Ассирийский царь асархадон 6 страница

Люди толпы так загипнотизированы, что видят и не понимают значения того, что постоянно совершается перед ними. Они видят постоянную заботу всех королей, императоров, президентов о дисциплинированном войске, видят те смотры, парады, маневры, которые они делают, которыми хвастаются друг перед другом, и с увлечением бегают смотреть на то, как их братья, наряженные в дурацкие, пестрые, блестящие одежды, под звуки барабанов и труб превращаются в машины и, по крику одного человека, делают все в раз одно и то же движение и не понимают того, что это значит. Но ведь значение этого очень просто и ясно: это не что иное, как приготовление к убийству.

Это -- одурение людей для того, чтобы сделать их орудиями убийства. И делают это, и заведуют этим, и гордятся этим только короли, императоры и президенты. И они-то, специально занятые убийством, сделавшие себе профессию из убийства, всегда носящие военные мундиры и орудия убийства -- шпаги на боку, ужасаются и возмущаются, когда убивают одного из них.

Убийства королей, как последнее убийство Гумберта, ужасны не по своей жестокости. Дела, совершаемые по распоряжениям королей и императоров, -- не только прошедшего, как Варфоломеевская ночь, избиения за веру, ужасные усмирения крестьянских бунтов, версальские бойни, -- но и теперешние правительственные казни, замаривания в одиночных тюрьмах, дисциплинарных батальонах, вешания, отрубания голов, побоища на войнах, -- без сравнения более жестоки, чем убийства, совершаемые анархистами. Ужасны эти убийства и не по своей незаслуженности. Если Александр II и Гумберт не заслуживали убийства, то еще менее заслуживали его тысячи русских, погибших под Плевной, и итальянцев, гибших в Абиссинии. Ужасны такие убийства не по жестокости и незаслуженности, а по неразумию тех, которые их совершают.

Если убийцы королей делают это под влиянием личного чувства негодования, вызванного страданиями порабощенного народа, виновниками которых им представляются Александр, Карно, Гумберт, или личного чувства оскорбления и мести, -- то, как ни безнравственны такие поступки, они понятны; но каким образом организация людей, -- анархистов, как говорят теперь,--выславшая Бресси и угрожающая другим императорам, ничего лучшего не может придумать для улучшения положения людей, как убийство тех, уничтожение которых настолько же может быть полезно, насколько отрезание головы у того сказочного чудовища, у которого на место отрезанной головы тотчас же вырастает новая? Короли и императоры давно уже устроили для себя такой же порядок, как в магазинных ружьях: как только выскочит одна пуля, другая мгновенно становится на ее место. Le roi est mort, vive le roi! (1) Так зачем же убивать их?

Только при самом поверхностном взгляде убийство этих людей может представляться средством спасения от угнетения народа и войн, губящих жизни человеческие.

Стоит только вспомнить о том, что такие же угнетения и такие же войны происходили всегда, независимо от того, кто стоял во главе правительства: Николай или Александр, Фридрих или Вильгельм, Наполеон или Людовик, Пальмерстон или Гладстон, Карно или Фор, Мак Кинлей или другой кто, -- для того, чтобы понять, что не какие-либо определенные люди причиняют эти угнетения и войны, от которых страдают народы. Бедствия людей происходят не от отдельных лиц, а от такого устройства общества, при котором все люди так связаны между собою, что все находятся во власти нескольких людей, или, чаще, одного человека, который или которые так развращены этим своим противоестественным положением над судьбою и жизнью миллионов людей, что всегда находятся в болезненном состоянии, всегда в большей или меньшей степени одержимы манией grandiosa, (2) которая незаметна в них только вследствие их исключительного положения.

Не говоря уже о том, что люди эти с первого детства и до могилы окружены самой безумной роскошью и всегда сопутствующей им атмосферой лжи и подобострастия, всё воспитание их, все занятия, всё сосредоточено на одном: на изучении

(1) [Король умер, -- да здравствует король!]

