Глава 6. теории психологии толпы 4 страница
Он видел, как тот просеивает семена, как поливает их жидкостями, чтобы вызвать в них те или иные изменения. Бокстель видел, как он подогревал некоторые семена, потом смачивал их, потом соединял с другими путем своеобразной, чрезвычайно тщательной и искусной прививки. Он прятал в темном помещении те семена, которые должны были дать черный цвет, выставлял на солнце или на свет лампы те, которые должны были дать красный, ставил под отраженный от воды свет те, из которых должны были вырасти белые тюльпаны.
Эта невинная магия, плод соединившихся друг с другом детских грез и мужественного гения, этот терпеливый, упорный труд, на который Бокстель считал себя неспособным, вся эта жизнь, все эти мысли, все надежды – все улавливалось подзорной трубой завистника.
Странное дело – такой интерес и такая любовь к искусству не погасили все же в Исааке его дикую зависть и жажду мщения. Иногда, направляя на ван Берле свой телескоп, он воображал, что целится в него из мушкета, не дающего промаха, и он искал пальцем собачку, чтобы произвести выстрел и убить ван Берле».
Случай погубить Корнелиуса Бокстелю действительно скоро представился. К ван Берле приезжает крестник – важный политический деятель того времени, противник Вильгельма Оранского. Он отдает ему на хранение какой-то сверток. Это происходит в сушильне для тюльпанов, поэтому сцену наблюдает в бинокль Бокстель. Он догадывается о том, что это могут быть «бумаги политического характера», важные документы для оппозиции.
Между тем Корнелиус на шаг от выведения черного тюльпана: «Мы застаем его около часу пополудни у одной из грядок. Он снимал с нее еще бесплодные луковицы от посаженных тюльпанов цвета жженого кофе; их цветение ожидалось весной 1673 года, и оно должно было дать тот знаменитый черный тюльпан, которого добивалось общество цветоводов города Гаарлема.
Итак, 20 августа 1672 года в час дня Корнелиус находился у себя в сушильне. Упершись ногами в перекладину стола, а локтями – на скатерть, он с наслаждением рассматривал три маленькие луковички, которые получил от только что снятой луковицы: луковички безупречные, неповрежденные, совершенные, – неоценимые зародыши одного из чудеснейших произведений науки и природы, которое в случае удачи опыта должно было навсегда прославить имя Корнелиуса ван Берле.
– Я выведу большой черный тюльпан, – говорил про себя Корнелиус, отделяя луковички. – Я получу обещанную премию в сто тысяч флоринов. Я раздам их бедным города Дордрехта… Хотя...
На этом слове Корнелиус сделал паузу и вздохнул.
– Хотя, – продолжал он, – было бы очень приятно потратить эти сто тысяч флоринов на расширение моего цветника или даже на путешествие на Восток – на родину прекраснейших цветов.
Но, увы, не следует больше мечтать об этом: мушкеты, знамена, барабаны и прокламации – вот кто господствует в данный момент.
Ван Берле поднял глаза к небу и вздохнул.
Затем, вновь устремив свой взгляд на луковицы, занимавшие в его мыслях гораздо больше места, чем мушкеты, барабаны, знамена и прокламации, он заметил:
– Вот, однако же, прекрасные луковички; какие они гладкие, какой прекрасной формы, какой у них грустный вид, сулящий моему тюльпану цвет черного дерева! Жилки на их кожице так тонки, что они даже незаметны невооруженному глазу. О, уж наверняка ни одно пятно не испортит траурного одеяния цветка, который своим рождением будет обязан мне.
Как назвать это детище моих бдений, моего труда, моих мыслей? Tulipa Nigra Barlaensis... Да, Barlaensis. Прекрасное название. Все европейские тюльпановоды, то есть, можно сказать, вся просвещенная Европа вздрогнет, когда ветер разнесет на все четыре стороны это известие.
– Большой черный тюльпан найден.
– Его название? – спросят любители.
– Tulipa Nigra Barlaensis.
– Почему Barlaensis?
– В честь имени творца его, ван Берле, – будет ответ.
– А кто такой ван Берле?
– Это тот, кто уже создал пять новых разновидностей: “Жанну”, “Яна де Витта”, “Корнеля” и т.д.
Ну что же, вот мое честолюбие. Оно никому не будет стоить слез. И о моем Tulipa Nigra Barlaensis будут говорить и тогда, когда, быть может, мой крестный, этот великий политик, будет известен только благодаря моему тюльпану, который я назвал его именем.
