Э.Р. Доддс. Греки и иррациональное 14 страница

– О нет, – наконец произнес он, все еще не сводя с меня глаз. – Генри, ты ведь не…

– Боюсь, именно это я и сделал.

На секунду Фрэнсис крепко зажмурился. Он сильно побледнел, его осунувшееся лицо казалось сухим и шершавым, как след мелка на грубой бумаге. Я подумал, что сейчас он упадет в обморок.

– Не волнуйся, – поспешил успокоить его Генри.

Он не шелохнулся.

– Правда, Фрэнсис, все нормально, – чуть раздраженно добавил Генри. – Садись, в

конце-то концов.

Тяжело дыша, Фрэнсис прошел в комнату и, рухнув в кресло, полез в карман за

сигаретами.

– Он сам обо всем догадывался, – сказал Генри. – Я же тебе говорил.

Едва удерживая сигарету в дрожащих пальцах, Фрэнсис взглянул на меня:

– Это правда?

Я не ответил. У меня мелькнуло подозрение, что я стал жертвой чудовищного розыгрыша. Фрэнсис обреченно провел рукой по лицу:

– Наверное, уже все знают. Даже не пойму, чего я теперь волнуюсь.

Генри принес из кухни стакан и, налив виски, протянул его Фрэнсису со словами

«Deprendi miserum est».59

К моему удивлению, Фрэнсис рассмеялся – коротеньким унылым смешком.

– Боже правый! – воскликнул он, сделав большой глоток. – Это какой-то кошмар!

59 Горе – попасться. (Гораций. Сатиры, I, 2, 135. Перевод М. Дмитриева и Н. Гинзбурга).

Ричард, даже представить не могу, что ты теперь о нас думаешь!

– Это не важно, – произнес я без задней мысли, но тут же с изумлением понял, что так оно и есть. Это действительно почти не имело значения; во всяком случае, я не прибег к обычной разговорной фразе.

– Что ж, наверно, ты уже понял, как основательно мы влипли, – сказал Фрэнсис,

сложив два пальца пинцетом и потирая уголки глаз. – Ума не приложу, что нам делать с Банни. Я чуть было не влепил ему пощечину, пока мы стояли в очереди на этот идиотский фильм.

– Вы ездили в Манчестер? – спросил Генри.

– Да. Но это ничего не меняет, люди обожают подслушивать, и никогда не знаешь, кто может оказаться у тебя за спиной. Был бы еще фильм стоящий…

– А что это было?

– Какой-то бред на тему холостяцкой вечеринки. Мне сейчас просто нужно принять

снотворное и пойти спать. – Он допил свое виски и налил еще. – С ума сойти, – обратился он ко мне. – Ты так спокойно все воспринимаешь. Мне жутко неловко из-за этой истории.

Повисло молчание. Наконец я спросил:

– Что вы собираетесь делать? Фрэнсис вздохнул:

– То-то и оно – мы думали, делать ничего не придется. Понимаю, звучит не очень здорово, но что мы можем сейчас?

Его упаднический тон и рассердил и огорчил меня.

– Лично я понятия не имею, – сказал я. – Лучше скажите мне, ради бога, почему вы

сразу не заявили в полицию?

– Ты конечно же шутишь, – сухо произнес Генри.

– Могли бы сказать, что ничего не знаете. Что просто наткнулись на труп, там, в лесу. Господи, ну не знаю – что сбили его на дороге, что он выскочил прямо вам под колеса, да мало ли что?

– Тем самым мы бы совершили непростительную глупость. Это был несчастный

случай, и мне жаль, что все так получилось, но, честно говоря, я не понимаю, как шестьдесят или семьдесят лет, проведенные мной в вермонтской тюрьме, послужат интересам налогоплательщиков или, если на то пошло, моим собственным.

– Но это же был несчастный случай. Ты сам только что сказал.

Генри пожал плечами.

