О БЕДНОМ КОЩЕЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО 6 страница.
– Фде шуш у ваш швадьба? – угрюмо поинтересовалась я, придерживая щеку.
Мальчишка, не отвечая, кубарем скатился с забора и что есть духу припустил по улице, шмыгнув в одну из дальних калиток. Я терпеливо ждала, любуясь яблонями в соседнем саду. Урожай впечатлял, подпертые рогатинами ветви едва выдерживали вес зреющих плодов.
В противоположном конце улицы начал скапливаться народ. Бабы любопытно тянули шеи из‑за заборов, мужики глухо перешептывались, очень неласково поглядывая в мою сторону. Некоторые держали в руках вилы.
Я чуть сжала колени, и Смолка понятливо пошла вперед. Шепот стих, селяне боязливо сбились в кучу, поудобнее перехватывая сельхозорудия.
– Жаштвуйте, увашаемые! – громко сказала я. – В шем шело? Швадьба отменяетша?
– Ась? – растерянно уточнил крепко сбитый, чернобородый мужик лет сорока.
– Во, я же говорил! – сбивчиво затараторил давешний мальчишка, дергая его за рукав. – Вылитая ведьма, и бормочет не по‑людски – порчу, поди, наводит!
– Ну, вещма, – нетерпеливо согласилась я, – и што ш того? Вшя моя порша вашим пшелам в подметки не годишша!
Кое‑кто, разобрав, захихикал. Обстановка разрядилась, мужик отвесил мальчишке затрещину:
– Всполошил людей зазря, дурень эдакий! Вы уж не серчайте, госпожа ведьма, но видок у вас – краше в гроб кладут, немудрено перетрухнуть.
– Шама жнаю, – проворчала я, спешиваясь, – ваше?
Мужик недоверчиво поглядел на пергамент, потом на меня.
– Вы… это… эээ… серьезно?
– Ш утра – да, шейшаш – вжад ли, – честно призналась я, отлично понимая, что моя теперешняя внешность располагает скорее к поминкам, нежели к свадьбам. Подворачивалась мне и такая работенка – когда родственники не были уверены в благонадежности покойника. – Хоша бы переношевать пуштите – и ладно. Я жаплашу.
Но мужик не торопился с отказом. Добродушно ухмыляясь в густые усы, он скомкал пергамент и протянул мне широкую мозолистую ладонь:
– Ежели не передумали и беретесь – добро. Меня Олупом зовут, я в Медовках навроде старосты. Завтра дочку свою старшую, Паратю, замуж отдаю, без колдуна ну никак. Знатное гульбище намечается, всех сельчан пригласил и столько же из окрестных селений съедется, так что работы невпроворот. Переночуете у соседа моего, я договорюсь, в порядок себя приведете, а завтра с самого утречка к выкупу подходите. Потом венчальный обряд, само собой, дайн приедет, вы ему не шибко глаза мозольте, лады? Ну и за столом, стал‑быть. Хотя бы до вечера в трезвости продержитесь, а там уж самой распоследней нечисти не до сглаза будет. Заплачу три кладня, серебром или золотом, как захотите. Еды со стола впрок наберете – все равно не съедим, придется свиньям выкидывать… Ну так как? Согласны?
– По жукам, – кособоко улыбнулась я, присоединяясь к рукопожатию.
* * *
Переодевшись и высушив голову, я занялась щекой. Время было упущено, мне удалось кое‑как унять боль, но опухоль спадать не торопилась. Хорошо хоть язык перестал заплетаться. Никакого смертельного яда в месте укуса я не обнаружила, зато, к немалому удивлению, вытащила из щеки глубоко засевшую пшеничную ость. Обычно такие тонкие и длинные занозы загибаются под кожей и дальше не идут, эта же пробила щеку насквозь. Видимо, я обзавелась ею в тростнике, где оседает половина плывущего по реке сора, в том числе летящая с веялки мякина.