Очаровательные луковички!
– Когда мой тюльпан расцветет, – продолжал Корнелиус, – и если к тому времени волнения в Голландии прекратятся, я раздам бедным только пятьдесят тысяч флоринов, ведь в конечном счете и это немало для человека, который, в сущности, никому ничего не должен. Остальные пятьдесят тысяч флоринов я употреблю на научные опыты. С этими пятьюдесятью тысячами флоринов я добьюсь, что тюльпан станет благоухать. О, если бы мне удалось добиться, чтобы тюльпан издавал аромат розы или гвоздики или, даже еще лучше, совершенно новый аромат! Если бы я мог вернуть этому царю цветов его естественный аромат, который он утерял при переходе со своего восточного трона на европейский, тот аромат, которым он должен обладать в Индии, в Гоа, в Бомбее, в Мадрасе и особенно на том острове, где некогда, как уверяют, был земной рай и который именуется Цейлоном. О, какая слава! Тогда, клянусь! Тогда я предпочту быть Корнелиусом ван Берле, чем Александром Македонским, Цезарем или Максимилианом.
Восхитительные луковички!..
Корнелиус наслаждался созерцанием и весь ушел в сладкие грезы».
В этот момент его приходят арестовывать. На него донес Бокстель, зная, что за хранение таких документов полагается смертная казнь: «…он все же сначала содрогнулся при мысли о доносе и о том, что донос может привести Корнелиуса на эшафот. В злых мыслях самое страшное то, что злые души постепенно сживаются с ними.
…Может быть, завистник не поддался бы простой жажде мести, терзавшей его сердце, если бы демон зависти не объединился с демоном жадности.
Бокстель знал, каких результатов добился уже ван Берле в своих опытах по выращиванию черного тюльпана.
Как ни был скромен доктор Корнелиус ван Берле, он не мог скрыть от близких свою почти что уверенность в том, что в 1673 году он получит премию в сто тысяч флоринов, объявленную обществом садоводов города Гаарлема.
Вот эта почти что уверенность Корнелиуса ван Берле и была лихорадкой, терзавшей Исаака Бокстеля.
Арест Корнелиуса произвел бы большое смятение в его доме. И в ночь после ареста никому не пришло бы в голову оберегать в саду его тюльпаны.
И в эту ночь Бокстель мог бы перебраться через забор, и так как он знал, где находится луковица знаменитого черного тюльпана, то он и забрал бы ее. И вместо того, чтобы расцвести у Корнелиуса, черный тюльпан расцвел бы у него, и премию в сто тысяч флоринов вместо Корнелиуса получил бы он, не считая уже великой чести назвать новый цветок Tulipa Nigra Boxtellensis.
Результат, который удовлетворял не только его жажду мщения, но и его алчность.
Когда он бодрствовал, все его мысли были заняты только большим черным тюльпаном, во сне он грезил только им.
Наконец, 19 августа около двух часов пополудни искушение стало настолько сильным, что мингер Исаак не мог ему больше противиться. И он написал анонимный донос, который был настолько точен, что не мог вызвать сомнений в достоверности, и послал его по почте».
К его доносу отнеслись серьезно, ведь он был очень точен: указывалось, в каком ящике какого шкафа лежали бумаги. При обыске бумаги нашли, Корнелиуса арестовали, но он успел положить в карман самое ценное, что у него есть, – три луковички черного тюльпана.
Бокстель этой же ночью забрался в сад, а затем и в дом, но нашел только запись Корнелиуса в журнале, из которой следовало, что луковичек три. Бокстеля осенило, что ван Берле мог унести луковички с собой в тюрьму: «Вдруг изо всей силы он ударил себя по лбу и воскликнул:
– О я, несчастный! О, трижды проклятый Бокстель! Разве с луковичками расстаются?! Разве их оставляют в Дордрехте, когда уезжают в Гаагу! Разве можно существовать без своих луковичек, когда это луковички знаменитого черного тюльпана?! Он успел их забрать, негодяй! Они у него, он увез их в Гаагу!..
– В конце концов, если они у него, он сможет хранить их только до тех пор, пока жив...
И его гнусная мысль завершилась отвратительной гримасой.
– Луковички находятся в Гааге, – сказал он. – Значит, я не могу больше жить в Дордрехте.
В Гаагу, за луковичками, в Гаагу!»
Бокстель пускается вдогонку за ван Берле.
Корнелиуса действительно приговаривают к смертной казни, обвинение выглядит примерно следующим образом: «Любовь к тюльпанам прекрасно уживается с политикой, и исторически доказано, что много очень зловредных людей садовничали так рьяно, как будто это было их единственным занятием, в то время как на самом деле они были заняты совсем другим. Доказательством могут служить Тарквиний Гордый, который разводил мак в Габиях, и великий Кондэ, который поливал гвоздики в Венсенской башне, в то время как первый обдумывал свое возвращение в Рим, а второй – свое освобождение из тюрьмы.
…Или господин Корнелиус ван Берле очень любит свои тюльпаны, или он очень любит политику; в том и в другом случае он говорит нам неправду; во-первых, потому что найденными у него письмами доказано, что он занимался и политикой; во-вторых, потому что доказано, что он занимался и тюльпанами; луковички, находящиеся здесь, подтверждают это. Наконец – а в этом и заключается величайшая гнусность – то обстоятельство, что Корнелиус ван Берле занимался одновременно и тюльпанами, и политикой, доказывает, что натура у обвиняемого двойственная, двуличная, раз он способен одинаково увлекаться и цветоводством, и политикой, а это характеризует его как человека самого опасного для народного спокойствия. И можно провести некоторую, – вернее, полную аналогию между ним и Тарквинием Гордым и Кондэ, которые только что были приведены в пример».
Казнь должна быть совершена в тот же день, но Корнелиус каким-то чудом успевает передать луковички и объяснить, в чем их ценность, Розе – дочери смотрителя тюрьмы. А Бокстель уже в Гааге. За 100 флоринов он подкупает палача, и тот обещает отдать ему одежду казненного (Бокстель уверен, что луковички все же в карманах). Однако в последний момент «преступник» помилован, но не освобожден: смертная казнь заменена на пожизненное заключение. Корнелиус отправляется в тюрьму в отдаленном городе, вскоре вслед за ним приезжает Роза со своим отцом, который попадает в эту тюрьму «переводом».
Корнелиус и Роза влюбляются в друг друга. Роза начинает приходить на свидания под окна камеры. Корнелиус учит безграмотную Розу читать и писать. Бокстель не дремлет. Он знакомится с отцом Розы и под видом друга и под чужим именем проникает на территорию тюрьмы. Сначала кажется, что он интересуется самой Розой.
Наконец приходит пора сажать луковички. Одна посажена в камере в горшке, землю для которого принесла Роза. Две другие спрятаны у Розы. Один клубень решено высадить на грядку, которую приготовила Роза. Однажды тюремщик застает Корнелиуса с горшком – тот не услышал приближающихся шагов и не успел его спрятать, как он обычно делает. Тюремщик разбивает горшок и топчет тюльпан. Луковичек остается две. Бокстель проговаривается: он уверен, что луковичек должно быть три! Этот разговор слышит Роза. Откуда Бокстель может это знать? Теперь Роза вспоминает, что Бокстель за ней следил, когда она копала грядку. Эти факты приводят Корнелиуса к подозрению, что незнакомец (а лица его, ясное дела, Корнелиус не видел) интересуется не Розой, а тюльпанами. Корнелиус и Роза принимают все меры предосторожности. Роза делает вид, что сажает тюльпаны в грядку, уходит и подсматривает за Бокстелем. Тот действительно разрывает землю на грядке, но ничего не находит. Cтановится окончательно ясно, что Бокстель охотится за тюльпанами, а не за Розой.
Корнелиус напутствует Розу хранить две оставшиеся луковички как зеницу ока: «Завтра мы примем решение относительно вашей луковички. Вы будете выращивать ее, следуя моим указаниям. А что касается третьей, – Корнелиус глубоко вздохнул, – что касается третьей, храните ее в своем шкафу. Берегите ее, как скупой бережет свою первую или последнюю золотую монету; как мать бережет своего сына; как раненый бережет последнюю каплю крови в своих венах. Берегите ее, Роза. У меня предчувствие, что в этом наше спасение, что в этом наше богатство. Берегите ее, и если бы огонь небесный пал на Левештейн, то поклянитесь мне, Роза, что вместо ваших колец, вместо ваших драгоценностей, вместо этого прекрасного золотого чепца, так хорошо обрамляющего ваше личико, – поклянитесь мне, Роза, что вместо всего этого вы спасете ту последнюю луковичку, которая содержит в себе мой черный тюльпан». Доходит до того, что Корнелиус призывает Розу, если за ней следят, пожертвовать отношениями с ним, чтобы только сохранить тюльпаны. Роза очень расстроена и обижена: «Я вижу, – сказала, рыдая, девушка, – вы любите ваши тюльпаны так сильно, что для другого чувства у вас в сердце не остается места». Она не приходит к Корнелиусу целых две недели и отсиживается в своей комнате.