– Если б вы пошли сразу, то могли бы отделаться каким-нибудь не очень серьезным

обвинением. Может, даже и до суда бы не дошло.

– Может, – рассудительно согласился Генри. – Но не забывай, что мы в Вермонте.

– Какая, к черту, разница?

– К несчастью, разница есть, и весьма существенная. Если бы дело передали в суд, нас

бы судили здесь, в штате. И, осмелюсь добавить, люди далеко не нашего круга.

– И что?

– Можешь приводить любые аргументы, но тебе не удастся убедить меня, что присяжные – заметь, все как один вермонтцы на грани бедности – проявят хоть каплю жалости к четырем студентам, проходящим по обвинению в убийстве их соседа.

– Жители Хэмпдена годами мечтали о чем-то подобном, – добавил Фрэнсис,

прикуривая новую сигарету от окурка старой. – Нам бы не удалось отделаться обвинением в непредумышленном убийстве. Скорее всего, нас без долгих разговоров отправили бы на электрический стул.

– Представь, как бы это выглядело, – продолжил Генри. – Нам всем около двадцати, мы

образованны, неплохо обеспечены и – что, может быть, самое главное, – не из Вермонта. Думаю, любой беспристрастный судья сделал бы скидку на наш возраст, обстоятельства и так далее, но…

– Четверо богатеньких ребятишек из колледжа? – поддержал его Фрэнсис. – Пьяные? Наглотавшиеся неизвестно чего? Глубокой ночью в частных владениях этого фермера?

– Вы были на его территории?

– Судя по всему, да, – ответил Генри. – Там нашли тело, как писали в газетах.

Я пробыл в Вермонте недолго, но достаточно, чтобы представить себе реакцию любого

истинного вермонтца на такое известие. Нарушение границ частных владений было равносильно взлому жилища.

– О боже, – вздохнул я.

– И это еще не все, – сказал Фрэнсис. – Мы были завернуты в простыни. Босиком. В

крови с головы до ног. Пьяные в стельку. По-твоему, мы должны были отправиться к шерифу и попытаться все это объяснить?

– Сомневаюсь, что мы смогли бы объяснить хоть что-нибудь, – с задумчивой улыбкой произнес Генри. – Нет, правда – мне кажется, ты не совсем представляешь наше состояние в

тот момент. Еще час назад мы были вне себя – в прямом смысле этого выражения. Чтобы выйти так далеко за пределы сознания, требуется сверхчеловеческое усилие, но это пустяки

по сравнению с тем, чего стоит возвращение.

– Вот именно. Не стоит думать, будто что-то щелкнуло, и вот мы стоим как ни в чем не

бывало, в здравом уме и твердой памяти. Мы были как после электрошоковой терапии.

– До сих пор не понимаю, как нам удалось добраться до дома незамеченными, –

заметил Генри.

– Нет, не было ни малейшего шанса состряпать правдоподобную историю. Боже ты

мой, я более-менее пришел в себя лишь спустя несколько недель. Камилла так и вовсе три дня не могла говорить.

Тут я вспомнил: Камилла, горло повязано красным шарфом, за весь вечер – ни звука. Ларингит, пояснили они.

– Да, это было очень странно, – сказал Генри. – Она все довольно ясно понимала, но не могла справиться со словами. Как будто перенесла удар. Когда она наконец заговорила, это

был не английский и даже не греческий, а французский, который она учила в школе. Простейшие слова. Я помню, как сидел у ее кровати, а она считала до десяти и показывала на предметы вокруг: la fenêtre, la chaise…60

Фрэнсис засмеялся:

– Глядя на нее, можно было лишь умиляться. Я спросил, как она себя чувствует, а она

ответила: «Je me sens comme Hélène Keller, mon vieux».61

– И вы не позвали врача?

– Смеешься?

– А если б ей не стало лучше?

– Ну, мы тоже прошли через нечто подобное, – сказал Генри. – Только у нас это более

или менее прошло через пару часов.

– Вы что, тоже не могли говорить?

– Изодранные в клочья, все в синяках!.. – завелся Фрэнсис. – Да мы были не в состоянии пошевелить ни языком, ни мозгами. Пойди мы в полицию, на нас бы повесили все нераскрытые убийства в Новой Англии за последние пять лет. – Он развернул воображаемую газету. – «Свихнувшиеся хиппи обвиняются в жестоком убийстве птицевода», «Старина Эйб такой-то стал жертвой зверского ритуала».

– «Коренной житель Вермонта растерзан юными сатанистами», – добавил Генри,

прикуривая сигарету.

60 Окно, стул (фр.).

61 Я чувствую себя как Хелен Келлер, старина (фр.). Хелен Келлер (1880–1968) – слепоглухонемая американская писательница и общественная деятельница.

Фрэнсис разразился смехом.

– На беспристрастном слушании дела у нас была бы хоть какая-то надежда, – сказал

Генри. – Увы, рассчитывать на это не приходится.

– А лично я не могу представить себе худшей участи, чем сидеть на скамье подсудимых и слушать, как твою судьбу решают окружной судья и присяжные телефонистки.

– Перспектива действительно незавидная, – подытожил Генри. – Впрочем, пока что

меня волнует не столько состав присяжных, сколько поведение нашего общего друга Банни.

– Банни? А что с ним?

– О, это тяжелый случай – полная неспособность держать язык за зубами.

– Вы говорили с ним?

– Да миллион раз, – сказал Фрэнсис.

– Он что, пытался пойти в полицию?

– Если он будет продолжать в том же духе, – сказал Генри, – в этом отпадет всякая необходимость. Они сами постучатся к нам в дверь. Увещевать его бесполезно. До него просто не доходит, насколько все серьезно.

– Не хочет же он, чтоб вы угодили в тюрьму?

– Если бы он немного подумал, то, вероятно, пришел бы к тому же выводу, – безучастно ответил Генри. – А кроме того, понял бы, что и сам не особенно жаждет попасть за решетку.

– Кто, Банни? А он-то при чем?

– Он знал обо всем с начала ноября и не сообщил в полицию, – пояснил Фрэнсис.

– Дело даже не в этом. Он все же достаточно смышлен, чтобы не донести на нас

намеренно. У него нет надежного алиби на ту ночь, и он должен понимать: если окажется, что нам не миновать тюрьмы, то я, по крайней мере, сделаю все возможное, чтобы он отправился туда вместе с нами.

Генри затушил сигарету в пепельнице.

– Беда в том, что он круглый дурак и рано или поздно сболтнет что-нибудь, не предназначенное для чужих ушей. Возможно, без злого умысла, но, честно говоря, его мотивы не слишком меня заботят. Ты же видел, как он вел себя сегодня утром. Если б это дошло до полиции, его бы тут же взяли в оборот. Но он, разумеется, уверен, что все эти идиотские шутки – вершина остроумия и интеллекта, недосягаемая для окружающих.

– Ума у него – ровно на то, чтобы не сдать нас властям, – сказал Фрэнсис и помолчал,

наливая новую порцию виски. – Но нам никак не удается вдолбить ему, что перестать чесать языком на каждом шагу – в его собственных интересах, и даже больше, чем в наших. Нет, правда, я практически уверен, что, впав в свое знаменитое покаянное настроение, он просто возьмет и кому-нибудь расскажет.

– Расскажет? Кому?

– Марион. Или отцу. Или декану. – Его передернуло. – От одной мысли у меня

мурашки по коже. Он точь-в-точь как те типы в «Перри Мейсоне», которые в самом конце серии поднимаются с задней скамьи зала суда.

– Банни Коркоран, юный сыщик, – сухо произнес Генри.

– Как он вообще обо всем узнал? Его ведь не было с вами, так?

– Собственно говоря… – сказал Фрэнсис, – он был с тобой.

Он взглянул на Генри, и, к моему удивлению, оба расхохотались.

– Что такое? Что смешного-то? – насторожился я. Это развеселило их еще больше.

– Ничего, – наконец выдавил Фрэнсис.

– Нет, правда, ничего такого, – смущенно вздохнув, сказал Генри. – В последнее время

я смеюсь по самым невероятным поводам. – Он закурил очередную сигарету. – Банни действительно был тогда с тобой. По крайней мере, в начале вечера, помнишь? Вы еще ходили в кино.

– «Тридцать девять ступеней».

И, словно споткнувшись обо что-то, я вспомнил: ветреный осенний вечер, полная луна просвечивает сквозь мутные рваные облака. Я допоздна засиделся в библиотеке и пропустил ужин. Прихватив в кафетерии сэндвич, я пошел домой, глядя, как на тропинке передо мной танцуют и кружатся листья. Тут меня окликнул Банни и спросил, не хочу ли я составить ему компанию – он шел на собрание киноклуба, где в тот день показывали Хичкока.

Фильм уже начался, и все места были заняты. Нам пришлось сидеть на покрытых

дорожкой ступеньках. Оперевшись на локти, Банни вытянул ноги и принялся хрустеть леденцами. Стены дрожали от сильного ветра, дверь то и дело хлопала, пока кто-то не догадался подпереть ее кирпичом. По экрану, на фоне черно-белого кошмара переброшенных через пропасти стальных мостов, с визгом неслись локомотивы.

– Да, после мы немного выпили, и он пошел к себе.

– Если бы, – вздохнул Генри.

– Он еще без конца спрашивал, не знаю ли я, где вы.

– Он прекрасно знал, где мы. Мы несколько раз пригрозили ему, что, если он не будет

вести себя как следует, мы не возьмем его с собой.

– И в итоге его осенила потрясающая идея зайти к Генри и напугать его, – сказал

Фрэнсис, вновь наливая себе виски.

– Меня это очень разозлило, – признался Генри. – Даже если бы ничего не произошло,

это была гнусная затея. Он знал, где лежит запасной ключ, и просто вошел в квартиру.

– Но даже тогда все могло бы еще повернуться иначе. Просто возникла ужасная цепь

совпадений. Если бы мы остановились по дороге, чтобы избавиться от наших нарядов, если бы поехали сюда или к близнецам, если бы Банни не уснул…

– Он спал?

– Да. В противном случае ему надоело бы ждать и он бы ушел. Мы вернулись в

Хэмпден около шести утра. Дорогу назад к машине мы нашли чудом – в темноте, через все эти поля и буераки… Конечно, было страшно глупо ехать в Северный Хэмпден в наших окровавленных тряпках. Мы могли попасться на глаза полиции, угодить в аварию – все что угодно. Но я скверно себя чувствовал и плохо соображал, так что, наверное, приехал домой, повинуясь инстинкту.

– Он ушел от меня примерно в полночь.

– Значит, он находился один в моей квартире примерно с половины первого до шести утра. А предположительное время смерти, указанное в заключении экспертизы, – где-то между часом и четырьмя. Это одна из немногих приличных карт, выпавших нам в этой игре. Банни придется изрядно попотеть, доказывая, что его действительно с нами не было. К сожалению, разыграть эту карту мы можем только в крайнем случае. – Он пожал плечами. – Зажги он лампу, оставь хоть какой-нибудь признак жизни…

– Но ты же понимаешь, это должно было стать невероятным сюрпризом – взять и выпрыгнуть на нас из темноты.

– Мы вошли, включили свет и поняли, что отступать поздно, – он тут же вскочил. И

увидел нас…

– … в обагренных кровью белых одеждах – вылитые персонажи Эдгара По, – мрачно продолжил Фрэнсис.

– Ничего себе. И как он среагировал?

– А как ты думаешь? Мы напугали его до смерти.

– Жаль, что не буквально, – сказал Генри.

– Расскажи ему про мороженое.

– Да, это было последней каплей, – раздраженно заметил Генри. – Он достал у меня из морозилки ведерко мороженого – скрасить себе ожидание. Положить небольшую порцию на блюдечко он, конечно, не мог – ему непременно было нужно целое ведро. И когда он уснул, мороженое растаяло и потекло, сначала испачкав его самого, а затем – кресло и мой замечательный восточный коврик. М-да. Старинная была вещица и довольно ценная, но в

химчистке сказали, что тут уже ничего не поделаешь. Мне вернули одни ошметки.

Он потянулся за сигаретой.

– Так вот, увидев нас, он заверещал, как баньши…

– … и никак не мог заткнуться, – вставил Фрэнсис. – Не забывай, было шесть утра, все соседи спали… Помнится, Чарльз шагнул к нему, попытался успокоить, но Банни все равно орал как резаный. Минуты две спустя…

– Это длилось всего несколько секунд, – возразил Генри.

– …спустя минуту Камилла схватила стеклянную пепельницу и запустила в него, попала ему прямо в грудь.

– Удар был не сильный… – задумчиво сказал Генри, – но пришелся как нельзя вовремя. Он мгновенно умолк и уставился на Камиллу, а я сказал ему, чтобы он прекратил орать, пока

не разбудил соседей. Дескать, мы просто сбили оленя по дороге домой.

– Тут он вытер лоб, закатил глаза и понес свое обычное: «блин, ну вы, ребята, меня и

напугали», «ох, что-то я, наверно, задремал» и так далее и тому подобное, – продолжил

Фрэнсис.

– А пока он так охал и ахал, мы стояли словно статуи – этакая скульптурная группа в окровавленных простынях. Свет горит, на окнах нет штор, с улицы все видно – лучше не придумаешь. Он говорил страшно громко, свет бил в глаза, и я так от всего обессилел, что не мог и пальцем пошевелить – просто стоял и смотрел на него. Господи, мы все в крови этого фермера, везде красные следы, светает, и в довершение всего – Банни. Я совершенно растерялся. Вдруг Камилла сделала самую разумную вещь – выключила свет, и тут я понял, что не важно, на что мы похожи и кто это видит, – нам нужно сию же секунду избавиться от лохмотьев, помыться и привести в порядок квартиру.

– Мне фактически пришлось сдирать с себя эту несчастную простыню, – поежился Фрэнсис. – Кровь засохла, и ткань пристала к коже. Пока я возился, все уже столпились в ванной. Душ хлещет на полную, в ванне бурлит красная вода, на кафеле ржавые лужи. Это был кошмар.

– Нам чудовищно не повезло, что Банни застал нас в таком виде, – покачал головой Генри. – Но, черт побери, не могли же мы дожидаться, когда он соизволит уйти. Всюду кровь, вот-вот проснутся соседи, у меня было полное ощущение, что с минуты на минуту в дверь забарабанит полиция…

– Да, Банни, конечно, оказался жутко некстати, но, с другой стороны, не сказать, что все выглядело так, будто нас накрыл сам Эдгар Гувер,62 – заметил Фрэнсис.

– Это верно, – отозвался Генри. – Не хочу сказать, что присутствие Банни казалось какой-то неимоверной угрозой, скорее – мелкой неприятностью, я ведь сразу понял, что он начнет все выпытывать. Будь у меня время, я бы усадил его и все объяснил. Вот только времени совершенно не было.

– Господи, Генри, я до сих пор боюсь заходить к тебе в ванную, – содрогнувшись,

сказал Фрэнсис. – Раковина в потеках крови, на крючке эта твоя ужасная бритва… На нас живого места не было.

– Хуже всего пришлось Чарльзу.

– Не говори! Он был весь утыкан шипами.

– Вдобавок этот укус…

– Никогда не видел ничего подобного, – покачал головой Фрэнсис. – Сантиметров

десять в ширину, следы зубов как впечатанные. Помнишь, что сказал Банни?

Генри рассмеялся:

– Да. Расскажи ему.

– В общем, мы все были в ванной, дверь оставалась приоткрытой, а Банни, судя по

всему, подглядывал. Чарльз протянул руку за мылом и тут снаружи – безумно деловой голос

62 Джон Эдгар Гувер (1895–1972) – основатель ФБР и его бессменный директор с 1923 г. до своей смерти.

Банни: «Слушай, Чарльз, а ведь этот олень тебе чуть руку не отхватил».

– Какое-то время он вертелся рядом, отпуская всевозможные комментарии, – продолжил Генри, – а потом вдруг исчез. Меня встревожил столь внезапный уход, но я был рад, что он наконец перестал путаться под ногами. Нам нужно было успеть многое и в предельно короткий срок.

– А ты не боялся, что он пойдет и кому-нибудь расскажет? Генри недоуменно посмотрел на меня.

– Кому?

– Ну, мне. Или Марион. Да кому угодно.

– Нет. Тогда у меня не было причин опасаться, что он выкинет нечто подобное. Не забывай, он был с нами во время предыдущих попыток, поэтому наше появление не должно было показаться ему таким уж из ряда вон выходящим. Затея держалась в строгом секрете. Он был посвящен во все с самого начала. Вздумай он кому-нибудь рассказать, ему пришлось бы объяснять всю подноготную – можешь вообразить, какое бы он произвел впечатление. О наших планах знал Джулиан, но я был уверен, что Банни не отважится на разговор с ним без нашего ведома. И, как оказалось, я был прав.

Он помолчал и достал сигарету.

– Уже совсем рассвело, а у нас по-прежнему был полный бардак – на крыльце кровавые следы, повсюду разбросаны хитоны.

Близнецы надели какие-то мои старые вещи и пошли приводить в порядок крыльцо и салон машины. Хитоны нужно было сжечь, но разводить костер на заднем дворе я не хотел.

Жечь их внутри тоже было опасно – могла сработать пожарная сигнализация. Хозяйка квартиры постоянно заклинает меня не пользоваться камином – дескать, он не работает, но я

всегда подозревал, что это не так. Я решил рискнуть, и, к счастью, подозрение оправдалось.

– От меня не было никакого толка, – вздохнул Фрэнсис.

– Ни малейшего, – язвительно согласился Генри.

– Ничего не мог поделать. Я думал, меня вот-вот вырвет. Так что я просто ушел в

комнату Генри и лег спать.

– Да уж, мы все бы тогда с удовольствием отправились спать, но кто-то должен был все

убрать. Близнецы вернулись около семи. Я все еще мучился в ванной. Чарльз был утыкан шипами и колючками, как еж. Какое-то время мы с Камиллой вытаскивали их пинцетом, потом я вернулся в ванную – надо было все закончить. Самое трудное было позади, но глаза у меня уже закрывались сами собой. Полотенца выглядели более-менее прилично – мы старались их не трогать, – но все-таки пятна на них остались. Последним усилием я загрузил их в стиральную машину. Близнецы уже спали, на той откидной кровати в дальней комнате, я подвинул Чарльза и тут же отключился.

– Четырнадцать часов. Ни разу в жизни не спал так долго.

– Я тоже. Как убитый. Без снов.

– Это полностью выбивает из колеи. Когда я лег, солнце только всходило, а когда

проснулся, было уже темно. Казалось, сон длился всего секунду, вдобавок звонил телефон, и я просто не мог понять, где я. Он все звонил и звонил, тогда я встал и пошел в прихожую. Кто-то сказал, чтоб я не брал трубку, но…

– Это твоя мания – отвечать на телефон, – сказал Генри. – Всегда и везде. Даже в

гостях.

– Да, а что мне оставалось делать? Лежать и слушать, как он трезвонит? Короче говоря,

я поднял трубку, и это оказался Банни – блаженный, как дитя. «Ну вы, ребят, и офигели! Вы что, в нудисты записались? А вот как насчет завалиться всем поужинать в „Бистро“?» И так далее…

Я подался вперед.

– Постой. Это не тогда, когда?.. Генри кивнул.

– Да, ты тоже пришел. Помнишь?

– Конечно, – ответил я, необъяснимо обрадовавшись, что на сцене наконец появилась моя скромная персона. – Разумеется. Я встретил Банни, когда он шел к вам.

– Не обижайся, но нас немного удивило, что он явился вместе с тобой, – сказал

Фрэнсис.

– На самом деле, я думаю, он хотел поговорить обо всем с нами наедине, но это могло и

подождать. Я уже говорил тебе, что наше появление не должно было показаться ему таким уж странным. Ведь он был с нами прежде, и выдавались ночи, когда… как это лучше сказать?

– … когда нас всех тошнило и мы возвращались домой лишь под утро, по уши в

грязи, – закончил за него Фрэнсис. – Правда, в этот раз мы были в крови и ему наверняка хотелось узнать во всех подробностях, как же мы умудрились сбить оленя, но тем не менее… Поежившись, я невольно вспомнил рассказ пастухов из «Вакханок»: копыта и окровавленные ребра, петли кишок, свисающие с еловых ветвей.63 Sparagmos и omophagia – вот как это называлось по-гречески. Разрывание на части и поедание сырой плоти. Внезапно в памяти всплыла другая картина: прихожая Генри, их усталые лица, ехидное приветствие

Банни: «Khairete,64 погубители оленей!»

В тот вечер они были какими-то притихшими и бледными, но не более, чем можно ожидать от жертв сильного похмелья. Только ларингит Камиллы казался странным. Они сказали, что вчера напились в дым; Камилла забыла свитер и простудилась, возвращаясь домой пешком. На улице было темно, и шел дождь. Генри протянул мне ключи от машины и попросил сесть за руль.

Была пятница, но из-за плохой погоды в «Бистро» почти никого не было. Мы заказали гренки по-валлийски и сидели, слушая, как потоки дождя, подгоняемые ветром, хлещут по крыше. Банни и я пили виски с горячей водой, все остальные – чай.

– Что, все еще мутит, bakchoi? 65 – с усмешкой спросил Банни, после того как официант принял заказ.

Камилла состроила ему гримасу.

Когда после ужина мы вышли на стоянку, Банни обошел машину, осмотрел фары,

попинал шины.

– Вы в этой были вчера ночью? – спросил он, прикрывая очки от дождя.

– Да.

Откинув мокрую прядь со лба, он наклонился, разглядывая бампер.

– Вот это я понимаю – немецкие машины. Печально, но, по-моему, фрицы дадут детройтской стали сто очков вперед. Только полюбуйтесь, ни единой царапины.

Я спросил, что он имеет в виду.

– А, да они тут просто катались, пьяные. Создавали угрозу дорожному движению, так

сказать. Сбили оленя. Насмерть? – спросил он Генри, открывавшего в этот момент правую дверцу.

– Что?

– Оленя, говорю, насмерть сбили?

– Мертвее не бывает, – бросил Генри и сел в машину.

Долгое время никто не произносил ни слова. Было так накурено, что у меня слезились глаза. Под потолком висело густое облако сизого дыма.

63 …вот взлетело на воздух ребро, вот упало на землю раздвоенное копыто; а само животное висело на ели, обливаясь и истекая кровью (Вакханки, 740–743. Перевод Ф. Зелинского).

64 Радуйтесь – традиционная форма приветствия и прощания в древнегреческом языке.

65 Вакханты (др. – греч.).

– Так в чем проблема? – снова спросил я.

– В каком смысле?

– Что было дальше? Вы рассказали ему или нет?

Генри с шумом набрал воздух в легкие:

– Нет. Могли бы, но ясно, что чем меньше народу знает, тем лучше. При первой

возможности я осторожно завел с ним разговор об этом с глазу на глаз, но мне показалось, история с оленем его вполне устраивает, и я оставил все как есть. Не было никакого смысла посвящать его, раз он не догадался сам. Труп обнаружили, в «Хэмпденском обозревателе» промелькнула заметка – все прекрасно. Вот только для Хэмпдена подобные истории, очевидно, редкость, и, как назло, две недели спустя они напечатали еще одну статью –

«Загадочная смерть в округе Бэттенкил». На нее-то Банни и наткнулся.

– Глупее не придумаешь, – сказал Фрэнсис. – Он никогда не читает газет. Ничего бы не случилось, если бы не эта проклятая Марион.

– У нее подписка на «Обозреватель», как-то связанная с Центром развития малышей, –

пояснил Генри, потирая уголки глаз. – Банни с Марион сидели в столовой, она разговаривала

с подругой, Банни же, судя по всему, не знал, чем себя занять, и поэтому принялся читать ее газету. Мы с близнецами подошли поздороваться, и первым, что он выдал, едва нас заметив, было: «Эй, ребят, гляньте-ка, возле дома Фрэнсиса убили какого-то птицевода!» Следом зачитал пару абзацев – проломлен череп, орудие преступления и прочие улики не обнаружены, явные мотивы отсутствуют. Я даже не успел подумать, как сменить тему, как его осенило: «Эй! Двенадцатое ноября? Это ж когда вы были у Фрэнсиса. Bы тогда еще оленя сбили. – Ты, очевидно, что-то путаешь, – говорю я. – Да нет же, как раз двенадцатое. Я помню, потому что тринадцатого у моей мамы день рождения. Обалдеть можно, а?» Мы покивали: «Да, пожалуй». А он: «Генри, если б я был подозрительным типом, я б предположил, что это сделали вы – ну, тогда, когда вы вернулись все в крови как раз из этого округа».

Он снова закурил.

– Время близилось к обеду, в столовой собралась толпа, Марион с подругой ловили каждое слово, к тому же знаешь, как он вечно голосит… Мы, конечно, посмеялись, Чарльз отпустил какую-то шутку, но едва нам удалось отвлечь его от газеты, как он снова в нее уткнулся. «Нет, ребят, не могу поверить! Самое натуральное убийство, да еще в лесу, да еще в каких-то пяти километрах от вас! Да уж, если б вас тогда тормознула полиция, вы бы уж точно сейчас сидели за решеткой. Тут вот номер – позвонить, если у кого есть какая информация. Если захотеть, можно было б стопудово устроить вам кучу неприятностей…» и так далее, и тому подобное.

– Я не знал, что и думать. Шутил он или в самом деле что-то заподозрил? В конце концов мне удалось его угомонить, но меня не покидало ужасное чувство, что он заметил, что меня обеспокоила эта статья. Он слишком хорошо меня знает, к тому же в отношении таких вещей у него шестое чувство. А я действительно нервничал. Подумать только – вот-вот начнется обед, повсюду охранники, половина из них так или иначе связана с хэмпденской полицией… Я хочу сказать, в случае мало-мальски серьезного дознания наша история с оленем лопнула бы, как мыльный пузырь. Ясно как божий день, что мы не сбивали никакого оленя. Ни на одной из машин не было даже царапины. И если бы кто-нибудь случайно предположил связь между нами и убитым фермером… В общем, я был рад, что его удалось переключить на что-то другое, но уже тогда понимал, что этим дело не кончится. Он допекал меня этой статьей до самого конца семестра – полагаю, без задней мысли, но, к несчастью, не только наедине, но и при посторонних. Знаешь, как это с ним бывает. Если он вобьет себе в голову нечто подобное, то уже не отстанет.

И я знал. Банни обладал сверхъестественной способностью нащупывать темы,

неприятные для собеседника, а затем беспощадно прохаживаться по ним. К примеру, с самого начала нашего знакомства он не уставал глумиться над пиджаком, в котором я появился тогда, на обеде, и в широком смысле – над тем, что ему представлялось моим