Она думает, что я вернусь, так? Она по-прежнему думает, что имеет власть надо мной. 1 страница

Хадасса подняла голову. Он все так же сидел к ней спиной, склонившись над костром. Ей было очень жалко его.

— Да, — честно сказала она.

Атрет встал на ноги, и все его тело напряглось от накопившегося в нем гнева.

— Возвращайся и скажи ей, что она для меня умерла! Скажи ей, что я поклялся Тивазу и Артемиде никогда больше не видеть ее лица. — Атрет подошел к входу в пещеру и остановился, вглядываясь в темноту.

Хадасса встала. Она подошла к Атрету и стала смотреть на ночное небо, усеянное звездами. Довольно долго она молчала, после чего сказала очень тихо:

— «Небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь...».

Атрет снова вошел в пещеру и сел у костра. Он запустил пальцы в свои золотистые волосы и замер, держась руками за голову. Спустя минуту он опустил руки и посмотрел на них.

— Ты знаешь, сколько человек я убил? Сто сорок семь. Это только на арене. — Он засмеялся, и смех его прозвучал страшно. — А до этого я убил, может быть, еще человек пятьдесят римских легионеров, которые вошли в Германию, думая, что имеют право безнаказанно властвовать на нашей земле и превращать нас в рабов. И я убивал их с радостью, потому что защищал свою семью, защищал свое селение.

Повернув руки, он посмотрел на свои ладони.

— Потом я убивал на радость Риму, — сказал он с горечью и сжал кулаки. — Я убивал, чтобы выжить. — Он снова запустил пальцы в волосы. — Я помню лицо каждого из них, Хадасса. Некоторых из них я убивал без малейшего сожаления, но были и другие... — Он крепко закрыл глаза и вспомнил Халева, опустившегося на колени и поднявшего голову, чтобы встретить смертельный удар Атрета. А германец, его соотечественник? Атрет помнил, как он нанес удар в сердце своему молодому соплеменнику.

Он снова открыл глаза, испытывая желание стереть все эти лица из памяти, но зная, что это невозможно.

— Я убивал их, потому что у меня не было другого выхода. Я убивал их, потому что хотел заслужить свободу. — Атрет стиснул зубы, и на его челюсти заиграли желваки.

— Свобода! Теперь она у меня есть, о ней даже в документе записано. Вот он, висит у меня на шее. — Схватив висящий на шее медальон из слоновой кости, Атрет сорвал золотую цепочку и протянул Хадассе доказательство своей свободы. — Я теперь могу идти, куда хочу. Я могу теперь делать то, что хочу. Они бросали к моим ногам сокровища и деньги, как будто я был их богом, меня сделали богатым настолько, что я смог купить виллу по соседству с римским проконсулом! Я свободен!

Снова раздался его страшный невеселый смех, и Атрет швырнул в каменную стену пещеры золотую цепочку и свой медальон из слоновой кости.

— Нет у меня никакой свободы. Их ярмо по-прежнему висит у меня на шее и душит меня. Я никогда не освобожусь от того, что сделал со мной Рим. Она пользовалась мной, получая наслаждения. Она поклонялась мне, потому что я разжигал ее кровь. Я удовлетворял ее похоть. Она всегда приказывала, а я лишь исполнял. — Атрет поднял голову, посмотрел на Хадассу, стоявшую у входа в пещеру, — какое у нее доброе лицо! — и горько улыбнулся. — Рим. Юлия. Это одно и то же.

Хадасса смотрела на тяжелое, но красивое лицо Атрета и видела, какая борьба происходит в его душе.

— «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит? Но у Тебя прощение».

Хадасса увидела, как Атрет нахмурился, и вошла в пещеру. Она села рядом с ним.

— Жизнь — это путь, Атрет, а не конечная цель. Сейчас ты в плену своей горечи, но ты можешь освободиться.

Он безнадежным взглядом смотрел на огонь.

— Как?

Она рассказала ему, как.

Атрет покачал головой.

