По закону или по справедливости?

По закону или по справедливости? - student2.ru

Уж Анисий физиономию и мылом, и пемзой, и даже песком драл – а все равно смуглота до конца не сошла. У Эраста Петровича тоже, но ему, писаному красавцу, это даже шло, получилось навроде густого загара. А у Тюльпанова ореховая мазь, полиняв, расположилась по личности островками, и стал он теперь похож на африканскую жирафу – пятнистый, тонкошеий, только вот малого росточка. Зато, нет худа без добра, начисто сошли прыщи. Совсем, будто их и не было никогда. Ну, а кожа через две-три недельки просветлится – шеф обещал. И стриженые волоса тоже отрастут, никуда не денутся.

Наутро после того, как взяли с поличным, а после упустили Валета и его сообщницу (о которой Анисий вспоминал не иначе как со вздохом и сладким замиранием в разных частях души и тела), состоялся у них с надворным советником недлинный, но важный разговор.

– Что ж, – сказал Фандорин со вздохом. – Мы с вами, Тюльпанов, опозорились, но московские г-гастроли Пикового Валета, надо полагать, на этом закончены. Что думаете делать дальше? Хотите вернуться в управление?

Анисий ничего на это не ответил и только смертельно побледнел, хоть под смуглотой было и не видно. Мысль о возвращении к жалкому курьерскому поприщу после всех удивительных приключений последних двух недель предстала перед ним во всей своей невыносимости.

– Я, разумеется, аттестую вас обер-полицеймейстеру и Сверчинскому самым лестным образом. Вы ведь не виноваты, что я оказался не на д-должной высоте. Порекомендую перевести вас в следственную или в оперативную часть – как пожелаете. Но есть у меня для вас, Тюльпанов, и другое предложение…

Шеф сделал паузу, и Анисий весь подался вперед, с одной стороны, потрясенный блестящей перспективой триумфального возвращения в жандармское, а с другой, предчувствуя, что сейчас будет высказано и нечто, еще более головокружительное.

– …Если, конечно, вы не против того, чтобы п-постоянно работать со мной, я могу предложить вам место моего помощника. Постоянный ассистент полагается мне по должности, однако до сих пор я этим правом не пользовался, предпочитал обходиться один. Но вы меня, пожалуй, устроили бы. Вам не хватает знания людей, вы чрезмерно склонны к рефлексированию и недостаточно верите в свои силы. Но те же самые качества могут в нашем деле быть весьма полезны, если п-повернуть их в нужном направлении. Незнание людей избавляет от стереотипических оценок, да и вообще недостаток этот восполним. Колебаться перед принятием решения тоже полезно. Лишь бы потом, уже решившись, не медлить. А неверие в свои силы оберегает от шапкозакидательства и небрежностей, оно может развиться в благотворную п-предусмотрительность. Главное же ваше достоинство, Тюльпанов, состоит в том, что страх попасть в постыдное положение у вас сильнее физической боязни, а значит, в любой ситуации вы будете стараться вести себя д-достойным образом. Это меня устраивает. Да и соображаете вы совсем недурно для пяти классов реального училища. Что скажете?

Анисий молчал, утратив дар речи, и ужасно боялся шевельнуться – вдруг сейчас чудесный сон кончится, он протрет глаза и увидит свою убогую комнатенку, и мокрая Сонька хнычет, а за окном дождь со снегом, и пора бежать на службу бумажки разносить.

Как бы спохватившись, надворный советник виновато сказал:

– Ах да, я не назвал условий, покорнейше прошу извинить. Вы немедленно получите чин коллежского регистратора. Должность ваша будет называться длинно: «личный помощник чиновника для особых поручений при московском генерал-губернаторе». Жалованье – 50 рублей в месяц и какие-то там еще квартальные выплаты, точно не п-помню. Получите подъемные и казенную квартиру, ибо мне понадобится, чтоб вы жили неподалеку. Конечно, п-переезд вам может оказаться некстати, но обещаю, что квартира будет удобной и хорошо приспособленной для ваших семейных обстоятельств.

Это про Соньку, догадался Анисий и не ошибся.

– Поскольку я…м-м… возвращаюсь к холостяцкой жизни. – Шеф сделал неопределенный жест. – Масе велено найти новую прислугу: кухарку и г-горничную. Раз уж вы будете жить по соседству, они могут обслуживать и вас.

Только бы не разреветься, в панике подумал Тюльпанов, это будет полный и окончательный конфуз.

Фандорин развел руками:

– Ну, я не знаю, чем вас еще соблазнить. Хотите…

– Нет, ваше высокоблагородие! – очнувшись, завопил Анисий. – Я ничего больше не хочу! Мне и так более чем достаточно! Я молчал не в том смысле… – Он запнулся, не зная, как закончить.

– Отлично, – кивнул Эраст Петрович. – Стало быть, мы договорились. И первое задание вам будет такое: на всякий случай, ибо береженого Бог бережет… Последите-ка недельку-другую за газетами. И еще я распоряжусь, чтобы от полицеймейстера вам ежедневно присылали на просмотр «Полицейскую сводку городских происшествий». Обращайте внимание на все примечательное, необычное, подозрительное и докладывайте мне. А вдруг этот самый Момус еще нахальнее, чем нам п-представляется?

* * *

Денька через два после этой исторической беседы, ознаменовавшей решительный поворот в Анисиевой жизни, Тюльпанов сидел за письменным столом в домашнем кабинете начальника, просматривал свои пометки в газетах и «Полицейской сводке», готовился к отчету. Был уже двенадцатый час, но Эраст Петрович еще не выходил из спальни. В последнее время он вообще что-то хандрил, был неразговорчив и интереса к тюльпановским находкам не проявлял. Молча выслушает, махнет рукой, скажет:

– Идите, Тюльпанов. На сегодня п-присутствие окончено.

Нынче к Анисию заглянул Маса – пошептаться.

– Сафсем прохо, – сказал. – Ноть не спит, дзень не кусяет, дзадзэн и рэнсю не дзерает.

– Чего не делает? – тоже шепотом спросил Анисий.

– «Рэнсю» – это… – Японец изобразил руками какие-то быстрые, рубленые движения и одним махом вскинул ногу выше плеча.

– А, японскую гимнастику, – сообразил Тюльпанов, вспомнив, что раньше по утрам, пока он читал в кабинете газеты, надворный советник и камердинер удалялись в гостиную, сдвигали столы и стулья, а после долго топали и грохотали, то и дело издавая резкие, клекочущие звуки.

– «Дзадзэн» – это вот, – объяснил далее Маса, плюхнулся на пол, подобрал под себя ноги, уставился на ножку стула и сделал бессмысленное лицо. – Поняр, Тюри-сан?

Когда Анисий отрицательно помотал головой, японец ничего больше объяснять не стал. Сказал озабоченно:

– Баба надо. С баба прохо, без баба есё худзе. Думаю, хоросий бордерь ходичь, с мадама говоричь.

Тюльпанову тоже казалось, что меланхолия Эраста Петровича связана с исчезновением из флигеля графини Адди, однако от столь радикальной меры, как обращение за помощью к хозяйке борделя, по его мнению, следовало воздержаться.

В разгар консилиума в кабинет вошел Фандорин. Был он в халате, с дымящейся сигарой в зубах. Масу послал за кофеем, у Анисия скучливо спросил:

– Ну что там у вас, Тюльпанов? Опять будете мне рекламу новых технических чудес з-зачитывать? Или, как вчера, про кражу бронзовой лиры с гробницы графа Хвостова?

Анисий стушевался, потому что и в самом деле отчеркнул в «Неделе» подозрительную рекламу, превозносившую достоинства «самоходного чудо-велосипеда» с каким-то мифическим «двигателем внутреннего сгорания».

– Отчего же, Эраст Петрович, – с достоинством возразил он, подыскивая что-нибудь повнушительней. – Вот в «Сводке» за вчерашнее число имеется любопытное сообщение. Докладывают, что по Москве ходят странные слухи о какой-то волшебной черной птице, которая слетела с небес к действительному статскому советнику Еропкину, вручила ему златое кольцо и говорила с ним человеческим голосом. При этом поминают Божьего человека, чудесного отрока, которого называют то Паисием, то Пафнутием. Тут приписка полицеймейстера: «Сообщить в Консисторию, дабы приходские священники разъяснили пастве вред суетных верований».

– К Еропкину? Черная п-птица? – удивился шеф. – К тому самому, к Самсону Харитоновичу? Странно. Очень странно. И что же, упорный слух?

– Да, тут написано, что все поминают Смоленский рынок.

– Еропкин – человек очень богатый и очень суеверный, – задумчиво произнес Эраст Петрович. – Я бы заподозрил здесь какую-нибудь аферу, но у Еропкина такая репутация, что никто из московских с ним связываться не осмелился бы. Это з-злодей и мерзавец, каких свет не видывал. Давно на него зуб точу, да жаль, Владимир Андреевич трогать не велел. Говорит, злодеев много, всех не пересажаешь, а этот щедро в городскую казну дает и на благотворительность. Так человеческим голосом птица с ним говорила? И золотое кольцо в клюве? Дайте-ка взглянуть.

Взял у Тюльпанова «Полицейскую сводку городских происшествий», стал читать отчеркнутое.

– Хм. «Во всех слухах поминается „блаженный отрок, лицом чист, златоволос и в рубахе белее снега“». Где это видано, чтобы юродивый был лицом чист и в рубахе б-белее снега? И, смотрите-ка, тут еще написано: «Отнестись к сему слуху как к полной выдумке препятствует удивительное подробство деталей, обычно досужим вымыслам не свойственное». Вот что, Тюльпанов, возьмите-ка у Сверчинского пару-тройку филеров и установите негласное наблюдение за домом и выездом Еропкина. Причин не объясняйте, скажите – распоряжение его сиятельства. Валет не Валет, а какая-то хитроумная интрига здесь угадывается. Разберемся в этих святых чудесах.

Последнюю фразу надворный советник произнес на явно мажорной ноте. Известие о волшебной черной птице подействовало на Эраста Петровича чудодейственным образом. Он загасил сигару, бодро потянулся, а когда Маса внес поднос с кофейными принадлежностями, сказал:

– Ты кофей вон Тюльпанову подай. А мы с тобой что-то давненько на мечах не т-тренировались.

Японец весь просветлел, грохнул поднос на стол, так что черные брызги полетели, и опрометью кинулся вон из кабинета.

Пять минут спустя Анисий стоял у окна и, ежась, наблюдал, как во дворе, хищно переступая на чуть согнутых ногах, топчут снег две обнаженные фигуры в одних набедренных повязках. Надворный советник был строен и мускулист, Маса плотен, как бочонок, но без единой жиринки. Оба противоборца держали в руках по крепкой бамбуковой палке с круглой гардой на рукояти. Убить такой штуковиной, конечно, не убьешь, но покалечить очень даже можно.