Сосед Олупа, он же брат, хмурый неулыбчивый бобыль, молча выставил на стол горшок со щами, кивнул мне на лавку у печи, а сам полез на полати. Время и впрямь было позднее, начинало смеркаться, но я все‑таки решила прогуляться по селу и разведать обстановку. Компанию мне составил Олуп, изгнанный из собственной избы на время девичника, – мужик уныло слонялся взад‑вперед по единственной улочке, запахнувшись в кожух.
– A, госпожа ведьма! – обрадовался он. – Как ваше здоровьичко?
Я неопределенно пожала плечами. Лицо говорило само за себя.
– Скажите, в вашем селе кто‑нибудь держит пчел?
– Да почитай все – у меня одного полторы дюжины колод в саду стоит, – простодушно похвалился Олуп, – луга‑то эвон какие широкие, разнотравные, с весны до осени цветут, без меда ни разу еще не оставались; бывало, зимой после неурожая им одним и кормились. А сады‑то как с пасеками родят, каждый цветок завязь дает!
– И не боитесь?
– Чего? – не понял Олуп.
– Яблочки вокруг ульев собирать?
– Эк вы, госпожа ведьма, с одного укуса перетрухнули, – развеселился Олуп. – Меня вон каждый год по две дюжины жалит, а то и три‑четыре, особенно если придавишь невзначай или в улей без дымаря сунешься. Привык, так даже и не болит, только чешется наутро. Пчела ведь тоже не дура, зазря нипочем не тяпнет – хоть ты у самого летка стой, только палец туда не суй.
Мне совершенно не хотелось ни совать, ни стоять, но выхода не было.
– Вы не будете возражать, если завтра под вечер я осмотрю вашу пасеку? Надеюсь, после захода солнца эти твари угомонятся?
– Вы, госпожа ведьма, ночью пчелок не бойтесь, – добродушно посмеиваясь, заверил меня Олуп, – они в темноте ни зги не видят, куда уж там летать да кусаться. Смотрите на здоровье, небось не убудет. А что вы искать‑то будете, может, я подскажу?
– Найду – узнаю, – честно ответила я.
Мы еще немного побродили по селу, обсуждая подробности завтрашней свадьбы. Собаки поочередно, с неиссякаемым энтузиазмом заливались лаем из‑за заборов, так что захода с третьего я почувствовала себя ложкой, которой ради забавы водят по рядку из горшков. Потом на улице окончательно стемнело, и я, поравнявшись с калиткой, распрощалась со словоохотливым мужиком.
– Да, у нас тут… того… тать завелся, – напоследок предупредил Олуп, – третий день шкодит, стервец, тащит, что под руку подвернется. Гостей‑то много посъезжалось, поди угадай, который по дегтю с перьями истосковался. Так что вы кошель потуже затягивайте да покрепче к поясу привязывайте… не ровен час…
Я кивнула скорее из вежливости. Татя, покусившегося на мой тощий кошель, мне было искренне жаль.
* * *
С утра пораньше я уже стояла у разделявшего избы забора, опершись на него локтями. Как Олуп и предсказывал, на свадьбу явились не только все приглашенные гости, но и их родственники, а также родственники родственников с друзьями. Нанятые музыканты вовсю наяривали на трех дудках, двух бубнах, расстроенных гуслях и гнусавой волынке. Выходило нечто равно схожее с плясовой, застольной и поминальной.
Выкуп, как и положено, прошел весело и шумно, мать молодой радостно всплакнула, Олуп одобрительно подкрутил усы. Парочка подобралась живописная. И без того излишне упитанная, в пышном свадебном платье невеста напоминала подушку с накрахмаленными оборками, из‑за которых робко выглядывал щупленький кучерявый женишок. Впрочем, друг на друга они смотрели с одинаковым восторженным умилением, а это главное.
Своего храма в Медовках не было, народ старательно верил по домам, отвешивая поклоны засиженным мухами иконам, но ради свадьбы родители молодых пригласили священника из дальнего села, дайна Дуппа –немолодого, бойкого толстячка с залысинами. Дайн искренне радовался предстоящему мероприятию, облизываясь на запечатанные кувшины с медовухой. Поздороваться со мной за руку он не осмелился, но, представленный, вежливо кивнул в ответ, отлично понимая, что открытое выступление против ведьмы, скорее всего, закончится срывом свадьбы и нам обоим не заплатят.