— Нет, — решительно сказал он и встал. — Прощать тех, кто пригвоздил Сына к кресту, может только слабый Бог. Сильный бог уничтожает своих врагов. Он стирает их всех с лица земли. — Атрет снова направился к выходу из пещеры.

— Рабом тебя делает твоя ненависть, Атрет. Стань на путь прощения и любви.

— Любви, — презрительно повторил он, отвернувшись. — Той любви, которую я испытывал к Юлии? Нет уж. Любовь не делает свободным. Она порабощает и ослабляет тебя. И когда ты становишься уязвимым, когда начинаешь чувствовать надежду, она предает тебя.

— Господь не предаст тебя, Атрет.

Он снова посмотрел на девушку.

— Если хочешь, можешь верить в своего хлипкого Бога. Халеву Он не принес ничего хорошего. Мой бог Тиваз. Это сильный бог!

— В самом деле? — тихо сказала она и встала. Она подошла к выходу из пещеры и посмотрела Атрету в глаза, которые по-прежнему горели ненавистью. — Если он сильный бог, почему же он не дал тебе того покоя, которого тебе сейчас так не хватает? —Осторожно положив руку ему на плечо, Хадасса добавила: — Это твой ребенок, Атрет.

Он дернул плечом, сбрасывая ее руку.

— Даже если Юлия положит его к моим ногам, я уйду и не оглянусь.

Хадасса видела, что Атрет действительно готов так поступить.

На ее глазах заблестели слезы.

— Да будет на тебе милость Божья, — прошептала она и ушла в ночь.

Атрет смотрел, как она спускается по тропе с холма. Смотрел долго, вплоть до того момента, когда она дошла до дороги, ведущей в Ефес.

* * *

Юлия повернулась к Марку и посмотрела на него каким-то особенным взглядом.

— Ты хочешь видеть Хадассу?

— Да. У меня к ней серьезное дело.

— Какое же? — спросила она с насмешливым любопытством.

— Личное, — ответил Марк, поморщившись от такого вопроса. — Я отвечу на все твои вопросы, после того как поговорю с Хадассой. Она здесь, или ты ее послала с поручением?

— Она только что вернулась, — ответила Юлия, и в ее голосе тоже прозвучало нечто непривычное и неприятное. Она хлопнула в ладоши, и звук хлопка раздался в тишине перистиля как-то резко, агрессивно. — Пришли сюда Хадассу, — сказала Юлия пришедшему на зов слуге Прима. Потом она посмотрела на брата и улыбнулась. Спросив о самочувствии матери, Юлия почти не слушала, как брат отвечал, что мать переносит свое горе с удивительным спокойствием.

Услышав приближающиеся тихие шаги, Марк обернулся и увидел Хадассу. Она шла под арками, освещенная солнечным светом, и во всей ее внешности было такое смирение, что у него защемило сердце. На Марка она не посмотрела.

— Ты звала меня, моя госпожа? — спросила она, склонив голову.

— Нет. Тебя хочет мой брат... — холодно ответила Юлия.

Марк посмотрел на сестру уничтожающим взглядом.

— Отправляйся в спальню, на второй этаж, и жди его там...

— Юлия! — прикрикнул Марк, чувствуя, что начинает терять терпение, но та не обращала на него никакого внимания.

— ...пока он не придет, после чего будешь делать все, что он тебе скажет. Ты поняла?

Марк увидел, как лицо Хадассы превратилось в маску смятения и страха, и ему захотелось поколотить свою сестру. — Оставь нас, Хадасса.

Хадасса отступила на шаг в нерешительности, глядя на них так, будто перед ней были сумасшедшие.

— Мерзкая шлюха! — вдруг завизжала Юлия и набросилась на Хадассу, занеся руку для удара. Но Марк схватил ее за запястье и повернул лицом к себе.

— Оставь нас немедленно! — резко приказал Марк Хадассе. Когда она ушла, он встряхнул Юлию за плечи. — Что с тобой происходит? Это твоя беременность сводит тебя с ума?

— Прим сказал мне правду! — сказала Юлия, пытаясь вырваться.

