Повод написания. Разговор Сократа с Гермогеном. 6 страница
(9) — А как нам их этому научить?
— Полагаю, мы будем напоминать им, что самые отдаленные предки их, нам известные по преданию, были доблестными мужами, как они сами об этом слыхали.
(10) — Ты разумеешь спор между богами, решение которого было предоставлено Кекропу4и его друзьям за их доблесть?
— Да, а также говорю о воспитании и рождении Эрехтея5, о войне при нем с жителями всего прилегающего материка, о войне при Гераклидах6с жителями Пелопоннеса и о всех войнах при Тесее7, в которых они выказали свое превосходство над всеми народами тогдашнего времени. (11) Если угодно, я скажу и о более поздних подвигах их потомков, незадолго до нас живших. Они отчасти одни боролись с народом8, властвовавшим над всей Азией и Европой до Македонии, превосходившим силою и богатством народы прежних времен и совершившим замечательные дела; отчасти же в союзе с пелопоннесцами они прославились в боях сухопутных и морских: всем известно, что они намного превосходили своих современников.
— Да, это известно, — заметил Перикл.
(12) — Поэтому, несмотря на множество переселений в Элладе, они все время оставались в своей земле9, а многие предоставляли на их решение свои споры о праве, многие искали у них убежища от притеснений сильных.
(13) — Да, — сказал Перикл, — и я дивлюсь, Сократ, как же это наш город клонится к упадку!
— Я думаю, вот почему, — отвечал Сократ, — как борцы какие-нибудь, в сознании своего большого превосходства над противниками и побед над ними, становятся небрежными и отстают от них, так и афиняне, вследствие своего превосходства, перестали заботиться о себе и через это становятся все слабее и слабее.
(14) — Что же им теперь делать, чтобы вернуть себе прежнюю доблесть? — спросил Перикл.
— В этом, по-моему, нет никакого секрета, — отвечал Сократ. — Если им разузнать, какие порядки были у предков, и соблюдать их столь же строго, то они стали бы ничуть не хуже предков10. Если не это, то надо взять за образец тех, кому теперь принадлежит первое место, и завести те же порядки, что у них11: тогда, при одинаковом укладе жизни, афиняне были бы ничуть не хуже их, а при более строгом даже и лучше.
(15) — Ты хочешь сказать, по-видимому, — заметил Перикл, — что нашему городу далеко до совершенства: когда афиняне будут уважать старших так, как спартанцы12? У нас с презрением смотрят на всех стариков, начиная с отцов. Когда они будут заниматься так гимнастическими упражнениями? Они не только сами пренебрегают здоровьем, но и над теми, кто заботится, смеются. (16) Когда будут так повиноваться властям? Они даже хвалятся неуважением к ним13. Когда будут так единодушны? Вместо взаимной поддержки для общей пользы, они друг другу вредят, завидуют больше, чем чужим14, больше всех на свете ссорятся как в частных, так и в общественных собраниях, чаще всех на свете ведут тяжбы между собою15и предпочитают наживаться друг от друга таким способом, чем путем взаимной поддержки; на общественное достояние смотрят как на чужое16, тоже дерутся из-за него и чрезвычайно бывают рады, когда обладают силой в такой борьбе. (17) Вследствие всего этого у нас в городе полная сумятица и засилье зла, страшная вражда и ненависть среди граждан14, и потому я очень боюсь всегда, как бы родину нашу не постигло такое бедствие, какого она не в силах будет перенести.
(18) — Нет, Перикл, — возразил Сократ, — ты ни в каком случае не думай, что афиняне страдают таким неисцелимым недугом порока! Разве не видишь, какая у них дисциплина во флоте, как точно на гимнастических состязаниях исполняют они приказания руководителей и в хорах не хуже кого другого слушаются учителей?
(19) — Вот это-то и удивительно, — сказал Перикл, — что такие люди17подчиняются начальникам, а гоплиты и конники, которые, как кажется, должны состоять из отличающихся благородством граждан18, больше всех заражены духом неповиновения!
(20) Тут Сократ сказал:
— А Ареопаг, Перикл, составляется разве не из выдержавших испытание граждан19?