(2) [величия,]

прежних убийств, наилучших способов убийств в наше время, наилучших приготовлений к убийствам. С детских лет они учатся убийству во всех возможных формах, всегда носят при себе орудия убийства: сабли, шпаги, наряжаются в разные мундиры, делают парады, смотры, маневры, ездят друг к другу, даря друг другу ордена, полки, и не только ни один человек не назовет им того, что они делают, настоящим именем, не скажет им, что заниматься приготовлениями к убийству отвратительно и преступно, но со всех сторон они слышат только одобрения, только восторги перед этой их деятельностью. За всяким их выездом, парадом, смотром бежит толпа людей и восторженно приветствует их, и им кажется, что это весь народ выражает одобрение их деятельности. Та часть прессы, которую одну они видят и которая им кажется выражением чувств всего народа или лучших представителей его, самым раболепным образом не переставая возвеличивает все их слова и поступки, как бы глупы и злы они ни были. Приближенные же мужчины, женщины, духовные, светские, -- все люди, не дорожащие человеческим достоинством, стараясь перещеголять друг друга утонченной лестью, во всем потворствуют им и во всем обманывают их, не давая им возможности видеть настоящую жизнь. Люди эти могут прожить сто лет и никогда не увидать настоящего свободного человека и никогда не услыхать правды. Ужасаешься иногда, слушая слова и видя поступки этих людей; но стоит только вдуматься в их положение, чтобы понять, что всякий человек на их месте поступал бы так же. Разумный человек, очутившийся на их месте, может сделать только один разумный поступок: уйти из этого положения; оставаясь же в их положении, всякий будет делать то же самое.

В самом деле, что должно сделаться в голове какого-нибудь Вильгельма германского, ограниченного, мало образованного, тщеславного человека с идеалом немецкого юнкера, когда нет той глупости и гадости, которую бы он сказал, которая бы не встречена была восторженным hoch (1) и, как нечто в высшей степени важное, не комментировалось бы прессой всего мира. Он скажет, что солдаты должны убивать по его воле даже своих отцов -- кричат ура! Он скажет, что евангелие надо вводить железным кулаком -- ура! Он скажет, что в Китае войска

-- [Ура]

должны не брать в плен, а всех убивать, и его не сажают в смирительный дом, а кричат ура и плывут в Китай исполнять его предписание. Или скромный по природе Николай II начинает свое царствование тем, что объявляет почтенным старикам на их желание обсуждать свои дела, что самоуправление есть бессмысленные мечтания, и те органы печати, те люди, которых он видит, восхваляют его за это. Он предлагает детский, глупый и лживый проект всеобщего мира, в то же время делает распоряжения об увеличении войск, и нет пределов восхвалению его мудрости и добродетели. Без всякой надобности, бессмысленно и безжалостно он оскорбляет и мучает целый народ -- финляндцев, и опять слышит только одобрения. Устраивает, наконец, ужасную по своей несправедливости, жестокости и несообразности с проектом мира, китайскую бойню, и все, со всех сторон, восхваляют его в одно и то же время и за победы, и за продолжение мирной политики своего отца.

В самом деле, что должно делаться в головах и сердцах этих людей?

Так что виноваты в угнетениях народов и в убийствах на войнах не Александры, и Гумберты, и Вильгельмы, и Николаи, и Чемберлены, руководящие этими угнетениями и войнами, а те, кто поставили и поддерживают их в положении властителей над жизнью людей. И потому не убивать надо Александров, Николаев, Вильгельмов, Гумбертов, а перестать поддерживать то устройство обществ, которое их производит. А поддерживает теперешнее устройство обществ -- эгоизм людей, продающих свою свободу и честь за свои маленькие материальные выгоды.

Люди, стоящие на низшей ступени лестницы, частью вследствие одурения патриотическим и ложно-религиозным воспитанием, частью вследствие личной выгоды, поступаются своей свободой и чувством человеческого достоинства в пользу людей, стоящих выше их и предлагающих им материальные выгоды. В таком же положении находятся и люди, стоящие на несколько высшей ступени лестницы, и также вследствие одурения и преимущественно выгоды поступаются своей свободой и человеческим достоинством; то же и с стоящими еще выше, и так это идет до самых высших ступеней -- до тех лиц, или до того одного лица, которое стоит на вершине конуса и которому уже нечего приобретать, для которого единственный мотив деятельности есть властолюбие и тщеславие и которое обыкновенно так развращено и одурено властью над жизнью и смертью людей и связанной с нею лестью и подобострастием окружающих его людей, что, не переставая делая зло, вполне уверено, что оно благодетельствует человечество.