— Что сказал тебе Прим? — потребовал ответа Марк, чувствуя, как у него от омерзения все холодеет внутри.

— Он сказал, что ты приходишь сюда, чтобы видеться с Хадассой, а не со мной. Я говорила ему, что это смешно! Чтобы мой брат полюбил какую-то рабыню? Абсурд! Я сказала ему, что ты приходишь сюда, чтобы видеться со мной — со мной! А он ответил, что мне нужно открыть глаза и понять, что происходит вокруг меня.

— Ничего вокруг тебя не происходит. Просто ты пьешь тот яд, которым Прим травит тебя, — сказал Марк. — Зачем ты его слушаешь?

— Если это неправда, тогда зачем ты хочешь говорить с Хадассой?

— По личному делу, которое не касается ни тебя, ни Прима, ни кого-либо другого.

Юлия улыбнулась неприятной улыбкой.

— По личному делу... — сказала она с презрением. — Ты же не скажешь мне, по какому именно. Но все равно ты не будешь отрицать, что о ней ты заботишься больше, чем обо мне!

— Ты совсем уже потеряла голову от своей ревности. Ты же моя сестра!

— Да. Я твоя сестра и заслуживаю того, чтобы ты был мне верен, но где эта твоя верность?

— Ты знаешь, что я верен тебе. Ты знаешь, что я всегда любил тебя, — понимая, насколько она сейчас эмоционально взвинчена, Марк отпустил ее. — Юлия, посмотри мне в глаза, — сказал он и снова схватил ее за плечи. — Я сказал, посмотри мне в глаза. То, что я чувствую по отношению к Хадассе, не имеет ничего общего с моей любовью к тебе. Я люблю тебя и всегда любил тебя как сестру.

— Но ты любишь и ее.

Марк помедлил с ответом, потом вздохнул.

— Да, — тихо сказал он, — я люблю ее.

— Она отбивает у меня всех!

Он отпустил ее.

— Что ты имеешь в виду?

— Она отбила у меня Клавдия.

Марк нахмурился, не понимая, что происходит с сестрой. Что сумели внушить ей Прим и Калаба, играя на ее завистливой натуре?

— Клавдий тебе был не нужен, — напомнил он ей. — И ты сама посылала к нему Хадассу, надеясь, что она отвлечет его от тебя.

— И ей это прекрасно удалось, не так ли? Он ею весьма заинтересовался. Разве ты не помнишь, что, после того как я послала к нему Хадассу, он ни разу больше не интересовался мной? — Юлия никогда не задумывалась об этом, пока ее об этом не спросила Калаба, и тогда Юлия поняла, что дело обстоит именно так. — Он проводил с ней целые часы, те часы, в которые она могла служить мне.

— Она действительно служила тебе. Она делала все, что ты ей только ни приказывала. Ты хотела, чтобы она отвлекла Клавдия, и она сделала это. Он интересовался у Хадассы вопросами ее религии.

Юлия холодно посмотрела на него.

— Откуда тебе это известно, если ты его об этом не спрашивал?

— Разумеется, я спрашивал его об этом! Ты помнишь, как я рассердился на тебя, когда ты послала к нему вместо себя Хадассу.

— Помню, — сказала Юлия, и ее глаза сверкнули ненавистью. — Ты рассердился, потому что я отдала ее ему. Я-то думала, что ты беспокоишься обо мне, о моем браке. Но ведь это не так, правда? В ее голосе было столько горечи, она покачала головой и отвернулась.

— Как же я была слепа! — продолжала она с тихим смешком. — А вот теперь я оглядываюсь на прошлое, и мне все ясно. Все это время я думала, что ты приезжал, чтобы быть со мной, потому что ты был мне нужен. — Она резко повернулась к нему. — Но все было совсем не так, Марк. В Капую ты приезжал вовсе не ко мне. И на виллу в Риме ты вернулся, и в Ефес ты переехал вовсе не ради меня. Ты это делал ради нее.

Марк снова схватил ее за руки.