— Конечно, — отвечал Перикл.
— Так знаешь ли ты судей, которые при решении судебных дел и во всей вообще своей деятельности поступали бы с большим благородством, соблюдением законов, достоинством, справедливостью?
— Не могу их упрекнуть, — отвечал Перикл.
— А в таком случае, — сказал Сократ, — не надо отчаиваться, будто у афинян порядка нет.
(21) — А между тем, — возразил Перикл, — как раз в военной службе, где особенно требуются ограничение своей воли, дисциплина и повиновение, они ни на что подобное не обращают внимания.
— Может быть, потому, — отвечал Сократ, — что здесь начальники—то у них люди совершенно невежественные20. Разве не видишь, управлять музыкантами, певцами, танцовщиками никто, не знакомый с этим делом, даже и не возьмется, точно так же, как и борцами и кулачными бойцами. Всякий, кто управляет ими, может показать, где он научился тому, чем управляет; а стратеги в огромном большинстве случаев действуют наобум20. (22) Тебя, конечно, я не считаю таким: думаю, ты можешь сказать с не меньшей точностью, когда начал учиться стратегии, чем когда начал учиться борьбе; думаю, много военных приемов унаследовал от отца и хранишь в памяти своей, много других собрал отовсюду, где только можно было научиться чему-нибудь полезному для стратегии. (23) Думаю, о многом ты размышляешь, чтобы не осталось неизвестным тебе что-нибудь полезное для стратегии; если заметишь у себя недостаток таких сведений, ты ищешь людей, знающих это, и не жалеешь подарков, расточаешь им любезности, чтобы получить от них недостающие тебе сведения и иметь в них хороших помощников.
(24) Тут Перикл сказал:
— Я вполне понимаю, Сократ, хоть ты говоришь это, но у тебя и мысли нет, будто я забочусь о пополнении знаний; ты хочешь только показать мне, что будущему стратегу необходимо заботиться обо всем этом; конечно, и я согласен с тобой в этом отношении.
(25) — А обратил ли ты внимание, Перикл, — продолжал Сократ, — на то, что на границах нашей страны по направлению к Беотии тянутся высокие горы21, чрез которые ведут в нашу страну узкие и крутые проходы, и что она посредине разрезана неприступными горами22?
— Конечно, — отвечал Перикл.
(26) — А слыхал ли ты, что мисийцы и писидийцы в стране царя23, занимающие совершенно неприступные места и легковооруженные, могут набегами наносить много вреда стране царя, а сами оставаться независимыми?
(27) — И про это слыхал, — отвечал Перикл.
— А не думаешь ты, — продолжал Сократ, — что и афиняне в том возрасте, когда человек еще не отяжелел24, если будут иметь вооружение полегче и занимать горы на границе нашей страны, будут наносить вред врагам и послужат великим оплотом нашим гражданам25?
— Думаю, Сократ, — отвечал Перикл, — и это все полезно.
(28) — Так если нравится тебе этот замысел, — продолжал Сократ, — испробуй его, дорогой друг: если ты что-нибудь из него приведешь в исполнение, тебе будет слава, а государству польза; если не сможешь, то ни государству не повредишь, ни сам не осрамишься.
Глава 6
[Разговор с Главконом о необходимости соответствующего образования для государственного деятеля]
(1) Главкон1, сын Аристона, пробовал выступать оратором в Народном собрании, желая стать во главе государства2, хотя ему еще не было двадцати лет3. Его стаскивали с ораторской кафедры и осмеивали, но никто из родных и друзей не мог удержать его; только Сократу, который любил его по дружбе с Хармидом4, Главконовым сыном, и Платоном, удалось его отговорить.
(2) Встретившись с ним однажды, Сократ остановил его и, чтоб он захотел слушать, обратился к нему сначала с такими словами:
— Главкон, ты задумал у нас стать во главе государства?
— Да, Сократ, — отвечал Главкон.
