Роман-фантазия в пяти действиях 6 страница

положено. Вот тут-то ваш черед и подойдет. Я так думаю, что вы всю эту

штуку для того и подстроили.

Миссис Хигинс. Но, милый мистер Дулитл, если вы говорите серьезно, то

зачем вам теперь это? Никто не заставляет вас принять наследство. Вы

можете отказаться от него. Не так ли, полковник Пикеринг?

Пикеринг. Несомненно.

Дулитл (смягчая тон из уважения к даме). В том-то и трагедия, мэм.

Легко сказать - отказаться. А если духа не хватает? Да и у кого хватило

бы? Все мы запуганы, мэм, - вот оно что. Ну, допустим, я отказался, а под

старость что? Ступай в работный дом? Мне уже сейчас приходится волосы

красить, чтобы работу не потерять. А я всего-навсего мусорщик. Будь я

достойным бедняком, я бы, конечно, имел кой-какие сбережения и тогда мог

бы отказаться. Но опять-таки смысла нету, потому как достойным беднякам

живется не лучше, чем миллионерам. Им даже не понять, что значит жить в

свое удовольствие. А как я есть бедняк недостойный, то между мной и

нищенской робой только и стоят что эти три тысячи в год. Будь они трижды

прокляты - простите за выражение, мэм, но и вы на моем месте не удержались

бы - они-то меня в буржуазное общество и спихнули. Вот и выходит - куда ни

кинь, все клин: выбирать приходится между Скилией работного дома и

Харбидией буржуазного класса, а выбрать работный дом рука не поднимается.

Запуган я, мэм. Сдаться решил. Меня купили. Счастливцы будут вывозить мой

мусор и тянуть из меня на чай, а я буду смотреть на них и завидовать. И

все это подстроил мне ваш сынок. (Смолкает от наплыва чувств.)

Миссис Хигинс. Я очень рада, что вы не собираетесь делать глупости.

Таким образом, будущее Элизы перестанет быть проблемой. Теперь вы можете

обеспечить ее.

Дулитл (с печальной покорностью). Да, мэм. Теперь я должен обеспечивать

всех - и все на жалкие три тысячи в год.

Хигинс (вскакивая). Вздор! Он не может обеспечить ее и не будет ее

обеспечивать. Она ему не принадлежит: я заплатил за нее пять фунтов.

Честный вы человек или мошенник, Дулитл?

Дулитл (кротко). И того и другого есть понемногу. Как каждый из нас,

Генри.

Хигинс. Но деньги-то вы за девушку взяли? Значит, не имеете права

требовать ее обратно.

Миссис Хигинс. Генри, перестань глупить. Угодно тебе знать, где Элиза?

Так вот, она у меня наверху.

Хигинс (пораженный). Наверху? Ну, так я ее живо спущу вниз! (Решительно

направляется к двери.)

Миссис Хигинс (следует за ним). Успокойся, Генри. Сядь.

Хигинс. Я...

Миссис Хигинс. Сядь, милый, и выслушай меня.

Хигинс. Ну хорошо, хорошо, пожалуйста! (С размаху бросается на тахту и

отворачивается.) Но вы могли все-таки сказать мне об этом еще полчаса

назад.

Миссис Хигинс. Элиза пришла ко мне сегодня утром. Уйдя от вас, она в

ярости металась по улицам, хотела утопиться, но не нашла в себе сил и

остаток ночи провела в отеле "Карлтон". Она рассказала мне, как

отвратительно вы поступили с ней.

Хигинс (снова вскочив). Что-о?

Пикеринг (тоже встает). Дорогая миссис Хигинс, поверьте, это сплошные

выдумки. Никто с ней дурно не поступал. Мы вообще почти не разговаривали с

ней и расстались самыми лучшими друзьями. (Хигинсу.) Хигинс, может быть,

вы ее чем-нибудь допекли после моего ухода?