— Все это время я приезжал, чтобы быть с тобой. И не смей верить тем, кто утверждает иначе. — Поздно, очень поздно он понял, что Хадасса значит в его жизни гораздо больше, чем любая другая женщина из всех, которых он когда-либо знал. В первую очередь он думал о Юлии. До сего часа.

Юлия отвернулась, не в силах вынести его гневного взгляда.

— Интересно, что она говорила Атрету все то время, пока я посылала ее за ним в лудус? Как она настроила его против меня?

—Хадасса не виновата в том, что случилось с Атретом, — сердито произнес Марк. — И не сваливай на нее вину за свои собственные глупости. Ты сама оттолкнула его от себя, а вовсе не Хадасса.

— Если бы она сказала ему, что это его ребенок, как я ей велела, он бы пришел. А он не пришел! Наверняка она пришла к нему и пела псалмы, да плела свои истории. — Юлия расплакалась. — Если она сделала все так, как я велела, почему он не пришел ко мне? Откуда это ненавистное молчание?

— Потому что ты думала, что он будет жить с тобой так, как этого хочется тебе, — сказал Марк, — а это невозможно. — Испытывая жалость к сестре, Марк вздохнул и обнял ее. — С этим покончено, Юлия. Есть в жизни вещи, которые восстановить уже нельзя.

Юлия припала к нему и дала волю слезам. Успокоившись, она отошла и присела на холодную мраморную скамью в небольшом алькове. Марк сел рядом. Юлия печально посмотрела на него.

— Почему любовь так сжигает тебя, что кажется, будто она поглотила тебя целиком, а потом, когда все проходит, остается только вкус горечи на губах?

— Не знаю, Юлия. Я сам часто об этом думал.

— С Аррией?

— С Аррией и другими, — сказал он.

Юлия слегка нахмурилась.

— Только не с Хадассой. Почему?

— Потому что она не похожа ни на одну из тех женщин, которые были в моей жизни, — тихо сказал Марк и взял сестру за руку. — Сколько рабов готовы отдать жизнь, чтобы защитить своих хозяев? Если бы не Хадасса, Кай убил бы тебя. Она преданно служит тебе, и не по обязанности, как Енох или Вития, или другие рабы, а из чувства любви. Есть в ней что-то редкое и прекрасное.

— Что-то редкое и прекрасное... — машинально повторила Юлия. — Но все-таки она рабыня.

— Если ты освободишь ее, она будет свободной.

Юлия тут же подняла на него свой взгляд.

— Она мне нужна, — поспешно сказала она, чувствуя внезапно нахлынувшее на нее необъяснимое чувство паники. — И сейчас она мне нужна, как никогда.

Марк посмотрел на ее большой живот и закивал головой.

— Тогда я подожду, — тихо сказал он, — пока не родится ребенок.

Юлия не ответила. Она неподвижно смотрела в пол, и Марк почувствовал, как его охватил какой-то странный холод, когда он увидел пустоту в глазах своей сестры.

После долгих и тяжелых родов у Юлии родился сын. Акушерка передала кричащего младенца Хадассе. Это был прекрасный, здоровый ребенок, и Хадасса чувствовала удивительную радость, когда она осторожно омывала его и натирала солью. Завернув младенца в теплые простыни, она подошла, чтобы положить его рядом с матерью.

— Твой сын, моя госпожа, — проговорила она и улыбнулась, наклонившись, чтобы передать его Юлии.

Юлия отвернулась.

—Отнеси его к ступеням храма и оставь там, — прохрипела она. — Он мне не нужен.

Хадасса испытала такое чувство, будто Юлия ударила ее.

— Моя госпожа! Прошу тебя, не говори таких слов. Ты же не хочешь этого. Это твой сын.

— Это сын Атрета, — с горечью произнесла Юлия. — Пусть он вырастет храмовой проституткой или рабом, как его отец. — Она повернулась к Хадассе. — А лучше всего оставь его подыхать где-нибудь на скале. Он вообще не должен был родиться.