— Клянусь Зевсом, — сказал Сократ, — хорошее это дело, лучше всякого другого на свете: если этого тебе удастся достигнуть, ясно, что у тебя будет возможность иметь лично для себя все, чего тебе ни захочется, ты будешь в состоянии помогать друзьям, прославишь дом отцов, возвеличишь отечество, будешь знаменитым сперва у нас в городе, потом в Элладе, а, может быть, как Фемистокл, и у варваров5, и вообще, где бы ты ни был, взоры всех будут обращены на тебя.
(3) Слыша такие слова, Главкон чувствовал себя великим человеком, и ему было приятно оставаться с Сократом.
После этого Сократ сказал:
— Так если ты хочешь, чтоб тебя уважали, Главкон, то, очевидно, ты должен приносить пользу государству.
— Конечно, — согласился Главкон.
— Так не скрывай, ради богов, — продолжал Сократ, — скажи нам, с чего ты начнешь благодетельствовать государство.
(4) Поскольку Главкон молчал, как будто только теперь стал обдумывать, с чего ему начать, Сократ продолжал:
— Если бы ты хотел произвести улучшения в хозяйстве какого-нибудь друга своего, не правда ли, ты старался бы обогащать его? Не будешь ли ты точно так же стараться обогатить и государство?
— Конечно, — отвечал Главкон.
(5) — А богаче будет государство тогда, когда у него будет больше доходов?
— Надо думать, что так, — отвечал Главкон.
— Скажи мне, — продолжал Сократ, — из каких источников государство получает теперь доходы и на какую приблизительно сумму6? Наверное, ты обдумал этот вопрос, чтобы увеличить доходность источников малодоходных и прибавить новые источники дохода, теперь не эксплуатируемые.
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Главкон, — этого вопроса я еще не обдумал.
(6) — Ну, если этот вопрос ты упустил из виду, — продолжал Сократ, — скажи нам, по крайней мере, о расходах государственных7: наверное, ты думаешь лишние из них отменить.
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Главкон, — и на это у меня еще не было времени.
— В таком случае, — продолжал Сократ, — мы отложим на время вопрос об обогащении государства: не зная расходов и доходов, как же можно заботиться об его обогащении?
(7) — Нет, Сократ, — отвечал Главкон, — есть возможность обогащать государство и на счет неприятелей.
— Совершенно верно, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — если быть сильнее их; а если слабее, можно потерять и то, что есть.
— Правда твоя, — сказал Главкон.
(8) — Значит, — продолжал Сократ, — кто будет обдумывать вопрос, с кем воевать, должен знать силу своего государства и силу противников: если государство сильнее противников, он посоветует предпринять войну; если слабее их, будет рекомендовать осторожность.
— Правильно, — сказал Главкон.
(9) — Так вот, — сказал Сократ, — сперва скажи нам, как велики силы нашего государства, сухопутные и морские8, а потом — как велики силы у противников.
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Главкон, — я не могу сказать этого так, на память.
— Ну, если это у тебя написано, принеси, — сказал Сократ, — мне было бы очень интересно послушать это.
— Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Главкон, — еще и не написано.
крайней мере на первое время, мы погодим: может быть, именно ввиду обширности этого предмета, ты еще не успел заняться его исследованием, потому что только еще начинаешь свою государственную деятельность2. Но вопросом об охране страны, я уверен, ты уже интересовался и знаешь, сколько сторожевых постов расположено на надлежащих местах и сколько нет, сколько гарнизона достаточно и сколько нет; посты, расположенные на надлежащих местах, ты посоветуешь усиливать, а лишние снимать.
(11) — Нет, клянусь Зевсом, — отвечал Главкон, — все их надо снять, потому что сторожевое дело поставлено так, что у нас хлеб с полей воруют9.
— А если снять сторожевые посты, — возразил Сократ, — не думаешь ты, что всякому будет дана возможность даже открыто тащить его? Однако, — прибавил он, — ты сам лично ходил и расследовал это, или как-то иначе узнал, что сторожевое дело поставлено плохо?
— Предполагаю так, — отвечал Главкон.
— Значит, и об этом, — сказал Сократ, — станем подавать советы тогда, когда уже не предполагать будем, а знать?
— Так, пожалуй, лучше, — отвечал Главкон.
(12) — А уж в серебряные рудники10, — продолжал Сократ, — знаю, ты не ходил, так что не можешь сказать, почему теперь дохода оттуда поступает меньше, чем прежде.
— Да, конечно, не ходил, — отвечал Главкон.
— Да, действительно, клянусь Зевсом, — сказал Сократ, — место это, говорят, нездоровое; поэтому, когда придется подавать совет по поводу рудников, этого оправдания тебе будет достаточно.
— Да ты смеешься надо мной! — сказал Главкон.
(13) — Но уж вот чего, — продолжал Сократ, — я уверен, ты не оставил без внимания, а, наверное, рассчитал, на сколько времени хватает здешнего хлеба11, чтобы прокормить население, и сколько хлеба нужно добавить в год; этот вопрос ты должен был обсудить, чтобы не случилась с тобою такая неожиданность, что население останется без хлеба, но чтобы с полным знанием дела ты мог своим советом о такой насущной потребности приходить на помощь государству и спасать его.
— Да ведь это — громадное дело, — сказал Главкон, — если придется думать и о подобных вещах!
(14) — Однако, — сказал Сократ, — и свое хозяйство вести хорошо никогда невозможно, если не знать всех хозяйственных нужд и не заботиться об удовлетворении их всех. Но так как государство состоит из десяти с лишком тысяч домов12и трудно заботиться сразу о стольких хозяйствах, отчего ты не попробовал сперва улучшить одно, — хозяйство своего дяди13? А оно нуждается в улучшении. Если сможешь его улучшить, тогда возьмешься и за несколько; а раз ты не можешь быть полезным одному хозяйству, какая могла бы быть от тебя польза многим? Если кто не в силах нести один талант14, разве не ясно, что ему нечего и браться нести несколько?
(15) — Да от меня была бы польза дядину хозяйству, если бы он хотел меня слушаться, — сказал Главкон.
— Так ты дядю не можешь уговорить, — сказал Сократ, — и думаешь, что сможешь заставить слушаться тебя всех афинян, да еще вместе с дядей! (16) Берегись, Главкон, как бы, желая прославиться, не прийти тебе к противоположному результату! Разве ты не видишь, как опасно говорить или делать, чего не знаешь? Подумай обо всех известных тебе лицах такого сорта, которые, как всякому видно, говорят и делают, чего не знают: как по-твоему, за это похвалы они заслуживают или порицания, восхищения или презрения? (17) Подумай также и о тех, которые знают, что говорят и что делают, и, я убежден, ты найдешь, что во всех занятиях люди, пользующиеся славой и уважением, принадлежат к числу самых сведущих, а люди с дурной репутацией и презираемые — к числу самых невежественных. (18) Так если хочешь пользоваться славой и уважением у нас в городе, старайся добиться как можно лучшего знания в избранной тобою сфере деятельности: если в этом отношении ты станешь выше всех и тогда возьмешься за государственную деятельность, то мне не покажется удивительным, что ты очень легко достигнешь цели своих желаний.
Глава 7
[Разговор с Хармидом о необходимости заниматься общественными делами]
(1) Видя, что Хармид, сын Главкона1, человек достойный и по своим способностям стоящий гораздо выше государственных деятелей того времени, не решается однако выступать оратором в Народном собрании и заниматься государственными делами, Сократ обратился к нему с такими словами:
— Скажи мне, Хармид, если кто обладает достаточною силою, чтобы одерживать победы на состязаниях, где в награду дается венок2, и чрез это может и сам пользоваться уважением, и родному городу доставлять больше славы в Элладе, но тем не менее не хочет принимать участия в состязаниях, какого мнения будешь ты об этом человеке?
— Разумеется, я буду считать его неженкой и трусом, — отвечал Хармид.
(2) — А если кто, — продолжал Сократ, — имея возможность своим участием в государственных делах возвеличить отечество и чрез это сам пользоваться уважением, но не решается на это, не будет ли справедливо считать его трусом?
— Пожалуй, — отвечал Хармид, — только к чему такие вопросы?