Хигинс. Как раз наоборот. Это она запустила в меня туфлями и вообще

вела себя самым непозволительным образом. Я не дал ей ни малейшего повода,

и вдруг бац! - не успел я слова сказать, как она влепила мне в физиономию

сначала одну туфлю, потом другую. А сколько гадостей наговорила!

Пикеринг (удивленный). Но за что? Что мы ей сделали?

Миссис Хигинс. А я прекрасно понимаю, что вы ей сделали. Девушка,

вероятно, от природы очень чувствительна. Не правда ли, мистер Дулитл?

Дулитл. Сердце у нее чистый воск, мэм. В меня пошла.

Миссис Хигинс. Вот видите. Она привязалась к вам обоим. Она так

старалась ради тебя, Генри! Ты даже представить себе не можешь, что значит

для такой девушки умственная работа. Наконец наступает великий день. Она

справляется с труднейшим испытанием без единого промаха, а вы

возвращаетесь домой и, даже не замечая ее, начинаете рассказывать, как вам

надоела вся эта история и как вы рады, что все наконец кончилось. И ты еще

удивляешься, что она запустила в тебя туфлями? Я бы в тебя кочергой

запустила!

Хигинс. Мы сказали только, что очень устали и хотим спать, вот и все.

Правда, Пик?

Пикеринг (пожимая плечами). Больше мы ничего не говорили.

Миссис Хигинс (с иронией). Вы уверены?

Пикеринг. Абсолютно уверен. Ни слова больше.

Миссис Хигинс. И вы не поблагодарили ее, не сказали ей ласкового слова,

не похвалили ее за то, что она так блистательно справилась со своей

задачей?

Хигинс (нетерпеливо). Все это ей и без того было известно. Если вы

имеете в виду поздравительные речи, то мы их действительно не произносили.

Пикеринг (испытывая угрызения совести). Возможно, мы были недостаточно

внимательны. Она очень сердится?

Миссис Хигинс (возвращаясь на свое место за письменным столом). Боюсь,

что она не вернется больше на Уимпол-стрит, особенно теперь, когда мистер

Дулитл может обеспечить ей то положение, которое вы ей навязали. Однако

она говорит, что готова забыть обиды и встретиться с вами по-дружески.

Хигинс (взбешенный). Вот как! Она готова снизойти до нас!

Миссис Хигинс. Если ты обещаешь вести себя прилично, Генри, я попрошу

ее спуститься сюда. Если - нет, отправляйся домой: ты и так уже отнял у

меня много времени.

Хигинс. Прекрасно! Превосходно! Пик, прошу вас, ведите себя прилично.

Облачимся в наши лучшие воскресные манеры ради девчонки, которую мы

вытащили из грязи.

(Сердито бросается в елизаветинское кресло.)

Дулитл (с укором). Ах, Генри Хигинс, Генри Хигинс, пощадите мои

буржуазные чувства.

Миссис Хигинс. Не забывай, Генри: ты обещал. (Нажимает кнопку звонка на

письменном столе.) Мистер Дулитл, будьте любезны, пройдите пока на балкон.

Я хочу, чтобы Элиза помирилась с этими джентльменами до того, как вы

сообщите ей о своем новом положении. Вы не возражаете?

Дулитл. Как вам угодно, мэм. Я готов на все, лишь бы Генри избавил меня

от нее. (Скрывается за балконной дверью.)

Появляется горничная. Пикеринг занимает место Дулитла.

Миссис Хигинс. Попросите, пожалуйста, мисс Дулитл.

Горничная. Слушаю, мэм. (Уходит.)

Миссис Хигинс. Смотри, Генри, будь умницей.

Хигинс. По-моему, я веду себя идеально.

Пикеринг. Он старается как может, миссис Хигинс.

Пауза. Хигинс откидывает голову, вытягивает ноги и начинает

насвистывать.

Миссис Хигинс. Милый Генри, в этой позе ты выглядишь совсем не лучшим

образом.

Хигинс (подбирая ноги). А я и не стремлюсь выглядеть лучшим образом.

Миссис Хигинс. Дело не в этом, милый. Я просто хотела, чтобы ты

заговорил.

Хигинс. А почему?

Миссис Хигинс. А потому, что, когда человек разговаривает, он не может

свистеть.

Хигинс издает стон. Снова томительная пауза.

Хигинс (потеряв терпение, вскакивает с места). Где же, черт побери, эта

девчонка? Целый день нам ее дожидаться, что ли?

Входит невозмутимая, излучающая приветливость Элиза. Она в совершенстве

владеет собой и держится с полной непринужденностью. В руках у нее рабочая

корзинка. Видно, что она чувствует себя здесь как дома. Пикеринг так

поражен, что не в силах двинуться с места.

Элиза. Здравствуйте, профессор Хигинс. Как вы себя чувствуете?

Хигинс (поперхнувшись). Как я... (Продолжать он не в состоянии.)

Элиза. Ну конечно, хорошо - вы ведь никогда не болеете. Как я рада вас

видеть, полковник Пикеринг!

Пикеринг поспешно вскакивает и здоровается с ней.

Элиза. Сегодня прохладно, не правда ли? (Садится.)

Пикеринг усаживается рядом с ней.

Хигинс. Со мной вы эти фокусы бросьте! Я сам вас всему научил, меня

этим не возьмешь! Хватит дурака валять! Одевайтесь - и домой.

Элиза вынимает из корзинки вышивание и начинает работать, не обращая на

Хигинса ни малейшего внимания.

Миссис Хигинс. Право, ты очень мил, Генри! Ни одна женщина не устоит

перед таким приглашением.

Хигинс. Оставьте вы ее, мама. Пусть говорит сама за себя. Вы очень

скоро убедитесь, что у нее нет ни одной своей мысли, ни одного своего

слова - всему научил ее я. Повторяю вам, я создал ее из рыночных отбросов,

а теперь эта гнилая капустная кочерыжка разыгрывает передо мной знатную

леди.

Миссис Хигинс (успокаивающе). Да, да, мой милый, но, может быть, ты

все-таки сядешь.

Разъяренный Хигинс садится.

Элиза (продолжая работать и, по-видимому, не замечая его присутствия).

Теперь вы меня, наверно, совсем забудете, полковник Пикеринг, - ведь ваш

эксперимент окончен.

Пикеринг. Не надо так. Вы не должны об этом думать как об эксперименте.

Мне больно это слышать.

Элиза. Правда, я ведь всего лишь гнилая капустная кочерыжка.

Пикеринг (порывисто). Нет!

Элиза (невозмутимо). ...но вы для меня столько сделали, что мне было бы

очень горько, если бы вы меня забыли.

Пикеринг. Вы очень любезны, мисс Дулитл.

Элиза. Дело не в том, что вы платили за мои туалеты. Я знаю, вы не

скупитесь на деньги. Но именно от вас я научилась хорошим манерам, а ведь

без них нельзя стать настоящей леди, не правда ли? Знаете, мне было так

трудно научиться прилично вести себя, находясь все время в обществе

профессора Хигинса. Я с детства привыкла вести себя точно так же, как

ведет себя он: не умела сдерживаться, кричала, ругалась по каждому поводу.

Я бы так никогда и не узнала, как ведут себя настоящие леди и джентльмены,

если бы не вы.

Хигинс. Ну и ну!

Пикеринг. Но ведь у него это получается непроизвольно. Он не хотел вам

плохого.

Элиза. Вот и я непроизвольно делала то же самое, когда была

цветочницей. Но все-таки делала - вот в чем беда.

Пикеринг. Ваша правда. Тем не менее именно он научил вас правильно

говорить; я, знаете, с этим бы не справился.

Элиза (небрежно). Да, конечно, но ведь это его профессия.

Хигинс. Ах, черт!

Элиза (продолжая). Это все равно что научить танцевать модные танцы, не

больше. Знаете вы, когда по-настоящему началось мое воспитание?

Пикеринг. Нет...

Элиза (опуская вышивку). В тот день, когда я впервые пришла на

Уимпол-стрит и вы назвали меня мисс Дулитл. С этой минуты я начала уважать

себя. (Снова берется за вышивание.) Многих мелочей вы даже не замечали,

так они были естественны для вас. Вы разговаривали со мной стоя, снимали

передо мной шляпу, пропускали меня в дверях...

Пикеринг. Какие пустяки!

Элиза. Да, но эти пустяки говорили о том, что вы обо мне лучшего

мнения, чем о какой-нибудь судомойке; хотя и с судомойкой, попади она в

гостиную, вы, конечно, были бы так же вежливы. Вы, например, никогда не

снимали при мне ботинок в столовой.

Пикеринг. Вы не должны обижаться за это на Хигинса: он снимает их

всюду.

Элиза. Знаю. И не виню его. Это у него получается непроизвольно, не

правда ли? Но для меня было так важно, что вы этого не делали. Видите ли,

разница между леди и цветочницей заключается не только в умении одеваться

и правильно говорить - этому можно научить, и даже не в манере вести себя,

а в том, как себя ведут с ними окружающие. С профессором Хигинсом я

навсегда останусь цветочницей, потому что он вел себя и будет вести себя

со мной, как с цветочницей. Но с вами я могу стать леди, потому что вы

вели себя и будете вести себя со мной, как с леди.

Миссис Хигинс. Генри, пожалуйста, не скрежещи зубами.

Пикеринг. Право, мне очень приятно это слышать, мисс Дулитл.

Элиза. Если хотите, можете называть меня просто Элизой.

Пикеринг. Благодарю. С наслаждением буду называть вас Элизой.

Элиза. А профессора Хигинса я просила бы называть меня мисс Дулитл.

Хигинс. Раньше подохнете.

Миссис Хигинс. Генри! Генри!

Пикеринг (смеясь). Платите ему той же монетой, Элиза. Не церемоньтесь с

ним, ему это на пользу.

Элиза. Не могу. Раньше смогла бы, а теперь не могу. Ночью, когда я

бродила по улицам, ко" мне обратилась какая-то девушка. Я попробовала

заговорить с ней по-старому, но у меня ничего не вышло. Помните, вы мне

рассказывали, что, когда ребенок попадает в другую страну, он быстро

начинает говорить на чужом языке и забывает свой. Я - такой ребенок в

вашей стране. Я забыла свой родной язык и могу говорить только на вашем.

Именно теперь, когда я ушла с Уимпол-стрит, я навсегда покончила с

Тотенхэм Корт-роуд.

Пикеринг (встревоженно). Но вы же вернетесь на Уимпол-стрит, правда? Вы

простите Хигинса?

Хигинс (вскакивая). Черта с два я ей позволю прощать меня. Пускай

убирается! Пускай попробует обойтись без нас. Без меня она через три

недели скатится обратно на дно.

В комнате появляется Дулитл. Бросив на Хигинса полный достоинства и

укоризны взгляд, он тихо подходит к дочери, которая стоит спиной к нему.

Пикеринг. Он неисправим, Элиза. Но вы ведь не скатитесь на дно, правда?

Элиза. Нет, никогда не скачусь. Я хорошо выучила свой урок. Я уже не

могу издавать такие звуки, как раньше, даже если бы захотела!

Дулитл сзади кладет ей руку на плечо. От неожиданности она роняет

вышивание, оборачивается, и тут, при виде отца в шикарном костюме, ей

сразу изменяет выдержка.

А... а... а... у... о... ой!

Хигинс (издав торжествующий вопль). Ага! Правильно! А... а... а... у...

у... о... ой! Победа! Победа! (Растягивается на тахте, скрестив руки на

груди.)

Дулитл. Ну чего к девушке прицепились? Не смотри на меня так, Элиза. Я

тут ни при чем. Просто у меня деньги завелись.

Элиза. Не иначе как тебе миллионер подвернулся?

Дулитл. Верно. Но сегодня я вырядился по особому случаю. Сейчас еду в

церковь святого Георгия. Мачеха твоя за меня выходит.

Элиза (сердито). И ты унизишься до брака с этой мерзкой, вульгарной

бабой?

Пикеринг (мягко). Это его долг, Элиза. (Дулитлу.) А почему она

переменила свои намерения?

Дулитл (грустно). Запугана, хозяин, запугана. Буржуазная мораль требует

жертв. Не хочешь ли поглядеть, как меня окрутят, Элиза? Надевай шляпу и

поехали.

Элиза. Если полковник считает это нужным, я... я... (Чуть не плачет.) Я

поступлюсь своим достоинством. А в награду за это, наверно, наслушаюсь

новых оскорблений.

Дулитл. Не бойся, теперь она больше ни с кем не лается. Как стала

порядочной, так совсем духом пала.

Пикеринг (слегка сжимая локоть Элизы). Не огорчайте их, Элиза.

Сделайте, что в ваших силах.

Элиза (пытается выдавить улыбку, скрыв раздражение). Ну хорошо, я

поеду. Пусть видят, что я не злопамятна. Подожди минутку, я сейчас

вернусь. (Уходит.)

Дулитл (подсаживаясь к Пикерингу). Как подумаю об этой церемонии, так

меня страх и разбирает, полковник. Может, вы тоже поедете, чтобы

подбодрить меня?

Пикеринг. У вас ведь уже есть опыт, старина. Вы же были женаты на

матери Элизы.

Дулитл. Да кто это вам сказал?

Пикеринг. Мне, собственно, никто не говорил... Но, естественно, я

полагал...

Дулитл. Ничего тут нет естественного. Просто у порядочных так принято.

А я всегда поступал, как положено непорядочному. Только вы Элизе ничего не

говорите.

Пикеринг. И правильно сделали. Если не возражаете, забудем о нашем

разговоре.

Дулитл. Ладно. А вы поедете со мной в церковь, полковник, и

присмотрите, чтобы меня окрутили по всем правилам?

Пикеринг. С удовольствием. Не знаю только, будет ли от меня, холостяка,

польза.

Миссис Хигинс. А меня вы не приглашаете, мистер Дулитл? Я бы тоже с

удовольствием побывала на вашей свадьбе.

Дулитл. За большую честь сочту, мэм, если вы снизойдете. А старуха моя,

так та на стенку от радости полезет. Очень уж она расстраивается,

бедняжка, что кончились наши счастливые денечки.

Миссис Хигинс (вставая). Тогда я велю подать коляску и пойду одеваться.

Мужчины встают, Хигинс не трогается с места.

Миссис Хигинс. Я задержу вас минут на пятнадцать, не больше.

Направляется к двери. Навстречу ей входит Элиза в шляпе и перчатках,

которые она застегивает на ходу.

Миссис Хигинс. Элиза, я тоже отравляюсь в церковь на свадьбу вашего

отца. Вам удобнее ехать со мной, а полковник Пикеринг может сопровождать

жениха.

Миссис Хигинс уходит. Элиза проходит в комнату и останавливается между

окном и тахтой. Пикеринг присоединяется к ней.

Дулитл. Жених! Ну и словечко! Скажешь такое, и сразу тебе ясно, на что

идешь. (Берет цилиндр и направляется к двери.)

Пикеринг. Элиза, пока я не ушел, обещайте, что простите Хигинса и

возвратитесь к нам.

Элиза. Боюсь, что папа не разрешит мне. Правда, папочка?

Дулитл (опечаленный, но готовый проявить великодушие). А ловко эти

шутники обвели тебя вокруг пальца, Элиза. Имей ты дело с одним, ты бы уж

его из рук не выпустила. Вся беда в том, что их оказалось двое, и один

вроде как прикрывал другого. (Пикерингу.) Хитрей не придумаешь, полковник,

но я не в претензии - я бы и сам так сделал. Всю жизнь я страдал от

женщин; так уж если вам удалось выкрутиться, ваше счастье. Я в ваши дела

не полезу. Ну, полковник, пора нам двигаться. До скорого, Генри. Элиза,

увидимся в церкви. (Уходит.)

Пикеринг (заискивающе). Оставайтесь с нами, Элиза. (Идет вслед за

Дулитлом.)

Элиза хочет выйти на балкон, чтобы не оставаться наедине с Хигинсом. Он

следует за ней. Она тут же возвращается в комнату, но он, пробежав вдоль

балкона, успевает преградить ей путь.

Хигинс. Ну вот, Элиза, вы и поквитались со мной, по вашему выражению.

Довольны вы, или вам еще мало? Может быть, вы хоть теперь образумитесь?

Элиза. Вы хотите, чтобы я вернулась только затем, чтобы подавать вам

туфли, терпеть ваши вздорные причуды и быть у вас на побегушках?

Хигинс. Я не сказал, что хочу вашего возвращения.

Элиза. Ах вот как! В таком случае о чем нам вообще говорить?

Хигинс. О вас, не обо мне. Если вы вернетесь, я буду относиться к вам

точно так же, как относился до сих пор. Я не могу переделать себя и не

собираюсь менять свои манеры. Кстати, веду я себя нисколько не хуже, чем

полковник Пикеринг.

Элиза. Неправда. Полковник Пикеринг ведет себя с цветочницей, как с

герцогиней.

Хигинс. А я с герцогиней - как с цветочницей.

Элиза. Понятно. (Спокойно садится на тахту лицом к окну, отвернувшись

от него.) Со всеми одинаково.

Хигинс. Совершенно верно.

Элиза. Совсем как мой отец.

Хигинс (с усмешкой, но слегка сбавив тон). Я не совсем согласен с вашим

сравнением, Элиза. Однако должен признать, что отец ваш не страдает

снобизмом и будет чувствовать себя одинаково свободно в любом положении, в

каком может очутиться по воле своей капризной судьбы. (Серьезно.) Вы

знаете, в чем секрет, Элиза? Не в том, что человек ведет себя плохо или

хорошо, или еще как-нибудь, а в том, что он со всеми людьми ведет себя

одинаково. Короче говоря, надо вести себя так, словно ты в раю, где нет

пассажиров третьего класса и царит всеобщее равенство.

Элиза. Аминь. Вы прирожденный проповедник.

Хигинс (раздраженно). Дело не в том, что я груб с вами, а в том, что я

никогда ни с кем и не бываю иным.

Элиза (очень искренне). Мне все равно, как вы со мной обращаетесь.

Ругайте меня, бейте, пожалуйста, - я к этому привыкла. Но (встает и

смотрит на него в упор) раздавить себя я не позволю.

Хигинс. Так прочь с моего пути. Я не собираюсь останавливаться из-за

вас. С какой стати вы говорите обо мне так, словно я автобус?

Элиза. Вы и есть автобус. Завели мотор и поперли, а до других вам и

дела нет. Но не думайте, я могу обойтись и без вас.

Хигинс. Знаю. Я сам говорил вам, что можете.

Элиза (уязвленная, переходит к другому концу тахты и поворачивается к

камину). Да, говорили, бездушный вы человек. Вы хотели избавиться от меня.

Хигинс. Врете.

Элиза. Спасибо. (С достоинством садится.)

Хигинс. А приходило вам когда-нибудь в голову, что я не могу обойтись

без вас?

Элиза, (серьезно). Не пытайтесь снова меня опутать. Вам придется

обходиться без меня.

Хигинс (высокомерно). И обойдусь. Мне не нужен никто. У меня есть моя

собственная душа, моя собственная искра Божественного огня. (С неожиданным

смирением.) Но мне будет недоставать вас, Элиза. (Садится рядом с ней.)

Ваши идиотские представления о жизни многому меня научили - признаюсь

покорно и с благодарностью. Кроме того, я привык к вашему голосу и к

вашему виду, они мне даже нравятся.

Элиза. Ну что ж, у вас есть записи с моим голосом и мои фотографии.

Когда вам станет скучно без меня, послушайте запись. У нее, по крайней

мере, нет чувств, ей не причинишь боли.

Хигинс. Но я не услышу вашей души. Оставьте мне свою душу, а голос и

лицо берите с собой. Они - не вы.

Элиза. О, да вы настоящий дьявол! Вы умеете вывернуть душу, как другие

выворачивают руку, чтобы поставить человека на колени. Миссис Пирс

предупреждала меня. Сколько раз она собиралась от вас уйти, но в последнюю

минуту вам всегда удавалось уломать ее. А ведь она вас нисколько не

интересует, так же, как не интересую вас я.

Хигинс. Но меня интересует человеческая природа и жизнь, а вы - частица

этой жизни, которая встретилась мне на пути и в которую я вложил свою

душу. Чего еще вы хотите?

Элиза. Я хочу быть безразличной к тому, для кого безразлична я.

Хигинс. Это торгашеский принцип, Элиза. Все равно что (профессионально

точно воспроизводит ее ковент-гарденскую манеру речи) "фиялочки"

продавать.

Элиза. С вашей стороны подло глумиться надо мной.

Хигинс. Я никогда в жизни ни над кем не глумился. Глумление не украшает

ни человека, ни его душу. Я лишь выражаю свое справедливое возмущение

торгашеским подходом к делу. В вопросах чувства я не признаю сделок. Вы

называете меня бездушным, потому что не смогли купить меня тем, что

подавали мне туфли и находили очки. Вы были дурой. Женщина, подающая

мужчине туфли, - отвратительное зрелище. Разве я когда-нибудь подавал

туфли вам? Вы намного выиграли в моих глазах, когда запустили этими самыми

туфлями мне в физиономию. Нечего сперва раболепствовать передо мной, а

потом возмущаться, почему я не интересуюсь вами. А кто может

интересоваться рабом? Если вы хотите вернуться, возвращайтесь ради

настоящей дружбы. Другого не ждите. Вы и так получили от меня в тысячу раз

больше, чем я от вас. А если вы посмеете сравнивать свои собачьи повадки -

вроде таскания туфель - с тем, что я создал из вас герцогиню Элизу, то я

просто захлопну дверь перед вашим глупым носом.

Элиза. Зачем вы делали из меня герцогиню, если я вас не интересую?

Хигинс (искренне). Так ведь это же моя работа.

Элиза. Вы даже не подумали, сколько беспокойства причините мне этим.

Хигинс. Мир никогда бы не был сотворен, если бы творец его боялся

кого-нибудь обеспокоить. Творить жизнь - значит причинять беспокойство.

Есть один только путь избежать беспокойства: убийство. Вы заметили, трусы

всегда требуют, чтобы беспокойных людей убивали.

Элиза. Я не проповедник, чтобы обращать внимание на такие вещи. Я

обращаю внимание только на то, что вы не обращаете внимания на меня.

Хигинс (разозлившись, вскакивает и начинает ходить по комнате). Элиза,

вы идиотка! Я зря трачу сокровища своего мильтоновского ума, выкладывая их

перед вами. Поймите раз и навсегда - я иду своим путем и делаю свое дело.

А на то, что может случиться с любым из нас, мне решительно наплевать. Я

не запуган, как ваш отец и ваша мачеха. Выбирайте сами - либо

возвращайтесь, либо идите ко всем чертям.

Элиза. Зачем мне возвращаться?

Хигинс (встав коленями на тахту, наклоняется к Элизе). Только ради

собственного удовольствия. Из-за этого я и взял вас к себе.

Элиза (отвернувшись). А завтра, если я не стану выполнять все ваши

желания, вы вышвырнете меня обратно на улицу?

Хигинс. Да. Но вы тоже можете встать и уйти, если я не буду исполнять

все ваши желания.

Элиза. Уйти и жить с мачехой?

Хигинс. Да. Или продавать цветы.

Элиза. Ах, если бы я могла опять вернуться к моей корзине с цветами! Я

бы не зависела ни от вас, ни от отца, ни от кого на свете! Зачем вы отняли

у меня мою независимость? Зачем я пошла на это! А теперь я просто жалкая

раба, несмотря на все свои красивые платья.

Хигинс. Ничего подобного. Если хотите, я могу удочерить вас и положить

на ваше имя деньги. А может быть, вы предпочитаете выйти замуж за

Пикеринга?

Элиза (свирепо). Я не вышла бы даже за вас, если бы вы меня попросили.

А по возрасту вы мне больше подходите, чем они.

Хигинс (мягко). Чем он, а не "чем они".

Элиза (выйдя из себя, вскакивает). Буду говорить, как хочу. Вы мне

больше не учитель.

Хигинс (в раздумье). Нет, Пикеринг едва ли пойдет на это. Он такой же

убежденный холостяк, как я.

Элиза. Я и не собираюсь замуж, не воображайте. У меня всегда хватало

охотников жениться на мне. Вон Фредди Эйнсфорд Хилл пишет мне три раза в

день, и не письма - целые простыни.

Хигинс (неприятно пораженный). Черт знает что за нахал! (Откидывается

назад и оказывается сидящим на корточках.)

Элиза. Он имеет право писать мне, раз ему так нравится. Бедный мальчик

любит меня.

Хигинс (слезая с тахты). Но вы не имеете права поощрять его.

Элиза. Каждая девушка имеет право на любовь.

Хигинс. На чью любовь? Вот таких идиотов?

Элиза. Фредди не идиот. А если он бедный и слабенький и я нужна ему,

то, может быть, я буду с ним счастливее, чем с человеком, который стоит

выше меня и которому я не нужна.

Хигинс. Весь вопрос в том, сможет ли он что-нибудь сделать из вас?

Элиза. А может быть, я сама могу что-нибудь сделать из него. Но я

вообще никогда не задумывалась над тем, кто из кого будет что-то делать, а

вы только об этом и думаете. Я хочу остаться такой, как я есть.

Хигинс. Короче говоря, вы хотите, чтобы я вздыхал по вас так же, как

Фредди? Да?

Элиза. Нет, не хочу. Мне от вас нужно совсем другое чувство. Напрасно

вы так уж уверены насчет меня или себя. Я могла бы стать скверной

девушкой, если б хотела. Я в жизни такое видела, что вам и не снилось,

несмотря на всю вашу ученость. Вы думаете, такой девушке, как я, трудно

завлечь джентльмена? Только от этой любви назавтра в петлю полезешь.

Хигинс. Это верно. Так из-за чего же, черт побери, мы спорим?

Элиза (с глубоким волнением). Мне хочется чуточку внимания, ласкового

слова. Я знаю, я простая, темная, а вы большой ученый и джентльмен. Но

ведь и я человек, а не ком грязи у вас под ногами. Если я чего и делала

(поспешно поправляется), если я что-нибудь и делала, то не ради платьев и

такси. Я делала это потому, что нам было хорошо вместе, и я начала... я

начала привязываться к вам... не в смысле любви или потому что забыла

разницу между нами, а так просто, по-дружески.

Хигинс. Вот-вот! То же самое чувствуем и мы с Пикерингом. Элиза, вы

дура.

Элиза. Это не ответ. (Опускается в кресло у письменного стола, на

глазах ее слезы.)

Хигинс. Другого не ждите, пока не перестанете вести себя как круглая

дура. Желаете стать леди, так нечего хныкать, что знакомые с вами мужчины