— Что она сказала? — спросила акушерка, держа в руках окровавленный кусок ткани, который она ополаскивала в холодной воде. Пораженная, Хадасса отступила несколько шагов от Юлии.

— Она сказала бросить его где-нибудь в горах. — Голос Юлии прозвучал как будто из темноты.

Инстинктивно Хадасса прижала ребенка к себе.

Акушерка запротестовала:

— Но у ребенка нет никакого изъяна. Он родился здоровым.

— А кто ты такая, чтобы тут рассуждать? Мать решает, как поступить с ребенком, а не ты. — В комнату вошла Калаба, которая ждала неподалеку, когда закончатся роды. — И если госпожа Юлия не хочет его, так тому и быть. Ее право либо отказываться от него, либо оставить у себя, если она захочет. — Акушерка отступила, не смея ей перечить. Калаба перевела свой холодный и бездушный взгляд на Хадассу.

Хадасса в отчаянии склонилась над Юлией.

— Прошу тебя, моя госпожа, не делай этого! Это же твой сын. Посмотри на него. Пожалуйста. Он так прекрасен.

— Не хочу я на него смотреть! — закричала Юлия, закрыв лицо бледными руками.

— И не смотри, Юлия, — мягко произнесла Калаба, по-прежнему не отрывая своего пристального и жгучего взгляда от Хадассы.

— Моя госпожа, ты потом будешь жалеть об этом...

— Если Атрет не захотел его, то и я не хочу! Зачем он мне нужен, если всякий раз, когда я буду смотреть на него, я буду чувствовать себя несчастной? Я не по своей вине забеременела. Почему я должна страдать за какую-то ошибку? Убери его от меня!

Малыш трогательно закричал, беспомощно двигая крохотными ручонками. Его маленький ротик был открыт и дрожал.

— Убери его отсюда! — завизжала в истерике Юлия.

Хадасса ощутила холодное прикосновение пальцев Калабы и почувствовала, как та толкает ее к двери.

— Делай, что тебе говорят, — сказала Калаба. Испугавшись того, что она увидела в глазах Калабы, Хадасса вышла.

Она стояла по ту сторону двери, ее сердце бешено колотилось, ей было страшно стоять в одиночестве с ребенком, который кричал у нее на руках. Она вспомнила другого ребенка, который был похоронен там, в саду римской виллы, где не осталось даже пометки о его кратковременной жизни.

— Что же мне делать, малыш? — прошептала Хадасса, крепко прижимая ребенка к себе. — Я не могу тебя здесь оставить. К твоему отцу я тебя тоже отнести не могу. О, Боже, что же мне делать?

Она крепко закрыла глаза и изо всех сил пыталась вспомнить те слова, которые могли бы ее наставить. И вспомнила. «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы. Христовы, исполняя волю Божию от души...»

Но значит ли это, что она должна быть послушна Юлии? Значит ли это, что она должна бросить сына Атрета умирать в горах?

Исполняя волю Божию от души. В сознании Хадассы четко отпечатался этот лучик света. Божья воля, а не воля Юлии. Не темная воля Калабы Шивы Фонтанен. И даже не ее, Хадассы, собственная воля. Исполнится воля Божья.

Хадасса быстро отнесла младенца в свою комнату и тщательно перепеленала его, чтобы ему стало тепло в ее мягкой шали. Затем она снова взяла его на руки и вышла с ним из дома.

Ночной воздух был прохладным, и ребенок жалобно плакал. Хадасса прижала его к себе и стала нашептывать ему нежные слова, чтобы успокоить его. Идти Хадассе предстояло довольно далеко, но даже в это темное время она не сбилась с пути. Дойдя до нужного дома, она постучала, и ей открыли.

— Клеопа, — сказала она, узнав мужчину из собрания, которое она посещала, — мне нужно увидеться с Иоанном. — Она знала, что если кому-то станет известно о том, что она принесла ребенка сюда, Иоанн подвергнется опасности. Как и всякий другой, кто вольно или невольно поощрит ее непослушание своей хозяйке. Римляне были убеждены в том, что имеют право распоряжаться жизнью своих детей. Но Хадасса была в ответе перед Богом, а не перед Римом.

Клеопа улыбнулся, его глаза сияли радостью, причины которой Хадасса не поняла.

— Иоанн сказал, что ты придешь. Мы молимся об этом с самого утра, и Господь ответил нам. Входи. Иоанн сейчас с Рицпой.

Хадасса знала эту молодую женщину, чьи муж и маленький сын умерли во время одной из многочисленных эпидемий, поражавших империю, и теперь были с Господом. Хадасса пошла по ступенькам вслед за Клеопой, и он привел ее в верхнюю комнату дома. Иоанн сидел с Рицпой, оба склонили головы и соединили руки в молитве. Когда Хадасса вошла, Иоанн что-то тихо сказал Рицпе, отпустил ее руки и встал.

— Прости, что вторгаюсь, мой господин, — почтительно прошептала Хадасса. — Она захотела его бросить на скалах умирать. Я не смогла этого сделать, Иоанн. Не в Божьей воле обрекать его на смерть, но я не знала, куда еще пойти с ним.

— Ты пришла туда, куда привел тебя Бог, — сказал Иоанн, взяв ребенка у нее из рук. Рицпа встала и медленно подошла к нему. Она нежно посмотрела на ребенка. — Мать без ребенка и ребенок без матери, — сказал Иоанн.

Рицпа протянула руки, и Иоанн вложил в них сына Атрета. Рицпа, согнув руку, прижала ребенка к себе и нежно дотронулась до его лица. Младенец вытянул крохотную ручку, как бы изучая, кто это к нему прикоснулся. Женщина погладила его по пальчикам, и он попытался ухватить ее за палец. Плакать он перестал. Рицпа радостно засмеялась.

—Слава Господу! Бог смилостивился надо мной. Величит душа моя Господа, потому что Он дал мне сына, чтобы вырастить его для славы Его!

* * *

Марк получил от Прима известие о том, что Юлия родила. Он подождал несколько дней, чтобы дать ей время отдохнуть, и отправился навестить ее.

— Я не знаю, сообщили тебе или нет, — встретил его Прим, — но ребенок умер.

— Как?! — воскликнул Марк, не веря услышанному.

— На то, вероятно, воля богов. Если только ты ее любишь, пожалуйста, не спрашивай ее ни о чем. Она так подавлена, и сейчас ей меньше всего хочется говорить об этом. Дай ей возможность забыть этот ужас.

Марк подумал о том, не слишком ли он был опрометчив в своих суждениях о Приме. Наверное, его отношение к Юлии не столь уж эгоистично.

— Хорошо, я учту это, — согласился Марк и направился в покои Юлии.

В момент его прихода Хадасса убирала поднос. Взглянув на Марка, она учтиво склонилась перед ним и быстро вышла. Марк весь напрягся, провожая ее взглядом, потом подошел к постели. Юлия была бледна, но улыбнулась ему и протянула ему руки.

— Помоги мне сесть, — сказала она, и Марк поправил подушки, чтобы ей было удобнее. — Мне столько хочется рассказать тебе, — сказала Юлия, и в течение следующего часа пересказывала ему приукрашенные анекдоты Прима об известных деятелях империи. При этом она крепко держала Марка за руку и смеялась.

Ни единого намека на ребенка.

И в то же время, хотя Юлия изо всех сил притворялась, что у нее все нормально, Марк видел, что от нее что-то ушло... Какая-то искра, частица ее жизни... Частица ее самой. Он не знал точно. Он только видел, что в ее глазах не стало той жизни, какая была в ней раньше, а видна была какая-то тяжесть.

— Почему ты так на меня смотришь? — настороженно спросила Юлия. — И не говоришь почти ничего.

Марк нежно прикоснулся рукой к ее щеке.

— Просто я хочу знать, все ли в порядке с моей маленькой сестренкой.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, затем расслабилась.

— Да, со мной все в порядке, — устало сказала она и наклонилась к нему, положив свою руку на его. — Что бы я без тебя делала? Ты единственный, кто способен меня понять.

«Но так ли это?» — подумал Марк. Понимал ли он ее когда-нибудь?

Юлия слегка откинулась назад.

— Даже Хадасса меня больше не понимает.

— Почему ты так говоришь?

— Не знаю. Просто от нее мне становится как-то не по себе. — Юлия покачала головой. — Ничего. Все пройдет, и все будет по-прежнему.

Уходя, Марк увидел Хадассу, сидящую на мраморной скамье. Она не подняла головы и не посмотрела на него, и он не рискнул подойти к ней, чтобы не дать Приму лишнего повода для грязных сплетен. Еще одна-две недели, и Юлия будет вполне готова отпустить ее. Тогда он заберет Хадассу отсюда и женится на ней.

Когда Марк пришел во второй раз, Юлия находилась в триклинии вместе с Примом, удобно устроившись на одном из диванов, и смеялась над одной из непристойных шуток.

— Марк, иди к нам, — сказала она, обрадовавшись его появлению. — Поешь что-нибудь, — она обвела рукой стол, уставленный дорогими деликатесами. — Прим, расскажи ему историю, которую ты мне только что рассказал. Она его развеселит. А Марку нужно почаще смеяться. В последнее время он такой серьезный.

— Ну, как, Марк? Тебе ведь всегда нравились мои истории, — сказал Прим и налил себе еще вина, — но сейчас они тебя почему-то не забавляют. Интересно, почему?

— Наверное, потому, что теперь я вижу их такими, какие они есть — откровенно ответил Марк. — Полуправда, превращенная в грязную сплетню.

— Я никогда не лгал о тебе.

Марк не обратил на его слова никакого внимания и переключил все внимание на сестру.

— Как ты себя чувствуешь, Юлия?

— Хорошо, — лениво ответила она. После того как Калаба научила ее есть лотос, ее перестали мучить дурные сны, и им на смену пришли приятные ощущения. Юлия хихикнула, глядя на его хмурое лицо.

— Бедный Марк. Ты же всегда был таким веселым. Что с тобой случилось? Ты беспокоишься обо мне? Не нужно. Так хорошо, как сейчас, я себя еще никогда не чувствовала.

— Эти слова должны радовать и его уши, и мои, — сказал Прим, подняв свой кубок. Потом он скривил губы в усмешке. — Юлия, да отдай ты ему то, что он хочет. Отдай ты ему твою маленькую иудейку.

—Хадассу? — сказала Юлия и вздохнула. — Милая, бедная, маленькая Хадасса. — Юлия понимала, что ее нерешительность раздражает не столько Марка, сколько Прима, который заявил, что присутствие Хадассы портит жизнь в его доме. Прим утверждал, что, куда бы Хадасса ни пошла, вокруг нее, будто бы, создавалась особая атмосфера; кому-то она казалась ароматом, но лично для Прима это был смрад. Прометей заявил, что если она уйдет, он снова станет самим собой.

— Не знаю, смогу ли я расстаться с ней, — сказала Юлия и тут же увидела, как напряглось лицо Прима.

— Юлия! — В голосе Марка явственно прозвучало раздражение. Он не стал напоминать ей о том, что она уже согласилась отпустить Хадассу, а также о том, что у него вовсе нет желания общаться с Примом.

— Прекрасно. Только обещай мне, что пришлешь ее ко мне обратно, когда она тебе надоест.

Марк вышел из комнаты и стал искать Хадассу.

— Как он ее жаждет, а? — насмешливо произнес Прим. — Просто ждет, не дождется, чтобы отпраздновать ее невинность. Интересно, чем все это закончится.

Юлия внезапно встала с дивана и неожиданно заговорила низким, полным злости — и угрозы — голосом.

— Если ты еще скажешь хоть одно слово в адрес моего брата, тебе придется об этом сильно пожалеть. Понял?! Никто не смеет смеяться над Марком. Никто! — Она вышла из помещения.

Послав ей вслед проклятие, Прим осушил свой кубок.

* * *

Хадасса знала, что Марк придет за ней. Она знала это с того самого момента, как Децим соединил ее руку с рукой своего сына, с того самого момента, как Марк взглянул на нее. Каждый раз, когда он был рядом, она трепетала, разрываясь между своей любовью к нему и пониманием того, что при нынешнем положении вещей они никогда не смогут быть вместе. Каждую ночь она опускалась на колени и умоляла Бога смягчить сердце Марка, чтобы он обратился к истине. «А если он не обратится, Господи, обрати его от меня», — молилась она, боясь, что у нее не хватит сил самой отвернуться от него.

Но когда Марк вошел в покои Юлии, Хадасса поняла, через что ей придется пройти. Он взглянул на нее, и в его глазах она прочитала, для чего он пришел туда, потому что и в ней пробудилось страстное желание. Он подошел к ней, обнял ее лицо ладонями, его руки дрожали. Он нежно поцеловал ее, и его прикосновение прокатилось сладкой волной по ее телу.

— Теперь ты моя, — сказал Марк, и его тихий голос выдавал переполнявшие его чувства, — Юлия отпустила тебя. Как только будут оформлены все документы, ты будешь свободной, и я смогу жениться на тебе.

У Хадассы перехватило дыхание, и в душе она обратилась к Богу.

— Я люблю тебя, — шептал Марк, не в силах говорить от волнения. — Я так люблю тебя. — Он погладил ее по волосам и снова поцеловал.

Хадасса таяла в его объятиях. Подобно наводнению, его страсть захлестывала ее и несла в своем жарком и буйном потоке. Хадасса забыла, что Марк не верит в Бога. Она забыла о том, что сама верит в Бога. Все ее чувства в тот момент были связаны только с Марком, она слышала лишь его дыхание, биение его сердца, силу его рук, обнимавших ее. Предавшись чувствам, Хадасса забыла обо всем на свете и прильнула к Марку.

Весь дрожа, он слегка отступил назад, при этом его руки по-прежнему обнимали ее голову.

— Я не могу без тебя, — прошептал он, — я не могу без тебя жить. — Ее глаза приводили его в восторг. — О Хадасса, — сказал он, переводя дыхание, — раньше мне казалось, что я знаю, что такое любовь. Я думал, что все знаю о ней. — Он смотрел на девушку и с трудом сдерживал свои эмоции.

— Я не могу без тебя, — снова повторил он, отстраняя ее от себя. — И мне от этого больно. Но я помню, как в последний раз дал волю своим чувствам по отношению к тебе, и больше никогда этого не сделаю. Никогда.

Выслушав эти слова, Хадасса тяжело вздохнула, но туман страсти не давал ей ясно осознавать то, что происходило с ней в ту минуту. Дрожа, она снова припала к его груди.

Марк неправильно истолковал ее порыв.

— Если мы предадимся любви прямо сейчас, я никогда об этом не пожалею, — сказал он, сжимая Хадассу в объятиях, — но об этом пожалеешь ты. Чистота до брака. Разве не об этом гласит один из законов твоего Бога? Религия никогда меня не интересовала. Не интересует и сейчас. Но она важна для тебя, и ради этого я готов ждать. Для меня важно то, что я люблю тебя. И я не хочу, чтобы в наших отношениях было что-то такое, о чем бы мы пожалели.

Хадасса закрыла глаза. «Твоего Бога», — сказал он — и она поняла, что Бог не ответил на ее молитвы.

— О Марк, — прошептала она, испытывая душевную боль. — О Марк... — Ее глаза наполнились слезами. — Я не могу выйти за тебя замуж.

Марк слегка нахмурился.

— Ты можешь. Я же только что сказал тебе, что Юлия согласилась отдать тебя мне. Отец дал свое благословение. Мать тоже. Мы поженимся, как только все будет для этого готово.

— Ты не понял, — Хадасса отошла от него и закрыла лицо руками. — О Боже, почему я должна делать такой выбор?

Марк видел, как она мучается, но не понимал, почему. Он пожал плечами.