Народы, сами жертвуя своим человеческим достоинством для своих выгод, производят этих людей, которые не могут делать ничего другого, как то, что они делают, а потом сердятся на них за их глупые и злые поступки. Убивать этих людей, -- всё равно, что избаловать детей, а потом сечь их.

Для того, чтобы не было угнетения народа и ненужных войн и чтобы никто не возмущался на тех, кто кажутся виновниками их, и не убивал их, надо, казалось бы, очень мало, а именно только то, чтобы люди понимали вещи, как они есть, и называли их настоящими именами; знали бы, что войско есть орудие убийства и собирание и управление войском, -- то самое, чем с такой самоуверенностью занимаются короли, императоры, президенты, -- есть приготовление к убийству.

Только бы каждый король, император, президент понимал, что его должность заведывания войсками не есть почетная и важная обязанность, как внушают ему его льстецы, а скверное и постыдное дело приготовления к убийствам, -- и каждый частный человек понимал бы, что уплата податей, на которые нанимают и вооружают солдат, и тем более поступление в военную службу не есть безразличный поступок, а дурной, постыдный поступок не только попущения, но участия в убийстве, -- и сама собой уничтожилась бы та возмущающая нас власть императоров, президентов и королей, за которую теперь убивают их.

Так что не убивать надо Александров, Карно, Гумбертов и других, а надо разъяснить им то, что они сами убийцы, и, главное, не позволять им убивать людей, отказываться убивать по их приказанию.

Если люди еще не поступают так, то происходит это только от того гипноза, в котором правительства из чувства самосохранения старательно держат их. А потому содействовать тому, чтобы люди перестали убивать и королей, и друг друга, можно не убийствами -- убийства, напротив, усиливают гипноз, а пробуждением от него.

Это самое я и пытаюсь делать этой заметкой.

8 августа 1900.

ГДЕ ВЫХОД?

Родился в деревне мальчик, растет, работает вместе с отцом, с дедом, с матерью.

И вот видит мальчик, что с той пашни, которую он с отцом пахал, скородил и сеял, которую косили, жали и вязали мать с девкой снопы, с которой он сам стаскивал в копны, помогая матери, -- видит мальчик, что первые копны с пашни этой везет его отец не к себе, а мимо сада, на гумно помещика. Видит мальчик, проезжая с скрипучим возом, который они увязывали с отцом, мимо барского дома, как там на балконе сидит нарядная барыня за блестящим самоваром и уставленным посудой, пирогами и сладостями столом и как по другой стороне дороги, на расчищенной площадке, играют в расшитых рубашках и блестящих сапогах два помещикова мальчика в мяч. Один забросил мяч через воз.

-- Подними, мальчик! -- кричит он.

-- Подними, Васька! -- кричит на своего сына отец, снявший шапку и шагающий у воза с вожжами.

Что же это такое? -- думает мальчик. -- Я уморился на работе, а они играют, и я же им подними мячик".

Но он поднимает мячик, и барчонок, не глядя на него, берет своей белой рукой, из загорелой черной крестьянского мальчика, мячик и идет к своей игре. Отец с возом прошел дальше. Мальчик догоняет его рысью, шлепая растрепанными бахилками по пыльной дороге, и они вместе въезжают на барское гумно, полное возов с снопами. Суетливый приказчик в пропотевшем в спине парусинном пиджаке с прутом в руке встречает мальчикова отца бранью за то, что не туда заехал. Отец извиняется, устало шагает, дергает вожжами измученную лошадь заезжает на другую сторону.

Мальчик подходит к отцу и спрашивает: "Батя, за что же мы ему свою рожь везем? Ведь мы ее работали?"

-- А вот за то, что земля ихняя, -- сердито отвечает отец.

