослабел интерес к внешнему миру, вчастности к книгам, и стала сильно изменять память. Весной, когда сошел снег, в овраге около кладбища нашли дваполусгнившие трупа - старухи и мальчика, с признаками насильственной смерти.В городе только и разговора было, что об этих трупах и неизвестных убийцах.Иван Дмитрич, чтобы не подумали, что это он убил, ходил по улицам иулыбался, а при встрече со знакомыми бледнел, краснел и начинал уверять, чтонет подлее преступления, как убийство слабых и беззащитных. Но эта ложьскоро утомила его, и, после некоторого размышления, он решил, что в егоположении самое лучшее - это спрятаться в хозяйкин погреб. В погребепросидел он день, потом ночь и другой день, сильно озяб и, дождавшисьпотемок, тайком, как вор, пробрался к себе в комнату. До рассвета простоялон среди комнаты, не шевелясь и прислушиваясь. Рано утром до восхода солнцахозяйке пришли печники. Иван Дмитрич хорошо знал, что они пришли затем,чтобы перекладывать в кухне печь, но страх подсказал ему, что этополицейские, переодетые печниками. Он потихоньку вышел из квартиры и,охваченный ужасом, без шапки и сюртука, побежал по улице. За ним с лаемгнались собаки, кричал где-то позади мужик, в ушах свистел воздух, и ИвануДмитричу казалось, что насилие всего мира скопилось за его спиной и гонитсяза ним. Его задержали, привели домой и послали хозяйку за доктором. ДокторАндрей Ефимыч, о котором речь впереди, прописал холодные примочки на головуи лавровишневые капли, грустно покачал головой и ушел, сказав хозяйке, чтоуж больше он но придет, потому что не следует мешать людям сходить с ума.Так как дома не на что было жить и лечиться, то скоро Ивана Дмитричаотправили в больницу и положили его там в палате для венерических больных.Он не спал по ночам, капризничал и беспокоил больных и скоро, пораспоряжению Андрея Ефимыча, был переведен в палату N 6. Через год в городе уже совершенно забыли про Ивана Дмитрича, и книгиего, сваленные хозяйкой в сани под навесом, были растасканы мальчишками.