С венчанием дайн не затянул, без сучка и задоринки окрутив молодых под ближайшим дубом.
Гости радостно кинулись занимать места на длинных лавках. Хватило всем – накрытые столы выставили во двор, благо денек не уступал вчерашнему. Я окинула гостей наметанным взглядом. Упырей нет, лихомов, глызней, оборотней – тоже. Традиция приглашать на свадьбу магов‑практиков возникла не на пустом месте – нечисть любит шумные человеческие сборища, особенно уважая крепко подвыпивших гостей, беспечно храпящих в кустах. Слева от меня сидел сгорбленный застенчивый дедок с клюкой, справа – дайн. Последний уже после третьего кубка одобрительно крякнул, стянул через голову богато расшитую праздничную рясу, метко бросил ее на забор и взялся усердно меня потчевать. Прочие гости с опаской поглядывали на мою перекошенную физиономию, не осмеливаясь чокаться и пить на брудершафт.
Перед самым началом пира в калитку вошла светловолосая девушка с красивым букетом полевых цветов. На первый взгляд ее скромно опущенные глаза показались мне серебряными, но, удивленно приглядевшись, поняла – светло‑серые, просто так странно отсвечивают на солнце. Девушка привлекла не только мое внимание – на нее откровенно уставились все парни, половина взрослых мужчин и застенчивый дедок. А поглядеть было на что: точеная фигурка, выгодно подчеркнутая льняным облегающим платьем с высоким расшитым воротом и разрезами до бедер, хрупкое правильное личико, по‑детски открытое и беззащитное. Подружки невесты обрадовались ей, как хорошей знакомой, и, потеснившись, выделили кусочек лавки.
Ничуть не огорченная отсутствием упырей и иже с ними, я куда с большим интересом изучала стоящие передо мной кушанья. Цельные окорока, жареная птица и рыба, всевозможные колбасы, салаты прямо в кадушках, фаршированная щука с глазами‑клюквинками, горы фруктов и реки медовухи одновременно радовали и ужасали глаз. Посреди стола гордо восседал на яблоках гусь в перьях – то ли заново утыканный ими после жарки, то ли несъедобное чучело для красоты. Надо всем этим изобилием возмущенно вились пчелы, норовя присесть на краешек миски с медом или кувшина с медовухой. Особенное негодование крылатых тружениц вызывал свадебный пирог на меду. Они кружили над ним, как над погребальным курганом. Пирующие привычно отмахивались от пчел в воздухе, стряхивали с поднесенных ко рту ложек и выплескивали из кружек. Я же сидела как на иголках, то и дело шарахаясь от въедливого гудения над ухом.
Как и положено, медовуха оказалась горькой, молодые, дорвавшись, соединились в таком страстном поцелуе, что гости в конце концов сбились со счета и налили себе по второй. Выпивать и закусывать приходилось в ускоренном темпе, ибо через каждую пару минут пирующие вздрагивали от пронзительного голоса свахи:
– А ну‑ка, отложим ложки да встанем на ножки! Отец молодой – не гляди, что седой! – нальет вина, выпьет до дна да расскажет, чем невеста красна!
Несчастный Олуп, кряхтя, вылезал из‑за лавки и, смущаясь, с кубком в руке начинал расхваливать дочь и желать всяческого и полного счастья. Не успевали гости одобрительно крякнуть и потянуться ложкой к закуси, как сваха взвизгивала еще радостней:
– А вот теща свежеиспеченная, зятем озолоченная! Расскажи как на духу – рада ли жениху?!
Естественно, теща была рада. Печальная участь не миновала ни свекра со свекровью, ни родственников, ни друзей. Когда очередь дошла до меня, я мрачно, не вставая, смерила сваху взглядом и неприязненно буркнула:
– Поздравляю.
Больше меня не трогали.