-- Кто же им землю отдал?

-- А вот ты спроси у приказчика. Он тебе покажет кто. Видал прут-то?

-- А куда же они этот хлеб денут?

-- А обмолотят да продадут.

-- А деньги куда денут

-- А вот тех самых куличей накупят. Видал на столе -- мимо ехали.

Мальчик замолкает и задумывается. Но думать долго некогда. На отца кричат, чтобы он подвигал воз к скирду. Отец подвигает воз, влезает на него и, развязав с трудом, всё более более выворачивая свою грыжу, вскидывает снопы на скирд, а мальчик держит старую кобылу, на которой он второй год ездит в денное, обмахивает ее от оводов, как велел отец, и всё думает и никак не может понять: отчего земля не тех, кто работает на ней, а тех барчат, которые в расшитых рубахах играют мяч и пьют чай с куличами?

Мальчик думает об этом и за работой, и когда ложится спать, и когда стережет лошадей, -- и не находит ответа. Все говорят, что так надо, и все так живут.

И мальчик вырастает и его женят, и у него родятся дети, и дети его так же спрашивают и удивляются, и он им так же отвечает, как ему отвечал отец. И, так же живя в нужде, покорно работает на чужих, праздных людей.

И так он живет, и так живут все вокруг него. Куда он ни идет, ни поедет, везде -- как порасскажут странники -- везде то же самое. Везде мужики через силу работают на чужих, праздных людей, наживают себе грыжи, одышки, чахотки, пьют с горя и умирают прежде времени; женщины надрываются из последних сил сварить, обрядить скотину, обмыть, одеть мужиков и тоже прежде времени стареются и чахнут от непосильных и не во-время трудов.

И везде те, на кого они работают, заводят коляски, кареты, иноходцев, собак, строят беседки, игры и от пасхи до пасхи с утра до вечера наряжаются как в праздник, играют и едят, и пьют каждый день так, как и в самый большой праздник не бывает угощенья у того, кто на них работает.

II

Отчего это так?

И первый ответ, представляющийся рабочему земледельцу, тот, что это оттого, что у него отнята земля и отдана тем, которые не работают на ней. Есть надо с семьей. А земли у работающего крестьянина или вовсе нет, или мало, так мало, что она не прокормит его с семьей. Так что либо умирай с голода, либо бери землю, которая тут же под дворами, но принадлежит не работающему; бери землю, соглашайся на те условия, которые поставят тебе.

Сначала кажется так, но дело не в одном этом: есть крестьяне, у которых достаточно земли, и они могли бы кормиться на ней. Но оказывается, что и такие крестьяне, все или частью, опять-таки отдаются в рабство. Отчего это так? А оттого, что крестьянам нужно купить на деньги сошники, косы, подковы, материалы для постройки, керосин, чай, сахар, вино, веревки, соль, спички, ситцы, табак; деньги же, которые добывает крестьянин продажей своих произведений, у него постоянно отбирают в виде податей и прямых, и косвенных в казну и еще земство, и еще накладывают лишнюю цену на те вещи, которые он покупает. Так что большинство крестьян иначе не могут добыть нужных денег, как тем, чтобы запродаваться в рабство тем, у кого есть деньги.

Это и делают крестьяне и их жены и дочери. Некоторые запродаются у себя поблизости, другие запродаются вдаль, в столицы -- в лакеи, кучера, няньки, кормилицы, горничные, банщики, трактирщики и, главное, в фабричные рабочие, уходя в города целыми семьями.

Запродавшись же в города в эти должности, деревенские люди отвыкают от земельного труда и простоты жизни и привыкают к городской пище, одежде, питью и этими привычками еще больше закрепляют свое рабство.

Так что не один недостаток земли причиной того, что рабочий в рабстве у богатых; причиной этого и подати, накладываемые цены на товары и роскошные городские привычки, к которым. уходя из деревень, привыкают деревенские рабочие.

