Жизнь моей маленькой дочурки Эдит и то, что она говорила. Написано ее матерью Мод». 13 страница

— Это вы, Смит?

Фигура приблизилась, и он узнал Робинсона.

— Я сменил Смита, Аллан, — сказал Робинсон, долговязый худой американец.

— Я долго спал?

— Нет, всего час.

— Где остальные?

Робинсон сообщил, что все отправились расчищать путь. Дым рассеивается, и в штольне уже немного легче дышать. На девятнадцатой станции (триста восьмидесятый километр) остались в живых еще семь человек.

— Есть еще люди? Неужели в этой ужасной штольне еще остался кто-нибудь в живых?

Робинсон рассказал дальше, что на девятнадцатой станции остался инженер, по имени Штром, который обслуживает машины. Он спас еще шесть человек, и все чувствуют себя хорошо. Инженеры еще не добрались до них, но восстановили телефонное сообщение и говорили со станцией.

— Нет ли среди них Хобби?

— Нет.

Аллан опустил глаза. Помолчав, он спросил:

— Кто этот Штром?

Робинсон пожал плечами:

— Вот это и странно! Никто не знает. Он не туннельный инженер.

Тогда Аллан вспомнил, что Штром — электротехник, работавший на одной из электрических станций Бермудских островов. Впоследствии выяснилось, что Штром приехал лишь осмотреть туннель. Во время взрыва он был на участке Бермана, за три километра от девятнадцатой станции. Эту станцию он осматривал всего за час до катастрофы и, так как не очень доверял обслуживавшей ее бригаде, тотчас же вернулся туда. Штром был единственным человеком, который пошел в глубь туннеля, вместо того чтобы бежать из него.

Часа через два Аллан увидел его. Штром проработал сорок восемь часов, но на его лице не было и следов утомления. Особенно бросилась в глаза Аллану его аккуратная прическа. Штром был невысокого роста, узкогруд. Ему не исполнилось еще и тридцати лет. Он был русский немец из прибалтийских провинций. У него было неподвижное худое лицо, темные маленькие глаза и острая черная бородка.

— Я хочу, чтобы мы стали друзьями, Штром! — сказал Аллан, пожимая руку молодому человеку, поразившему его своей смелостью.

Но Штром только вежливо поклонился, лицо его сохранило свое бесстрастное выражение.

Штром принял на свою станцию шесть отчаявшихся беглецов. Дверные щели он законопатил промасленной паклей, так что воздух здесь был сравнительно сносный. Штром непрерывно накачивал воздух и воду в горящие штольни. Но ему удалось бы продержаться здесь еще не более трех часов, а потом он задохнулся бы, — это он знал наверняка!

От этой дальней станции они должны были продвигаться уже пешком. Через сошедшие с рельсов опрокинутые платформы, через груды камня, шпалы и сломанные столбы шаг за шагом они ползли вперед в гущу дыма. Здесь трупы лежали кучами! Дальше путь оказался свободным, и они быстро пошли вперед.

Вдруг Аллан остановился.

— Послушайте! — сказал он. — Кажется, чей-то голос!

Они остановились, прислушиваясь. Ни звука.

— Я ясно слышал голос! Прислушайтесь, а я буду звать.

И в самом деле, на возглас Аллана ответил тихий звук, словно далекий голос из ночной тьмы.

— Кто-то находится в штольне! — взволнованно сказал Аллан.

Теперь и остальные услышали далекий, еле уловимый звук.

Продолжая звать и прислушиваться, они обыскали темную штольню. И наконец в поперечной штольне, где как вихрь свистел вгоняемый воздух, они наткнулись на старика, который сидел на земле, прислонясь головой к стенке. Рядом с ним лежал труп негра с открытым круглым ртом, полным зубов. Старик слабо улыбнулся. Истощенный, увядший, с жидкими, белыми как снег волосами, развевавшимися по ветру, он казался столетним. Глаза были неестественно расширены, так что вокруг зрачка виднелась белая роговая оболочка. Он был слишком изнеможен, чтобы двигаться, и мог только слегка улыбаться.

— Я знал, Мак, что ты придешь за мной… — невнятно пробормотал он.

Тогда Аллан узнал его.

— Да ведь это Хобби! — испуганно-и в то же время радостно воскликнул он и поднял старца.

— Хобби? — недоверчиво переспросили остальные. Они его не узнали.

— Хобби?.. Ты?.. — переспросил и Аллан, не в силах скрыть радость и умиление.

Хобби только слабо кивнул.

— I am all right,[62] — прошептал он, потом указал на мертвого негра и сказал: — Этот негр доставил мне много хлопот, но в конце концов он у меня все же умер.

Хобби несколько недель пролежал в госпитале, витая между жизнью и смертью. В конце концов его здоровая натура победила. Но это уже не был прежний Хобби.

Его память ослабла, и он никак не мог рассказать, каким образом попал в эту поперечную штольню. Было лишь установлено, что у него были с собой кислородные аппараты и фонари из того маленького квершлага, где за день до катастрофы лежал погибший монтер. Что касается негра Джексона, то он не задохнулся, а умер от голода и изнеможения.

Лишь изредка выходили поезда из туннеля, лишь изредка спускались в него. Отряды инженеров героически боролись с дымом. Борьба была небезопасна. Десятки участвовавших в ней тяжело заболели, отравленные дымом, пятеро из них умерли — три американца, один француз и один японец.

Армия же рабочих бездействовала. Они бросили работу. Тысячной толпой стояли они на уступах выемки и смотрели, что делают Аллан и его инженеры. Рабочие стояли и не хотели даже пальцем пошевелить. Большие осветительные машины, вентиляторы и насосы обслуживались инженерами, у которых от усталости смыкались глаза. К мерзнувшим толпам рабочих примешивалось множество любопытных, привлеченных атмосферой ужаса. Ежечасно поезда выбрасывали новые партии. Железная дорога Хобокен — Мак-Сити приносила огромный доход. За одну неделю она собрала два миллиона долларов. Синдикат немедленно повысил стоимость проезда. Туннельная гостиница была переполнена репортерами газет. В город приезжали тысячи автомобилей с дамами и мужчинами, жаждавшими увидеть место катастрофы. Они болтали без умолку и привозили с собой корзины с обильной закуской. Но все с затаенным ужасом глядели на четыре дымовых столба, подымавшихся, непрерывно крутясь, к голубому октябрьскому небу над стеклянными крышами близ устья туннеля. Это был дым, который вентиляторы отсасывали из штолен. И все же там внутри были люди! Часами могли ждать любопытные, хотя им ничего не удавалось увидеть, так как трупы погибших вывозили только ночью. Слащавый запах хлорной извести проникал из станционного здания.

Работы по очистке отняли много недель. В деревянной штольне, большая часть которой выгорела, работа была особенно затруднена. Продвигаться можно было лишь шаг за шагом. Трупы лежали здесь грудами. Большинство из них было страшно изуродовано, и иногда трудно было отличить обуглившийся столб от обуглившегося человека. Они были повсюду. Они лежали под мусором, они сидели на корточках за обгорелыми балками и скалили зубы навстречу продвигавшимся вперед людям. Даже храбрейших охватывал страх в этом ужасном морге.

Аллан неутомимо руководил работами.

В покойницкой, в палатах госпиталей разыгрывались те потрясающие сцены, которые влечет за собой каждая катастрофа. Плачущие женщины и мужчины, не помня себя от горя, ищут своих близких, находят их, рыдают, падают в обморок. Но в большинстве своем погибшие остались неузнанными.

Маленький крематорий в стороне от Мак-Сити работал день и ночь. Служители разных религий и сект по очереди исполняли печальный обряд. Ряд ночей маленький крематорий в лесу был ярко освещен, и все еще бесконечные вереницы деревянных гробов стояли в вестибюле.

У одной только разрушенной бурильной машины было найдено четыреста восемьдесят трупов. В общем катастрофа поглотила две тысячи восемьсот семнадцать человеческих жизней.

Когда обломки бурильной машины были убраны, внезапно обнаружилась зияющая дыра. Буры вскрыли огромную пещеру.

При свете прожектора оказалось, что эта пещера имела около ста метров ширины. Глубина была невелика: камню нужно было три с половиной секунды, чтобы достигнуть дна, что соответствовало шестидесяти метрам.

Причину катастрофы нельзя было точно определить. Но крупнейшие авторитеты придерживались того взгляда, что образовавшаяся от химического разложения пещера была наполнена газами, проникшими в штольню и вспыхнувшими при взрываний породы.

В тот же день Аллан приступил к исследованию вскрывшейся пещеры. Это была расселина длиной около тысячи метров, совершенно сухая. Дно и стены ее состояли из той неизвестной, рыхлой, радиоактивной руды, которую геологи назвали субмаринием.

Штольни были приведены в порядок, инженеры аккуратно обслуживали движение.

Но работа стояла.

Аллан опубликовал обращение к бастующим рабочим. Он дал им три дня на размышление, — не желающие приниматься за работу могли считать себя уволенными.

Гигантские митинги состоялись на серых пустырях Мак-Сити. Шестьдесят тысяч человек теснились плечо к плечу, и с десяти трибун (вагонов) одновременно произносились речи.

В холодном и сыром октябрьском воздухе беспрерывно раздавались одни и те же слова: туннель… туннель… Мак… катастрофа… три тысячи человек… синдикат… И опять: туннель… туннель…

Туннель проглотил три тысячи человеческих жизней и внушал рабочим армиям ужас. Как легко и они могли сгореть или задохнуться в пылающей глубине, и как легко могла опять произойти подобная катастрофа, пожалуй, и большая! Ведь они могли умереть еще более страшной смертью… Они содрогались, вспоминая об «аде». Массовый страх охватил их. Этот страх заразил работавших в Европе, на Азорских и Бермудских островах. Здесь тоже работа стояла.

Синдикат подкупил некоторых вожаков рабочих и послал их на ораторские трибуны. Подкупленные ратовали за немедленное возобновление работ.

— Нас шестьдесят тысяч! — надсаживались они. — Вместе с рабочими других станций и подсобных производств нас сто восемьдесят тысяч! Зима на носу! Куда нам деться? У нас жены, дети. Кто же нас прокормит? Мы собьем все цены на рынке труда, и нас будут проклинать!

С этим все соглашались. Ораторы этого рода указывали на воодушевление, с которым производились работы, на хорошие отношения между рабочими и синдикатом, на относительно высокую заработную плату.

— В «чистилище» и в «аду» зарабатывали по пяти и шести долларов в день многие из тех, кто мог бы разве только сапоги чистить или улицы подметать… Разве это не правда?

Они указывали на рабочие поселки и восклицали:

— Посмотрите на ваши дома, ваши сады, ваши площадки для игр. Для вас устроены бани и читальни. Мак сделал из вас людей. Ваши дети растут здоровыми и живут в чистоте. Отправляйтесь в Нью-Йорк и Чикаго на съедение клопам и вшам!

Они подчеркивали, что за шесть лет не случилось других крупных несчастий и что синдикат примет самые энергичные меры предосторожности, чтобы избежать второй катастрофы.

Против этого ничего нельзя было возразить. Нет! Но вдруг ими опять овладевал страх, и никакие слова не могли их убедить. Они орали и свистели, закидывали ораторов камнями и говорили им прямо в лицо, что они подкуплены синдикатом. «Никто больше пальцем не шевельнет для проклятого туннеля!» Это было лейтмотивом в речах ораторов другого толка.

— Никто!

И гром аплодисментов, разносившийся на много миль, выражал общее одобрение. Эти ораторы доказывали опасность строительства. Они напоминали о всех жертвах, которые туннель унес до катастрофы. Круглым счетом — тысяча восемьсот человек за шесть лет! Разве этого мало? Разве никто не помнит о тех тысяче восьмистах, которые раздавлены, перерезаны поездами? Они говорили о «корчах», от которых неделями страдали сотни людей, а иные, быть может, будут страдать всю жизнь.

— Мы раскусили Мака! — кричали ораторы (часть их была подкуплена пароходными компаниями, стремившимися как можно дальше отодвинуть срок окончания туннеля). — Мак вовсе не друг рабочим! Вздор и ложь! Мак — капиталистический палач! Самый ужасный палач, какого носила земля! Мак — волк в овечьей шкуре! Сто восемьдесят тысяч человек работают у него. Двадцать тысяч свалившихся на его адской работе людей он ежегодно подлечивает в своих госпиталях, чтобы потом послать их ко всем чертям, — они навсегда останутся инвалидами. Пусть они гниют на улицах, пусть подыхают в богадельнях, Маку на это наплевать! Сколько человеческого материала извел он за эти шесть лет! Хватит! Пусть Мак поищет, где ему взять людей. Пусть наберет в Африке черных рабов для своего «ада», пусть он купит у правительства преступников и каторжников. Взгляните на эту вереницу гробов! Гроб за гробом — на два километра! Решайтесь!

Вой, рев, гул были ответом на эти слова.

Целыми днями бушевала борьба в Мак-Сити. Тысячи раз повторялись одни и те же аргументы «за» и «против».

На третий день Аллан выступил сам.

Утром он предал кремации Мод и Эдит, а после обеда, еще оглушенный тоской и горем, в течение нескольких часов говорил с тысячной толпой. Чем дольше он говорил и чем громче кричал в рупор, тем больше чувствовал, как возвращались к нему прежняя сила и прежняя вера в свое дело.

Его речь, о которой оповещали метровые плакаты, одновременно повторялась в разных местах мусорных свалок на немецком, французском, итальянском, испанском и русском языках. В сотнях тысяч экземпляров она разбрасывалась по всему земному шару. Ее в один и тот же час на семи языках выкрикивали через рупор на Бермудских и Азорских островах, в Финистерре и Бискайе.

Аллана встретили молчанием. Когда он прокладывал себе дорогу в толпе, люди расступались, а многие даже прикасались к фуражкам. Там, где он проходил, все разговоры затихали. Не было слышно ни звука. Стена ледяного молчания вставала на его пути. Когда он показался на железнодорожной платформе среди моря голов, — тот самый Мак, которого они все знали, с которым каждый имел случай поговорить, который каждому жал руку, чьи крепкие, белые зубы знал каждый, — когда он показался, этот коногон из «Дяди Тома», мощное движение всколыхнуло поле, массы стихийно сдвинулись. Это был судорожный напор огромной армии, стянувшейся подобно клиньям, толкаемым гидравлическими прессами к одному центру. Но не было слышно ни звука.

Аллан кричал в мегафон. Он трубил каждую фразу на все четыре стороны.

— Я пришел говорить с вами, рабочие туннеля! — начал он. — Я Мак Аллан, и вы меня знаете! Вы кричите, что я убил три тысячи человек. Это ложь! Судьба сильнее человека. Работа убила эти три тысячи человек. Работа ежедневно убивает сотни людей на земле! Работа — это битва, а в битве бывают убитые. В одном только Нью-Йорке, который вы знаете, работа убивает ежедневно двадцать пять человек! Но никто не думает о том, чтобы перестать работать в Нью-Йорке. Море убивает ежегодно двадцать тысяч человек, но никто не думает о том, чтобы перестать работать на море. Вы потеряли друзей, рабочие туннеля, я это знаю. И я потерял друзей — так же, как и вы! Мы поквитались! Как в работе, так и в горе мы — товарищи! Рабочие туннеля…

Он стремился вновь разжечь тот энтузиазм, который все эти шесть лет побуждал рабочих к неслыханному напряжению сил. Он говорил, что строит туннель не для своего удовольствия. Туннель должен породнить Америку и Европу, два мира, две культуры. Туннель даст хлеб насущный тысячам людей. Туннель создается не для обогащения отдельных капиталистов: в такой же мере он принадлежит народу.

— Вам самим, рабочие туннеля, принадлежит туннель. Вы сами акционеры синдиката!

Аллан почувствовал, что искра перескочила от него к морю голов. Возгласы, шум, движение! Контакт был достигнут…

— Я сам рабочий! — кричал Аллан. — Рабочий, как и вы. Я ненавижу трусов! Долой трусов! Но храбрые пусть остаются! Труд не только средство для насыщения. Труд — идеал. Труд — религия нашего времени!

Шум.

Все складывалось благоприятно для Аллана. Но, когда он предложил возобновить работу, опять воцарилась ледяная тишина. Страх снова охватил всех…

Аллан проиграл сражение.

Вечером вожди рабочих собрались на совещание, длившееся до раннего утра. А утром их уполномоченные заявили, что они не возобновят работы.

Океанские и европейские станции присоединились к решению американских товарищей.

В это утро Аллан рассчитал сто восемьдесят тысяч человек. Он потребовал, чтобы квартиры были освобождены в течение сорока восьми часов.

Туннель затих. Мак-Сити словно вымер.

Лишь кое-где, ружье к ноге, стояли солдаты милиции.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

«Эдисон-Био» нажила в эти дни целое состояние. Она показывала даже самую катастрофу внутри туннеля и бег спасавшихся по штольням. Она показывала собрание, Мака, все.

Зарабатывали несметные суммы и газеты, их издатели жирели. Катастрофа, спасательные работы, митинги, забастовка — все это были пушечные выстрелы, которые вспугивали жаждущую ужасов и сенсаций огромную армию газетных читателей… Во всем мире читатели рвали газеты из рук.

Рабочая пресса пяти континентов изображала Мака Аллана призраком эпохи, забрызганным кровью и грязью, пожирателем людей, с бронированными сейфами в руках. Ежедневно ротационные машины всех стран разрывали его на части. Они клеймили Туннельный синдикат, называя его самым бесстыдным рабовладельцем всех времен, страшным капиталистическим тираном.

Уволенные рабочие вели себя угрожающе. Но и Аллан держал их под угрозой. На всех бараках, на углах улиц и столбах появилось следующее объявление: «Рабочие туннеля! Синдикат будет защищать свое имущество до последнего болта. Мы предупреждаем, что во всех зданиях синдиката установлены пулеметы! Мы предупреждаем, что шутить не намерены!»

Откуда вдруг у этого Мака взялись пулеметы? Оказалось, что они тут находились годами — на всякий случай! Этот человек знал, что делает!

Ровно через сорок восемь часов после увольнения в рабочих поселках уже не было ни света, ни воды.

Оставалось только уйти или же драться с синдикатом.

Все же рабочие не желали уйти, не хлопнув дверью! Они хотели напомнить миру о своем существовании, хотели показать себя перед уходом.

На следующий день пятьдесят тысяч рабочих отправились в Нью-Йорк. Они отбыли в пятидесяти поездах и в полдень целой армией прибыли в Хобокен. У полиции не было повода запретить этим массам вход в Нью-Йорк: всякий стремившийся в город имел на это право. Но телефоны в полицейских участках работали непрерывно, за движением рабочей армии тщательно наблюдали.

На два часа в туннеле под Гудзоном прекратилось почти всякое движение: рабочие тянулись в нем бесконечной вереницей, и туннель гремел от их шагов и пения.

Выйдя из туннеля, армия выстроилась для демонстрации и повернула на Кристофер-стрит. Впереди с адским шумом шел оркестр. За ним — знаменосцы, которые несли флаг с красной надписью: «Рабочие туннеля». Дальше следовали ряды красных знамен Интернациональной рабочей лиги. Над головами демонстрантов развевались сотни национальных флагов всего мира: впереди — звездный флаг Соединенных Штатов «Юнион Джек», потом флаги Канады, Мексики, Аргентины, Бразилии, Чили, Уругвая, Венесуэлы, Гаити, Франции, Германии, Италии, Дании, Швеции, Норвегии, России, Испании, Португалии, Турции, Персии, Голландии, Китая, Японии, Австралии, Новой Зеландии.

За пестрым лесом флагов шагали негры. Часть отряда негров взвинтила себя до крайней ярости: они дико вращали белками глаз и бессмысленно орали, другая часть состояла из добрых чернокожих парней, скаливших белые зубы и делавших встречавшимся на их пути дамам недвусмысленные любовные предложения. Они несли плакат с огромной надписью: «Hellmen!»[63]За ними шла группа, тащившая виселицу. На виселице болталась кукла — Аллан!

Ее круглую голову украсили огненно-красным париком, сделанным из старого мешка, белые зубы были намалеваны краской. Из попоны смастерили балахон, напоминавший известное всем коричневое пальто Мака. Казненному Аллану предшествовал огромный плакат, на котором красовалось: