О Бисклаверте, наемном убийстве и иных загадочных явлениях.

Не спалось сегодня. Что-то тягостно на душе было, как будто не вчера только проповедь читал, о недопущении уныния в час сей трудный... «Старею» - мелькнула непрошенная мысль. Епископ поднял глаза на распятие, висящее на столбе посреди палатки. Иисус был строг, задумчив и молчалив. Как обычно, впрочем. У него на глазах могли резать сотнями благочестивых христиан, а на небе даже облачка не появилось бы, что за знамение принять можно.

Впрочем, лучше не думать о подобном. Неисповедимы пути Господни. А опасные мысли могут привести к беде…

Полог шевельнулся, как будто сквозняком потянуло. Епископ сел на кровати, напряженно вглядываясь в темноту. Крысы? Может быть. Но лучше кликнуть служку, пусть светом разгонит окружившую темень. Священник открыл, было, рот, но не успел. Что-то черное метнулось через всю палатку, словно ночные тени обрели плоть. Боль полоснула по горлу острейшим кинжалом, растеклась по телу чернильной каплей в стакане воды. В предсмертной конвульсии епископ Нюрнбергский взмахнул руками, задев тень, и его ладонь скользнула по густой, жесткой шерсти…

…В последний раз поймать влажным носом тягучий лесной воздух, с наслаждением клацнуть зубами, ловя надоевшую блоху, прыгнуть через пень, чувствуя, как перекручивает тело, за краткий миг полета… Боль преображения кратка и ужасна, длится от силы пару мгновений, но они растягиваются, словно часы в геенне. Жидкий огонь растекается по жилам, опаляя с головы до пят адским пламенем, а сразу за ним – столь же обжигающий холод, и тело падает уже не на сильные, послушные лапы, а на враз ослабевшие руки. Поначалу еще неопытные обернувшиеся безвольно валятся на землю, как кули с мукой, но со временем приходит сноровка – и вот падение превращается в перекат, уже не зверь – человек присел на колено среди деревьев, чутко ловя окружающие звуки и запахи.

Человек вздрогнул от холода. Как всегда тот пришел неожиданно, укусив за голые плечи. Предрассветный лес укутывал промозглым туманом, и, пока не замерз к чертям свинячим, нужно достать из захоронки тючок с одеждой. Поскорее одеться и не забыть выдернуть из трухлявого пня два ножа.

Все, вроде бы готов. Главное, на месте подорожная и кошель, приятно звенящий десятком талеров. Да и два венгерских дуката добавляли мелодичности. А то ведь до Швандорфа не один день пути, и не один постоялый двор. С голоду, конечно, умереть сложновато. Человек улыбнулся щербатым ртом, пригладил белобрысые вихры, никак не желавшие лежать в принятом в здешних местах порядке. Свистнул сквозь выбитый в давней драке зуб. Неслышно переступая замотанными тряпками копытами, из-за кустов вышел конь, недоверчиво фыркнул.

- Ну, здравствуй, Серко! – погладил его по морде человек. – Смотрю, совсем привык, что хозяин твой… не совсем хозяин.

Серко лишь, чуть всхрапывая, потерся головой о человечье плечо, выпрашивая чего-нибудь вкусного. Не зря же он всю ночь дрожал от страха, когда хозяин куда-то пропал, а на его месте появилось мохнатое страшилище. А потом, то же самое страшилище прибежало, и вдруг стало хозяином. Добрым и любимым.

- Держи, хороший мой! – человек покопался в тючке и достал лакомство. Мягкие лошадиные губы осторожно сняли с ладони кусок сухаря.

Белобрысый погладил Серко по широкой голове с не по-звериному умными глазами и взлетел в седло, не коснувшись стремян.

– Ну что, поехали? Нас ждут. Любой клинок просто обязан возвращаться в ножны. Непреложный жизненный закон. А мы с тобою, мон шер, не просто клинок, а подлинное Лезвие Судьбы. Это ежели штилем высоким изъясняться, примешивая к убийству себе подобных отраву романтики, как нынешние трубадуры и прочие певуны ртом любят…

- А вот это – наш лучший! – граф д’Арманьяк как будто с легкой скукой и безразличием указал на невысокого дворянина, поклонившегося герцогу. Даже не показал, а скорее безвольно махнул кончиками холеных пальцев, виднеющихся из-под пышной пены кружев рукава. – Шевалье Антуан де Бобриньяк. Нынче я, набравшись смелости, пригласил его в наш шатер, дабы вы узрели истинных рыцарей нынешней войны. И оценили.

Герцог Энгиенский доброжелательно присмотрелся к объекту беседы и оценки. Самый обыкновенный вояка. Разве что, рукоять, похожая на сабельную, торчащая непривычно – не на поясе, как и положено, а наискось над правым плечом, за спиной. Впрочем, воинская дорога предполагает трофеи… И много чего можно найти по солдатским мешкам.

- Прозвище у него – Бисклаверт, – продолжил граф. – Вполне заслуженное, кстати.

- Даже так? - удивился принц. – Неужто, сей славный муж, чем-то схож с легендарным рыцарем? Он тоже из Бретони? Или по ночам так же оборачивается волком?

- В определенной мере, - улыбнулся граф. - Антуан, продемонстрируйте причину своего прозвища, окажите любезность нашему повелителю.

Так и молчавший все время шевалье потянул из-за спины короткий клинок. Принцу он показался похожим на укороченный фальшион, но с десятком выступов на елмани, разбросанных безо всякого порядка.

- Господа, разъясните суть! – потребовал герцог, явно заинтересованный загадочным оружием.

– Если этой штукой ударить протестанта в горло, то на вид будет похоже, как будто ему волк кусок глотки выдрал, - голос шевалье оказался под стать виду, чуть хрипловатый и несколько надтреснутый, что ли. И еще в его речи ощущалась тень непонятного акцента.

- Только протестанта? – герцог и не заметил, как вытащил надушенный платок. В воздухе завеяло чем-то нехорошим, и рука сама нашла верный путь.

- Я получаю талеры от французов, – пожал плечами странный дворянин. – А среди них католиков больше. Хотя, особой разницы в вере будущего трупа не вижу.

-Так вы наемник, шевалье?! - удивление генералиссимуса было почти искренним. Продавать воинское умение – это вполне понятно и даже почетно, но обычно солдаты удачи не признавались в своей продажности столь откровенно. – А как же прекрасная Франция? Вы же из Гаскони, если я верно понимаю?

- Почти! – улыбка шевалье оказалась такой же неприятной, как и его оружие. – Моя Гасконь за тысячи лиг отсюда.

- Даже так? – сдвинул брови герцог.

- Именно, мой герцог! – шевалье склонился в поклоне. – Прошу простить меня за нарушение правил этикета, но я вынужден откланяться, – и вышел из шатра.

- Нахал! – герцог едва мог сдержать негодование. – Так разговаривать со мной?! С Принцем Франции?! Граф, какого дьявола ваши люди позволяют себе такое?! Кто он вообще, такой, чтобы дерзить?!

Д’Арманьяк терпеливо выдержал гнев второго человека в государстве.

- Мой принц, прошу вас не делать скорых выводов. Шевалье имеет право на некоторую дерзость в речах…

- Некоторую?! – взорвался герцог. – Это же прямое оскорбление Франции!

- Он незаменим, – граф ловко выдернул пробку и наполнил бокалы.

- Незаменимых не бывает! – обиженный герцог был категоричен.

- Бывают. Кстати, прошу вас испробовать! – граф протянул бокал. – Кое-что новенькое из моих подвалов. Ставлю, знаете ли, опыты над благородной лозой. Многие говорят, что недурно выходит.

- Они правы, черт вас побери! – принц по заслугам оценил напиток. - Но вот этот ваш гасконец... Оставляет поистине странное послевкусие. Надеюсь, он действительно настолько хорош и полезен.

- Что до шевалье… - продолжил граф, внешне совершенно не оскорбившись неуместным «черт вас побери» - Принц, вы знаете многих людей, способных в одиночку пройти через четыре кольца охраны? И сделать все, что нужно для торжества пресвятой католической церкви?

Герцог поставил бокал на столик заваленный картами, и призадумался. Услышанное звучало салонной арабской сказкой, но граф д’Арманьяк никогда не шутил. Конечно, когда речь заходила о делах. Среди высшего света, особенно среди женской его половины, граф числился записным остряком...

– Если быть откровенным, то такой человек мне неизвестен, - произнес, наконец, принц.

- Так вот, а де Бобриньяк может. За что и пользуется многими привилегиями. Кстати, Нюрнберг ныне нуждается в новом духовном лице для окоромления прихожан. Прежнего епископа заели волки. Прямо в палатке, посреди лагеря проклятых еретиков.

- Хммм… - принц наморщил лоб. К его достоинствам относилась, и способность отчасти отступить, признав ошибку.

- Если его таланты столь велики, будьте любезны передайте доблестному и полезному шевалье вот это, – герцог стянул с безымянного пальца перстень с небольшим, но изящно оправленным изумрудом. – Пусть у него останутся о нашем знакомстве только хорошие воспоминания.

- Сочту за честь, мессир! – граф поклонился.

- Кстати, - принц как будто спохватился. - Если сей шевалье, столь ловок, то не мог бы он оказать мне одну маленькую услугу?..