Началось рабство с земли: с того, что земля была отнята от рабочих, но поддерживалось и усиливалось это рабство податями; укрепилось же, утвердилось это рабство тем, что люди отвыкли от деревенского труда и привыкли к городской роскоши, которую ничем иным им удовлетворить нельзя, как продажею себя в рабство тем, у кого есть деньги; и рабство это всё более и более распространяется и укрепляется.

В деревнях живут люди впроголодь, в неустанном труде и нужде, в рабстве у землевладельцев, в городах и на заводах и фабриках живут фабричные -- поколения за поколениями, и физически и нравственно развращаемые несвойственным человеку однообразным, скучным и нездоровым трудом, в рабстве у заводчиков и фабрикантов. И с годами положение людей, как тех, так и других, становится всё хуже и хуже. В деревнях становятся люди всё беднее и беднее, потому что всё больше людей уходит на фабрики. В городах становятся хотя и не беднее, а, напротив, как будто богаче, но зато всё невоздержнее и невоздержнее, и всё неспособнее и неспособнее ко всякой другой работе, кроме той, к которой они привыкли, и потому всё более и более во власти фабрикантов.

Так что власть и землевладельцев, и фабрикантов, вообще богатых, становится всё больше и больше; а положение рабочих всё хуже и хуже.

Какой же выход из этого положения? И есть ли какое-нибудь?

III

Казалось бы, освобождение от земельного рабства очень легко. Для освобождения этого нужно только признать то, что само собой разумеется, и в чем люди никогда не усумнились бы, если бы их не обманывали; а именно то, что всякий родившийся человек имеет право кормиться с земли, такое же, какое каждый имеет на воздух или солнце, и что поэтому никто, не работая на земле, не имеет права считать землю своею и запрещать другим работать на ней.

Но этого освобождения земли от земельного рабстве правительство никогда не позволит сделать, потому что большинство лиц, составляющих правительство, владеют землями, и на этом владении основано всё их существование.

И они знают это и потому всеми силами держатся за это право и отстаивают его.

Лет 30 тому назад Генри Джордж предложил не только разумный, но вполне исполнимый, проект освобождения земли от собственности. Но ни в Америке, ни в Англии (во Франции даже и не говорят про это) не только не приняли его проекта, но всячески старались опровергнуть, а так как нельзя опровергнуть, то замолчали его.

Если же в Америке и Англии проект этот не приняли и не принимают, то еще меньше надежды, чтобы проект этот был принят в государствах монархических, как в Германии, Австрии, России.

В России у нас огромные пространства земли захвачены частными лицами и царем и царской фамилией, и потому нет надежды, чтобы люди, чувствуя себя столь же беспомощными без права на землю, как птенцы вне гнезда, не только отказались от своего права, но допустили бы нарушение этого права и не боролись бы из последних сил за это право. И потому, пока. сила будет на стороне правительства, составленного из землевладельцев, освобождения от земельной собственности не будет.

Так же мало и еще меньше возможно освобождение от податей. Податями живет всё правительство, от главы государства -- царя -- до последнего городового. И потому уничтожение самим правительством податей так же немыслимо, как то, чтобы человек отнял сам у себя свое единственное средство существования.

Правда, теперь некоторые правительства как будто стараются снять с народа тяжесть податей посредством перенесения их на доход, увеличивая размер податей по мере увеличения доходов. Но такое перенесение податей с прямого обложения на доход не может облегчить народ, потому что богатые, т. е. купцы, владельцы земли и капиталов, по мере увеличения подати, будут увеличивать пены на товары, нужные рабочим, на землю и будут уменьшать цены на труд. Так что всю тяжесть податей понесут все-таки рабочие.

Для освобождения же рабочих от рабства, происходящего от обладания капиталистами орудиями производства, предлагается учеными людьми целый ряд мер, вследствие которых, по их предположениям, плата рабочим должна всё увеличиваться и увеличиваться, часы же работы уменьшаться, и, наконец, все орудия производства должны перейти из собственности хозяев в руки рабочих, так чтобы рабочие, обладая всеми фабриками и заводами, не обязаны бы были отдавать часть своего труда капиталистам, а имели бы за свою работу все нужные предметы потребления. Способ этот проповедуется в Европе: в Англии, во Франции и в Германии, уже более 30 лет, но до сих пор нет не только осуществления этого способа, но ни малейшего приближения к нему.

Существуют союзы рабочих, делаются стачки, посредством которых рабочие выговаривают себе меньше работы и больше платы; но так как правительства, связанные с капиталистами, не дозволяют и никогда не дозволят отнятия орудий производства у капиталистов, то сущность дела остается всё та же. Рабочие, получая большую плату и меньше работая, увеличивают свои потребности и вследствие этого остаются всё в том же рабстве у капиталистов.

Так что рабство, в котором находятся рабочие, очевидно, не может быть уничтожено до тех пор, пока правительства будут, во-первых, удерживать земельную собственность за неработающими землевладельцами; во-вторых, будут собирать подати, прямые и косвенные; и, в-третьих, будут защищать собственность капиталистов.

IV

Рабство рабочих происходит оттого, что существуют правительства. Но если рабство рабочих происходит от правительства, то для освобождения естественно представляется необходимость уничтожения существующих правительств и становление новых правительств, -- таких, при которых было бы возможно освобождение земли от собственности, уничтожение податей и передача капиталов и фабрик во власть и распоряжение рабочих.

Есть люди, признающие возможным этот выход и готевящиеся к нему. Но, к счастью (потому что такие действия, всегда связанные с насилием и убийством; безнравственны и губительны для самого того дела, для которого они предприняты, как это много раз повторялось в истории), такие действия невозможны в наше время.

Уже давно прошло то время, когда правительства еще наивно верили в свое благое для человечества назначение и не принимали мер обеспечения себя от возмущений (кроме того, тогда не было железных дорог и телеграфов), и легко свергались, как это было в Англии в 1640г., во Франции в Большую революцию и после и в Германии в 1848 году. С тех пор была только одна революция в 1871 году, и та в исключительных условиях. В наше же время революции и свержение правительств прямо невозможны. Невозможны они потому, что в наше время правительства, зная свою ненужность и зловредность и то, что в наше время никто уже не верит в их святость, руководятся одним чувством самосохранения и, пользуясь всеми теми средствами, которыми они обладают, постоянно настороже против всего того, что может не только нарушить, но пошатнуть их власть.

У каждого правительства в наше время есть армия чиновников, связанных железными дорогами, телеграфами, телефонами, есть крепости, тюрьмы со всеми новейшими приспособлениями -- фотографии, антропометрические измерения, мины, пушки, ружья, все самые усовершенствованные орудия насилия, какие только есть, -- и как что новое выходит, тотчас же применяется для их цели самосохранения. Есть организация шпионства, подкупное духовенство, подкупные ученые, художники, пресса. Главное же, у каждого правительства есть комплект извращенных патриотизмом, подкупом и гипнотизацией офицеров и миллионы физически сильных и нравственно неразвитых 21-летних детей -- солдат, или сброд безнравственных нанятых людей, одуренных дисциплиной и готовых на всякое преступление, которое им предпишут их начальники.

И потому в наше время уничтожить правительство, обладающее такими средствами и стоящее всегда настороже, -- силою невозможно. Никакое правительство не допустит себя до этого. А до тех пор пока будет правительство, оно будет поддерживать землевладение, сбирание податей и владение капиталами, потому что крупные землевладельцы, чиновники, получающие жалованье из податей, и капиталисты составляют части правительства. Всякая попытка рабочих овладеть землею, принадлежащей частным собственникам, кончится всегда тем, чем она кончалась всегда, -- тем, что придут солдаты, побьют и прогонят тех, которые хотели захватить землю, и отдадут ее собственнику. Тем же кончится всякая попытка не заплатить и требуемой подати, -- придут солдаты, отнимут то, что требуется на подати, и побьют того, кто отказывался отдать требуемое. То же будет и с теми, кто попытается не то что захватить орудия производства, фабрику, но даже отстоять стачку, не дать чужим рабочим сбивать цену работы. Придут солдаты и разгонят участников, как это происходило и происходит беспрестанно везде, -- и в Европе, и в России. Пока в руках правительства, живущего податями и связанного с собственниками земли и капиталов, солдаты, -- революция невозможна. И до тех пор пока в руках правительства солдаты, устройство жизни будет такое, какое желательно тем, в руках кого солдаты.

V

И потому естественно является вопрос: кто же эти солдаты?

Солдаты эти -- те самые люди, у которых отнята земля, с которых собирают подати и которые находятся в рабстве у капиталистов.

Зачем же они, эти солдаты, идут против себя?

А делают они это потому, что не могут поступать иначе. Не могут же они поступать иначе потому, что длинным, сложным прошлым -- и воспитания, и религиозного обучения, и гипнотизации -- они приведены в такое состояние, что не могут рассуждать, а могут только повиноваться. Правительство, имея в своих руках отобранные у народа деньги, на эти деньги подкупает всякого рода начальников, которые должны вербовать солдат, и потом начальников военных, которые должны обучать, т. е. лишать солдат человеческого сознания; главное же, на эти деньги правительство подкупает учителей и духовенство, которые должны всеми средствами внушать и взрослым, и детям, что солдатство, т. е. приготовление к убийству, есть не только дело, полезное людям, но и доброе я богоугодное. И год за годом, несмотря на то, что они видят, что они и им подобные порабощают народ богачам и правительству, они покорно поступают в солдаты и, поступив, беспрекословно исполняют всё им предписанное, хотя бы то было не только очевидный вред своим братьям, но убийство своих родителей.

Подкупленные чиновники, военные учителя и духовенство приготавливают солдат, одуряя их.

Солдаты, по приказанию начальников и под угрозой лишения свободы, ран и убийств, отбирают доходы с земли, подати и доходы с фабрик, с торговли -- в пользу правящих классов. Правящие же классы часть тех денег употребляют на подкуп начальников, военных учителей и духовенства.

VI

Так что круг замкнут, и выхода как будто нет никакого.

Предлагаемый революционерами выход, состоящий в том, чтобы силою бороться с силою, очевидно невозможен. Правительства, владея уже дисциплинированной силой, никогда не позволят образованию другой такой же дисциплинированной силы. Все попытки прошлого столетия показали, как тщетны такие попытки. Выход тоже не в том, как это думают некоторые социалисты, чтобы образовать такую большую экономическую силу, которая могла бы побороть сплотившуюся и всё более сплачивающуюся силу капиталистов. Никогда союзы рабочих, владеющие несколькими жалкими миллионами, не будут в состоянии бороться с экономическим могуществом миллиардеров, всегда поддерживаемых военной силою. Так же мало возможен выход, предлагаемый другими социалистами и состоящий в овладении большинством парламента. Такое большинство в парламенте ничего не достигнет до тех пор, пока войско будет в руках правительств. Как только решения парламента будут противны интересам правящих классов, правительство закроет и разгонит такой парламент, как это всегда и повторялось и будет повторяться, пока войско в руках правительства. Внесение в войско социалистических принципов ничего не сделает. Гипнотизм войска так искусно приспособлен, что самый свободомыслящий и разумный человек, до тех пор пока он в войске, всегда будет исполнять то, что от него потребуется. Так что выход не в революции и не в социализме.

Если есть выход, то это тот, который до сих пор никогда не употреблялся и который между тем только один несомненно уничтожает всю столь сложно и искусно и так давно устроенную правительственную машину порабощения народа. Выход этот в том, чтобы отказываться от поступления в военную службу, еще прежде чем попадешь под одуряющее и развращающее влияние дисциплины.

Выход этот единственно возможный и вместе с тем неизбежно обязательный для каждого частного человека. Он единственно возможный, потому что существующее насилие держится на трех действиях правительств: на грабеже народа, на раздаче этих награбленных денег тем, кто устраивает этот грабеж, и на наборе народа в солдаты.

Частный человек не может помешать правительству производить грабеж народа посредством набранного войска, не может также помешать раздавать собранные с народа деньги тем, которые нужны правительству для набора солдат и одурения их, но он может помешать поступлению народа в солдаты, сам не поступая в солдаты и разъясняя другим людям сущность того обмана, на который они попадаются, поступая в солдаты.