* * *
Вечерело. Над лугами пополз голубоватый осенний туман, но веселье и не думало утихать, хотя понимать собеседников становилось все труднее. Дружки жениха, зажав в зубах ножи, а кому не хватило – ложки и обглоданные кости, с жаром исполняли танец гоблинов, то есть с приглушенными воплями скакали вокруг стола под надрывное дребезжание гуслей и визг дудок. Застенчивый дедок тонким голосом выкрикивал похабные частушки, стол в такт вздрагивал от дружных ударов кулаками.
– А я тоже колдовать умею! – хвастался изрядно захмелевший дайн. – С малолетства ложки взглядом двигал, потом девкам на сенокосе подолы будто ветром поднимать наловчился. Только это – секрет, ни‑ни! – Дайн таинственно зашипел на приложенный к губам палец. – В храме… ик!.. узнают – отлучат, ибо сие одержимость бесовская, служителя божьего недостойная. О, закусь!
Блюдо с гусем медленно поползло в нашу сторону. Я похолодела. Маги и священнослужители традиционно недолюбливают друг друга, но к Дуппу я успела проникнуться искренней симпатией и попыталась воспрепятствовать продвижению «закуси». Увы, у каждого мага есть несколько излюбленных, самых удающихся заклинаний, перебить которые непросто даже втрое сильнейшему противнику. Блюдо кругами заскакало по скатерти, гусь подпрыгивал на яблоках. Гости в ужасе косились на веселую птицу, на всякий случай отодвигаясь от стола.
– Ой, поле широ‑о‑окое! – неожиданно завопил Дупп, забрасывая руку мне на плечо и раскачиваясь из стороны в сторону. – Да раздо‑о‑ольное!
Я потеряла концентрацию, блюдо перевернулось, гусь лихо взмыл над головами молодых, описал изящную дугу и воткнулся клювом в свадебный пирог.
– Госпоже ведьме больше не наливать! – громоподобно прошептал Олуп девке с кувшином.
Я раздраженно сбросила руку дайна и, чтобы скрыть смущение, положила в миску немного салата, безо всякого аппетита ковыряясь в нем ложкой.
– Во па‑а‑але пшеничка стоя‑а‑ала! – тем временем продолжал Дупп, осовело таращась на бесхозную ниву у леса и сам себе дирижируя куриной костью. – Ой да ка‑а‑аласистая стоя‑а‑ала!
Пшеничке от его кошачьего фальцета полагалось полечь на корню. К счастью, очередной кубок медовухи уложил самого дайна – Дупп битой тушкой сполз с лавки и с блаженной улыбкой растянулся под столом, вместо подушки обеими руками обхватив мой сапог.
Свадьба окончилась далеко за полночь. Объевшиеся и опившиеся гости постепенно разбредались по домам, обещая вернуться на рассвете. Не без труда стряхнув дайна с сапога, я вместе с немногочисленными уцелевшими гостями отправилась провожать молодых на сеновал. Жених честно попытался перенести невесту через порог – обхватил ее за пояс, расставил ноги и поднатужился, постепенно заливаясь краской. Она жеманно захихикала, но от земли не оторвалась. Я пришла бедняге на помощь, и приподнятая магией Паратя величаво проплыла в дом.
Дверь захлопнулась, гости еще немного пошумели у крыльца, выкрикивая советы молодому, потом выпили на посошок и разошлись. Не все – на столе сладко сопела сваха, из‑под скатерти до половины торчали сапоги дайна, а чуть поодаль улизнувшая из конюшни Смолка неспешно лакомилась свадебным пирогом, дележ которого перенесли на завтрашнее утро. Я мысленно застонала –кобыла успела обгрызть многострадальный каравай по кругу и облизать крем с макушки. Завидев меня, грозную, Смолка малодушно поджала хвост и ускакала в темноту. Искать черную кобылу по потемкам не имело смысла, и я, махнув рукой на каравай (он принял прежний вид, но кушать его я бы все‑таки не советовала), решила наведаться в гости к пчелкам.