Одна в своей комнате Роза накручивает себя. «Корнелиус – ученый, Корнелиус – богат или, по крайней мере, был богат раньше, до конфискации имущества. Корнелиус – родом из торговой буржуазии, которая своими вывесками, разрисованными в виде гербов, гордилась больше, чем родовое дворянство своими настоящими фамильными гербами. Поэтому Корнелиус мог смотреть на Розу только как на развлечение, но если бы ему пришлось отдать свое сердце, то он, конечно, отдал бы его скорее тюльпану, то есть самому благородному и самому гордому из всех цветов, чем Розе, скромной дочери тюремщика», – думает Роза. Скорее отдал бы сердце тюльпану, чем девушке…
Мы не будем пересказывать весь сюжет. Скажем только словами Бальзака, что «в борьбе черного тюльпана с Розой побежденным оказался черный тюльпан... В тюльпане [Корнелиус] уже видел драгоценный цветок, чудесное соединение природы с искусством, нечто такое, что сам Бог предназначил для того, чтобы украсить корсаж его возлюбленной». Все закончилось тотальным хеппи-эндом, как в Голливуде. Тюльпан был выращен Розой в ее комнате и оказался очень красивым: «Тюльпан был прекрасен, чудесен, великолепен; стебель его был восемнадцати дюймов вышины. Он стройно вытягивался кверху между четырьмя зелеными, гладкими, ровными, как стрела, листками. Цветок его был сплошь черным и блестел, как янтарь». Разумеется, он был украден Бокстелем, и тот уже видел премию у себя в кармане и надеялся назвать цветок своим именем: «Тюльпан, вместо того чтобы быть названным Tulipa Riigra Barlaensis, будет назван Tulipa Nigra Boxtellensis Boxtellea».
Но в конце концов справедливость восторжествовала: Розе удалось доказать самому принцу Оранскому, что цветок выращен ею из второй луковички. Заодно была доказана и невиновность Корнелиуса. Его выпустили из тюрьмы, вернули все конфискованное имущество. Корнелиусу еще в тюрьме удалось убедить Розу, что он любит ее больше черного тюльпана, поэтому, выйдя на свободу, он женился на Розе. Бокстель умер от разрыва сердца, когда осознал, что пальма первенства в селекции черного тюльпана будет принадлежать не ему. Город Гаарлем, который за выведение черного тюльпана учредил премию размером в 100 тысяч гульденов, выплатил ее Корнелиусу и Розе и еще столько же потратил на народный праздник в честь цветка.
«Выявив свою специальность, заявив во всеуслышание о своей любви к цветам вообще и в особенности к тюльпанам в эту эпоху войн и восстаний, Гаарлем почувствовал неописуемую радость, достигнув идеала своих стремлений, с полным правом приписывая себе величайшую честь того, что при его участии был взращен и расцвел идеальный тюльпан. И Гаарлем, этот красивый город, полный зелени и солнца, тени и света, Гаарлем пожелал превратить церемонию вручения награды в праздник, который навсегда сохранился бы в памяти потомства…
И вот воскресенье, назначенное для этой церемонии, стало днем народного ликования. Необыкновенный энтузиазм охватил горожан. Даже те, кто обладал насмешливым характером французов, привыкших вышучивать всех и вся, не могли не восхищаться этими славными голландцами, готовыми с одинаковой легкостью тратить деньги на сооружение корабля для борьбы с врагами, то есть для поддержания национальной чести, и на вознаграждение за открытие нового цветка, которому суждено было блистать один день и развлекать в течение этого дня женщин, ученых и любопытных.
Во главе представителей города и комитета садоводов блистал господин ван Систенс (бургомистр и председатель общества цветоводов. – Е.Ч. ), одетый в самое лучшее свое платье. Этот достойный человек употребил все усилия, чтобы походить изяществом темного и строгого одеяния на свой любимый цветок, и поторопимся добавить, что он успешно достиг этого. Черный стеклярус, синий бархат, темно-фиолетовый шелк, в сочетании с ослепительной чистоты бельем – вот что входило в церемониальный костюм председателя, который шел во главе комитета с огромным букетом в руках.
Позади комитета, пестрого, как лужайка, ароматного, как весна, шли по порядку ученые общества города, магистратура, военные, представители дворянства и крестьянства. Что же касается народной массы, то даже у господ республиканцев семи провинций она не имела своего места в этой процессии: ей предоставлялось глазеть на нее, теснясь по бокам.
Впрочем, это лучшее место и для созерцания, и для действия. Это место народных толп, которые ждут, пока пройдет триумфальное шествие, чтобы знать, что надо в связи с ним сделать.
На этот раз не было речи о триумфе Помпея или Цезаря. На этот раз не праздновали ни поражения Митридата, ни покорения Галлии. Процессия была спокойная, как шествие стада овец по земле, безобидная, как полет птиц в воздухе.
В Гаарлеме победителями были только садовники. Обожая цветы, Гаарлем обожествлял цветоводов.
Посреди мирного, раздушенного шествия возвышался черный тюльпан, который несли на носилках, покрытых белым бархатом с золотой бахромой. Четыре человека, время от времени сменяясь, несли носилки, подобно тому, как в свое время в Риме сменялись те, кто несли изображение Великой матери Кибелы, когда ее доставили из Этрурии и она торжественно, под звуки труб и при общем поклонении, вступала в Вечный город».
ГЛАВА 3. «РОБИНЗОН КРУЗО» И «КОМПАНИЯ ЮЖНЫХ МОРЕЙ»
Второй крупный финансовый пузырь, о котором помнят и который исследуют до сих пор, случился на рынке акций английской «Компании Южных морей» в 1720 году. Мы о нем сейчас поговорим, но прежде я расскажу о состоянии финансового сектора Англии в этот период. Считается, что в конце XVII века эта страна пережила финансовую революцию. Началось с того, что в 1685 году туда хлынули гугеноты, изгнанные из Франции. Они привезли с собой активы, оценивавшиеся в 3 млн фунтов, а также квалификации искусных ремесленников и неизвестные в Англии технологии.
Акционерные общества существовали в стране с XVI века, но до 1690 года их акции были неторгуемыми и не могли принадлежать иностранцам. Перепродажа акций требовала разрешения специального комитета, который за сделку с «аутсайдерами» мог наложить пеню. Крупнейшими компаниями были «Ост-Индская компания» (East Indian Company)[11], Royal African и Hudson Bay, и в каждом случае акционерами являлись богатые физические лица, которые владели крупными пакетами акций. В те годы была возможна спекуляция только сырьевыми товарами, но широкая публика этим не занималась. Однако к концу XVII века акциями крупных компаний стали свободно торговать. Ликвидность их была сравнительно высокой. Известно, например, что скорость оборачиваемости 100% акций «Ост-Индской компании» составляла примерно два года. «Ост-Индская компания» с точки зрения реального бизнеса была очень успешной: те, кто вложились в ее акции в 1660 году, к 1688-му получили доходность на инвестиции в 1200% сверх традиционного процента.
В 1687 году возникает волна создания новых компаний (или регистрации патентов)[12]. Она была вызвана следующим событием. Некий капитан Уильям Филиппс вернулся из плавания с 22 тоннами серебра и драгоценностями на борту, которые он поднял с затонувшего испанского корабля. После того как были выплачены доля государства и зарплаты и премии капитану и экипажу, инвесторы, которые спонсировали экспедицию, получили 190 тыс. фунтов, или 10 000% на вложенный капитал. Они озолотились, а Филиппсу, который до этого был пастухом, присвоили рыцарское звание. Моментально народились новые компании, созданные с целью поиска затонувших сокровищ или усовершенствования технологий погружения, и большинство из них разместило свои акции среди публики. Некоторые акции выросли в цене на 500%. Безумие прекратилось само собой, и акции дайвинговых компаний полностью обесценились, так как последующие экспедиции ничего ценного не нашли. Однако были и реальные научно-технические достижения: так, в это время изобрели водолазный костюм и водолазный колокол.
Один бум сменялся другим. Следующий состоялся в 1692–1695 годах. Волна инкорпорирования длилась с июня 1691-го по октябрь 1693 года. Всего разместилась (зарегистрировала патенты) 61 компания, из них 11 планировали заниматься двигателями для погружений в море. То, что это пузырь, а идеи – в основном липовые, понимали уже тогда. Одна из сатир того времени, а точнее 1692 года, высмеивала эмиссионные «проспекты» размещавших акции компаний: в одной из сцен брокер говорит о компании, планирующей производить «мышеловки, которые будут заманивать любых мышей, хотят они этого или нет; цена акций до получения патента – 15 фунтов, после получения патента она легко доберется до 60, ведь такие мышеловки будут в каждой семье»[13][Chancellor 2000, р. 39].
В 1694 году с успехом проходит размещение акций только что созданного Банка Англии (Bank of England). Акции покупали и особы королевской крови, и простые фермеры, аптекари, швеи, вышивальщицы, моряки… Соответственно спешно стали создаваться и другие банки, например такой экзотический, как Банк сирот (Orphans Bank), капитал которого предполагалось наполнить из Лондонского фонда сирот. Но бум почему-то закончился на Банке Англии. Последней в июне 1695 года «проскочила» некая шотландская компания Darien, целью которой было создать поселение в Панаме[14]. Впоследствии эта идея вдохновила Джона Лоу на его «Систему “Миссисипи”», но об этом мы расскажем в следующей главе.
Все же к концу 1695 года в Англии насчитывается как минимум 150 публичных компаний, бумагами которых торгуют в кофейнях. Известный экономический историк Ларри Нил, автор исследования «Становление финансового капитализма: международные рынки капитала в эпоху Просвещения» («The Rise of Financial Capitalism: International Capital Markets in the Age of Reason»), вышедшего в 1990 году, считает основными новыми секторами, появившимися в то время, три: 1) производство продукции по технологиям, которые привезли с собой гугеноты (например, белая бумага и ткани с люрексом); 2) военный сектор – производство селитры, клинковых лезвий и ружей; и 3) финансовый сектор – это Банк Англии, Million Bank (Миллионный банк) и Банк сирот. Старые сектора – это добыча сырья, судоремонт, рыболовство, водоснабжение, производство изделий из железа. Совокупный уставный капитал публичных компаний составил, по оценкам, около 4,2 млн фунтов, при этом 3/4 приходилось на крупнейшие Банк Англии, Million Bank, African Company, «Ост-Индскую компанию», Hudson’s Bay Company и New River Company [Neal 1990, р. 46].
Рост фондового рынка останавливался среди прочего еще и потому, что государство из-за высоких расходов на войну с Испанией начало мухлевать с металлическими деньгами, уменьшая содержание в них драгоценных металлов. Люди в ответ стали прятать полноценные монеты. Начались волнения, остановилось кредитование. Правительству короля Уильяма III Оранж-Нассау (Уильяма Оранжского), созданному английской революцией 1688 года, перестали доверять, так же как и его деньгам. В 1694 году доверие к власти почти сошло на нет, так что в Лондоне было практически невозможно занять сколь-либо значимую сумму – кредит отсутствовал [Bagehot 2005, р. 37]. Государственные долги упали в цене на 40%, разместить государственный лотерейный займ не удалось. Попадали и акции: «Ост-Индской компании» – примерно в 5,5 раза, Hudson Bay – на 70–90%. Большинство мелких компаний, включая все дайверские, перестали существовать.
Но в финансовой сфере начались реформы. Еще в 1693 году были введены парламентские гарантии по государственным долгам, что привело к созданию такого финансового инструмента, как национальный долг. В 1694-м вновь созданный и разместившийся Банк Англии – частный банк, но с правом печатать бумажные деньги и с переводом в него всех государственных счетов, получил монополию на ведение банковской деятельности в стране на условиях предоставления правительству займа в размере 1,2 млн фунтов под ежегодные проценты в размере 100 тыс. фунтов. В 1696-м Банк Англии зашатался и не смог погасить некоторые обязательства, но в результате выстоял [Bagehot 2005, р. 44]. В 1696 году в обращение были введены казначейские векселя. В 1697-м Банк Англии впервые конвертировал в собственные акции госдолг. В 1704 году были приняты законы, которые сделали все долговые бумаги передаваемыми (transferable). Эта практика была списана с более развитого голландского законодательства. Но так было на бумаге, а на деле продать госбумаги было очень сложно. Изменения в государственный реестр не вносились, проценты продолжали поступать первоначальному владельцу; кроме того, не было деления на лоты, за каждым владельцем долга числилась вся сумма, зачастую крупная, и было неясно, что делать, если требовалось продать только часть ее. В результате продать государственные долговые бумаги было труднее, чем акции акционерных обществ, которые самостоятельно вели реестры и оперативно вносили в них соответствующие изменения.
Следующие 20 лет на фондовом рынке Англии все было тихо и вяло, пока не закончилась война с Испанией и во весь голос не заявила о себе «Компания Южных морей».
Она была учреждена актом парламента в 1711 году. Ее основным акционером являлся Sword Bank – один из двух самых крупных банков Англии той поры. Название банка – а на русский Sword Bank переводится как «Банк меча»[15]– связано с тем, что банк был учрежден компанией, которая ранее специализировалась на производстве мечей, – Sword Blade Company. Постепенно она превратилась в земельный банк, а затем начала предоставлять займы английской короне, финансы которой были в плачевном состоянии из-за затяжной Войны за испанское наследство. Основателем компании, а затем и банка был некто Джон Блант – предприниматель-авантюрист.
Другими инициаторами создания «Компании Южных морей» стали Георг Касвалл, лондонский купец, финансист и брокер, и Роберт Харли, министр финансов Англии той поры. Когда компания была учреждена, Харли, выражаясь современным языком, занял должность председателя ее совета директоров[16].
Некоторые исследователи событий тех лет сводят создание «Компании Южный морей» к инициативе Харли и Бланта, которые «нашли друг друга»; другие смотрят на это шире. Так, Вирджиния Коулс (Virginia Cowels), автор популярной книги «Великое мошенничество» («The Great Swindle») рассматривает создание компании в контексте борьбы двух партий того времени – тори и вигов – за экономическое господство. Если кратко, тори – сторонники англиканской церкви и монархии, «мутировавшие» позднее в партию консерваторов, а виги – «отступники» от англиканства и к середине XIX века – сторонники верховной власти парламента над королем, которые впоследствии стали лейбористами. В партии вигов состояли знатные аристократы, а позже – богатые купцы и промышленники. Ядро тори составляли крупные землевладельцы и государственные служащие. Банк Англии контролировался вигами. Вигам принадлежала и «Ост-Индская компания» – вторая после Банка Англии экономическая сила в стране. Харли был, разумеется, тори. Тори путем голосования на собрании акционеров предприняли попытку установления контроля над Банком Англии: они рассчитывали, что виги, которые владели большей долей в банке, не явятся на собрание. Но об их планах стало известно герцогине Мальборо – члену партии вигов и одной из самых влиятельных политических фигур тех времен; она разослала письма всем своим сторонникам и друзьям с просьбой прийти на собрание и голосовать за нужных членов совета директоров, что и провалило план тори. В результате Харли отступился от банка и решил создать ему противовес.
Как бы там ни было, в 1711 году Sword Bank подрядился разместить финансовый инструмент, который сегодня мы назвали бы государственными облигациями, а в то время эти бумаги именовались лотерейными билетами – по ним начислялись проценты и можно было выиграть приз. Всего через подписку на лотерейные билеты было собрано 5,3 млн фунтов[17]. К этому времени государство было должно всем: ему ссужали золотых дел мастера, оно платило проценты держателям лотерейных билетов, бумаг, выпущенных казначейством, армией, морскими силами и даже главным интендантом. Занимать государство больше не могло.
Руководство Sword Bank придумало, как быть с государственным долгом, который казна не могла обслуживать. Идея состояла в том, чтобы создать торговую компанию, которая одновременно стала бы финансовым институтом. Цели, которые ставились перед компанией, были весьма амбициозными. Планировалось, что она возьмет на себя обязательства по обслуживанию и погашению 10 млн фунтов национального долга. Компания предложит кредиторам государства конвертировать свои долговые бумаги в ее акции. Взамен государство гарантировало, что оно будет платить компании 6% годовых до бесконечности, а та брала на себя обязательство выплачивать аналогичный дивиденд акционерам. Плюс компания рассчитывала зарабатывать на торговле с той частью света, которая сейчас называется Латинской Америкой, – она получала на это монопольное право. Выигрыш государства состоял и в том, что проценты могли финансироваться за счет торговых пошлин, налагаемых на компанию. Таким образом, с точки зрения бизнеса «Компания Южных морей» должна была представлять собой некий гибрид между Банком Англии и «Ост-Индской компанией».