«Шевалье», после ухода из командирской палатки, не пройдя и полусотни шагов, завалился под куст, не забыв выудить из заплечного мешка бутылку. Граф раздаривает вино своей выделки направо и налево. Ну, умный выпить предложит, и только дурак откажется. Да и общение с высокородными самодурами иногда оказывалось слишком тягостным, без доброго глотка после – никак не обойтись.

«Бисклаверт», надо же... Вот какие слухи за спиной ходят. Ничего удивительного. Удар «волчьей пасти» действительно похож на волчий укус. Ради схожести и таскает эту дуру на спине. Местным дуракам дай волю, так сразу произведут в легендарные герои… Антуан хрипло засмеялся и отхлебнул «арманьяковки», как про себя звал графское пойло.

А что, не так уж все и плохо, а если подумать, то даже хорошо. И вино, и вообще. Пусть лучше за глаза зовут в честь рыцаря-оборотня, чем пытаются докопаться до истины. Не стоит им многого знать. Хоть священник, приставленный к отряду, весьма толков, но кто знает, что может взбрести в голову иезуитского выкормыша? Еще и чеха по рождению. Как его там, Мартин Байцер, что ли? Или Марьян? Да это не важно, в общем-то.

Лучше перебдеть, чем недобдеть, как говаривал в далеком детстве дед, подхватывая голыми огрубелыми пальцами уголек, чтобы раскурить коротенькую трубку-носогрейку.

Старый Рудый Панько, как ты там, на Украйне? Все сидишь под вишней, да рассказываешь байки заезжим гостям? Или на пару с химородником-характерником[11] Феськом, учишь в степи молодых казачат запретному? Оборачиваться волком или вороном, лечить хворобы отварами да правильными словами, и по запаху трав узнавать будущее, свое и чужое. А может, стоят они в грудь в быстрой реке, и вода омывает тела, унося детство вместе с прежними именами, даруя новые?

Все может быть…

Тоска сдавила грудь, словно не стало долгих лет скитаний по чужбинам, словно только вчера были Панько, пряный дымок носогрейки и скрытые знания… Захотелось завыть, изливая глубокую, тяжелую тоску небу, солнцу и звездам. Но нельзя. Лошади – не Серко, обезумеют, да и местные разбегутся.

Вернув толику душевного спокойствия, «шевалье» подумал о нынешних «товарищах по оружию». Антуан с трудом сдержал смех, рвущийся наружу. Да какой он к бесу, Антуан де Бобриньяк? И какие «товарищи»? Пока платят – он с ними. А если предложат больше, то уйдет от жабоедов куда угодно. Хоть к немчуре, хоть к гишпанцам. Еретики, одним миром мазаны. А лучше всего, плюнуть на все, да вернуться на Сечь, найти полковника Носковского, да уши ему отрезать. За то, что затащил в неведомые дали, где «лыцарей степовых» обманули как детей малых, поманив платой высокой. Оно с одной стороны и поделом, жадность – грех. А с другой – все равно отрезать надо. Обещал.

Ну, то ладно, что было - быльем поросло. Сейчас же нужно опять стать не Антохой Бобренко, а шевалье Антуаном де Бобриньяком, левой рукой графа, которая выходит из тени лишь для особых дел. Тяжело это, потяжелее, чем из образа человеческого в волчью шкуру перекинуться, и обратно. Личина наемника, безразличного ко всему, кроме злата, упорно не желала вновь приставать к лицу и душе.

Но надо.

У д’Арманьяка каждое дело особое. Д’Арманьяк метит в Маршалы Франции, а там, может и выше пролезет, чем черт не шутит. Наниматель тот еще жучина… И не просто так представил герцогу-прынцу, не просто. Скоро человек с зубастым клинком тому понадобится…

Вызвали к командиру как обычно, неожиданно. Прибежал взмыленный слуга и огоршил вестью о том, что нужно все бросать и скорой рысью выдвигаться в шатер д’Арманьяка. Де Бобриньяк молча перевернул в костер котелок с немудреным ужином. Не к чему подкармливать мух и бродячих собак. При всех своих недостатках, сеньор жадным не был, и всегда можно было рассчитывать перекусить отнюдь не кашей.

Полог с шорохом отошел в сторону, снова сомкнувшись за спиной.

- Приветствую, граф!

Обгрызающий фазанью ножку д’Арманьяк, приглашающее кивнул на свободные стул.

- И вам доброго вечера, любезный мой Бисклаверт! Присаживайтесь, да угощайтесь, чем Бог послал!

Шевалье не заставил себя долго ждать, и, примостившись на шаткий стул, сноровисто отломал у посланного Господом фазана вторую ножку, хрустящую зажаренной корочкой. А потом и бокалу «арманьяковки» место в брюхе нашлось, да и второй поместился. Некоторое время оба сосредоточенно жевали, так, словно на свете не было дела важнее, чем поедание отменно зажаренной птицы.

Наконец, начальник и подчиненный одновременно отвалились от стола, самым плебейским образом поглаживая плотно набитые животы.