— А вот к чему, — отвечал Сократ. — Я думаю, у тебя есть способности, но нет решимости принимать участие в государственных делах, и притом в таких, участие в которых составляет твой гражданский долг.
(3) — Где же ты узнал мои способности, — спросил Хармид, — что так дурно думаешь обо мне?
— В собраниях, — отвечал Сократ, — на которых ты бываешь вместе с государственными деятелями: когда они советуются с тобою о чем-нибудь, я вижу, ты подаешь им прекрасные советы, и, когда они делают какую ошибку, ты правильно их критикуешь.
(4) — Не одно и то же, Сократ, — сказал Хармид, — разговаривать в частном кругу и участвовать в дебатах перед публикой.
— Однако, — возразил Сократ, — кто умеет считать, тот нисколько не хуже считает перед публикой, чем один, и кто у себя отлично играет на кифаре3, тот и перед публикой лучше всех играет.
(5) — Но разве ты не видишь, — заметил Хармид, — что стыд и страх врождены человеку и гораздо сильнее проявляются в публичных собраниях, чем в частных кружках?
— Вот у меня и явилось намерение и тебе показать, что ты, не чувствуя застенчивости перед самыми умными и страха перед самыми сильными людьми, стесняешься говорить перед самыми глупыми и слабыми людьми. (6) Неужели ты стесняешься валяльщиков, башмачников, плотников, кузнецов, земледельцев, купцов, рыночных торговцев, думающих только о том, чтоб им купить что-нибудь подешевле и продать подороже? А ведь из всех их и состоит Народное собрание4. (7) Чем же отличается, как ты думаешь, твой образ действий от действий человека, который побеждает профессиональных атлетов и боится профанов? Ты легко говоришь с первыми в государстве лицами, из которых иные смотрят на тебя свысока, и далеко превосходишь людей, специально готовящихся быть народными витиями, но из страха быть осмеянным не решаешься говорить перед людьми, которые никогда не думали о государственных делах и не смотрели на тебя свысока.
(8) — А разве ты не знаешь, — возразил Хармид, — что в Народном собрании часто осмеивают дельных ораторов?
— Да ведь это бывает и в других местах, — возразил Сократ. — Вот я и удивляюсь, что ты, так легко справляясь с теми, когда они так поступают, думаешь, что никак не сумеешь поладить с этими. (9) Нет, голубчик, не оставайся в неведении относительно себя самого; не делай ошибки, в которую впадает огромное большинство людей; обыкновенно люди проявляют интерес к чужим делам, а не стремятся разбирать самих себя. Так ты не ленись делать это, а, напротив, всеми силами следи за собой. Не пренебрегай общественными делами, если можешь способствовать их улучшению: ведь если они будут идти хорошо, то от этого будет немалая польза не только всем гражданам вообще, но в частности и друзьям твоим и тебе самому.
Глава 8
[Разговор с Аристиппом об относительности понятий "хорошее" и "прекрасное"]
(1) Однажды Аристипп1вздумал сбить Сократа, как раньше его самого сбивал Сократ. Но Сократ, имея в виду пользу своих собеседников, ответил ему не так, как отвечают люди, опасающиеся, чтоб их слова не перетолковали в каком-нибудь другом смысле, но как человек, убежденный, что он как раз исполняет свой долг. (2) Дело было так: Аристипп спросил Сократа, знает ли он что-нибудь хорошее. Если бы Сократ назвал что-нибудь вроде пищи, питья, денег, здоровья, силы, смелости, то Аристипп стал бы доказывать, что это иногда бывает злом. Но Сократ, имея в виду, что если что-нибудь нас беспокоит, то мы ищем средства избавиться от этого, дал ответ самый достойный:
(3) — Ты спрашиваешь меня, — сказал он, — знаю ли я что-нибудь хорошее от лихорадки?
— Нет, — отвечал Аристипп.
— Может, от глазной болезни?
— Тоже нет.
— Может, от голода?
— И не от голода.
— Ну, если ты спрашиваешь меня, знаю ли я что-нибудь такое хорошее, что ни от чего не хорошо, то я этого не знаю, да и знать не хочу.
(4) В другой раз Аристипп спросил его, знает ли он что-нибудь прекрасное.
— Даже много таких вещей, — отвечал Сократ.
— Все они похожи одна на другую? — спросил Аристипп.
— Нет, так непохожи некоторые, как только возможно, — отвечал Сократ.
— Так как же непохожее на прекрасное может быть прекрасно? — спросил Аристипп.
— А вот как, — сказал Сократ, — на человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, не похож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более не похож на метательное копье, прекрасное для того, чтобы с силой быстро лететь.
(5) — Твой ответ, — сказал Аристипп, — совершенно не отличается от ответа на мой вопрос, знаешь ли ты что-нибудь хорошее.
— А ты думаешь, — отвечал Сократ, — что хорошее — одно, а прекрасное — другое? Разве ты не знаешь, что все по отношению к одному и тому же прекрасно и хорошо2? Так, прежде всего о духовных достоинствах нельзя сказать, что они по отношению к одним предметам нечто хорошее, а по отношению к другим нечто прекрасное; затем, люди называются и прекрасными и хорошими в одном и том же отношении и по отношению к одним и тем же предметам; также по отношению к одним и тем же предметам и тело человеческое кажется и прекрасным и хорошим; равным образом, все, чем люди пользуются, считается и прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, по отношению к которым оно полезно.
(6) — Так и навозная корзина — прекрасный предмет? — спросил Аристипп.
— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — и золотой щит — предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй дурно.
— Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают и прекрасны и безобразны? — спросил Аристипп.
(7) — Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — равно как и хороши и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки, и, что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено.
(8) Равным образом, говоря, что одни и те же дома и прекрасны и целесообразны, Сократ учил, как мне казалось, строить их такими, какими им должно быть. Ход его рассуждения был следующий:
— Кто хочет иметь дом такой, каким ему следует быть, не должен ли употреблять все средства к тому, чтоб он был как можно более приятен для житья и целесообразен?
(9) Когда собеседник соглашался с этим, Сократ спрашивал:
— Не правда ли, приятно иметь дом летом прохладный, а зимой теплый?
Когда и с этим собеседник соглашался, Сократ говорил:
— Не правда ли, в домах, обращенных на юг, зимой солнце светит в галереи3, а летом оно ходит над нами самими и над крышами и дает тень? Значит, если такое положение прекрасно, то необходимо строить выше южную сторону, чтобы не преграждать зимнему солнцу доступа, а ниже — северную сторону, чтобы холодные ветры не попадали в дом. (10) Короче сказать, куда хозяину во все времена года бывает всего приятнее укрываться и где всего безопаснее помещать вещи, то и будет по справедливости самое приятное и прекрасное жилище. А картины и разные украшения гораздо более отнимают удовольствий4, чем доставляют.
— Для храмов и жертвенников, — говорил Сократ, — самое подходящее место то, которое видно отовсюду5, но где мало ходят, — потому что приятно, увидав храм, помолиться, приятно подойти к нему, находясь в чистоте6.
Глава 9
[Определение понятий "храбрость", "мудрость" и других]
(1) В другой раз Сократу предложили вопрос о храбрости, можно ли ей научить человека, или она — природный дар. Он дал такой ответ.
— Как одно тело от рождения имеет больше силы для перенесения трудов, чем другое тело, так, думаю, и одна душа от природы бывает крепче другой в перенесении опасностей: как я вижу, люди, получая воспитание при одних и тех же законах и обычаях, тем не менее отличаются друг от друга смелостью. (2) Но я все-таки думаю, что при всяких природных свойствах в человеке можно развивать храбрость путем обучения и упражнения: так, например, скифы и фракийцы1, несомненно, не осмелились бы с большим щитом и длинным копьем сражаться со спартанцами, и, наоборот, спартанцы, очевидно, не решились бы вступить в бой с фракийцами, вооруженные маленьким щитом и дротиком, и со скифами, вооруженные луком. (3) Подобно этому и во всем остальном, как я вижу, люди и по природе отличаются друг от друга, и в то же время благодаря упражнению достигают значительного успеха. А из этого следует, что все люди как с хорошими, так и с плохими природными способностями должны учиться и упражняться в той области, в которой хотят стать заметными.