Маса выставил вперед руки, устремив «меч» вверх, истошно завопил и скакнул вперед. Звонкий щелчок дерева о дерево, и противники опять закружили по снегу. Бр-р-р, – передернулся Анисий, отхлебнул горячего кофею.

Шеф ринулся на коротышку, и стук дубинок слился в сплошной треск, а мелькание затеялось такое, что у Тюльпанова зарябило в глазах.

Впрочем, схватка длилась недолго. Маса плюхнулся на зад, схватившись за макушку, а Фандорин стоял над ним, потирая ушибленное плечо.

– Эй, Тюльпанов! – весело крикнул он, обернувшись к флигелю. – Не хотите п-присоединиться? Я научу вас японскому фехтованию!

Нет уж, подумал Анисий, прячась за стору. Как-нибудь в другой раз.

– Не желаете? – Эраст Петрович зачерпнул пригоршню снега и с видимым наслаждением принялся втирать его в поджарый живот. – Тогда ступайте, займитесь заданием. Хватит бездельничать!

Каково, а? Как будто это Тюльпанов два дня кряду в халате просидел!

* * *

Его высокоблагородию г-ну Фандорину

26 февраля, 2-ой день наблюдения

Прошу извинения за почерк – пишу карандашом, а листок на спине агента Федорова. Доставит записку агент Сидорчук, а третьего, Лациса, я посадил дежурить в сани на случай внезапного отъезда объекта.

С объектом творится что-то непонятное.

В конторе не был ни вчера, ни сегодня. От повара известно, что со вчерашнего утра в доме живет блаженный отрок Паисий. Ест много шоколаду, говорит, что можно, что шоколад нескоромный. Нынче рано утром, еще затемно, объект куда-то ездил на санях в сопровождении Паисия и трех слуг. На Якиманке оторвался от нас и ушел в сторону Калужской заставы – очень уж у него тройка хороша. Где был, неизвестно. Вернулся в восьмом часу, с медной старой кастрюлей, которую нес сам, на вытянутых руках. Вес, похоже, был немалый. Объект выглядел взволнованным и даже испуганным. По сведениям, полученным от повара, завтракать не стал, а заперся у себя в спальне и долго чем-то звенел. В доме шепчутся про какой-то «аграмадный клад», якобы найденный хозяином. И совсем несусветное: будто бы явилась Е. не то сама Пресвятая Дева, не то неопалимая купина с ним разговаривала.

С полудня объект здесь, в церкви Смоленской Божьей Матери. Истово молится, бьет земные поклоны у Пресвятой иконы. Отрок Паисий с ним. Блаженный выглядит точно, как описано в сводке. Добавлю только, что взгляд живой, острый, не такой, как у юродивых. Приезжайте, шеф, тут что-то затевается. Сейчас отправлю Сидорчука и вернусь в церковь говеть.

Писано в пять часов сорок шесть с половиною минут пополудни

А.Т.

Эраст Петрович появился в храме вскоре после семи, когда бесконечная «преосвященная» уже подходила к концу. До плеча уставшего от тяжелой наблюдательной службы Тюльпанова (был он в синих очках и рыжем парике, чтоб не приняли по бритой башке за татарина) дотронулся смуглый цыган – кудреватый, в меховой поддевке и с серьгой в ухе.

– Нутко, малый, передай огонек Божий, – сказал цыган, а когда покоробленный фамильярностью Анисий принял у него свечку, шепнул голосом Фандорина:

– Еропкина вижу, а где отрок?

Тюльпанов похлопал глазами, пришел в себя и осторожно показал пальцем.

Объект стоял на коленях, бормоча молитвы и неустанно кланяясь. За ним на коленях же торчал чернобородый мужичина разбойничьего вида, но не крестился, а просто скучал, и раза два даже широко зевнул, сверкнув изрядными белыми зубами. По правую руку от Еропкина, сложив руки крестом и воздев очи горе, что-то тоненько напевал миловидный юноша. Он был в белой рубашке, но, впрочем, не такой уж белоснежной, как гласила молва – видно, давно ее не менял. Однажды Анисий углядел, как блаженный, упав на пол ничком якобы в молитвенном экстазе, быстро сунул за щеку шоколадку. Тюльпанов и сам ужасно проголодался, но служба есть служба. Даже когда отлучался донесение писать, и то не позволил себе на площади пирожка с тешой купить, а уж как хотелось.

– Вы что это цыганом? – шепотом спросил он у шефа.

– А кем, по-вашему, я могу нарядиться, когда ореховая настойка с п-портрета не сошла? Арапом что ли? Арапу у Смоленской Богоматери делать нечего.

Эраст Петрович посмотрел на Анисия с укоризной и вдруг без малейшего заикания сказал такое, что бедный Тюльпанов обмер:

– Я забыл один ваш существенный недостаток, который трудно превратить в достоинство. У вас слабая зрительная память. Вы что, не видите: этот блаженный – ваша хорошая и даже, можно сказать, интимная знакомая?

– Нет! – схватился за сердце Анисий. – Не может быть!

– Да вы на ухо взгляните. Я же вас учил, что уши у каждого человека неповторимы. Видите, такая же укороченная розовая мочка, тот же общий контур – идеальный овал, это редко бывает, и самая характерная деталь – чуть выпирающий противокозелок. Она это, Тюльпанов, она. Грузинская княжна. Значит, Валет и в самом деле еще нахальнее, чем я думал.

Надворный советник покачал головой, словно удивляясь загадкам человеческой природы. После заговорил коротко, обрывками:

– Самых лучших агентов. Непременно Михеева, Субботина, Сейфуллина и еще семерых. Шесть саней и таких лошадей, чтоб от еропкинской тройки больше не отставали. Строжайшее конспирирование по системе «кругом враги» – чтоб не только объекту, но и посторонним слежка была незаметна. Вполне вероятно, что здесь где-то болтается и сам Валет. В лицо-то ведь мы его так и не знаем, да и ушей он нам не показывал. Марш на Никитскую. Живо!

Анисий, как зачарованный, смотрел на тонкую шею «отрока», на идеально овальное ухо с каким-то там «противокозелком», и лезли в голову кандидата на классный чин мысли, для церкви и тем более для Великого Поста вовсе непозволительные.

Он встрепенулся, закрестился и стал пробираться к выходу.

Еропкин говел в церкви допоздна и домой вернулся уже после десяти. С крыши соседнего дома, где мерз филер Лацис, было видно, как во дворе стали запрягать крытый возок. Похоже, что, несмотря на ночное время, почивать Самсон Харитонович не собирался.

Но у Фандорина и Анисия все уж было готово. От дома Еропкина в Мертвом переулке выезд был в три стороны – к Успению-на-Могилках, к Староконюшенному переулку и на Пречистенку, и на каждом из перекрестков стояло по двое неприметных саней.

Возок действительного статского советника – приземистый, обитый темным сукном, – выехал из крепких дубовых ворот в одиннадцать с четвертью и двинулся в сторону Пречистенки. На козлах сидели двое крепких парней в полушубках, сзади, на запятках, расположился чернобородый.

Первые из двух саней, что дежурили у выезда на Пречистенку, не спеша тронулись следом. Сзади цепочкой пристроились остальные пять и на почтительном отдалении покатили за «нумером первым» – так на специальном жаргоне назывался передний эшелон визуального наблюдения. Сзади на «нумере первом» горел красный фонарь, который задним было видно издалека.

Эраст Петрович и Анисий ехали в легких санках, отстав от красного фонаря на полсотни саженей. Остальные «нумера» растянулись сзади вереницей. Были тут и крестьянские сани, и ямщицкая тройка, и иерейская пара, но даже самые затрапезные дровни были крепко сколочены, на стальных ободах, да и лошадки подобраны одна к одной – хоть и неказистые, но ходкие и выносливые.

Через один поворот (на набережную Москвы-реки), согласно инструкции, «нумер первый» отстал, и вперед, по сигналу Фандорина, вышел «нумер второй», а «первый» пристроился в самый хвост. Ровно десять минут по часам «второй» вел объекта, а потом свернул налево, уступив позицию «нумеру третьему».

Строгое следование инструкции в данном случае оказалось не лишним, потому что чернобородый разбойник на запятках не клевал носом, а покуривал цыгарку, и непогода ему, толстокожему, была нипочем, даже шапкой не покрыл свою косматую голову, хоть поднялся ветер и с небес лепило крупными мокрыми хлопьями.

За Яузой возок свернул влево, а «нумер третий» покатил дальше по прямой, уступив место «четвертому». Сани надворного советника при этом в чередовании «нумеров» не участвовали, держались все время на второй позиции.

Так и довели объекта до пункта следования – к стенам Новопименовского монастыря, белевшего в ночи приземистыми башнями.

Издали было видно, как от возка отделились одна, две, три, четыре, пять фигур. Последние двое что-то несли – не то мешок, не то человеческое тело.

– Труп! – ахнул Анисий. – Может, пора брать?

– Не так быстро, – ответил шеф. – Нужно разобраться.

Он расположил сани с агентами по всем стратегическим направлениям, и лишь потом поманил Тюльпанова – марш за мной.

Они осторожно приблизились к заброшенной часовне, обошли ее кругом. С противоположной стороны, у неприметной, ржавой двери обнаружились сани и привязанная к дереву лошадь. Она потянулась к Анисию мохнатой мордой и тихо, жалобно заржала – видно, застоялась на месте, соскучилась.

Эраст Петрович приложил ухо к двери, потом на всякий случай слегка потянул за скобу. Неожиданно створка приоткрылась, не издав ни единого звука. Из узкой щели забрезжило тусклым светом, и чей-то звучный голос произнес странные слова:

– Куда? В камень превращу!

– Любопытно, – прошептал шеф, поспешно прикрывая дверь. – Петли ржавые, а смазаны недавно. Ладно, подождем, что будет.

Минут через пять внутри зашумело, загрохотало, но почти сразу же снова стало тихо. Фандорин положил Анисию руку на плечо: не сейчас, рано.

Прошло еще минут десять, и вдруг женский голос истошно закричал:

– Пожар! Горим! Люди добрые, горим!

Тут же подхватил и мужской:

– Пожар! Горим! Пожар!

Анисий азартно рванулся к двери, но стальные пальцы ухватили его за хлястик шинели и притянули назад.

– Я полагаю, это пока спектакль, главное впереди, – негромко сказал шеф. – Надо дождаться финала. Дверь смазана неспроста, и лошадка томится не случайно. Мы с вами, Тюльпанов, заняли ключевую позицию. А спешить надо только в тех случаях, когда медлить никак невозможно.

Эраст Петрович наставительно поднял палец, и Анисий поневоле залюбовался бархатной перчаткой с серебряными кнопочками.

На ночную операцию надворный советник оделся франтом: длинная бобровая шуба с суконным верхом, белый шарф, шелковый цилиндр, в руке трость с набалдашником слоновой кости. Анисий был хоть и в рыжем парике, но впервые вырядился в чиновничью шинель с гербовыми пуговицами и надел новую фуражку с лаковым козырьком. Однако до Фандорина ему, что и говорить, было как воробью до селезня.

Шеф хотел сказать еще что-то, не менее поучительное, но тут из-за двери раздался такой душераздирающий, полный неподдельного страдания вопль, что Тюльпанов от неожиданности тоже вскрикнул.

Лицо Эраста Петровича напряглось, он явно не знал, ждать ли еще или это как раз тот случай, когда медлить невозможно. Он нервно дернул уголком рта и склонил голову набок, словно прислушивался к какому-то неслышному Анисию голосу. Очевидно, голос велел шефу действовать, потому что Фандорин решительно распахнул дверь и шагнул вперед.

Картина, открывшаяся взору Анисия, была поистине поразительна.

Над голым деревянным столом, раскорячив ноги, висел на двух веревках какой-то седобородый старик в гусарском мундире и сбившемся вниз белом халате. За его спиной, покачивая длинным, витым кнутом, стоял еропкинский чернобородый головорез. Сам Еропкин сидел чуть дальше, на стуле. Возле его ног лежал набитый мешок, а у стены, присев на корточки, курили двое давешних молодцов, что ехали на облучке.

Но все это Тюльпанов отметил лишь попутно, краем зрения, потому что в глаза ему сразу же бросилась хрупкая фигурка, безжизненно лежавшая вниз лицом. В три прыжка Анисий обежал стол, споткнулся о какой-то увесистый фолиант, но удержался на ногах и опустился на колени возле лежащей.

Когда он дрожащими руками перевернул ее на спину, синие глаза на бледном личике открылись, и розовые губы пробормотали:

– Какой рыжий…

Слава Богу, жива!

– Это что еще здесь за пытошный застенок? – донесся сзади спокойный голос Эраста Петровича, и Анисий выпрямился, вспомнив о долге.

Еропкин с недоумением смотрел то на щеголя в цилиндре, то на прыткого чиновничка.

– Вы кто такие? – грозно спросил он. – Сообщники? Ну-ка, Кузьма.

Чернобородый сделал рукой неуловимое движение, и к горлу надворного советника, рассекая воздух, метнулась стремительная тень. Фандорин вскинул трость, и конец кнута, неистово вращаясь, обмотался вокруг лакированного дерева. Одно короткое движение, и кнут, выдернутый из лапищи медведеобразного Кузьмы, оказался у Эраста Петровича. Тот не спеша размотал тугой кожаный хвост, бросил тросточку на стол и без видимого усилия, одними пальцами, стал рвать кнут на мелкие кусочки. По мере того как на пол отлетали все новые и новые обрывки, из Кузьмы будто воздух выходил. Он вжал лохматую башку в широченные плечи, попятился к стене.

– Часовня окружена агентами полиции, – сказал Фандорин, окончательно расправившись с кнутом. – На сей раз, Еропкин, вы ответите за произвол.

Однако сидевшего на стуле это сообщение не испугало:

– Ништо, – осклабился он. – Мошна ответит.

Надворный советник вздохнул и дунул в серебряный свисток. Раздалась высокая, режущая уши трель, и в ту же минуту в часовню с топотом ворвались агенты.

– Этих – в участок, – показал шеф на Еропкина и его подручных. – Составить протокол. Что в мешке?

– Мой мешочек, – быстро произнес Самсон Харитонович.

– Что в нем?

– Деньги, двести восемьдесят три тысячи пятьсот два рубля. Мои денежки, доход от торговли.

– Такая солидная сумма и в мешке? – холодно спросил Эраст Петрович. – Имеете под нее финансовые документы? Источники поступления? Уплачены ли подати?

– Вы, сударь, того, на минутку… В сторонку бы отойти… – Еропкин вскочил со стула и проворно подбежал к надворному советнику. – Я ведь что, без понятия разве… – И перешел на шепот. – Пускай там будет ровно двести тысяч, а остальные на ваше усмотрение.

– Увести, – приказал Фандорин, отворачиваясь. – Составить протокол. Деньги пересчитать, оприходовать, как положено. Пусть акцизное ведомство разбирается.

Когда четверых задержанных вывели, вдруг раздался бодрый, разве что чуть-чуть подсевший голос:

– Это, конечно, благородно – от взяток отказываться, но долго ли мне еще кулем висеть? У меня уж круги перед глазами.

Анисий и Эраст Петрович взяли висящего за плечи, а полностью воскресшая барышня – ее ведь, кажется, звали «Мими»? – залезла на стол и распутала веревки.

Страдальца усадили на пол. Фандорин сдернул фальшивую бороду, седой парик, и открылось ничем не примечательное, самое что ни на есть заурядное лицо: серо-голубые, близко посаженные глаза; светлые, белесые на концах волосы; невыразительный нос; чуть скошенный подбородок – все, как описывал Эраст Петрович. От прилившей крови лицо было багровым, но губы немедленно расползлись в улыбке.

– Познакомимся? – весело спросил Пиковый Валет. – Я, кажется, не имею чести…

– Стало быть, на Воробьевых горах были не вы, – понимающе кивнул шеф. – Так-так.

– На каких таких горах? – нахально удивился прохиндей. – Я – отставной гусарский корнет Курицын. Вид на жительство показать?

– П-потом, – покачав головой, молвил надворный советник. – Что ж, представлюсь снова. Я – Эраст Петрович Фандорин, чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе, и не большой любитель дерзких шуток. А сие мой п-помощник, Анисий Тюльпанов.

Из того, что в речи шефа вновь появилось заикание, Анисий сделал вывод, что самое напряженное позади, и позволил себе расслабиться – украдкой взглянул на Мими.

Она, оказывается, тоже на него смотрела. Легонько вздохнула и мечтательно повторила:

– Анисий Тюльпанов. Красиво. Хоть в театре выступай.

Неожиданно Валет – а это, конечно же, несмотря на казуистику, был он – развязнейшим образом подмигнул Анисию и высунул широкий, как лопата, и удивительно красный язык.

По закону или по справедливости? - student2.ru

– Ну-с, господин Момус, и как же мне с вами поступить? – спросил Эраст Петрович, наблюдая, как Мими вытирает соучастнику лоб, покрытый мелкими капельками пота. – По закону или по с-справедливости?

Валет немного подумал и сказал:

– Ежели бы мы с вами, господин Фандорин, сегодня встречались не впервые, а уже имели бы некоторый опыт знакомства, я, разумеется, целиком и полностью положился бы на ваше милосердие, ибо сразу видно человека чувствительного и благородного. Вы, несомненно, учли бы перенесенные мною нравственные и физические терзания, а также неаппетитный облик субъекта, над которым я столь неудачно подшутил. Однако же обстоятельства сложились так, что я могу не злоупотреблять вашей человечностью. Сдается мне, что суровых объятий закона я могу не опасаться. Вряд ли его свинячье превосходительство Самсон Харитоныч станет подавать на меня в суд за эту невинную шалость. Не в его интересах.

– В Москве закон – его сиятельство князь Долгорукой, – в тон наглецу ответил Эраст Петрович. – Или вы, мсье Валет, всерьез верите в независимость судебных инстанций? П-позвольте вам напомнить, что генерал-губернатора вы жестоко оскорбили. Да и как быть с англичанином? Город ему должен вернуть сто тысяч.

– Право не знаю, дорогой Эраст Петрович, о каком англичанине вы говорите, – развел руками спасенный. – А к его сиятельству я отношусь с искренним почтением. Глубоко чту его крашеные седины. Если же Москве нужны деньги, то вон сколько я их добыл для городской казны – целый мешок. Это Еропкин от жадности ляпнул, что денежки его, а когда поостынет – отопрется. Скажет, знать не знаю, ведать не ведаю. И пойдет сумма неизвестного происхождения на московские нужды. По-хорошему, так мне процентик полагался бы.

– Что ж, это резонно, – задумчиво произнес надворный советник. – Опять же вещи Ариадне Аркадьевне вы вернули. Да и о четках моих не забыли… Ладно. По закону, так по закону. Не пожалеете, что моей справедливостью пренебрегли?

На лице неприметного господина отразилось некоторое колебание.

– Покорнейше благодарю, но я, знаете ли, привык больше на самого себя полагаться.

– Ну, как угодно, – пожал плечами Фандорин и безо всякой паузы обронил: – Можете к-катиться к черту.

Анисий остолбенел, а Пиковый Валет поспешно вскочил на нога, очевидно, боясь, что чиновник передумает.

– Вот спасибо! Клянусь, ноги моей в этом городе больше не будет. Да и отечество православное мне порядком прискучило. Идем, Мими, не будем надоедать господину Фандорину.

Эраст Петрович развел руками:

– А вот вашу спутницу, увы, отпустить не могу. По закону так по закону. На ней – афера с лотереей. Есть пострадавшие, есть свидетели. Тут уж встречи с судьей не избежать.

– Ой! – вскрикнула стриженая девица, и так жалобно, что у Анисия сердце защемило. – Момчик, я не хочу в тюрьму!

– Что поделаешь, девочка, закон есть закон, – легкомысленно ответил бессердечный мошенник, потихоньку отступая к двери. – Ты не бойся, я о тебе позабочусь. Пришлю самого дорогого адвоката, вот увидишь. Так я пойду, Эраст Петрович?

– Мерзавец! – простонала Мими. – Стой! Куда ты?

– Думаю в Гватемалу податься, – жизнерадостно сообщил «Момчик». – Читал в газетах, что там снова переворот. Надоела гватемальцам республика, ищут немецкого принца на престол. Может, и я пригожусь?

И, махнув на прощанье рукой, скрылся за дверью.

* * *

Суд над девицей Марьей Николаевной Масленниковой, бывшей актрисой петербургских театров, обвиняемой в мошенничестве, преступном сговоре и бегстве из-под ареста, состоялся в самом конце апреля, в ту блаженную послепасхальную пору, когда ветки пузырятся сочными почками, а по обочинам еще нестойких, но уже начавших подсыхать дорог нестройно лезет свежая травка.

Интереса у широкой публики процесс не вызвал, ибо дело было не из крупных, однако в зале заседаний все ж таки сидело с полдюжины репортеров – ходили смутные, но упорные слухи о том, что неудавшаяся лотерейная афера каким-то образом связана со знаменитыми «Пиковыми валетами», вот редакции на всякий случай и прислали своих представителей.

Анисий пришел одним из первых и занял место поближе к скамье подсудимых. Был он в изрядной ажитации, поскольку за минувшие два месяца частенько думал о веселой барышне Мими и ее несчастной судьбе. А теперь, стало быть, подошла и развязка.

Между тем, в жизни бывшего рассыльного произошло немало перемен. После того как Эраст Петрович отпустил Валета на все четыре стороны, было неприятное объяснение у губернатора. Князь пришел в неописуемую ярость, не желал ничего слушать и даже накричал на надворного советника, обозвав его «мальчишкой» и «самоуправцем». Шеф немедленно написал прошение об отставке, однако оной не получил, потому что Владимир Андреевич, охолонув, понял, от какого конфуза спасла его предусмотрительность чиновника для особых поручений. Показания Пикового Валета по делу о лорде Питсбруке выставили бы князя в неприличном свете не только перед москвичами, но и перед Высшими Сферами, где у строптивого наместника имелось немало врагов, только дожидавшихся какого-нибудь промаха с его стороны. А попасть в смешное положение – это еще хуже, чем промах, особенно если тебе семьдесят шестой год и есть охотники занять твое место.

В общем, приехал губернатор во флигель на Малую Никитскую, попросил у Эраста Петровича прощения и даже представил его к очередному Владимиру – не за Пикового Валета, конечно, а за «отлично-усердную службу и особые труды». От Князевых щедрот перепало и Анисию – получил он нешуточные наградные. Хватило и обустроиться на новой квартире, и Соньку побаловать, и полный комплект обмундирования справить. Был просто Анисий, а стал его благородие, коллежский регистратор Анисий Питиримович Тюльпанов.

Вот и сегодня, на суд, явился он в новеньком, первый раз надеванном летнем вицмундире. До лета было еще далековато, но очень уж эффектно смотрелся Анисий в белом кителе с золотым кантиком на петлицах.

Когда ввели подсудимую, она сразу же обратила внимание на белый мундир, печально так улыбнулась, как старому знакомому, и села, потупив голову. Волосы у Мимочки (так про себя звал ее Анисий) еще толком не отросли и были собраны на затылке в маленький немудрящий узел. Оделась обвиняемая в простое коричневое платье и была похожа на маленькую гимназистку, угодившую на строгий педагогический совет.

Увидев, что присяжные поглядывают на скромную девушку с сочувствием, Анисий немного воспрял духом. Может, приговор будет не так уж суров?

Однако выступление прокурора повергло его в ужас. Обвинитель – розовощекий честолюбец, безжалостный карьерист – обрисовал личность Мимочки в самых безобразных красках, подробно описал всю циничную омерзительность «благотворительной лотереи» и потребовал для девицы Масленниковой трех лет каторжных работ и плюс к тому еще пяти лет поселения в не столь отдаленных местах Сибири.

Спившийся актеришка, изображавший в лотерее председателя, от суда был освобожден за малостью вины и выступал свидетелем обвинения. Похоже было, что Мимочке суждено отдуваться одной за всех. Она уронила золотую головку на скрещенные руки, беззвучно заплакала.

И Анисий принял решение. Он поедет за ней в Сибирь, найдет там какое-нибудь место и станет духовно укреплять бедняжку своей верностью и любовью. Потом, когда ее досрочно выпустят, они поженятся, и тогда… И тогда все будет очень хорошо.

А Сонька? – спросила совесть. В дом призрения сдашь родную сестру, никому не нужную инвалидку?

Нет, – ответил совести Анисий. Брошусь в ноги Эрасту Петровичу, он благородный человек, он поймет.

С Сонькой-то пока устроилось неплохо. Фандоринская новая горничная, грудастая Палаша, прикипела сердцем к убогой. Ухаживала за ней, присматривала, заплетала ей косы. Сонька даже слова стала выговаривать: «лента» и «гребешок». Авось, не покинет шеф сироту, а после Анисий ее к себе заберет, как обустроится…

Тут судья дал слово адвокату, и Тюльпанов от отчаянных мыслей временно отошел, воззрился с надеждой на присяжного поверенного.

Тот, по правде говоря, был неказист. Чернявый, с длиннющим хлюпающим носом, сутулый. Говорили, нанят неизвестным лицом в знаменитой петербургской фирме «Рубинштейн и Рубинштейн» и будто бы даже слывет докой по уголовным делам. Однако внешность защитника к себе не располагала. Когда он вышел вперед, громко чихнул в розовый платок, да еще и икнул, Анисия охватило недоброе предчувствие. Ох, поскупился подлый Момус на хорошего адвоката, прислал какого-то замухрышку, да еще еврея евреевича. Вон как юдофобы-присяжные на него набычились, ни единому слову не поверят.

Тюльпановский сосед слева, калмыцкого вида бородатый господин с кустистой бородой и в золотых очках, оглядев адвоката, покачал головой и заговорщически шепнул Анисию:

– Этот все дело провалит, вот увидите.

Защитник встал лицом к присяжным, упер руки в бока и с певучим акцентом заявил:

– Ай, господин судья и господа присяжные, вы мне можете объяснить, о чем тут толковал битый час этот человек? – он пренебрежительно ткнул большим пальцем в сторону прокурора. – Я интересуюсь узнать, из-за чего сыр-бор? На что тратятся деньги честных налогоплательщиков, таких, как мы с вами?

«Честные налогоплательщики» смотрели на развязного болтуна с явным отвращением, но поверенного это ничуть не смутило.

– Что имеет обвинение? – скептически поинтересовался он. – Некий мошенник, которого наша доблестная полиция, между нами говоря, так и не нашла, устроил аферу. Нанял эту милую, скромную барышню раздавать билеты, сказал, что деньги пойдут на благое дело. Посмотрите на эту девушку, господа присяжные. Я вас умоляю, разве можно заподозрить такое невинное существо в злодействе?

Присяжные посмотрели на обвиняемую. Анисий тоже – и вздохнул. Дело представлялось гиблым. Кто другой, может, и разжалобил бы суд, но только не этот носатый.

– Бросьте, – взмахнул рукой защитник, – она такая же пострадавшая, как остальные. Даже больше, чем остальные, потому что касса так называемой лотереи была арестована и всем, предъявившим билеты, деньги возвращены. Не портите жизнь этому юному созданию, господа присяжные, не обрекайте ее на жизнь среди преступников.

Адвокат снова чихнул и потянул из портфеля ворох каких-то бумажек.

– Слабовато, – хладнокровно прокомментировал бородатый сосед. – Засудят девчонку. Хотите на пари? – И подмигнул из-под очков.

Нашел забаву! Анисий сердито отодвинулся, готовясь к худшему.

Но защитник еще не закончил. Он ущипнул себя за козлиную, а-ля граф Биконсфильд, бороденку и добродушно приложил руку к не очень свежей рубашке:

– Примерно такую речь я произнес бы перед вами, господа присяжные, если б тут вообще было о чем говорить. Но говорить не о чем, потому что вот здесь у меня, – он потряс бумажками, – заявления от всех истцов. Они отзывают свои иски. Закрывайте процесс, господин судья. Судиться не из-за чего.

Адвокат подошел к судье и шлепнул перед ним на стол заявления.

– А вот это ловко, – азартно прошептал сосед. – Ну-ка, что прокурор?

Прокурор вскочил и закричал срывающимся от праведного негодования голосом:

– Это прямой подкуп! И я это докажу! Процесс закрывать нельзя! Это дело общественной важности!

Адвокат обернулся к кричавшему и передразнил его:

– «Прямой подкуп»! Скажите, какой Катон выискался. Да дешевле было бы вас купить, господин обвинитель. Все знают, что такса у вас невелика. У меня тут, кстати, и расписочка ваша имеется. Где она? А, вот! – Он вытащил из портфеля еще какую-то бумаженцию и сунул под нос судье. – Всего за полторы тысячи наш прокурор изменил меру пресечения брачному аферисту Брутяну, а тот взял и сбежал.

Прокурор схватился за сердце и осел на стул. В зале загалдели, а корреспонденты, до сей минуты явно скучавшие, встрепенулись и застрочили в блокнотах.

Судья зазвонил в колокольчик, растерянно глядя в компрометажную расписку, а неприятный адвокат неловко повернулся, и из его неистощимого портфеля на стол просыпалось несколько фотографических снимков.

Что там было, на этих снимках, Анисий видеть не мог, но судья вдруг сделался белее мела и уставился на карточки расширенными от ужаса глазами.

– Я прямо-таки извиняюсь, – сказал защитник, не торопясь, однако, собирать фотографии со стола. – Это к нашему сегодняшнему делу совершенно не относится. Это совсем из другого дела, о растлении мальчиков.

Анисию показалось, что слова «сегодняшнему» и «другого» присяжный поверенный странным образом подчеркнул, но, впрочем, выговор у него был своеобразный – могло и примерещиться.

– Так что, закрываем дело? – спросил адвокат, глядя судье прямо в глаза и медленно собирая снимки. – За отсутствием события преступления, а?

И через минуту процесс был объявлен завершенным.

Анисий стоял на крыльце в ужасном волнении и ждал, когда чудо-адвокат выведет оправданную.

А вот и они: Мимочка улыбается направо и налево, несчастной и жалостной более не выглядит. Адвокат, сутулясь, ведет ее под руку, а другой рукой, в которой портфель, отмахивается от репортеров.

– Ай, вы мне надоели! – сердито воскликнул он, подсаживая спутницу в фаэтон.

Анисий хотел было подойти к Мимочке, но вперед вылез давешний сосед, заинтересованный комментатор судебного процесса.

– Далеко пойдете, коллега, – сказал он носатому мимочкину спасителю, покровительственно похлопал его по плечу и зашагал прочь, увесисто постукивая тростью.

– Кто это был? – спросил Анисий у служителя.

– Как же-с, – ответил тот с безмерным почтением. – Сам Федор Никифорыч, господин Плевако.

В этот миг Мими, уже плюхнувшаяся на пружинистое сиденье, обернулась и послала Анисию воздушный поцелуй. Обернулся и адвокат. Сурово посмотрел на молодого лопоухого чиновника в белом кителе и вдруг учудил – скорчил рожу и высунул широкий ярко-красный язык.

Коляска, разгоняясь, весело загрохотала по булыжной мостовой.

– Стой! Стой! – крикнул Анисий и ринулся следом, но разве догонишь?

Да и к чему?

Примечания

Нет, спасибо, я не танцую (фр.).

(обратно)

Гладстон, Ее британское величество (англ.).

(обратно)

Звонят! Что это? (фр.).

(обратно)

Извините, я сейчас (фр.).

(обратно)