- Вот спасибо вам, граф! Угостили на славу! – почти искренне отозвался шевалье.

- Как я могу не угостить своего верного вассала, мон шер? – граф вытер лоснящиеся губы платком и швырнул грязную тряпицу под стол. – Вы, верно, гадаете, зачем я приказал вас позвать?

- Не без этого! – согласился де Бобриньяк. – Воинская служба отучает верить в хорошие чудеса, ну и бесплатный сыр в мышеловке.

- Ха! – засмеялся граф. – Вам напомнить, историю нашего знакомства? И кого я отбил у толпы пейзан? Или все же не стоит говорить своему сеньору о мышеловке, совершенно добровольно залезши в нее? Антуан, вы ко мне несправедливы!

Шевалье насторожился.

- Вы где-нибудь видели мышеловку, в которой кормят фазанами? – продолжил со смехом граф, выдержав томительную паузу.

- Из каждого правила есть исключения! - теперь уже Бобриньяк улыбнулся, впрочем, слегка натянуто.

- Ну, так вот, – резко посерьезнел граф. – Перейдем к делу. Сперва, закончим с приятными, - он подал шевалье перстень. – Герцог Энгиенский жалует вас подарком, с наилучшими пожеланиями.

- Я польщен, – дар перекочевал под потрепанный колет шевалье, а граф одобрительно кивнул, отметив, что Бобриньяк не спешил надеть приметную вещицу. – И снова вспоминаю о сыре…

- Верно, делаете, шевалье, - очень серьезно согласился граф и с неожиданной откровенностью сообщил, понизив голос почти до шепота. - Наш герцог устал быть только принцем…

- Даже так? - Антуан чертыхнулся в мыслях, но совершенно не удивился. Все к тому шло. Умному достаточно. Предательство и коварство у жабоедов в крови, куда там до них татарам и туркам. – Я весь внимание.

Пару мгновений д’Арманьяк молча сверлил его взглядом, чуть прищурившись, словно надеялся достать до самой души. Затем продолжил, так же негромко и веско:

- Видите ли, мой верный шевалье. На пути у него – наш музыкант и балерун, которому слепое Провидение подарило корону благословенной Франции, – граф нервно плеснул вина в бокал. Разговор определенно давался нелегко, несмотря на выдержку и привычку вести дела тайные да темные. Впрочем, пить не стал, со стуком поставив бокал на стол, так, что вино плеснуло через край и расплылось на скатерти как пятно крови.

- Граф… - Бобриньяк решил слегка подтолкнуть собеседника.

- Вот именно, всего лишь «граф», – похоже, тот истолковал замечание по-своему. – Ваш сеньор устал быть владельцем бумажного графства, а герцог обещает вернуть Арманьяк из владений короны. А вы, мой доблестный … друг, любите деньги. Не так ли?

Бобриньяк сидел молча, сохраняя на лице безразлично-постное выражение. Он отметил едва заметную заминку графа перед словом «друг». Видать, сильно прижало благородного, если к звону монет приходится добавлять вымученное «дружбовство».

- Думаю, вам понятна суть моего предложения, - внешне безразлично закончил д’Арманьяк. – Безусловно, вы вправе отказаться. Я даже не сочту это обидой, ведь в случае неудачи нас ждет Гревская площадь, откуда отправляются в лучший мир неудачливые преступники.

- А удачливые? – лаконично спросил шевалье.

- А удачливые преступники таковыми не являются, - улыбнулся тонкими бледными губами граф. – Они становятся достойными и зажиточными членами общества, а в конце долгой жизни умирают в своих постелях, окруженные любящими и почтительными домочадцами.

- Почему я? – прямо спросил шевалье.

- Обычные методы плохо годятся, - столь же прямо ответил граф. – Яд, кинжал, все это привычно и может быть расследовано. Здесь нужно, чтобы следы обрывались, вели в никуда, в бездну, куда не решится заглянуть самый дотошный следователь.

Бобриньяк задумался. Главное было сказано, теперь предстояло выбирать. Причем каждый из выбранных путей мог привести к печальному концу. Согласие вовлекало в темную интригу с государственной изменой высшей пробы, за которою можно расплатиться на колесе палача при неудаче… Или кинжалом в бок при удаче – сильные мира сего не любят лишних свидетелей их тайных дел. Несогласие – в общем, то же самое, поскольку даже если предприятие увенчается успехом, графу не нужен язык, способный где-нибудь повторить тайные и преступные слова.

Что же выбрать…

Всадник размеренно качался в седле, в такт немудренному ритму конского шага. До Парижа полторы сотни лиг. Путь неблизкий и опасный. Хотя шевалье официальных властей не боялся, все-таки, подорожная, выписанная самим принцем, многое решала. Конде пытался отказать в помощи, из-за вполне понятной боязни. Но куда уж голой пяткой да супротив карабели казачьей, в бою снятой со знатного магната, который чуть ли не Яреме Вишневецкому близкий сродственник? Впрочем, это красное словцо, никто, конечно же, саблей не махал. Но до сведения принца ненавязчиво и однозначно донесли, что идущий на огромный риск исполнитель должен получить надлежащую поддержку, без которой дело не выгорит. Энгиенский злился, но все же выписал бумаги со всем прилежанием.

Конь бодро трусил по дороге, Бобриньяк предавался мрачным думам.

Жаль, отвертеться не свезло. Не та планида. Ведь, если что человек накрепко в голову вбил, да заради этого готов по душам невинным идти, от того и семь характерников не отведут. Проще сразу засапожник под ребро, да в яму свалить, землицею присыпав. И поставленный меж двух ножей, «шевалье» выбрал тот, за которым хотя бы стояло обещание золота.

А принц на вид даже парень решительный. Вот кого в гетманы бы…. Тот бы за реестр с ляхами не бился бы, силы казачьи за понюх табаку расстрачивая. До Варшавы бы дошли. А то и дальше… Шевалье мечтательно зажмурился, вспоминая варшавские шинки, где довелось попировать не единожды. Здесь не то. Долгая война выела землю, что немаков, что жабоедов, то бишь немцев и французов…

- Стойяяять! – рявкнули вдруг над самым ухом, и на узкую дорогу с двух сторон упало два деревца, перегораживая путь. Преграда-то, плевая. Для казака тем более, но вот за ней встали молодцы все как на подбор. Грязные, морды заросшие, глаза голодные. И фитили на трех ружьях тлеют.

Накаркал, бисова дытына. Вот с чего шлях до города Парижа опасным посчитал. В нынешние годы дороги кишат разбойничьим людом – беглые солдаты, наемный сброд, разоренные крестьяне и кого там еще только нет. Сейчас грабить будут. Точнее, попытаются.

Что ж, удачи им. Целую телегу, а то и две. Пня нет, но и конская шея подойдет. Главное-то, слова знать, а не что да как. Фесько, старые люди говаривали, вообще с места перекидываться мог. Да не в серого зверя, а в лютого. Но он-то, Бобриньяк, Феську не ровня, дай, Боже, чтобы получилось…

- Слышь, благородная морда! - заорал кто-то из «молодцев», но шевалье» уже не слушал, сосредоточившись, сжавшись в седле, как кот перед броском.

- На море на Окиане, на острове на Буяне, на полой поляне… - быстро-быстро зашептал он заветные слова заговора, что годков в одиннадцать испробовал первый раз. - Светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый…

- Чего шепчешь? - заржал самый большой из разбойников, одетый в рваный камзол с чужого плеча. – Рановато молиться начал! Успеешь еще, как от нас босиком пойдешь!

- Да заговариваться от страха начал! – поддержал другой. – Щас штаны свои богатые намочит.

Будь среди татей кто-нибудь деревенский, тот, может быть, понял, что происходит. У жабоедов тоже есть много такого, о чем рассказывают только в близком кругу, поминутно оглядываясь и крестясь. Но в разношерстном сборище мародеров таких не нашлось...

- Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской! – последние слова уже вышли воем звериным.

Разбойник, что в камзоле, даже вскрикнуть не успел, когда на него прямо из седла бросилась размытая серая тень, похожая на великанского волка, глупою шуткою обряженного в колет и остатки штанов. Обычно серые охотники кусаются, но этот взмахнул лапой, словно заморский зверь тигр, и кровь хлестнула во все стороны, будто пушечное ядро разнесло бочонок с вином. Тело «камзола» еще не успело опуститься на враз покрасневшую траву, а чудовище уже металось среди людей, подобно смертной тени. Разбойники порскнули перепуганными мышами, кота увидевшими. Грохнул заполошный выстрел, уйдя в никуда…

Но для них уже все было кончено, даже для тех, кто пока еще был жив.

- Стервецы какие, – злобно ругался де Бобриньяк. – Все порты засрали, выродки рода человеческого! Грабить не умеешь, так хоть в дупу чопик забивай. Вам хорошо… - пнул он предводителя, что так и умер с глупой ухмылкой на лице. – А мне или стирать, или нитку с иголкой в руки брать. А я что, швея, что ли?! Вот же поганцы! Еще и денег с собой не носят. Ну что за народ пошел, Господи, за ногу их, да об стену…

Париж встретил гостя неприветливо. Грязь на улицах, вонь выгребных канав, вопли черни. Но ежа голым задом напугать трудно. Что уж говорить про казака?

Плана, естественно не было никакого, его еще только предстояло придумать. Для успеха смертного дела нужно, чтобы о нем знало как можно меньше людей, поэтому наемник должен был полагаться лишь на себя. Да и не к кому обращаться за помощью. Граф не часто появлялся в Париже, не говоря уж о Лувре, а принц благоразумно ограничил свое участие подорожной и внушительным кошелем, в котором было ровным счетом триста луидоров. Сумма та еще. Антуана грызло острое желание бросить все, да вернуться на Украйну. На пару сел хватило бы кожаного мешочка. И внукам осталось бы. Останавливало только то, что это было задатком. Одной десятой. Может, и меньше. Да и обещал ведь, хоть крест и не целовал.

И все-таки, не лучше ли все бросить да отправиться на восток?..

Казак побродил по узким улицам, чуть не заблудился в каменном лабиринте, пожевал сухую булку, распугал саблей - «волчьей пастью» шайку бандитов, решивших поживиться, чем полезным с приезжего. И, плюнув на скрытность, решил идти напролом, рассудив, что чем дольше будет плутать, тем больше внимания привлечет. Так что лучше действовать быстро, опережая чужой интерес.

День клонился к закату, когда, поминутно переспрашивая дорогу, он все же выбрался из паутины улиц и переулков к Лувру. Королевская резиденция. Вот она, перед глазами.

Шевалье уставился на здоровенный замок-крепость, старательно сохраняя на лице глуповато-восторженное выражение провинциального дворянчика, впервые выбравшегося в большой город.

- Да… - только и протянул он. В этой домине, что казалась сложенной нерадивым, а то и в дымину пьяным великаном из сотен чурок, только кого-то искать.

Де Бобриньяк чихнул. Хорошо так, с переливом. И нюх волчий не помощник тут. Слишком вони много. Да уверен ли ты, Антоха, что получится пройти внутрь? Это ведь не епископ какой, и даже не князь. Охраны не в пример. Да и король домосед отъявленный, ни на охоту, ни в город. А полюбовницы сами в покои бегут. Хоть и тех не особо привечает. А если и рискнет из дворца выбраться, то кортеж такой, что и десяток колдунов-характерников не справятся. Разве что, в том десятке каждый будет Рудому Паньку равен.

Ты, казаче, конечно, можешь в самое пекло нырнуть, да ухватить черта за хвост…. Но время ли? И удастся ли вынырнуть? Каждый, кому доводилось делать тайные и лихие дела знает, что пройти куда-то – это от силы четвертинка заботы. Вот вернуться – это задачка… Бесцельно шатаясь по городу, де Бобриньяк так и не мог ничего выдумать. Такого, чтоб с перчиком да огоньком. И чтобы дупу с хвостом унести…

Рядом хлопнул мушкет. Куда-то пробежала толпа горожан, азартно размахивающих алебардами.

- Любезный, а что сие означает? – спросил Бобриньяк, у молочника, который прислонился к стене передохнуть. Шевалье старательно коверкал выговор, изображая выходца из каких-то дальних и старомодных краев.

- В кварталах Веррери трех гвардейцев королевских вчерась зарезали, - с готовностью ответил молочник. – А сегодня, вишь ты, уже живорезов нашли. Не спит наш бальи, дело делает! В Шатле их, бранлери, а потом и на Гревскую свезти, народ потешить.

- Ага. Народ потешить… - задумчиво протянул де Бобриньяк.

Смеркалось, но он все же успел найти потребное - неприметную лавочку парой кварталов выше. Помогло простое везение и острый нюх, вычленивший в мириадах городских запахов знакомые нотки. Впрочем, покупать он ничего не стал, чтобы не выделяться поздним гостем, лишь прошел мимо, даже не оглядываясь. Нос лучше глаз указал, что ошибки нет – слишком хорошо чувствовался тяжелый запах металла, ружейного масла и пороха. Бобриньяк усмехнулся и отправился искать ночлег.

В лавку он пришел не на следующий день, и не через два, а лишь на четвертый. И не в ту, а в иную, на другом конце города стоящую, где сразу приглянулась пара ружей османской работы. Ложи были украшены непривычно скудно для басурман и потому стоили недорого. Относительно недорого, конечно, оружие дешевым не бывает. Нарезной ствол, устаревшие, но годные колесцовые замки, даже мушка с целиком есть, чего на местных «карамультуках» днем с огнем не сыщешь… Поторговавшись, не слишком, впрочем, старательно, чтобы не запоминаться, он купил оба ствола.

Был план, теперь прибавились инструменты. Оставалось найти время и место.

Выезд короля на этот раз, оказался на удивление скромен, как подменили его. Из центральных ворот прогарцевала полурота гвардейцев, следом выкатилась карета, запряженная четвериком, с двумя слугами на запятках, да проскакала следом вторая полурота, красуясь перед местными красавицами разноцветьем одеж и выправкой. Король изволил отправиться на театральное представление, которое давали в замке Шантийи, резиденции принца Конде. Вот где Судьбы улыбка. Или ухмылка.

Ведь по приезду в замок Людовику надо пройти сорок шагов от кареты до входа.

«Облачусь пеленой Христа, кожа моя - панцирь железный, кровь - руда крепкая, кость - меч булатный. Быстрее стрелы, зорче сокола. Броня на меня. Господь во мне. Аминь» – вспоминались слова старинной молитвы, когда Бобриньяк втыкал ножи в порог на выходе с чердака. Ему было откровенно страшно, до сухости во рту и кишок, самих собой завязывающихся в узел. Но руки не дрожали, послушно исполняя волю хозяина.

Заряженные ружья ждали своего часа. Порох, пыжи и пули Бобриньяк выбирал с особой тщательностью и переплатил едва ли не вдвое, зато теперь был уверен в выстрелах. Двух, для верности. Одно ружье он зарядил обычной пулей, с усилием прогоняя ее сквозь нарезы в стволе. Второе – по басурманскому обычаю - пулей, составленной из двух половинок, скрепленных тонкой проволокой. Жестоко, но действенно.

Ему нужно было лишь три-четыре мгновения, на несколько ударов сердца. А после - уйти кувырком вниз, оказавшись в конце скрипучей лестницы уже в волчьем обличии. Ружья можно и тут оставить. Хоть и плачено за них золотом, но в кошеле, что старательно в лесу припрятан, еще на пару десятков таких хватит. И остальное бросить можно. Того остального-то, кот наплакал. Два плаща да ножи. Перекидывался-то ведь, и сюда волчьим ходом пробирался, человек не прошел бы мимо охраны. И за то хвалу Богородице вознести надо, что хоть так получилось, да нашлась неприметная пристроечка шагах в ста от парадного входа. А то ведь, может, и пришлось бы по лабиринтам замковым носиться, с языком на перевес.

А в пристроечке хорошо. Тихо, даже сторож этажом ниже почти не воняет. Впрочем, смердит тут, конечно, странно как-то, но это голуби. Их тут полно, да гадят безбожно на все подряд. Да эта беда и не беда вовсе, у окошка слухового лег, плащиком укрылся…

Есть! Кавалькада прибыла.

Очень осторожно Бобриньяк завел пружины замков большим ключом. Можно было озаботиться заранее, но капризный механизм не любил долгого взвода. Вообще-то шевалье предпочитал старый добрый фитиль, но тот при тлении издавал особенный запах, знакомый каждому, кто брал в руки оружие. И мало ли, кто мог унюхать. А кремневые замки он не любил после того, как один такой дал осечку, что едва не стоила жизни Бобриньяку, который тогда не был ни Бобриньяком, ни шевалье.

Стрелять решил из глубины комнатушки, так менее заметна вспышка выстрела. Шевалье взвесил в ладонях первое ружье, с обычной пулей. Запах пороха показался странным, как будто заряжено было не два ружья, а, по меньшей мере, две пушки. Впрочем, обоняние неперекинувшегося оборотня иногда выкидывало странные коленца.

Поднял ствол, приложил приклад к плечу – темное дерево легло как влитое. Тщательно прицелился. Резко и шумно выдохнул, уже не заботясь, что могут услышать – теперь сторож все равно не успел бы помешать. Выдох словно унес с собой все страхи и сомнения, остались только мушка на гладком стволе и цель.

Расталкивая столпившихся зевак, гвардейцы образовали коридор, по коему прошествовал Людовик XIII, заядлый театрал. В ноздри стрелка тонким, невесомым шлейфом проник новый странный запах, будто где-то все же запалили фитиль для мушкета. Но думать о стороннем, уже не было времени. Король улыбался хозяевам, приветственно вскинул руку…

В тесноте чердака выстрел показался оглушительным. Стрелок подавил рвущуюся к горлу брань – ну не везет с огненным боем! Спиральная пружина провернулась слишком медленно, искру высекло с опозданием в полмгновения. Именно в этот момент король склонил голову, к чему-то прислушиваясь, и пуля лишь сбила шляпу с монаршей головы, пряди парика размахнулись в сторону, словно пучки пакли.

Надо было арбалет брать. Кончил бы короля, как стрельнули аглицкого Ричарда пятьсот лет назад.

Но не беда.

Первое ружье полетело в сторону, шевалье подхватил второе, повел стволом, ловя в прицел упавшего на колени короля. Охрана бросилась на помощь государю, стремясь прикрыть его своими телами, но они двигались слишком медленно для того, кто уже балансировал на самой грани обращения.

Убийца выстрелил и попал. В это мгновение мир взорвался, окутав пламенем де Бобриньяка. Взрыв подхватил растерявшегося казака и вышвырнул его прочь.

Земля оказалась на удивление твердой…

Холодная волна окатила с ног до головы. Шевалье с трудом поднял пудовую голову. Мотнул ей, пытаясь отряхнуться от воды, и немедленно пожалел об этом – в череп, как с размаху вколотили крепкий толстый гвоздь.

- Приветствую в моей скромной обители! – дружелюбно поздоровался с шевалье принц Конде, изящный, надушенный, и дико неуместный в местном окружении. – Приношу извинения за подобный прием! Но что поделаешь, жизнь переменчива и полна превратностей! – он сожалеющее развел руками.

- Агрх… - то ли простонал, то ли зарычал шевалье, пытаясь собраться с мыслями. Он висел на подобии креста, тщательно закованный. Явно подземелье. Вокруг темень и мокрый, даже на вид, кирпич старинной кладки. Несколько свечей прилеплены на выступающие из кладки кирпичи, их прыгающие огоньки дают немного света, но от них же тени кажутся еще более густыми и страшными. В комнате больше никого, только он и герцог Энгиенский.

Хотя какая эта комната… Пыточное подземелье, каменный мешок.

Сердце тоскливо сжалось. Вспомнились триста луидоров и намерение отправиться с ними в родную сторону.

Дурак. Трижды, сотню раз дурак! Истинно говорят – жадность отшибает разум.

- Именно, мон шер, именно! – принц казался воплощением божества любезности, если бы у греков было таковое. – Не пытайтесь разорвать оковы. Сталь, а поверх накладное серебро, чистейшее. Оно ведь, правда, хорошо против оборотней?

Герцог засмеялся, закинув голову, искренне, с облегчением. Так смеются после успешного завершения тяжелой и опасной работы.

– Опережая естественный вопрос - вы правы, мой дорогой Бисклаверт! Ваш покровитель с огромным облегчением вас предал. Даже не пришлось ему ничего обещать. Так, разве что по пустякам.

Конде склонился над пленником, доверительно шепча:

- И ваш общий секрет он так же сообщил мне, с не меньшим удовольствием! А оборотни, как мне рассказал любезный капитан Швальбе, с коим вы, к сожалению, незнакомы, ужасно предсказуемы.

- Значит… заговора… не было… - висевший на кресте оборотень уже мог составлять буквы в членораздельные слова, но не более одного подряд, иначе голова вновь раскалывалась на множество отдельных частей. – Все, чтоб… меня поймать?..

- А вот этого, милейший, вам уже никогда не узнать, - сообщил принц. – К слову, все тот же капитан Швальбе порекомендовал не играть в охотников, а попросту взять побольше пороха и хорошего стрелка, который в нужный момент метким выстрелом подорвет бочонок. Ведь триста луидоров и взорванный сарай, не такая уж большая цена за целую волчью шкуру на ее владельце. Так что, советую вам, милейший Бисклаверт, повисеть и помолиться. А мы пока решим, кто более выгоден стране – живой австрийский шпион, или все же мертвый османский убийца - ассасин. Хотя, быть может, пригодится и выходец из Ада, которым вы, несомненно, являетесь.

Уже выходя, принц сказал через плечо:

– Сказать честно, мой друг, я восхищен вашей сообразительностью. До сих пор никто не отстреливал королей из ружья, как незадачливых куропаток на охоте. Пусть даже ухлопав двойника. Вы первооткрыватель новой эры, не считая, конечно того простака, что неудачно палил в адмирала Колиньи. Жаль, что история не сохранит вашего имени.

Хлопнула тяжелая, обитая медным листом дверь, отрезав от мира.

Антуан долго вслушивался. Тишина. Только капель где-то за стеной да шуршание крыс. Глаза сами собой закрылись, утягивая в бездну спасительного сна…

Сна, где печально и одиноко сидел на завалинке возле свежевыбеленной хаты старый Панько. Его прищуренные глаза, окруженные сеточкой старческих морщин, с грустью глядели на внука. Глупого, по дурному бесшабашного.

Любимого.

- Щож ты, онучку дозволыв наробыти? Зовсим гроши зир застилы? Да що вже зробышь… Усе пам’ятаешь? – негромко, с теплотой в голосе спросил старик. Его речь, родная, почти забытая Бобренко за время скитаний по чужбинам, лилась мелодично, как добрая песня из детства.

Антоха, что был сейчас совсем еще ребенком, кивнул. Помнил он все отлично. Не та наука, чтобы забывать.

- Ось и добре, ось так и робы, бо закатують тебе ци тварюкы! Йды сюды, тильки швиденько…

Зашедший утром тюремщик, принесший небогатый завтрак нашел только пустые кандалы, да несколько волчьих шерстинок. Шевалье де Бобриньяк исчез бесследно и никогда более не слышали о таком во французской земле.

А на далеком погосте, где-то на Полтавщине, добавилась свежая могила…

История седьмая