(4) Между мудростью и нравственностью2Сократ не находил различия: он признавал человека вместе и умным и нравственным, если человек, понимая, в чем состоит прекрасное и хорошее, руководится этим в своих поступках и, наоборот, зная, в чем состоит нравственно безобразное, избегает его. В ответ на дальнейший вопрос, считает ли он умными и воздержными тех, кто знает, что должно делать, но поступает наоборот, он сказал:
— Столь же мало, как неумных и невоздержных: все люди, думаю я, делая выбор из представляющихся им возможностей, поступают так, как находят всего выгоднее для себя. Поэтому, кто поступает неправильно, тех я не считаю ни умными, ни нравственными.
(5) Сократ утверждал также, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость. Справедливые поступки и вообще все поступки, основанные на добродетели, прекрасны и хороши. Поэтому люди, знающие, в чем состоят такие поступки, не захотят совершить никакой другой поступок вместо такого, а люди не знающие не могут их совершать и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. А так как справедливые и вообще все прекрасные и хорошие поступки основаны на добродетели, то из этого следует, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость.
(6) Сумасшествие, говорил Сократ, есть нечто противоположное добродетели; однако незнание он не считал сумасшествием; но не знать самого себя или воображать, будто знаешь то, чего не знаешь, это, он думал, очень близко к сумасшествию. Однако в просторечии, продолжал он, про людей, делающих ошибки в том, чего толпа не знает, не говорят, что они — сумасшедшие; только делающих ошибки в том, что знает толпа, называют сумасшедшими. (7) Так, например, если кто считает себя таким великаном, что наклоняется при проходе через ворота в городской стене, или таким силачом, что пробует поднимать дома или браться за что-нибудь другое, очевидно невозможное, — про того говорят, что он сумасшедший. А кто делает мелкие ошибки, тех не считают сумасшедшими: как сильную страсть называют любовью, так и большую ненормальность ума называют сумасшествием.
(8) Исследуя вопрос, что такое зависть, Сократ находил, что она есть некоторая печаль, но печаль не о несчастье друзей или о счастье врагов: завистники, говорил он, только те, кто горюет по поводу счастья друзей. Когда некоторые удивлялись, как можно, любя кого-нибудь, печалиться о его счастье, он напоминал, что у многих бывает к тем или другим лицам такое чувство, при котором они не могут равнодушно смотреть на их бедствия и помогают им в несчастье, но при счастье их они испытывают печаль. Впрочем, с человеком рассудительным этого не может случиться, а у дураков всегда есть это чувство.
(9) Исследуя вопрос, что такое досуг, Сократ находил, что огромное большинство людей, правда, всегда что-то делает: и игроки в кости и шуты тоже что-то делают; но на самом деле, говорил он, все они ничего не делают, потому что имеют возможность пойти и заняться чем-нибудь лучшим. Но перейти от лучшего занятия к худшему ни у кого нет времени3; а если бы кто и перешел, то поступил бы дурно, потому что свободного времени у него нет.
(10) Цари и правители, говорил Сократ, — не те, которые носят скипетр или избраны кем попало или получили власть по жребию4или насилием или обманом, но те, которые умеют управлять. (11) Когда собеседник Сократа соглашался, что дело правителя — приказывать, что делать, а подчиненного — повиноваться, Сократ указывал на то, что и на корабле управляет знающий, а хозяин корабля и все пассажиры повинуются знающему. Точно так же и владельцы земли в сельских работах, больные при болезни, учащиеся гимнастике в гимнастических упражнениях и вообще все, у кого есть дело, требующее забот, если считают себя его знающими, то сами о нем пекутся, а если нет, то не только слушаются знатоков, когда они имеются под рукой. Когда же знающих нет, их приглашают, чтобы под их руководством делать что нужно. В прядильном деле, указывал Сократ, даже женщины распоряжаются мужчинами, потому что женщины знают, как прясть, а мужчины не знают.
(12) Если кто возражал на это, что у тирана есть возможность не слушать разумных советников5, Сократ говорил: