Еще одно горькое разочарование и отъезд из Москвы 6 страница

Когда явился старший помощник и оказалось, что пароход может плыть еще двое суток, ни в чем не нуждаясь, капитан приказал держать курс снова в открытое море, не заходя в порт.

Мне оставалось только в сотый раз изумляться прозорливости И.

Как ни было волшебно действие подкрепляющих лекарств Али и Флорентийца, все же не только мои силы, но и силы всех приходили к концу. Все проведшие ночь на палубе стали похожи при свете серого дня на привидения. Один И. был бледен, но бодр. Капитан же буквально валился с ног.

Передав команду двум помощникам и штурману, капитан велел матросам получить усиленный рацион и идти спать. Нас он пригласил в свою каюту, где мы застали прекрасно сервированный стол.

Как только я сел в кресло, я почувствовал, что встать у меня нет сил. Я совершенно ничего не помню, что было дальше.

Очнулся я у себя в каюте свежим и бодрым, совершенно забыв обо всем, что было, и не соображая, где я. Я лежал около получаса и постепенно начал соображать и вспоминать все окружающее.

Память вернулась ко мне, вернулись и все ужасы ночи. Теперь солнце сияло. Я встал, оделся в белый костюм, который мне приготовила, очевидно, заботливая рука И., и собрался выйти из каюты поискать его и поблагодарить за внимание и заботы. Я никак не мог связать всех событий в одну линию и понять, как я попал в каюту.

Мне было стыдно, что я так долго спал, а И. уже, вероятно, где-нибудь помогает людям.

В эту минуту открылась дверь, и мой друг, сияя безукоризненным костюмом и свежестью, вошел в каюту. Я так ему обрадовался, как будто бы не видал его целый век, и бросился ему на шею.

— Слава Богу, наконец-то ты встал, Левушка, — сказал он улыбаясь. — Я уже решил применить пожарную кишку, зная твою любовь к волнам.

Оказалось, что я спал более суток. Я никак не мог поверить, все переспрашивал, который же был час, когда я заснул. И. рассказал мне, как ему пришлось перенести меня на руках в каюту и уложить спать голодным.

Есть я сейчас хотел ужасно, но ждать мне не пришлось, так как в дверях появился сияющий Верзила и сказал, что завтрак подан.

Он, улыбаясь во весь рот, смотрел на меня и подал мне записку, таинственно шепнув, что это из лазаретной каюты №1 А, что дала записку красивая дама и очень просила зайти к ней.

Я очень смутился. Это была первая записка от женщины, которую мне таинственно передавали. Я прекрасно знал, что в записке этой не может быть ничего такого, чего бы я не мог прочесть первому встречному, не только И. И я злился на свою неопытность, на свое неумение владеть собой и вести себя так, как должен вести себя воспитанный человек, а не краснеть как мальчишка.

Снова маленькое словечко «такт», которое буря выбила было из моей головы, мелькнуло в моем сознании. Я вздохнул и приветствовал его, как далекую и недостижимую мечту.

Глупая рожа матроса, почесывавшего свой подбородок и лукаво поглядывавшего на меня, была довольно комична. Казалось, он одно только и думал: «Ишь отхватил лакомый кусочек, и когда успел?»

Всегда чувствительный к юмору, я залился смехом, услышал, как прыснул и матрос, а сзади смеялся И., наблюдая на моем лице все промелькнувшие на нем мысли, которые он умел так великолепно читать. Сочетание моей физиономии с комической фигурой матроса — это, вероятно, рассмешило бы и самого сурового человека. Когда я поуспокоился и смог разглядеть И., он имел вид лукавого заговорщика и поблескивал глазами не хуже желтоглазого капитана.

Я положил записку в карман и заявил, что умру с голоду, если меня не накормят сейчас же. Я был крайне поражен, когда узнал, что уже два часа дня.

Мы вышли из каюты и сели за стол. Я ел все, что мне подставлял И., а он, смеясь, утверждал, что первый раз в жизни кормит тигра.

К нам подошел капитан. Радостно здороваясь, назвал меня веселым героем, утверждал, что первый раз в жизни видит человека, который бы хохотал во всю мочь, когда идет со всех сторон смерть.

— Я создам новую морскую легенду, — сказал он. — Есть легенда о летучем голландце; легенда страшная, несущая смерть всему встречному. Есть легенда благая: о Белых Братьях, несущих гибнущим судам спасение и жизнь. Но легенды о веселом русском, смеющемся во весь рот в минуты грозящей смерти и подающем борющимся людям пилюли энергии, еще не было никем измышлено. Я расскажу в рапорте своему начальству о той помощи, которую вы с братом оказали мне и всему пароходу в эту ночь. О вас, мой молодой герой, я расскажу особо и всему начальству и всему населению парохода, потому что пример такого дерзновенного бесстрашия — это уже из ряда вон выходящее событие.

Я сидел весь красный и совершенно расстроенный. Я хотел сказать капитану, как он ошибается в моем героизме, что я просто шел на помочах у И., которому был скорее обузой, чем помощью. Но И., незаметно сжав мне руку, ответил сам капитану, что мы ему очень благодарны за такую высокую оценку наших ночных подвигов. Он напомнил ему, что турки не менее нашего трудились в ночь бури.

— О, да, — ответил капитан. — Я о них, конечно, не забуду в донесении. Они были тоже героичны и самоотверженны. Но быть внутри парохода защищенными от волн или быть на палубе, где ежеминутно может смыть волна, — это огромная разница. Вы далеко пойдете, юноша, — снова обратился он ко мне. — Я могу составить вам протекцию в Англии, если вы решите переменить карьеру и сделаться моряком. С таким даром храбрости вы станете очень скоро капитаном. Ведь вам теперь всюду будет сопутствовать слава неустрашимости на водах. А это — залог большой морской карьеры.

Он, поблескивая своими желтыми кошачьими глазами, протягивал мне бокал шампанского. Я не мог не принять бокала, рискуя показаться неучтивым. Капитан подал также бокал И. и провозгласил тост за здоровье храбрых. Мы чокнулись с ним; он опустошил свой бокал одним духом, хотел налить себе второй, но его отозвал один из помощников по какому-то экстренному делу.

Поглядев на И., я увидел, что у него, как и у меня, не было никакого желания пить шампанское в этот палящий день. Не сговариваясь, мы протянули наши бокалы матросу-верзиле, принесшему нам мороженое. Я не успел даже взять свое блюдечко, как оба бокала были пусты. И. велел ему отнести серебряное ведро с шампанским в каюту капитана, а мне сказал:

— Чтобы не быть неучтивыми, нам надо пойти к нашим друзьям-туркам, если они сами не поднимутся сейчас к нам. Оба несколько раз заходили сюда справляться о твоем здоровье. Да и по отношению к даме надо постараться быть вежливым. Прочти же ее записку, — прибавил он улыбаясь.

Я только успел опустить руку в карман за письмом, как послышались голоса, — и к нашему столу подошли турки.

Оба очень приветливо поздоровались со мной и радовались, что буря не оставила меня больным. Старший турок приподнял феску на голове сына, и я увидел, что большой кусок его головы выбрит, и наложена повязка, заклеенная белой марлей. Он ударился головой о балку, когда волна подбросила пароход. Повязку, как оказалось, накладывал И.; и мазь была такая целебная, что на сегодняшней перевязке можно было уже заклеить.

Турки побыли с нами недолго и пошли завтракать вниз, в общую столовую.

Наконец я достал письмо и разорвал конверт.