Ii. поминальные свечи в боготе 19 страница
— Мы и с револьвером не добились бы большего, — сказал он потом Данну.
Так же, как это сделали до них (утром, днем и вечером 16-го) Куинн и Макгриди из Нью-Йорка, Стив Пулаский из Детройта, Ким Фойзи из Филадельфии, Берн с Бенетти из Чикаго завершили свою карательную операцию подписанием договоров с представителями «профсоюзов», предусматривающих создание четырех инженерно-технических и четырех снабженческих фирм, обслуживающих только что выкупленные казино, при этом профсоюзам были гарантированы отчисления в размере пяти процентов от валового дохода этих заведений в течение тридцати лет.
Каждая из четырех групп адвокатов была, кстати, абсолютно убеждена, что такую сделку в Лас-Вегасе осуществляла только она одна.
На втором этапе посредником в переговорах неизменно выступал Эби Левин. Но поскольку в течение двадцати четырех часов он четыре раза переменил отель, те же четыре раза сменив партнеров, то рядом с ним никогда не было одних и тех же профсоюзных лидеров.
И только один Левин смог заметить, что на всех встречах присутствовал молодой человек в очках. Он практически не обращался к нему, за исключением тех случаев, когда его надо было представить как советника по фамилии Берковичи. Один раз Левин даже послал его за сигаретами, и «Берковичи» с готовностью исполнил просьбу.
Таким образом Эби Левин был единственным человеком, помимо Реба, разумеется, кто мог оценить необыкновенный размах всей операции: в течение двадцати одного часа, с восемнадцати тридцати 16 сентября до пятнадцати тридцати утра 17-го, шесть казино сменили владельцев[52].
Все эти казино существовали при отелях, и самый маленький из них насчитывал четыреста двадцать номеров и три ресторана.
Общая сумма капиталовложений Реба Климрода в День Святого Валентина в Вегасе составляла тридцать шесть миллионов двести сорок тысяч долларов.
К доходам от казино, находящихся под контролем Генри Чанса, можно добавить доходы от двух казино-отелей в Пуэрто-Рико, двух — на Багамских островах и более поздних — в Атлантик-Сити.
Сюда не входят две сети отелей и три сети мотелей, которыми он уже владел к тому времени, перепоручив их заботам Этель Кот. Ими были охвачены Соединенные Штаты, Канада, Карибский бассейн, Латинская Америка, Европа и… другие районы земного шара — список обрывается, ведь надо же где-то остановиться! Если перечислить хотя бы то, чем владел один только Генри Чане, то можно примерно определить размер его доходов (до вычета налогов): от восьмисот тысяч до двух миллионов долларов.
В день.
— 34 -
— С днем рождения. Желаю счастья, — сказал Диего, входя в комнату. — Двадцать девять лет — это уже старость, amigo[53].
— Подожди, пожалуйста, минуту, Диего, — ласково улыбнувшись, ответил Реб. — И спасибо за поздравление. В руке он держал телефонную трубку. Диего уже собрался выйти из комнаты:
— Диего! Прошу тебя, займись ею. И будь полюбезнее. Она очень хорошая. За исключением того, что Рабиндра-ната Тагора считает бейсболистом. — Он сказал это по-испански.
Диего наклонился над спящей девушкой, очаровательная грудка которой торчала из-под одеяла. Диего поцеловал девушку в губы и сделал ей знак рукой. Собрав разбросанную одежду, он вынес ее из спальни в гостиную.
— Выход здесь, quenda mia[54].
Он задумчиво смотрел, как она одевается «Будь полюбезнее», — сказал Реб. «Полюбезнее» — это сколько? Он решил остановиться на тысяче долларов — нисколько неудивительно для человека, относящегося к деньгам с полным безразличием, чуть ли не с ненавистью. С такой же легкостью он отдал бы и сто тысяч.
— Вы ошиблись, — сказала потрясенная девушка. — Это купюра в тысячу долларов.
«И честная к тому же, — подумал Диего, — может быть, стоит жениться за ней. Наконец-то Мамита была бы довольна».
Он сделал вид, что перепутал бумажку.
— Бог ты мой, и правда! — воскликнул он. — Тысячи извинений, сеньорита.
Затем добавил другую купюру в тысячу долларов и на этот раз деликатно выставил девушку за дверь. Злоупотреблять ситуацией все же не стоило. «Когда-нибудь, ради смеха, я сложу в большую кучу двести или триста миллионов и подожгу. Только ради смеха».
Диего заказал завтрак.
Яичница с беконом появилась одновременно с Тудором Ангелом.
— Это малоизвестный закон, — рассказывал Ангел, — у моих ребят чуть глаза не лопнули, пока они прочесывали тексты. Закон применим.
Реб с большим аппетитом ел яичницу. По подсчетам Диего, в последние три дня он спал не более шести часов — «и в эти шесть часов входят „скачки“ с красоткой Линдой, этой честнейшей девушкой», — но лицо его было таким худым и так резко очерченным, что усталость, если она и была, не могла на нем отразиться. Климрод улыбнулся Ангелу.
— Расскажите мне об этом законе, прошу вас.
— Он позволяет обменивать, в оговоренных размерах, очень обширные участки пустынных земель на другие, поменьше, но в более выгодных местах.
— Что это означает в данном случае?
— Том Перри по доверенности стал официальным владельцем двенадцати тысяч шестисот гектаров земли в графстве Най. В 1952 году вы заплатили… то есть он заплатил по полтора доллара за гектар. Что составляет…
— Шестнадцать тысяч семьсот пятьдесят восемь долларов.
— Верю вам на слово. По этому закону этот участок земли можно обменять на другой, и в нашем случае речь идет о землях в Хьюсайте площадью шестьдесят квадратных километров.
— Какие могут возникнуть трудности?
— Никаких. Закон будет соблюден, и губернатор штата Невада не будет возражать против обмена. В капитолии Карсон-Сити есть на то свои причины: американские военно-воздушные силы хотят расширить земельную территорию для проведения ядерных испытаний — база Неллис. Эти одиннадцать тысяч шестьсот гектаров, которые возвратятся к ним, позволят выкачать деньги из авиаторов и получить их теперь, а не через несколько лет, когда земля в Хьюсайте будет продаваться на вес золота. Но через несколько лет, может, будет другой губернатор и другая команда.
— И сколько же сейчас стоит земля в Хьюсайте?
— Триста тысяч. Но через десять лет она будет стоить в десять, в пятнадцать раз дороже.
Серые глаза Реба уставились в пространство.
— Диего, — сказал он, — свяжись с Ником по нью-йоркскому номеру, пожалуйста. Тудор! Запишите: счет 62395 AT 17, агентство Шеридана в Уэствуде. Счет — на ваше имя. Деньги уже там. Вы заплатите Тому Перри предусмотренные двадцать пять тысяч долларов и, по вашему усмотрению, премию своим ребятам. Что же касается вас, то предлагаю два варианта: вы получаете ваши семьдесят пять тысяч долларов сейчас или соглашаетесь на пять процентов от будущих прибылей, после перепродажи земель Хьюсайта. Выбирайте.
И он откусил кусок поджаристого бекона. Ангел стоял, разинув рот.
— Реб, вы делаете мне королевский подарок! Я предпочитаю заплатить своим ребятам из собственного кармана и получить пять процентов. Я ведь еще не сошел с ума.
— Нью-Йорк на линии, — объявил Диего.
— Хорошо, Тудор, вы сделали свой выбор. Дела Морана, Хейнеса и Оливеро такого же рода?
— Тот же принцип. Но земель поменьше.
— Сделайте, чтоб их было побольше. Решено. Проследите за деталями. Я буду в Лос-Анджелесе в следующую среду в восемь тридцать утра в мотеле «Панамекс» под именем Бек. Спасибо, что пришли.
Ангел удалился, так и не придя в себя от изумления: «Пять процентов; Получится двести тысяч долларов!»
— Сегодня его день рождения, — объяснил Диего. — С возрастом он становится слабоумным.
И дверь закрылась за калифорнийским адвокатом, все еще качавшим головой.
За спиной Диего раздался голос Реба:
— Ник? Да. спасибо за добрые пожелания. Что это за история с фрахтованием в Абадане?
Земли Хьюсайта, купленные за шестнадцать тысяч семьсот пятьдесят восемь долларов, или за шестьдесят две тысячи с учетом всех расходов, гонораров юристам и комиссионных, были перепроданы в 1977 году за двадцать четыре миллиона пятьсот тысяч долларов.
Жена и дети Тудора Ангела, умершего к тому времени, получили миллион двести пятьдесят тысяч долларов — сумму, соответствующую пяти процентам от прибыли.
18 сентября около шести вечера они покинули Вегас.
— И зачем все это нужно, я вас спрашиваю? Сколько мы спали? Три часа? Мало того. У этой Терри ноги — три метра. Длинная, как удав. Меня просто в дрожь бросает. Спали максимум два часа сорок пять минут. И что после этого? Опять в дорогу. Уже шесть часов вечера, солнце садится, даже оно устало, наступает темень, неизвестно, где ночевать и где поесть, мы умрем в пустыне, и наши белые кости будут пугать детей после ядерной войны…
— Диего.
— Знаю: Диего, заткнись. Но революция надвигается.
— Остановись, пожалуйста. Я имею в виду мотор.
Диего остановился. Они находились в пустыне, и все вокруг было великолепно, особенно немыслимые огни Вегаса, постепенно зажигавшиеся на фоне догорающего дня. rlo Диего чувствовал себя полностью разбитым.
— Отдай мне руль, — сказал Реб. — Ляг на заднее сиденье и поспи. Там есть одеяло.
Диего рассмеялся пронзительно, с подчеркнутым сарказмом
— Я еще не совсем чокнулся. Ты самый худший водитель на этой стороне Рио-Гранде. Впрочем, на другой тоже. Не хочу видеть, как ты по-дурацки погибнешь, не удержавшись на вираже. Ты ужасно плохо водишь машину, Реб.
— Твоя правда, — подтвердил тот. — Но все же отдай мне руль и поспи немного. Я поеду очень медленно.
— Клянешься?
Совершенно бесспорно: за рулем автомобиля — может быть, потому, что начал водить очень поздно — Реб был опасен для общества. Обычно машину вел Диего.
— Клянусь, — сказал Реб, подняв руку. — Головой Сеттиньяза.
— Мне смешно. Ты же знаешь, что я его терпеть не могу.
— Спи.
Их автомобиль был какой-то разновидностью джипа и, как считал Диего, прошел корейскую войну, поучаствовав во 2-й мировой; после чего целая орда мастеров, должно быть, разбирала и собирала его раз десять — пятнадцать, а потом сколотила кувалдами. На машину страшно было смотреть. Реб велел Диего: «Найди мне что-нибудь внешне не привлекательное»…
«И я нашел именно то, что уж никак не привлекает. Да еще пришлось платить за это!» Он купил автомобиль за пятьдесят один доллар у поистратившегося золотоискателя, которого встретил при входе в маленькое казино «Последний шанс» на южной окраине Вегаса. «Заплатил пятьдесят один доллар, из них пятьдесят стоили почти новые шины и руль, инкрустированный золотом бедняков — пиритом. А за все остальное — один доллар…»
Совершенно бесспорно было и то, что они мало спали. Последнее действие операции «Святой Валентин» было разыграно накануне ночью. После обеда Реб обзванивал весь земной шар, иногда у него на линии было два собеседника одновременно. Затем около восьми тридцати очень незаметно появился Эби Левин. Реб заперся с ним на несколько часов, и их разговор затянулся за полночь. Левин уехал. Реб снова повис на телефоне, вызывая Европу, где другой временной пояс и уже наступило утро. Так продолжалось по меньшей мере до двух часов утра.
Затем Диего вытащил из постелей вчерашних девочек — Линду и Терри — и привел их наверх.
… А в шесть часов пришлось уже вставать, чтобы снова звонить, да еще Ангел явился за инструкциями.
И целый день без единой паузы продолжались телефонные переговоры…
… А теперь надо было опять трогаться в путь.
Диего заснул под звездами.
Он проснулся от тряски. И открыв глаза, почти ничего не увидел, кроме скал и деревьев в пучке света от единственной еще работающей фары.
Он замерз.
— Я все понял: у тебя наступил очередной приступ веселости, мы съехали с дороги и уже мертвы. В данный момент едем по дороге в рай. И очень круто взяли вверх. Они хоть заливали бы дорогу гудроном при такой перегрузке на небесной трассе…
— Осталось еще немного теплого кофе. И бутерброд с сыром.
Реб объяснил, что сделал остановку в местечке под названием Тонопа около двух часов назад, что пытался разбудить его, но сделать это было невозможно.
— Ты только орал: «Терри, перестань душить меня своими чертовыми ногами!»
Диего выпил кофе: холодный, без сахара и американский. «Просто не жизнь, а жалкое существование».
Дрожа от холода, он пересел на переднее сиденье.
— Давай я сяду за руль.
— Незачем, мы уже приехали.
Но после этого они еще почти час ехали по горной тропе…
… И вдруг выстрел прорезал ночь, и одновременно треснул ствол ближайшего хвойного дерева.
Диего открыл рот, но не успел и слова сказать: две другие пули просвистели у его ушей, и одна из них; вполне возможно, пролетела между ним и Ребом.
— Спокойно, Диего, — невозмутимо сказал Реб. — Если ты не будешь шевелиться, вряд ли он попадет в тебя.
Один за одним прогремели еще три выстрела, на сей раз ветровое стекло разлетелось вдребезги.
— Надеюсь, — заметил Реб, — он нашел свои очки. Вез них он стреляет несколько хуже..
Седьмая пуля ударилась в арматуру ветрового стекла, восьмая пробила заднюю стенку и застряла в сиденье.
— Приехали, — произнес Реб. — Я, кажется, рассказывал тебе. Он прекрасно готовит фасоль со свининой, равных ему нет. Впрочем, ничего другого он и не делает.
— Заупрямился, да? — заметил Мактэвиш высокомерно.
— В каком-то смысле, — ответил Реб. — Я вяжу, вы нашли свои очки.
— В очках или нет, но могу всадить вам пулю в любой глаз по выбору с четырехсот метров. Даже сверху и даже ночью. Можно попытаться, как только захотите.
— В другой раз, пожалуй. Фергус, я долго размышлял над контрпредложением, которое вы мне сделали, и думается, не смогу принять его. Две тысячи восемьсот двадцать пять долларов — это слишком много.
— Три тысячи, — ответил Мактэвиш — Вы меня не поймаете. Хоть мне и семьдесят три года…
— Семьдесят семь, — поправил Реб. — У вас есть еще фасоль?
— Конечно, — ухмыльнулся Мактэвиш. — Было бы удивительно, если б ее не было, ведь вы вчера доставили мне восемьсот килограммов. Что же касается шести печек и двенадцати пар тапочек, вы зря тратили на них время. Кому, черт возьми, нужно столько печек. Одну порцию я всегда вам подогрею, если надо. Я ведь еще не впал в детство, хотя родился в 1884 году.
— В 1880-м, — отметил Реб. — 2 сентября 1880 года в девять тридцать утра. Имя отца: Энгус Мактэвиш, он родился 6 января 1851 года в Карсон-Сити, а его отец, Фергус Этол Мактэвиш, родился 23 августа 1825 года в Чилли-коте, штат Огайо, мать — Мэри Макмертри родилась 13 июня 1830 года в Кливленде, штат Огайо. Имя ее матери Кэтлин Макинтайер, родилась 14 марта 1862 года от брака Джока Макинтайера, родившегося… Положите побольше свинины, пожалуйста. Если, конечно, у вас она есть. Я бы не хотел опустошать ваши запасы…
— Этих запасов чуть больше двух тонн, — сказал Мактэвиш. — Три килограмма, оставшиеся у меня самого, и больше двух тонн, которые вы велели переслать мне из Пенсильвании специальным самолетом. Я, наверное, продержусь какое-то время. Ну так где же родился мой дедушка Макайвер?
— Макинтайер, а не Макайвер. Он родился в Нина Менаске, штат Висконсин, 30 апреля 1831 года. Жена — Маэва Макэлистер, родилась 8 февраля 1840 года в Макино-Сити, штат Мичиган… И положите зелень, пожалуйста, не забудьте зелень…
— Может быть, вы будете учить меня готовить фасоль со свининой? Совсем как по этому чертову радио и телевизору, которые вы мне привезли. Да еще установили антенну, будь она проклята. Она уродует пейзаж. А холодильники мешают мне спать. Гудят. Между прочим, вы, наверное, даже не знаете, когда первый Мактэвиш обосновался на этой земле.
— Келум Фергус Мактэвиш, родившийся 22 марта 1612 года в Кинлох-Раннох-Шотландия. Высадился в Бостоне 9 октября 1629 года. С корабля «Энгус Стюарт», капитан — Макилрой. Был плотником, затем, с 1636 года, — привратником в Гарвардском университете. Две тысячи шестьсот тридцать — моя последняя цена.
— Послушайте, молодой человек, — сказал Мактэвиш. — Сколько раз вы приходили ко мне в последнее время? Шесть?
— Пять. Шестой раз сегодня.
— И каждый раз я говорил — три тысячи. Сказано — и все. Кстати, я перерезал эти мерзкие телефонные провода, которые вы протянули. Моя. идиотка дочь и кретин зять без конца звонили мне. Они очень довольны станцией автосервиса и мотелем, которые вы им подарили, а также гаражом. Но это же не повод, чтобы звонить мне каждый день и рассказывать об этом. Боже ты мой, каждый вечер трезвонят! За один вчерашний день было два звонка. Один — от банкира, который хотел поговорить со мной о ежемесячной ренте в тысячу долларов, которую какой-то болван мне назначил. А что это за кретин с желтыми глазами стоит рядом с вами и беспрестанно смеется, как идиот?
— Его зовут Слим Сапата, — ответил Реб. — Я как раз собирался сделать вам одно предложение, касающееся его. Я, по здравому разумению, не смогу заплатить более двух тысяч шестисот тридцати долларов, а вы отказываетесь снизить вашу цену в три тысячи. Ну, а если мы разыграем вашу золотоносную шахту в покер? Слим Сапата будет играть вместо меня. Человек по имени Маккейб из Тонопы утверждает, что вы лучший игрок в покер в Скалистых горах.
— До или после фасоли? Она почти готова. И лучше бы ее съесть. А то остынет. Всегда так: к полуночи или часу здесь становится холоднее. Мы все-таки на высоте трех тысяч метров.
— После фасоли, — сказал Реб. — Зачем же, по-вашему, я приехал?
— Я знал, что побью его, — говорил Диего. — Даже когда он выигрывал миллион восемьсот двадцать три тысячи долларов. Но его провал был неизбежен. На это у меня всегда уходило не более четырнадцати часов. Но в итоге тяжелее всего пришлось с этой гадкой фасолью.
Никакого ответа. Он обернулся и увидел, что Реб задремав сзади на настиле джипа, так как в конце концов им пришлось просто-напросто отодрать все части машины, пробитые пулями, в том числе последний сохранившийся буфер. На удивление посмеивающегося Диего, джип еще мужественно передвигался на своих колесах.
Их глазам открывалась великолепная картина: в удушающей жаре целая гамма красных и охровых тонов играла, вспыхивала в ярком свете, то пламенея, то ослепляя желтизной. Диего испытывал при этом сверхмощное радостное возбуждение.
«Слим Сапата!» — и он расхохотался.
… Но в следующую секунду задумался.
— Реб, куда мы едем?
— В аэропорт Рино. К самолету на Нью-Йорк.
Диего резко крутанул влево. Джип развернулся почти на одном месте, во всяком случае, удержался на двух колесах. Пик Монтесумы остался позади, и они снова поехали на север, к Монтекристо.
— Ничего не понимаю, — снова заговорил Диего через несколько минут. — Объясни наконец.
— Мне было бы неприятно покидать Неваду, потерпев поражение, — повторил Реб, дремлющий на три четверти. — Даже в схватке с фасолью.
— 35 -
Третий ребенок родился у Дианы и Дэвида Сеттиньяза в 1957 году; после двух дочек на свет наконец появился наследник (третий из их шести детей), которого они назвали Михаэль Дэвид.
Реб Климрод вышел из джунглей Амазонки в начале лета 1956-го. Сеттиньяз нашел, что он изменился, даже преобразился. Но с первого взгляда это не было заметно.
Реб сколотил свое первое состояние фантастически быстро. И то, что он мог позволить себе полностью отойти от дел на тринадцать месяцев, дает представление о прочности организации, которую он создал.
«По его возвращении, — рассказывает Сеттиньяз, — все пошло еще удивительнее. В нем поселилась какая-то неистовость, холодная лихорадка, которая до сих пор никогда не проявлялась. Он приближался к тридцати годам, возмужал. Возникающие проблемы стал решать быстрее и с большим размахом, чем раньше, — и это касалось всех-сфер деятельности. Словом, расцвет во всем его великолепии».
Климрод появился в кабинете Сеттиньяза 30 июня 1956 года. Сказал, что пришел посмотреть, «как идут дела». Сеттиньяз объяснил ему, как была зарегистрирована каждая сделка, рассказал о мерах, принятых им для того, чтобы участие Климрода сохранялось в строжайшей тайне.
— Я хотел бы взять ваши досье на три-четыре дня, Дэвид. Даже если придется устроить вашим людям небольшой отпуск. 4 июля в Соединенных Штатах праздник, не так ли?[55]Объясните им, что они поработали очень хорошо и заслужили три дополнительных дня отдыха.
— А меня не хотите оставить помочь вам? Климрод покачал головой.
— Огромное спасибо, Дэвид. Но я не хочу лишать вас возможности подольше пообщаться с вашим сынишкой. Я слышал, его— зовут Михаэль? — Из светлых глаз Реба на Сеттиньяза лился веселый и дружелюбный поток света.
Дэвид почувствовал себя полным идиотом: ему ведь пришлось побороться с женой, чтобы настоять на этом имени; «Реб Сеттиньяз» звучало бы странно, и Диана развелась бы с ним, предложи он назвать сына Ребом. Климрод просто сказал: «Хорошего отдыха, Дэвид».
Сеттиньяз с женой и детьми уехал в Коннектикут. 2 июля позвонил в контору — ответа не было. 5-го утром, придя на службу, он нашел все в идеальном порядке, ключи лежали в сейфе, там же — записка: «Дэвид, спасибо и браво. Впредь — один процент дополнительно». И вместо подписи — жирная буква Р. Климрод только что удвоил долю, отчисляемую из его собственных прибылей, а это составляло десятки миллионов долларов.
Через два месяца из лондонской галереи Сотби Сеттиньязу переслали великолепного Гогена. «Для Михаэля. Лично» — было начертано на карточке без подписи.
Ник Петридис встретился с Ребом Климродом 5 июля 1956 года после обеда. Звонок раздался шесть часов назад, около девяти тридцати того же дня: некий майор Бек желал с ним поговорить. Одно из трех условных имен. Петридис велел всем выйти из кабинета и взял трубку:
— Это вы, Ник? Можете уехать из Нью-Йорка на несколько дней?
— Никаких проблем, если Тони сможет остаться, чтобы заменить меня.
— Мне нужны только вы. Было бы идеально, если бы вы могли прибыть сегодня к трем тридцати в отель «Альгонкин», номер 314 на имя де Карвахаля. Захватите все, что вы считаете нужным мне показать. Позаботьтесь о том, чтобы в пять тридцать кто-нибудь пришел за вашими папками и отнес их назад, в ваш кабинет. В аэропорт мы поедем вместе. Парижский самолет — в семь пятьдесят.
Всего за час Ник Петридис (он всегда был наготове, предвидя подобные ситуации) собрал «все, что считал нужным показать ему», то есть полный отчет о том, что было сделано за тринадцать месяцев работы на флоте на тот момент водоизмещением более трех миллионов тонн.
Ребу понадобился час, чтобы просмотреть огромное досье, и еще час, чтобы сделать заключение и отдать новые распоряжения.
Петридис сам спустился в холл передать документы двум своим помощникам, которые должны были положить их в надежное место.
В самолете, перелетающем Атлантику, Петридис оказался рядом с Ребом.
«И это началось сразу, — рассказывает Петридис, — он вдруг заговорил о своем прошлом или по крайней мере о какой-то небольшой части этого прошлого. Вспоминал о двух поездках в Танжер, сразу после войны, упомянул также о том, что какое-то время жил в Каире, затем во Франции, на Сицилии и в континентальной Италии. Меня это несколько удивило: я знал его уже семь лет, мы очень часто ездили куда-то вместе, и никогда он даже мимоходом не упоминал о своей юности. Я тогда думал, что он аргентинец. И куда бы мы ни приезжали, он никогда не говорил, бывал здесь раньше или нет. Его желание сохранять все в тайне связано было скорее с безразличием к вещам, умершим в прошлом, нежели с какой-то манией или боязнью. Исключая бизнес. В этой сфере никаких экивоков: мне платили, и платили щедрее, чем я мог рассчитывать, за то, чтобы он оставался в тени, и я выполнял это условие неукоснительно. В первое время мы с братом удивлялись: у этого человека было больше судов, чем у Онасиса и Ниархоса вместе взятых, больше, чем у какого-то Людвига, но, помимо Сеттиньяза, только мы, Петридисы, знали, как он богат. Это было любопытное ощущение…
Но пытаться извлечь из этой ситуации какую-то выгоду было бы безумием. Особенно после истории с Харпером…
— Джон Патрик Харпер, — очень тихо сказал Реб, — был рекомендован вашим братом Тони как доверенное лицо.
— Я бы и сам его рекомендовал.
— И информация, собранная в то время, подтверждала, что на него вполне можно положиться. В той мере, насколько можно доверять человеку.
— Реб, он допустил лишь незначительную ошибку. И я ее исправил.
— Но мне об этом не сообщили, Ник.
Над Атлантикой уже спустилась ночь, а Реб, не отрываясь, долго и упорно смотрел в иллюминатор. Однако произнося эту фразу, он медленно повернул голову, и его глаза вперились в греческого адвоката, так что тот затрепетал: мечтательная поволока, которой обычно был окутан взгляд Реба, исчезла, и в глазах появился пронизывающий насквозь жестокий блеск.
— Харпер хороший малый, но сделал глупость, — сказал Петридис, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Он прикарманил двадцать шесть тысяч триста долларов.
— Не то чтобы прикарманил. К тому же через два дня он все возместил. Реб, что, по-вашему, мне надо было сделать? Убить его?
— Я позаботился об этом сегодня утром, Ник. Дело сделано.
Петридис, опешив, посмотрел на него:
— Вы его?..
— Харпер жив. И будет жить, во всяком случае, насколько это от меня зависит. Но некий механизм, давным-давно предусмотренный на случай подобных ошибок, уже заработал сегодня утром. Разумеется, с сегодняшнего дня Харпер перестает существовать для вас и для меня. К несчастью для него, это не все. Его финансовое положение станет чрезвычайно трудным, но его ждут и другие неприятности. Даже работу, достойную так называться, ему будет очень трудно найти. А значит, и вернуть вам те двадцать тысяч долларов, которые вы ссудили ему 26 мая после того, как вместе пообедали в ресторане «Семь морей», за 18-м столом. Даже если он продаст свой дом в Мерионе под Филадельфией. Дом-то заложен, а это всегда обременительно, особенно в его ситуации, и может привести к большим затруднениям. Но по крайней мере вы не разорились на обеде, ведь, кажется, упомянутый ресторан, как, впрочем, и все здание, принадлежит вам, хотя официально оформлен на одного аз ваших двоюродных братьев. Ник, в отношении Харпера вы действовали правильно, и я вас ни в чем не упрекаю, за исключением тога, что вы не сочли нужным оповестить об этом меня. Прошу вас, не повторяйте подобных ошибок. Ну, хватит о Харпере. — Он улыбнулся. Глаза снова подернулись поволокой. — Поговорим о другом, Ник. Например, о том французе и другом человеке, с которыми нам предстоит работать…
Француза звали Поль Субиз. В течение двух лет он учился у Джорджа Тарраса в Гарварде, пока тот не оставил преподавание.
Его имя впервые появилось в досье, что попали к Сеттиньязу осенью 1953 года; в это время Субиз уже занимал высокую должность в управленческом аппарате одной крупной французской судоходной компании. Способ, благодаря которому он стал одним из Приближенных Короля, был абсолютно типичен для методов, применяемых Климродом. Не считая прямых вмешательств последнего (а с 1955 года такие случаи бывали чрезвычайно редки), новые люди, то есть те, кого можно было бы назвать «высшим руководством» — а их число достигало трех тысяч четырехсот человек, и мужчин, и женщин, — в то время имели ежегодный доход в пятьдесят тысяч долларов, но эти новые люди подвергались особой процедуре отбора. Как правило, в день назначения, иногда за два или три дня до него, неизвестный курьер приносил Дэвиду Сеттиньязу досье с пометкой: «Строго конфиденциально. Передать в собственные руки». Если Сеттиньяз отсутствовал, курьер уходил, не оставив папки.
Между «строго конфиденциальным» досье и новым именем существовала непременная связь. В конверте лежало подробное жизнеописание нового кандидата или кандидатки.
Подобные досье были, разумеется, заведены и на Черных Псов.
И их постоянно обновляли, присылали новые данные, в которых, например» уточнялось, что приобрел Лернер или Абрамович. Или же поступали бумаги, подтверждающие разрыв с тем или иным человеком.
И чем значительнее был пост «винтика» на иерархической лестнице, тем полнее было его досье.
В особых случаях в левом верхнем углу первой страницы появлялась красная пометка «ОСОБОЕ». Это означало, что данное лицо уже стало или скоро станет Приближенным Короля, что этот человек напрямую связан с Ребом и получает приказы и инструкции лично от него. Например, первое досье на Черного Пса Тудора Ангела было составлено еще в 1951 году. Красная пометка появилась через четыре года, и это означало его продвижение по иерархической лестнице.
Никогда не существовало более восемнадцати красных пометок.
В досье Субиза слово «особое» появилось с первого дня. Действительно, в самой первой докладной записке подчеркивалось, что этот человек, помимо достаточно внушительного набора дипломов, обладает «выдающимся интеллектом», «политическими амбициями, семейными и общественными связями, которые рано или поздно должны проложить ему дорогу к одной из важнейших государственных должностей». Последнее замечание, сделанное службами Джетро еще в 1953 году, оказалось пророческим: в шестидесятых годах Субиз вошел во французское правительство.
В пассиве того же Субиза числилось: довольно неудачная спекулятивная сделка в 1950 году — конечно же, заключенная по неопытности, — не совсем безупречная личная жизнь и некоторые «шалости» с сокрытием доходов и двумя счетами в швейцарском банке.