Глава 11. какая твоя иллюзия? 1 страница

В моей жизни были взлёты и падения, и я пережил их все до конца, но когда одно переплетается с другим, так что они становятся неразделимы, то от этого опускаются руки. При этом есть в этом что-то ещё. Это когда что-то знакомое тебе становится чужим, и от этого уверенности в тебе не прибавляется. Ещё ребёнком меня приводили в изумление постановки, разворачивавшиеся на сцене, которые мне казались реальнее самой жизни. Теперь я сам играл на сцене с роскошным логотипом группы на полу, и сцена эта была даже большей, чем те, которые запомнились из детства. По всему миру мы собирали стадионы фанатов, готовых ждать нас столько, сколько потребуется. Мы выпустили два альбома, которые в тот же день заняли первое и второе места в хит-парадах. А за кулисами, вдали от всего этого, противоречия расщепляли нас, как расщепляется атом в атомной бомбе.

* * *

Когда сегодня я оглядываюсь назад, я вижу корни всех этих проблем, но в то время в будущее я даже не заглядывал. Истоки проблем можно было заметить ещё тогда, но только после записи “Appetite” сложились все условия: Эксл превратился в Доктора Джекилла и Мистера Хайда (Dr. Jeckyll and Mr. Hyde). Уже во время записи “Illusions” он скрывался ото всех в студии и часто впадал в крайности; никому из нас его поведение не нравилось, но мы сознательно допускали это. Конечно, мы не думали, что дальше будет только хуже. Во время тех сессий произошло многое, что осталось без нашей критики. Это всё было утомительно, хоть при этом и весело, но мы себя обманывали, думая, что, как только альбом будет выпущен, всё успокоится. Для меня это всё было крайне сложно, поскольку, когда мы с Экслом вместе работали, преследуя одну общую цель, я очень хорошо его понимал, а затем, спустя какое-то, мне начинало казаться, что мы с ним находимся по разные стороны пропасти. Любовь между нами сменялась ненавистью.

С самого начала и до того момента, когда мы с ним в последний раз разговаривали, наши отношения с Экслом были неустойчивыми (rocky) по той простой причине, что то, как я смотрел на мир и решал проблемы, сильно, очень сильно отличалось от того, как это делал Эксл. Я не желаю Экслу зла, я осознаю, что его жизненная позиция настолько же имеет право на существование, насколько моя… Она просто другая. Мне потребовалось немало времени, чтобы в какой-то мере научиться понимать Эксла – если, конечно, мне это вообще удалось, – не говоря уже о том, чтобы научиться угадывать, что заставляет Эксла поступать так, а не иначе. Я хотел знать, что делает его счастливым, а что выводит из себя, что служит источником его творческого вдохновения; всё это составляет важнейшие знания, необходимые, когда ты работаешь плечом к плечу в едином творческом устремлении.

Ранее, когда мы только познакомились, то, что позволял себе Эксл, зачастую меня поражало. Мы отлично сошлись друг с другом, поскольку оба ощущали себя бунтовщиками и анархистами, но я никогда не мог понять, почему Эксл превозносил протест настолько, что усложнял себе жизнь безо всякой нужды. Я мог понять отстаивание собственной позиции, того, во что ты веришь, что, в свою очередь, зачастую могло привести к конфликту. Но Эксл возвёл протест до степени самовредительства (self-sabotage), чего я никогда не мог постичь. Я провёл немало времени, пытаясь разобраться в этом, осмыслить это, пока я не убедился, что в том, что делал Эксл, не было ни смысла, ни логики, ни чего-то там ещё.

Эксл – удивительный вокалист и разносторонний исполнитель; как и любого другого, меня привлекала его харизма. Я также высоко ценил его мнение, которое было неизменно искренним и которого он сам неукоснительно придерживался. Он выдающийся автор текстов песен и талантливый музыкант (tortured artist), который поддержал меня, потому что я, по своему собственному мнению, всегда был аутсайдером, номером вторым (underdog), и именно это было главной составляющей выдающегося таланта Эксла.

Общаясь с Экслом, я научился видеть в плохом хорошее, поскольку Эксл всегда был непредсказуемый. Мы, бывало, вели проникновенные, личные разговоры, особенно тогда, когда группа только начинала, и мы все жили под одной крышей. Были мгновения, когда я просто любил Эксла до смерти, потому что он был таким клёвым, когда, бывало, заводил откровенный разговор. Это было просто здорово иметь такого друга, как он, потому что я могу прожить годы и никому не рассказать о том, что у меня на душе, но Эксл совсем не такой, как я; ему нужен был собеседник, кому можно было рассказать о своих чувствах. Когда суета оставалась позади, мы вели эти чудесные, спокойные разговоры тет-а-тет обо всём, что его беспокоило, о том, что он думал. Мы разговаривали о его личных воспоминаниях, обо всём, что имело к нему отношение, интересовало его, о его личных устремлениях и о будущем, которое он видел для группы, обо всём в его жизни. Это был самый лучший способ проникнуть внутрь человека, которым я восхищался; в те моменты Эксл был таким человечным и таким ранимым, и я чувствовал, что между нами существовала связь.

Оборотная сторона Эксла, Мистер Хайд для его Доктора Джекилла, заключалась в том, что, как только ты открывал для себя эту связь, установившуюся с ним, Эксл совершал какой-нибудь поступок, который совершенно перечёркивал всё, что ты знал о нём. Одной из замечательных сторон нашей группы было то, что мы всегда стояли спина к спине независимо от ситуации, в которую мы влипали, но именно это со временем стало трудно делать с Экслом. Он никогда ничего не делал против меня лично, он поступал так, что это ставило под удар всю группу и нашу репутацию среди других музыкантов и наших фанатов. Это было то, что я никогда не мог понять. Но для Эксла это не имело большого значения, поскольку он всегда был готов объяснить происшедшее, а говорить о том, что он сделал и почему он так поступил, Эксл мог долго.

Чем дольше Эксл так себя вёл, тем больше меня мучило сомнение, потому что тот парень, с которым мы, бывало, вели беседы один на один, стал другим, который принимал, как я думал, необдуманные решения. Для меня это стало невыносимым противоречием. В ряде случаев поведение Эксла причиняло вред исключительно группе. Поначалу это не было таким уж огромным вредом; обычно из этого мы извлекали положительные стороны и использовали его поведение для дальнейшего развития группы. В общении с Экслом Иззи был всегда спокоен, а я всегда держался позиции Иззи. Дафф также вёл себя с Экслом в своей выдержанной манере.

Стивен, напротив, часто бывал вспыльчив, поскольку если дело доходило до него, то поведение Эксла, мать его, было неадекватным. Как я и упоминал раньше, Стивен не понимал Эксла, да и не был способен понять его, а потому отвечал ему тем же самым. Что до меня, то я проводил часы напролёт, пытаясь постичь Эксла и то, почему он такой, какой есть, потому что для успеха группе надо было оставаться такой, какой мы её сотворили, сплочённой всему миру назло. Всякий раз, когда Эксл совершал поступок, который принижал нас всех, он отдалял нас друг от друга, чего в принципе быть не должно. По моему убеждению, это подтачивало наш фундамент.

Такие ситуации случались снова и снова не один год, пока мы сомневались в том, оставаться ли нам сплочёнными либо скомпрометированными. Во время записи первого альбома инциденты с Экслом не были настолько драматичными. Как только группа стала больше, выросли и запросы Эксла. А со временем мы выработали в себе привычку попустительствовать Экслу. Если бы этого можно было достичь за непродолжительный период времени, то мы позволили бы Экслу делать всё, что ему заблагорассудилось, и принялись бы говорить ему всё, что он хотел слышать. Со временем у Эксла выработалась модель поведения, к которой он пристрастился затем, чтобы получать то, чего хотел.

Что бывало трудно с Экслом, так это то, что когда никто с ним не соглашался, нас постигал акт возмездия: он швырял что-нибудь, что-нибудь опрокидывал, уходил из здания, или просто уходил разозлённый (fuming) на улицу и увольнялся из группы. В пылу ссоры с ним нельзя было убедить, он походил на ребёнка в приступе раздражения. В такие моменты я размышлял о том, как воспитывали Эксла. Я не собираюсь рассказывать здесь о каких-либо подробностях, но из того, что Эксл мне рассказывал, я знаю, что его детство было не из простых.

Когда группа только начинала свой путь, поведение Эксла можно было терпеть, потому что мы все двигались в одном направлении и могли обосновать необходимость компромиссов друг с другом. Когда мы два года назад, наконец, вернулись из тура в поддержку альбома “Appetite” и, с трудом собравшись вместе, в конце концов, приступили в Чикаго к работе, я начал замечать, что импульсивная часть Эксла проявлялась всё чаще и чаще, – поэтому я и бросил сессии звукозаписи. Эксл так никогда и не понял, почему я уехал из Чикаго, ведь он считал, что у нас была масса работы, но истинной причиной было то, что негативная энергия Эксла делала невозможной совместную работу. Я знаю, что я не один, кто считает точно так же; почти все, кто с нами когда-либо работал, говорили похожее. Причина, по которой люди, работавшие на нас, терпели очень долго, точно такая же, по которой и группа держалась до последнего: в нашей работе были чудесные, до бесконечности удивительные события, из-за которых стоило терпеть эти мрачные и трудные моменты. Порой Эксл бывал настолько эгоцентричен, что все, кто с ним ни общался, обижались на него. Могу только предположить, что остальные из нас уравновешивали группу. Но мне-то откуда знать! Я знаю лишь одно: у Эксла определённо есть своя интерпретация этих событий, которая до последней запятой настолько же обоснована, насколько и моя.

* * *

КОГДА МЫ НАПРАВИЛИСЬ В СТУДИЮ, ЧТОБЫ ЗАПИСЫВАТЬ “ILLUSIONS”,
всё, что происходило в группе за кулисами, пошло наперекосяк ещё быстрее: были впустую потрачены большие суммы денег, на что никто не обратил внимания, потому что никто попросту не захотел с этим связываться – проблема была слишком щекотливой. А правда заключалась в том, что никто из участников группы не окончил среднюю школу, не говоря о том, чтобы иметь научную степень по психологии. Никто из нас не знал, как в действительности подобраться к Экслу. Это можно было с лёгкостью сделать, если ты проводил с ним время у него в доме под его присмотром; тогда в этих идеальных условиях ты мог решить кое-какие проблемы. На самом деле, это был единственный способ переговорить с ним. Никакой другой подход не был эффективен, а обычно приводил к тому, что вред только усугублялся, а Эксл становился ещё невыносимее, чем был до этого.

Проблема, которая возникла для меня лично, заключалась в том, что мне было обидно, оттого что приходилось мириться с этой ситуацией; я больше не пытался даже урезонить Эксла. Я замечал за собой, что мне приходится напрягаться для того, чтобы довести до конца что-то очень простое: мне приходилось идти к Экслу, вплоть до мелочей ему объяснять что-то, – притом что я даже не хотел с ним разговаривать, – просто для того, чтобы решить с ним один простой вопрос, касающийся группы. Со временем решение этих каждодневных проблем, требующих голоса Эксла, легло на мои плечи, и через какое-то время мне это надоело, я захотел переложить эту ответственность на кого-нибудь другого. Я просто хотел заниматься музыкой.

Даг Гольдштейн взялся за эту роль, поскольку провёл достаточно времени вместе с нами, разъезжая по турам. Он внимательно следил за тем, как мы все работаем и общаемся, и подключился к нам в качестве человека, «который умеет решать проблемы с Экслом». Даг сыграл не одну игру, чтобы уладить дела: он вёл нужные разговоры с Экслом, но не в той манере, в какой с Экслом общались все мы. Если я понял Дага правильно, он был настойчив в том, чтобы мы продолжали работу, но по совсем другим причинам. Он пришёл в группу для того, чтобы заработать денег и забраться по лестнице индустрии на самую её вершину, как только упрочит своё положение в качестве менеджера “Guns N’ Roses”. Он говорил Экслу всё, что тому надо было слышать, и делал всё для того, чтобы группа оставалась единой, но не потому, что его на самом деле заботили мы, а потому, что группа “Guns N’ Roses” в качестве клиента была жизненно необходима для его репутации. Однако, это только лишь моё мнение.

Я увидел истинную сущность Дага достаточно скоро, должен сказать. Когда он пришёл в группу в мае 1991 года и заменил Алана Нивена прямо перед началом нашего нового тура, я и не думал, что он будет связующим звеном между нами и Экслом и поможет нам в этом из истинных побуждений – в интересах группы. Тем не менее, я положился на него как на человека, могущего помочь в отношениях с Экслом. Он мог устранить любое препятствие, которое возникало на нашем пути, но только пока это препятствие затрагивало интересы Эксла. В итоге никто от этого не выиграл, потому что то, что Даг говорил Экслу, не преследовало интересы всей группы. В случае чего Экслу надо было просто заткнуть рот, но ни как не потворствовать ему; последнее продолжалось очень долго. Но Даг даже не собирался делать этого; всё, что он говорил, было рассчитано на краткосрочную перспективу. Но, повторюсь, это только лишь моё мнение.

За два года “Guns N’ Roses” погрузились в неистовый вихрь противоречий, и группа продолжала тратить деньги, словно это была вода. А каждый день Даг продолжал нам говорить, что он положит конец этому, но ничего не менялось. Всё, чего хотели остальные участники группы, это продолжать развиваться как группа, славно проводить время и не иметь забот. Для меня этого никогда не казалось чем-то настолько недосягаемым.

Настроение группы надолго изменилось, когда впервые заговорили о контрактах и правах на название группы, – всё это случилось, когда Стивена выкинули из группы. Эксл настоял на том, чтобы принадлежность права на название группы было оспорено в суде; и обретение группой своего «имени» и «торгового наименования» оставили у нас ощущение того, что это решение было нам навязано, которое так никогда и не прошло. Эти судебные тяжбы оскорбили наше общее чувство самоуважения и убедили остальных участников группы, кроме Эксла, в том, что с ними поступили как с не заслуживающими доверия. Мы могли терпеть это долго, потому что мы все были такими беззаботными, пока назревал скрытый конфликт, но проблема с контрактами довела его до логического завершения. Даже тогда мы не обсуждали эту проблему, потому что небрежное, несерьёзное отношение к проблемам вошло у нас в привычку, хотя Иззи, я знаю, таким не был. Я знаю, такими мы были с Даффом, – всякий раз, когда подворачивался повод, мы смотрели друг на друга как бы со стороны.

* * *

ВЗАИМНОЕ НЕПОНИМАНИЕ МЕЖДУ МНОЙ И ЭКСЛОМ И МЕЖДУ ЭКСЛОМ И остальными участниками группы значительно усилилось во время сведения альбомов “Illusions”. Как я и упоминал, Эксл находился в собственном доме, а я проводил время в студии и посылал ему сведённую копию каждой песни, как только она была готова, а затем я ждал, когда последует ответ Эксла. Мы все находились в состоянии творческого подъёма, но, принимая всё во внимание, думаю, что в нас не было духа единства; отношения выходили однобокими. Кроме того, для меня это было приемлемо. Подсознательно, думаю, я начинал догадываться, что один парень из нашей группы сидит высоко над всеми на троне и совершенно далёк от тех, кто суетиться внизу.

В первую щекотливую ситуацию с Экслом я вляпался, когда после релиза “Illusions” я попал на обложку “Rolling Stone”. Мнение, которое сложилось у журналиста после моего интервью, которое было совершенно верным, заключалось в следующем: наша группа настолько быстро взлетела к вершинам популярности, что последние три года мы всё ещё пытаемся осознать, во что мы превратились.

Это интервью попало к Экслу, он его прочитал, и, если я правильно понял, интервью ему понравилось, или, по крайней мере, он поначалу не увидел в нём ничего плохого. Но очевидно, что впоследствии, прочитав его ещё раз, он нашёл для себя что-то оскорбительное в моих словах. По меньшей мере, я так думаю, хотя я не знаю, как всё было на самом деле.

Когда в следующий раз мы встретились с Экслом на стадионе в Лонг-Бич (the Long Beach Arena), где были установлены сцена и оборудование для концерта в рамках тура “Use Your Illusion”, он со мной не разговаривал. Я мог бы ошибаться настолько, что подумал, что это всего лишь моё воображение, но Эксл дал мне понять, что он был рассержен. Не так давно до этих событий я подарил Экслу на день рождения крутейшую смирительную рубашку, и в тот день Эксл взял её с собой, но лишь для того, чтобы, уходя, оставить её на моём усилителе.

Мы не разговаривали друг с другом все те несколько дней, которые группа провела в репетициях. Играть в группе, которой стали “Guns N’ Roses”, было равносильно хождению по яичной скорлупе (eggshell walking, иными словами, надо было поступать предельно осмотрительно). Атмосфера в группе испортилась, и я просто старался делать свою каждодневную работу, не вызывая проблем. Поразмыслив над тем, что случилось, я очень расстроился, потому правда в том, что я гораздо восприимчивый, чем кажусь на первый взгляд. Я переживал из-за того, что может вывести Эксла из себя, поскольку у меня даже не было догадки о том, что я сделал не так; Эксл молчал, остальные тоже не знали. Со временем это стало достоянием всех кого бы то ни было, и мы обсуждали это очень долго.

КАЖДУЮ НОЧЬ МЫ ТВОРИЛИ ЧУДЕСА, ДОСТОЙНЫЕ БОГОВ…

В таком состоянии пребывала наша группа, когда мы отправились в наше самое долгое турне и с самым масштабным на тот день шоу. Тур был, мать его, захватывающий! Он был тем, что держало нас вместе, несмотря на часто попадавшиеся в пути камни. После того, как мы смонтировали сцену, собрали вместе бэквокалистов, духовую секцию и всех прочих, провели неделю в репетициях и довели до совершенства каждую мелочь, мы не успели опомниться, как 20 января 1991 года оказались в Южной Америке перед 180-тысячной толпой на фестивале “Rock in Rio II”. На тот момент у нас не были готовы даже записи с новых альбомов; мы держались за счёт песен с “Appetite” и “Lies”, которым на тот момент исполнилось соответственно 4 и 2 года.

В Бразилию мы прилетели на частном Боинге-727, арендованном нами у Гранд Отеля и принадлежащего компании “MGM” (“MGM Grand Hotel”, Vegas). В этом была вся штука – по условиям аренды мы должны были использовать лайнер до окончания нашего тура. Самолёт был роскошный: в нём были все эти небольшие комнаты для отдыха и спальни на одного человека; да в нём можно было просто жить! Ну, а кроме того, это был отличный способ перелетать из страны в страну, потому что самолёт взлетал и приземлялся по своему собственному расписанию, что позволяло нам обходить стандартные въездные формальности. Оформление документов завершалось во время посадки в самолёт, и я не помню, чтобы таможенники за те два года, когда мы арендовали самолёт, хотя бы раз поднялись бы на борт и провели таможенный осмотр. Насколько я, да и остальные парни, был в восторге от самолёта, настолько я был уверен в том, что мы не были такими уж большими музыкантами, чтобы позволить себе эту штуку. Уверен, Эксл сказал Дагу, что нам был нужен этот самолёт во что бы то ни стало, что и предопределило заключение этой сделки.

Во время тура мы с Даффом отлично проводили время: когда дело касалось веселья, у нас был наш новый приятель Мэтт, и сколько бы ночей мы ни проводили на ногах, мы всегда могли отыграть концерт. Мы ощущали себя королями мира: мы кутили и мы всегда делали нашу работу. Иззи, напротив, был замкнут и делал всё для того, чтобы держаться подальше от наших тусовок, так что этот тур для Иззи с самого начала был не в удовольствие. Ну и для Эксла… Хм, я и не знаю, что творилось у него в голове; я даже не буду делать предположений, что происходило с ним тогда, или что происходит с ним сейчас, или вообще. Но одно я знаю наверняка: каждый вечер мы выходили все вместе и наслаждались тем, чего не было бы без нас самих: всеобщего подъёма от игры на одной сцене.

Вместе с тем, пока длился тур, мы начинали наши концерты всё с большей и большей задержкой. Это была прихоть Эксла, и случалось это не один или два раза, а каждый вечер. Меня это задевало лично, со стороны Эксла это было как самое большое предательство. Я не имею в виду, что группа должна идти на поводу у аудитории или поступать так, будто находится во власти публики, но работа музыкантов заключается в том, чтобы играть для людей, которое купили билеты и пришли на концерт. Для меня это стало главной проблемой. Когда меня спрашивают, почему я ушёл из “Guns N’ Roses”, я вспоминаю о трёх причинах: во-первых, во время того тура мы почти ни разу не вышли на сцену во время; во-вторых, группа отменяла концерты безо всякого видимого повода; и, наконец, в-третьих, это печально известный контракт, в соответствии с которым, в том случае если группа распадалась, Экслу переходили права на название группы. Этот контракт был настоящей пощёчиной всем нам. Я ещё на этом остановлюсь подробнее, но тогда я подумал: «Да забери ты себе это, мать его, название и засунь его знаешь куда!»

Все эти обстоятельства свидетельствовали о сложившейся ситуации, когда группа и всё, что было с ней связано, должны были находиться под контролем у Эксла. Начиная с названия группы и заканчивая тем фактом, что Эксл хотел, чтобы каждый музыкант из группы заключил контракт, который мог быть расторгнут с ним за «плохое поведение», – всё это говорило о болезни группы. Так же как и пренебрежительное отношение к людям, которые приходили тысячами на наши концерты, и команде, которая обеспечивала наш тур (crew), и каждому человеку из нашего окружения, которым приходилось работать сверхурочно каждый вечер, когда мы выходили позже и ещё позже. Для меня это стало унизительным продолжать в том же духе, потому что насколько мы всегда пользовались славой дерзкой рок-группы, настолько от нас ждали, что мы сами можем позаботиться о наших собственных проблемах. Для группы и команды не было на руку, что мы не могли всегда делать всё от нас зависящее по той причине, что нам вечно мешали какие-то инциденты, за которые никто из нас напрямую не был ответственен.

Нет, наверное, лучшего способа заронить обиду или посеять в гастролирующей группе или любом ином творческом коллективном стремлении лютую ненависть, чем поощрять самоунижение. Я не из тех, кто легко выходит из себя, – для этого вам придётся по-настоящему меня допечь – поэтому во время того тура я оставался настолько гибким, насколько было в моих силах, но это, в конце концов, начало меня утомлять. Сколько прекрасных возможностей для группы было потеряно, потому что от них отказался Эксл, – обычно такие решения принимались им совместно с Дагом, и иногда нас просто ставили в известность постфактум. И всё же группа оставалась потрясающей, и любой, кто был в одну из тех волшебных ночей на нашем концерте, был в восторге. Мы были фантастической группой, у нас был фантастический вокалист; Эксл был просто изумителен. Несмотря на все эти разногласия, которые тянулись за кулисами, там, на сцене, у меня всё ещё была огромная симпатия к Экслу: каждую ночь мы творили чудеса, достойные богов. Были отдельные концерты, когда мы вытворяли такое, отчего у меня тело покрывалось гусиной кожей.

Тем не менее, весь этот тур был весьма трудной, неровной дорогой, которую мы прошли. Есть моя правда, есть правда Эксла. Уверен, он сказал бы, что мы тогда слишком много пили и принимали слишком много наркотиков. Это действительно так; но могу поручиться только за себя, да, пил и принимал, но, принимая всё во внимание, могу сказать, что никогда ещё в истории группы из-за нас не отменялись концерты и шоу не начиналось с задержкой. Невзирая на привычки каждого из нас, мы как музыканты всегда были на сцене. У нас было несколько опасных моментов, когда концерт мог быть сыгран небрежно, но мы-то с вами говорим о рок-н-ролльной группе, в конце концов. Во время тура из окружения Эксла доносились жалобы на то, что мы не так сделали, – «мы» – это я, Дафф и Мэтт. Иззи тоже жаловался на нас. Они могут сказать, что им нравилось то, как мы жили: когда работа подходила к концу, наши привычки вовсе не мешали более важному делу. Конечно, всё это исключительно моя точка зрения, и я вполне уверен, что у Эксла и остальных парней из группы есть своё мнение, которое может сильно отличаться от того, что я здесь вам говорю.

* * *

Я И ПРЕТВОРЯТЬСЯ НЕ БУДУ, ЧТО ПОМНЮ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ИЗ ТЕХ ДВУХ С половиной лет, которые мы провели в туре в поддержку альбомов “Use Your Illusion I, II”. Даже если бы и помнил, не думаю, что рассказ о каждом выступлении, о каждой ночи, о каждом воспоминании и о каждой мили в пути полностью бы раскрыл перед вами ту картину, а систематизация в виде списка сделала бы воспоминания скучнее, чем самый скучный день из тех двух с половиной лет. Я просто остановлюсь на шоу, на «курьёзах», на конфликтах, на моментах совершеннейших кульминаций – на том, что выделяется на фоне тех двух с половиной лет, проведённых в дороге, в которой было всё: удовольствие и водоворот из хорошего и плохого, всё то, от чего меня просто опускаются руки, когда я пытаюсь начать об этом повествование.

Начало нашего тура было для нас временем напряжённым и волнительным: мы выходили на огромную сцену в лучи прожекторов перед тысячами фанатов, которые приходили на наши концерты. У нас уже был опыт выступления перед огромной аудиторией на фестивалях, но это одно; обычно мы выступали вторыми или третьими перед хедлайнерами, и энергия стадиона была достаточна высока. Но совсем другое дело играть от 1 часа 45 минут до 3 часов перед 80 тысячами зрителей, которые пришли исключительно на “Guns N’ Roses”…

После концертов я, бывало, ходил по стадиону и смотрел, насколько он просторный, когда не заполнен людьми, а также, насколько масштабна вся наша сценическая концертная постановка, и я никогда не переставал удивляться. У меня было предостаточно времени, чтобы прогуливаться так каждую ночь, поскольку готовиться к отъезду занимало у нас столько же времени, сколько требовалось, чтобы остаться и продолжать, но это уже совсем другая история. Скажем так, что мы все не могли уехать, пока «не приходило время».

В любом случае, мальчишкой я видел много масштабных сценических постановок, поэтому меня было трудно чем-то удивить, но я ходил вокруг и разглядывал нашу сцену разинув рот: быть частью этого означало мечту, воплотившуюся наяву. Мы должны благодарить величайшую на свете команду, всех этих удивительных людей, которые каждый день воздвигали всю конструкцию и затем разбирали её. Я порой сидел и наблюдал, как они демонтировали сцену, эти парни из профсоюза (union people), как они загружают громоздкие элементы сцены на вереницу грузовиков, – это было, мать твою, потрясно! На тот момент мы были будто под кайфом (on a run), в таком возбуждённом состоянии, что всё плохое, что случалось, затмевалось ощущением, насколько здорово быть здесь. К сожалению, то ежедневное напряжённое состояние превратилось в нашу модель поведения – «от-вне-себя-от-злости-и-до-весьма-рад» (pissed-off-to-elated) – наше прочтение принципа «инь-ян», с которым мы давно свыклись, поэтому: «Эй, неужели это надо менять прямо сейчас?» В конечном счёте, мы неплохо с этим уживались, пока, спустя значительное время, это неминуемо не детонировало.

После выступлений в Рио-де-Жанейро мы начали наш тур с трёх клубных концертов с группами на разогреве: с “Blind Melon” в Лос-Анджелесе, “Faith No More” в Сан-Франциско и “Raging Slab” в Нью-Йорке. “Raging Slab” были изумительны. Эти парни заявились на концерт в фургоне Фольксваген, на котором они приехали со всем своим оборудованием откуда-то с севера штата Нью-Йорк; а затем подъехали на лимузинах мы. По-моему это здорово, что в нашей программе выступлений были такие группы, как эти, – одно из преимуществ того уровня, на который мы забрались, было то, что ты и вправду мог позволить себе всё что, мать твою, заблагорассудится.

После тех концертов мы приступили к нашему главному действу – туру по стадионам с нашей масштабной постановкой и грандиозной сценой. Весь тур мы переезжали со стадиона на стадион. У нас были Диззи Рид, Тедди «Зигзаг», духовая секция и девчонки на бэквокале – по сравнению с тем, что у нас было прежде, это был такой безумный расклад. Во-первых, мы никогда не составляли сет-лист и никогда не пользовались одной и той же программой дважды. У нас были песни, которые мы исполняли всегда – “November Rain”, “You Could Be Mine”, “Paradise City” и “Welcome to the Jungle”, но выбор всех остальных зависел исключительно от нашего желания.

Предполагалось, что девушки – из духовой секции и на бэквокале – должны были стоять на сцене в течение всего выступления, что создало для нас проблемы, о которых мы даже и не подозревали, вроде: что если им захочется в туалет? Я поставил Теда «Зигзага» пит-боссом[4] над вторым составом – ведь в действительности он их сам набрал, – и нам было смешно наблюдать, как он управляется с ними. Девушки постоянно спорили насчёт своих сценических костюмов: кто из них и какое платье должен был носить, – во время наших предыдущих туров с таким дерьмом мы ещё не сталкивались. Когда у девчонок начинались месячные, которые, казалось, каким-то непостижимым образом у них были синхронизированы, я знал, что самое лучшее это держаться от них всех подальше.

Во время тура Эксл вёл собственное существование; спустя какое-то время, мы видели его только на сцене и на борту самолёта. Иззи отличался от него не многим. В дороге в перерывах между концертами я, Дафф и Мэтт проводили время в компании девушек из группы: Лизы Максвелл (Lisa Maxwell), первой трубы в духовой секции, игравшей на тенор-саксофоне; Энн (Anne King), игравшей на трубе, и той бисексуальной девчонки из Нью-Йорка, игравшей на баритон-саксофоне, имени которой я никак не могу вспомнить[5]. И у нас ещё были две бэквокалистки, клёвые, горячие девчонки, которых постоянно видели спорящими о своих париках. Очень красивую худенькую чернокожую девушку звали Роберта (Roberta [Freeman]), а вторую – красивую миниатюрную мулатку – Трейси (Tracy [Amos]); да они обе были клёвые.

Наши рекомендации