Сад был небольшой, яблонь двадцать. Под каждой стоял улей – выдолбленная колода в соломенной шляпке. Там‑сям темнели кусты крыжовника. С трех сторон щерился кольями плетеный забор, четвертая открывалась длинным полем, щедро унавоженным к зиме. Я с опаской побродила между ульями, но все было тихо. Пчелы мирно почивали, выставив стражу у летков. Самые обычные, рыжие и мохнатые пчелы. Разочарованная, я уже собиралась уходить, но решила немного подышать свежим воздухом – после застолья меня слегка водило из стороны в сторону, и я боялась окончательно разомлеть в духоте натопленной избы.
Усевшись на траве возле задней стенки улья, я подобрала сочную паданку, потерла о рукав куртки и с удовольствием ею захрупала. Ночь выдалась ясная, безветренная. Я умиротворенно любовалась яркими звездами и с тем же благодушием засмотрелась на медведя, сноровисто перелезающего через забор. Медведя?! Опомнившись, я подавилась яблоком, беззвучно разевая рот и хлопая себя по груди.
Ничего не подозревающий зверь спрыгнул на землю, осмотрелся и на задних лапах потопал к ульям. Высокий и тощий, он держался по‑человечески прямо, негромко насвистывая себе под нос. Онемев, я глядела, как он поочередно обходит колоды, прикладывает к ним ухо, осторожно постукивает по стенке когтистой лапой, приподнимает, опускает и переходит к следующей, то и дело поддергивая шкуру на поясе, как спадающие штаны. Меня он не заметил, а вот улей, за которым я пряталась, приглянулся ему больше других. Довольно рыкнув, медведь облапил колоду, с натугой приподнял и прижал к мохнатой груди.
Поддавшись внезапному и, скорее всего, хмельному порыву, я вскочила и ухватилась за улей с другой стороны. Медведь пошатнулся от неожиданности, но лап не разжал.
– Пусти! – глухо взревел он сквозь плотно стиснутые клыки с вываленным языком. Я чуть не выронила улей, но быстро опомнилась и вцепилась пуще прежнего.
– Лапы прочь от частной собственности, пчелокрад!
– Жадина! – рявкнул медведь, упираясь задними лапами. – На кой он тебе сдался? Выбери любой другой!
– Я не воровка! – возмутилась я, наугад пиная ногой под улей. Медведь пошатнулся, но устоял.
– Ври больше!
Но тут пчелам надоело бесцельно трястись в колоде, и они решили внести посильную лепту в дележ улья. Подбадривая себя громким жужжанием, они высыпали из летка с безрассудной отвагой защитников осажденной крепости.
Неожиданная атака застала нас врасплох. В темноте пчелы и впрямь ничего не видели. Они кусались на ощупь.
Непотребно ругаясь, мы с медведем бросили улей и кинулись наутек. Поскольку выход был один – через калитку, к ней мы и устремились, пыхтя бок о бок. Медведь галантно приотстал, пропуская меня вперед. Лобастая звериная башка отвалилась и повисла у него за плечами, сменившись темноволосой макушкой.
Пчелы не отважились на длительную ночную вылазку и, язвительно пожужжав нам в тыл, отстали у обмолоченных снопов за амбаром.
Тяжело дыша, мы с возмущением разглядывали друг друга. «Медведь» оказался худощавым мужчиной лет тридцати, с узким пронырливым лицом, темными глазами и ястребиным носом. Волевой подбородок тщательно выбрит, волосы заплетены в косицу. Троюродный брат невесты, вспомнила я. Сидел в дальнем углу стола, вгонял в краску хихикающих соседок, сказал какой‑то сальный тост про хомут для молодого. Выдавал себя за стражника в отпуске, щеголяя новехоньким, с иголочки, кожаным камзолом, расшитым серебром по воротнику и обшлагам.
– Менес, – представился он, блеснув улыбкой.
Я брезгливо посмотрела на протянутую лапу. Спохватившись, «медведь» высвободил руку из шкуры, но я по‑прежнему не спешила с рукопожатием.
– Ведьма, – холодно сказала я. – А шкура вам идет. Прямо как по вас сшита. Даже не верится, что съемная… пока съемная.
Улыбка поугасла.
– Уважаемая госпожа ведьма, – тщательно подбирая слова, начал Менес, – я никогда бы не позволил себе этот глупый маскарад, если бы знал, что перебегаю вам дорогу. Простите. Я готов искупить свою бестактность… э‑э‑э… двумя серебряными монетами.
Это становилось забавным.
– Которые вы только что вытащили из моего кошеля?
Вор заметно погрустнел. Он и впрямь знал свое ремесло, но с заговоренным карманом столкнулся впервые.
– Возможно, я ошиблась, – в раздумье продолжала я, – и деготь с перьями пойдут вам еще больше. А уж без руки вы и вовсе будете смотреться неотразимо.
Монетки с тем же проворством вернулись в кошель, вор безрезультатно похлопал себя по карманам и с надеждой предложил:
– Ну, хотите… э‑э‑э… мою шкуру?
Я с трудом удержалась от смеха:
– Вашу или медвежью?
– Медвежью, – торопливо поправился он, – вот, пощупайте – совсем новехонькая, позавчера на торжище купил.
– Вы купили шкуру стоимостью по меньшей мере в три золотых кладня, чтобы украсть улей, которому красная цена шесть серебряных кипок?!
Вор смущенно кашлянул, и я поняла, что за шкуру он тоже не платил.
– Снимайте, – решила я. В конце концов, отлавливать воров я не нанималась, а шкура и впрямь была хороша.
Менес с похвальной расторопностью выкарабкался из шкуры, торжественно вручил мне обновку, раскланялся и был таков.
Скатанная в трубку шкура оказалась немногим легче неосвежеванного медведя. Я поволокла ее к дому по земле за хвост, чувствуя себя убийцей, прячущим свежий труп. Морда подпрыгивала на кочках, выпирающие клыки оставляли две глубокие борозды. В конце концов они так крепко увязли в нижней ступеньке крыльца, что я чуть не упала. Обозленная, я дернула посильнее, и хвост остался у меня у руках.
Плюнув, я бросила шкуру во дворе – у меня уже начинало шуметь в ушах, следовало как можно скорее приступить к врачеванию. Один‑два пчелиных укуса я еще могла вынести, но от пяти как‑то чуть не умерла.
Наглотавшись саднящих в горле декоктов и вытащив из различных частей тела с полдюжины пчелиных жал, я крепко призадумалась. Да, неприятно, но терпимо, и магия на сей раз не подвела – от укусов остались едва заметные красные точки и легкий зуд под кожей, в то время как левая щека по‑прежнему занимала большую половину лица.
Измыслить что‑либо путное я не успела – начало сказываться побочное действие снадобий. Я с трудом разделась, свернулась в клубочек под одеялом и мгновенно заснула.
* * *
Разбудил меня женский визг. Пронзительный невестин бас штопором ввинчивался в уши. «Пирог, – догадалась я, подскакивая к окну, – опять с иллюзиями напортачила».
Паратя и впрямь стояла у пирога, но смотрела вниз, под стол, судорожно стиснув в кулаке приподнятую скатерть. Визг вырывался из нее безостановочно, на вдохе и выдохе.
Пока я оделась и выбежала во двор, вокруг невесты столпилось порядочно народу. Бесцеремонно растолкав селян локтями, я пробилась к столу. Визжать мне не позволяли высшее магическое образование и привычка, но сохранить ледяное спокойствие тоже не удалось.
Под столом лежал… нет, не дайн и даже не труп, а почти полностью истлевший скелет с присохшими остатками плоти, обутый в щеголеватые сапожки Дуппа. Я присела на корточки и протянула руку к ощеренному черепу, но не прикоснулась, а медленно провела над лобной костью и ниже, вдоль грудины.
– Что‑то мне здесь не нравится, – вслух подумала я, отдергивая ладонь.
– Да уж знамо что, – хмуро поддакнул Олуп. – Костяки вон эти!
Я промолчала, признавая свой промах. Да, меня не нанимали охранять заночевавших на свежем воздухе гостей, но одно присутствие ведьмы в селе должно было отбить аппетит у окрестной нечисти. Выходит, кто‑то или что‑то меня недостаточно боялось. И полагало, что не без оснований. Это же предстояло выяснить и мне.
– Люди добрые, гляньте! – взвизгнула сваха, тыча пальцем в дорожную пыль. – Следы!
Селяне в ужасе уставились на широкую полосу с парными штрихами, ведущую из ворот Олупа к калитке соседа. Прежде чем я успела вымолвить слово, толпа с воодушевленными воплями бросилась по следу, на ходу выламывая колья из плетней.
Нашим глазам открылось жалкое зрелище. Обильная ночная роса превратила шкуру в плешивую набрякшую тряпку, словно я затоптала несчастное животное ногами. Вываленный язык усугублял впечатление. Медведь с укоризной косил на присмиревших селян желтым стеклянным глазом; легкий запашок тухлятины домысливался без труда.
– На пасеке поймала, – пояснила я в гробовой тишине, – хотела немного припугнуть, но, кажется, слегка перестаралась…
– Как же это вы его, а? – робко поинтересовался Олуп.
– Взяла за хвост и покрепче дернула, – мрачно пошутила я, предъявляя лежащий тут же хвост.
Никому и в голову не пришло усомниться. Селяне воззрились на меня с суеверным уважением. И опаской, разумеется. Никто не осмелился попрекать ведьму, походя вытряхнувшую медведя из шкуры, каким‑то там высохшим дайном. Олуп только вежливо поинтересовался, не могут ли они посодействовать мне в поисках злодея, и если да, то все село к моим услугам.
Для содействия я выбрала глазастого Олупова сынишку. Дети частенько запоминают кучу совершенно ненужных подробностей, игнорируя главное, но обыденное. И если болтливая баба принесет от колодца ворох сплетен и зависть к соседке в новом тулупе, то увязавшийся за ней ребенок непременно заметит обломок цветастого горшка, незнакомую кошку в кроне десятисаженного тополя, а то и – чем леший не шутит? – шмыгнувшего за угол ригенника. Главное, не говорить ребенку, что именно тебя интересует, не то кошки и ригенники будут сидеть на каждом заборе.
Так что я подловила мальчишку за переборкой сухой фасоли и, пристроившись рядышком, за компанию лущила колючие стручки, исподволь выведывая сельские новости.
– А поле у леса – оно чье? – как бы между прочим спросила я, высыпая в миску горсть скользких зерен.
Мальчик посмотрел на меня как на ненормальную:
– Окститесь, госпожа ведьма, какое поле? Отродясь ничего у леса не садили, туда и по ягоды‑то ходить боязно – там волков пропасть. Месяца не пройдет, чтобы у кого‑нибудь овечку или телушку не задрали, собаками и теми не брезгуют. Про курей уж и не говорю, по осени половины недосчитываемся.
– А люди не пропадают?
– Всякое бывает, – степенно ответил мальчик, подражая отцу, – больше заезжие, что по незнанию к волкам в пасть лезут, а те и рады. В том месяце рыцаря в полных доспехах при мече съели, когда лошадь, сдуру в лес ускакавшую, искать пошел. Нашел, поди, – под вечер вернулась, а в правом стремени – сапог с ногой отгрызенной. А еще раньше колдун вроде вас приезжал, ночью вышел во двор и сгинул.
– Постоянного мага, как я понимаю, в округе нет?
– Почему? Есть, – огорошил меня мальчишка, – за два села отсюда, ежели на восток трактом. Звали и его на свадьбу, только он делами да нездоровьем отговорился.
– Маг или знахарь? – уточнила я.
– Колдун, взаправдашний! У него и грамотка из столицы есть.
«Грамотка из столицы», скорее всего, была дипломом Школы. Да, вот уж не повезло кому‑то с распределением.
– Ладно, проводи меня на кладбище, – без особой надежды на успех попросила я. Интересная история получается – дайн определенно видел пшеничное поле, как и я. Может, на него наложены какие‑то чары, отводящие глаза селянам, но не магам? Приманка или недочеты маскировки?
Мальчишка согласно кивнул и в прорези ворота на мгновение показался круглый кусочек дерева на витом шнурке.
– Что это?
– Оберег, от упырей. Да у нас все их носят, колдун продает.
Я скептически хмыкнула. Плутоватый маг тоненько порубил дубовую ветку толщиной в серебряную монету, украсив кругляш черной руной «Изыди» – вероятно, для предъявления грамотным упырям. Остальные с превеликим удовольствием воспользовались бы «оберегом» вместо зубочистки.
– Что ж, веди. Проверим его в деле, – оптимистично заявила я, вскидывая на плечо лямку сумки.
Мальчишка почему‑то не разделял моего восторга и всю дорогу только путался под ногами, не решаясь отойти ни на шаг.
Я начала осмотр с самых свежих могил у ограды, ничего не обнаружила и сразу перешла к дальним, заброшенным, по опыту зная: если умертвия не повадились вылезать из гробов в первую же ночь, лет десять их можно не опасаться. Там‑то, в примятом до меня бурьяне, мне и подвернулась очень подозрительная могила. Камень с выбитой надписью наполовину врос в землю, но от нетронутого холмика ощутимо попахивало волшбой. Что бы там ни лежало, оно выбралось наружу без помощи лопаты. И назад не вернулось.
Стайка ребятни, наблюдавшая за мной с безопасного расстояния, ничего интересного не выглядела и пояснений не дождалась, но к моему возвращению все село знало, что дайна «засмоктал вупыр». Упырь то бишь. Несмотря на это прискорбное событие, стол снова ломился от яств, а неунывающие гости дружно работали челюстями, не забывая время от времени поднимать кружки за здоровье молодых.
Олуп, смущаясь, объяснил:
– Оно конечно, дайн… скорбим и все такое… однако ж кушаний на два дня заготовлено было, пропадут ведь… заодно и помянем.
Помянули знатно. После пятого кубка веселье потекло по накатанной дорожке. Гости водили хороводы вокруг молодых, играли в «козу» и «лапоток», пускали по кругу ковши с яблочным вином, мужественно грызли зачерствевший каравай и горланили песни до глубокой темноты. После их ухода я на всякий случай проверила кусты и с замиранием сердца подняла скатерть, но не обнаружила там ничего, кроме объедков и гусиных перьев.
Ясной полнолунной ночью вышедший по нужде Олуп наткнулся на меня, задумчиво сидящую на деревянном крыльце. Свежеиспеченный тесть неподдельно смутился, торопливо затягивая распущенный было пояс, потоптался в сенях, кашлянул
– Госпожа ведьма, вы в порядке? Не надо ль чего?
– Нет, спасибо. Я вышла послушать, как воют волки.
– А‑а‑а, понятно, – вежливо поддакнул ничего не понявший мужик.
Пару минут мы слушали вместе.
– Так они же не воют! – несколько запоздало возразил Олуп.
– Вот именно, – со вздохом подтвердила я, вставая. Олуп радостной трусцой углубился в кусты, я пошла в противоположную сторону, к саду и сараям. Искать упыря впотьмах я, конечно, не собиралась, просто решила для очистки совести обойти двор. Как оказалось, не зря.
У дверей амбара беззвучно возилась какая‑то темная масса. Нежитью и магией от нее не тянуло, и я, подкравшись, с неподдельным возмущением обнаружила стоящего на коленях Менеса, ковыряющегося в замке тонкой изогнутой железкой.
– Как же ты мне надоел со своей общественно вредной деятельностью! – вздохнула я, обреченно закатывая рукава.
– И не говорите, совсем бессонница замучила, – не растерялся вор. Отмычка словно растворилась в его ловких пальцах. – Вот, вышел на звездочки поглядеть, воздухом подышать. Исключительно целебный нынче воздух, вы не находите, госпожа ведьма… госпожа ведьма‑а‑а! А‑а‑а! За что‑о‑о?!