Четверг, 3 апреля НЕЧТО ПОТРЯСАЮЩЕЕ!

Вчера вечером в половине одиннадцатого я сказал Пандоре, что страшно устал и мне придется отправиться домой.

– А мне так неохота ехать обратно по этим дорогам! Можно я переночую у тебя? – спросила Пандора.

В комнате Грейси теперь спит Бернард, объяснил я, но диван в гостиной в ее полном распоряжении.

Она погладила меня по лысой голове:

– Диваны – не мой стиль. Я разделю с тобой одинокое супружеское ложе, ладно?

Я кивнул, не в силах ответить, потому что забыл дышать.

Дома меня ждала поздравительная открытка. От Георгины. Мужчина на каменном мосту курил трубку и смотрел на реку. Я узнал открытку – она простояла на полке нашего почтового отделения по меньшей мере года четыре. Почему Георгина выбрала именно эту? Ведь ей известно, что я – враг курения, мосты меня нервируют, а глубокие водоемы пугают.

Прежде чем мы легли в постель, Пандора сообщила:

– Между прочим, Ади, я уже год практикую сексуальную абстиненцию. – А затем она рассказала, как в последний раз занималась сексом – за креслом спикера парламента с министром теневого кабинета консерваторов.

– Но не во время же заседания палаты общин? – вытаращил глаза я.

– Нет, но я была так зла на себя – нашла с кем, с консерватором!

Я надел пижаму, и мы забрались в постель. В общем, я испытал облегчение, узнав, что секса не предвидится. Духом я стремился к Пандоре, но мои репродуктивные органы были явно не готовы к подвигам.

Утром Бернард принес мне чаю в постель. Увидев Пандору, он ничем не выказал своего удивления:

– Молодец, кореш, так держать. Когда падаешь с лошади, надо забраться обратно и мчаться, пока у нее чертовы копыта не отвалятся.

– Мистер Хопкинс, хотите сказать, что я – старая кляча? – осведомилась Пандора.

Бернард подкрутил усы:

– Мадам, вы – кобылка первоклассной породы, произведенная из отборного и чистокровнейшего материала самых опытных коннозаводчиков.

Прощаясь, Пандора поцеловала меня в голову:

– Я прекрасно выспалась, Ади. Надо будет как-нибудь повторить.

Мы с Бернардом смотрели в окно, как она в сапогах и заляпанной дубленке походкой манекенщицы идет по направлению к «Медведю», где она оставила машину.

Бернард вздохнул:

– Красота, мозги и попа, которой можно орехи колоть.

Из подслушанного на вечеринке:

Бернард Найджелу: «Помнится, подался я как-то в гомосексуалисты, но не срослось».

«Джордж Моул не глухой, Венди. Он просто предпочитает тебя не слышать».

Пятница, 4 апреля

Терапия.

Тошнило неоднократно.

Суббота, 5 апреля

Спал до полудня. Грейси поехала в парк сафари – тот, что находится в поместье маркизы Батской, – вместе с Георгиной и ХФЛ.

Воскресенье, 6 апреля

Встал, принял душ, побрился, съел «Витабикс»… или «Витабиксы»? Это же все-таки хлопья.

Смотрел по телевизору, как по улицам Лондона несли олимпийский огонь в плотном кольце из десяти китайских охранников и двух местных полицейских. С факелом по очереди бежали знаменитости, о которых мы с Бернардом никогда не слыхивали.

На Даунинг-стрит Гордон Браун вышел взглянуть на огонь. Однако к факелу он не прикоснулся.

– Дотронься он, – пояснил Бернард, – и это означало бы, что он смирился с оккупацией Тибета и не имеет ничего против бойни на площади Тяньаньмэнь.

Я очень переживаю из-за Олимпийских игр. Стадион Уэмбли бог знает в каком состоянии, и терминал-5 в Хитроу до сих пор не работает. Как бы мы не стали посмешищем для всего мира в 2012 году.

Днем я почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы прогуляться в ближайший лесок. Бернард составил мне компанию. Из-под земли сквозь прошлогодние листья там и сям пробивались ярко-желтые цветы.

– Чистотел! – воскликнул Бернард. – Смотришь на них и понимаешь, что еще не все потеряно, правда, цыпленочек?

Понедельник, 7 апреля

Принцесса Диана – покойнейшая.

На слушаниях по итогам расследования присяжные большинством голосов (девять к двум) вынесли вердикт. Они сочли, что герцог Эдинбургский^[78] не виновен в убийстве принцессы Дианы. Я был слегка разочарован – герцог выглядит вполне способным на убийство. Разве так уж необходимо обладать разнузданным воображением, чтобы представить следующую картину: герцог тайком приезжает во Францию, где, загримировавшись, нанимает машину (предположим, «фиат уно»), подрезает в туннеле автомобиль Дианы, и тот врезается в стену. После чего герцог, не медля, возвращается в Англию. Он способен отчитаться обо всех своих передвижениях в тот вечер?

Вторник, 8 апреля

Терапия.

Очередные результаты анализов. По словам доктора Рубик, уровень САП в моей крови снизился, и это означает, что химиотерапия помогает. Однако доктора беспокоит моя худоба.

Я сослался на плохой аппетит.

– Пусть жена побалует вас небольшими порциями ваших самых любимых блюд, – сказала врач.

Я довел до ее сведения, что живу сейчас не с женой, а с Бернардом Хопкинсом, он и заботится обо мне.

Доктор удивленно приподняла брови, но промолчала.

– Мы с Бернардом просто хорошие друзья, – пояснил я.

– Это не мое дело. Вы не обязаны посвящать врача в подробности вашей личной жизни, Адриан.

– Но мне показалось, вы неправильно поняли…

– Это действительно меня не касается, – перебила она. – Он, очевидно, хорошо о вас заботится, и это все, что мне нужно знать.

В следующий раз на прием к доктору Рубик я приду с Бернардом. Может, тогда она поймет: предположение о том, что мы с Бернардом больше, чем друзья, смехотворно.

Среда, 9 апреля

После завтрака Бернард ушел и пропал надолго. В обед мать принесла куриного супа, который сама сварила. Пока я ел, она пересказала свежие деревенские слухи о том, что Бернард якобы «трахает» миссис Льюис-Мастерс.

Я был вне себя:

– Неужто этим сплетникам с куриными мозгами невдомек, что на свете существует такая вещь, как дружба между мужчиной и женщиной?

На лице матери отразилось глубокое сомнение:

– Со мной такого никогда не было. Не получалось у меня уследить, когда кончается дружба и начинается что-то другое.

– Но Бернард старый, и миссис Льюис-Мастерс тоже.

– Дес О’Коннор^[79]тоже старый, и у него родился ребенок.

– Но миссис Льюис-Мастерс в том, что касается вкуса и воспитания, – женщина безупречная.

– Ну, не настолько безупречная. – Забрав у меня пустую тарелку, мать принялась мыть ее под краном. Что-то в ее осанке подсказывало: она знает больше, чем говорит. Долго держать в себе секреты мать не способна. Вытирая тарелку, она повернулась ко мне лицом: – У твоей распрекрасной миссис Льюис-Мастерс имеется незаконнорожденный сын в Тимбукту. Его отец – богатый африканец, то есть он богат верблюдами.

– Кто тебе это сказал?

– Венди Уэллбек. – Мать не произнесла имя почтарки вслух, но беззвучно пошевелила губами, доверяя мне эту страшную тайну. – Сын регулярно пишет ей, говорит, что хочет жить с ней в Англии, и у него красивый почерк.

– Венди Уэллбек, – в сердцах сказал я, – когда-нибудь кончит в тюрьме за перлюстрацию королевской почты.

Спать я не ложился, дожидался Бернарда. Явился он только в 11.35 вечера.

– Где ты был? – спросил я. – У миссис Льюис-Мастерс?

– Кореш, ты видишь перед собой самого счастливого человека на свете! Я сделал Доротее предложение, и она согласилась! – Он улыбался во весь рот, демонстрируя пожелтевшие от табака зубы. – Конечно, на определенных условиях. Я должен сбрить усы – какая жалость, но что поделаешь. Мне нельзя прикасаться к алкоголю до обеда, и я не должен склонять ее к сексу чаще чем два раза в неделю. А, и еще кое-что: мне нужно в целом приобрести некоторый лоск.

– И когда же вы с Доротеей поженитесь при таких-то условиях?

– О, не в ближайшие годы. Но я переезжаю к моей старушке. Заживем как два голубка.

Дневник, мне бы за него порадоваться, но я лишь завидовал. Тем не менее выдавил:

– Поздравляю, Бернард.

Он предложил выпить за его новое счастье, но я, использовав железный довод «рак», отправился в постель. Лежа без сна в темноте, я задавался вопросом: в курсе ли Бернард, что он станет отчимом мужчины средних лет из Тимбукту?

И размышлял о том, что никто никого по-настоящему не знает и что жизнь любого человека – загадка.

Четверг, 10 апреля

Еще одна терапия.

Утром мать отвезла меня в поликлинику. Проезжая мимо школы, мы увидели группу упитанных немолодых женщин – они организовали пикет у ворот школы. Некоторые размахивали плакатами «ГОРДОН БРАУН НАС ОГРАБИЛ», «НЕ ТРОНЬ НАЛОГИ, А ТО ПРИДЕТСЯ ДЕЛАТЬ НОГИ!»

Мать помахала им и нажала на клаксон в знак солидарности.

– Гордон с ума сошел, – покачала она головой. – Зачем ему повышать налоги школьным поварихам?

– Я больше не могу разговаривать о политике. Химиотерапия нивелировала мои политические убеждения. И я уже не вижу разницы между нашими основными партиями.

Припарковавшись у поликлиники, мы договорились, что мать заберет меня через час. Но, прежде чем уехать, она попросила:

– Когда будешь обсуждать с Мартой свою депрессию, не сваливай все на меня, ладно? Я с ней немного знакома по курсам «Мобильные колясочники» – ее мать в латиноамериканской группе.

Марта рассмеялась, когда я рассказал ей о просьбе моей матери, и уже через несколько минут я чувствовал себя в ее обществе совершенно свободно. Кресло из ИКЕА и подставка для ног были невероятно удобными. И мне понравилась морская тема в декоре комнаты. Ароматизированная свеча на маленьком белом камине была вставлена в подсвечник в форме маяка. Рядом с моим креслом стоял видавший виды кофейный столик, а на нем кувшин с водой, стакан и коробка бумажных носовых платков в пастельных тонах. На стенах висели фотографии в рамках, некоторые я узнал:

– Мартин Парр. Мы торговали его альбомами.

И я, и Марта разглядывали снимок пожилой пары в приморском кафе. Они сидели друг против друга, молчали, обоим было явно неуютно. Снимок сочился старческой тоской, когда не о чем больше говорить. У меня перехватило горло и, к моему ужасу, из глаз потекли слезы.

К концу нашей встречи коробка с платками была почти пуста, а корзина для мусора наполовину заполнена мокрыми бумажками.

Провожая меня до двери, Марта подытожила:

– У вашей депрессии, Адриан, основательные причины. Возможно, в следующий раз мы сумеем хорошенько их обсудить.

Я заверил ее, что на следующей неделе не буду хныкать все отмеренные нам пятьдесят минут, и вышел, тихонько притворив за собой дверь.

Мне нравятся такие женщины. Хотя одному из моих первейших требований – тонкие запястья и лодыжки – Марта не соответствовала, но у нее волнистые каштановые волосы и лицо как на старинных фотографиях. Одета она была в просторную одежду разных оттенков серого, поэтому о ее фигуре мне трудно судить.

В машине я спросил мать, что ей известно о Марте.

– У нее взрослые дети, – ответила мать, – а муж погиб под лавиной.

– Какое несчастье.

– Да, но это стильный способ умереть.

– Все зависит от того, на каком лыжном курорте он погиб. Если на стильном, то да.

– Какой же ты чертов сноб, – буркнула мать.

– А ты говоришь «ашиш» вместо «гашиш». И ведь не потому, что ты француженка, верно?

До дому мы доехали в молчании.

Когда я вылезал из машины, мать остановила меня:

– Не расскажешь, чем вы занимались там на терапии?

– Нет.

– Надеюсь, ты не винил в своих бедах меня, – раскипятилась мать. – Может, в первый год я и отталкивала тебя, но потом я постаралась выправить наши отношения, разве нет?

Я опять уселся на пассажирское сиденье:

– Что значит «отталкивала»?

– Когда акушерка принесла тебя, – уныло произнесла мать, – я тут же вернула ей тебя обратно. Я не могла смотреть на тебя, не знала, что с тобой делать. До того я никогда не держала на руках новорожденного. И у меня были большие планы на свой счет.

– И кто же возился со мной?

– Отец. Он взял годовой отпуск. Многие мужчины на его месте слиняли бы, и немало было таких, кто называл его «бабой». В те годы мужчины к младенцам и близко не подходили.

Отпирая входную дверь, я подумал, что в следующий раз мне будет что обсудить с Мартой.

Пятница, 11 апреля

«Медведь» закрылся!

Да, дневник, наш стариннейший паб, в чьем названии и местонахождении увековечены те времена, когда Мангольд-Парва была эпицентром травли медведей, закрыт компанией, владеющей его недвижимым имуществом. Уркхарты уже переехали под Ливерпуль, в городок Киркби, где устроились помощниками-консультантами в паб, который показывали в телепередаче «Самые крутые пабы Британии».

Об этом печальном событии нас с матерью и отцом известила Жюстина из Конно-оздоровительного центра. Притормозила свою лошадь, увидев нас на дороге, как раз когда мы направлялись в «Медведя» пропустить по стаканчику с Бернардом и миссис Льюис-Мастерс.

– Так Уркхартам и надо, – заявил отец. – Чертов пандус к туалету для инвалидов был таким крутым, что без кислородного баллона на эту вершину было не забраться.

– Для деревни это настоящая трагедия, – огорчилась мать. – Больше не осталось мест, где можно напиться среди людей, а не дома в четырех стенах.

– В «Медведе» я праздновала мою помолвку, свадьбу и развод, – с грустью сказала Жюстина. Ее крупная черная лошадь начала трясти головой и перебирать подошвами – или как там называются лошадиные ступни. – Веди себя прилично, Сатана! – прикрикнула Жюстина.

– Она – ваша клиентка? – полюбопытствовал я.

Усмирив кобылу парочкой пинков, Жюстина ответила:

– Мои клиенты – несчастные, измученные люди. Лошади помогают им вновь обрести душевное равновесие.

– А я думал, вы лошадям возвращаете здоровье.

Жюстина рассмеялась:

– В нашем центре сейчас полно страдальцев из финансовой сферы.

– То есть хозяева вселенной теперь чистят у вас конюшни? – уточнил я.

– Да! – веселилась Жюстина. – И платят за это, не скупясь!

Когда они с Сатаной поцокали дальше, отец с горечью воскликнул:

– Вот что называется «легкие деньги»! Показали богатому психу лошадь, потом всучили ему лопату, а он и рад пахать.

У запертой двери «Медведя» мы увидели небольшую толпу скорбящих и среди них Бернарда с миссис Льюис-Мастерс. Я растрогался, заметив, что они держатся за руки.

– Бедная старая Англия снова под ударом, – ораторствовал Бернард. – Разница лишь в том, что на сей раз ее враг не Люфтваффе, а собственное правительство!

Толпа одобрительно загудела. Один из экс-завсегдатаев прокричал тонким старческим голосом:

– Надо чего-то с этим делать!

Толпа загудела еще громче. Однако, поворчав и поплакавшись еще немного, все потихоньку разбрелись, каждый в свою сторону.

Дома я сказал матери, что хотел бы поговорить с отцом наедине. Она привезла его после вечернего чая. Отец был уже в пижаме, с вычищенными зубами и расчесанными остатками волос. Он походил на сморщенного пай-мальчика.

– Что у тебя? – нетерпеливо произнес он. – Я пропускаю мои любимые передачи.

– Хочу поблагодарить тебя за то, что ты делал, когда я был младенцем. Мама призналась мне, что сама бы не справилась.

Порывшись в пижамном кармане в поисках сигарет, отец закурил.

– Твоя мать была тогда как натянутая струна. – Он нахмурился: – Ты же бывал в Норфолке, видел эти жуткие безразмерные небеса и поля, без конца и края. Представь, каково там было жить посреди картофельного поля да еще без телевизора. – Его передернуло. – Неудивительно, что нервы у твоей матери были ни к черту.

– Все равно, папа, спасибо. – Я похлопал его по плечу.

– Да ладно, ты мне сразу приглянулся. И потом, я знал, что рано или поздно Полин оклемается.

Понедельник, 14 апреля

Забрал Грейси из школы. Приготовил ее самое любимое блюдо – поджаренную кукурузу с кубиками красного «Лестерского» сыра и маринованным луком. Теперь, когда я ответствен за нее не целиком и полностью, я не имею ничего против того, чтобы побаловать дочку. И пусть у Георгины голова болит о витаминах и минералах, необходимых ребенку.

Вечером за ней приехал Фэрфакс-Лисетт. Дорогой дневник, мне кажется, Грейси могла бы не столь бурно радоваться его появлению.

Вторник, 15 апреля

Беспокоюсь насчет денег. Пособие по инвалидности не покрывает и половины моей ипотеки, а Бернард скоро съедет вместе со своей пенсией.

Я сидел у окна в гостиной с пером и бумагой и вдруг увидел Саймона, викария. Он шагал по нашей подъездной дорожке, укрываясь под огромным черным зонтом от сильного дождя. Я тяжело вздохнул. Саймон из тех людей, которые еще рот не успеют открыть, а ты уже зеваешь.

Он долго и бестолково суетился, не зная, куда деть мокрый зонт и забрызганный дождем плащ. Когда мы с этим разобрались, викарий сообщил о цели своего визита:

– Мне давно хотелось с вами побеседовать.

Я пригласил его в кухню, поставил чайник.

– Вам известно, – начал викарий, – что крыша в церкви находится в опасном состоянии и ее надо полностью заменить?

– Прежде чем вы продолжите, Саймон, я – атеист без единого пенни за душой.

– Нет, нет, я не денег прошу. Просить уже поздно. Епископ трижды заказывал смету, и каждый раз сумма получалась неподъемной. Так что, боюсь, Святого Ботольфа лишат статуса обители веры и выставят на продажу.

– Нет! – ужаснулся я. – Нельзя отдавать церковь на растерзание модным дизайнерам! Она же прекрасна – эти витражи, истоптанные плиты на полу, запах веков!

– А также прихожане, которых можно по пальцам перечесть, замерзающие зимой трубы и праздник урожая с угощением из консервов, снятых с верхних полок в кладовке, – грустно добавил викарий.

Я слегка смутился, припомнив, как на последний праздник урожая мы отправили Грейси с консервированными виноградными листьями, купленными в афинском аэропорту еще до рождения дочки.

– Вот почему я решил предупредить вас. Поскольку я знаю о вашем искреннем желании упокоиться в ограде Святого Ботольфа…

Я заверил викария, что сумею найти другое место для упокоения, когда придет мой час, и поблагодарил за заботу.

Рассказал Бернарду о том, что Св. Ботольфа закрывают.

– Позор, – отреагировал Бернард. – Как тебе известно, приятель, я – свирепый агностик, но нет краше места, чем Святой Ботольф, где можно посидеть и спокойно подумать. – Он закурил. – Я иногда перебрасываюсь парой слов с этим бедолагой Иисусом, что висит там на богомерзком кресте.

– И что ты ему говоришь?

– Обычно: «Держись, кореш».

Среда, 16 апреля

Величественное солнце и младенчески голубое небо. Я дошагал до конца нашего участка, а потом еще метров двадцать пять по Гиббет-лейн. Боярышник в живых изгородях густо цвел белым и розовым и пряно пах. Птицы шумели, чем-то усердно занимаясь в зелени деревьев. Трава на обочине колыхалась на ветру вместе с неопознанными полевыми цветами. Я нашел длинную палку, с ее помощью добрел обратно, затем сел около дома и впервые по-настоящему посмотрел на землю вокруг свинарников. Как много земли! И меня прошиб первобытный зов – зов к возделыванию почвы. Такого со мной еще никогда не случалось. Подростком я невыразимо страдал, таскаясь за матерью по садово-огородным торговым центрам, пока она что-то высматривала, наезжая дребезжащей металлической тележкой на ни в чем не повинные ноги других покупателей.

Четверг, 17 апреля

Мы с Бернардом обошли наш участок по периметру. Посидели на поваленном дереве у ручейка, пока Бернард курил. Прежде ручей был для меня досадной помехой, грозящей наводнением и погибелью для Грейси, а также лишним отягощением нашей страховки за дом. Но теперь я смотрел на него совсем другими глазами. Этот маленький водный путь казался самым прелестным моим достоянием. Так я и сказал Бернарду.

Нагнувшись, он зачерпнул воду из ручья и зачмокал:

– Нектар. Все это рафинированное питье в дизайнерских емкостях отдыхает.

Он зачерпнул воды и для меня. Она отдавала никотином.

Пятница, 18 апреля

Ночью спал в обнимку со старым пуховиком Георгины. Он пахнет ею – смесью духов и застоявшегося табачного дыма. Утром, проснувшись, обнаружил пуховик на полу, потом учуял запах жареного бекона и понял, что Бернард уже встал. Пошел в ванную, глянул в зеркало над раковиной и встретился глазами с моим призрачным двойником. У него было изможденное бледное лицо, лысая голова и темные круги под глазами.

– Георгина, Георгина, Георгина, – произнес я вслух.

Когда я спустился в кухню, Бернард обжаривал бекон, переворачивая его чайной ложкой. Но смотрел он не на сковородку, а в книгу, которую держал в другой руке. Называлась книга «Лес у нас в гостях: изучаем деревья, не выходя из дома».

– После завтрака, цыпленочек, пойдем бродить по твоему участку и составлять опись деревьев.

Внезапно мне показалось очень важным выяснить, сколько лет Бернарду. О чем я его и спросил.

– Родился второго девятого 1946-го, – отрапортовал он. – Зачем тебе это, старик?

Не мог же я сказать ему правду – что я боюсь, а вдруг он скоро умрет, – поэтому я ответил:

– Ты ровесник Джоанны Ламли^[80].

– Польстил, – ухмыльнулся Бернард.

Вечером

Кроме уродливых кипарисов, которые я намерен срубить в самом ближайшем будущем, мы располагаем тридцатью девятью зрелыми лиственными деревьями.

– И все – уроженцы Англии, – с гордостью резюмировал Бернард.