Политехнический институт и армия 3 страница
Теперь я начал жить совсем другой жизнью – от моего былого пессимизма не осталось и следа. Школьные обиды как‑то отошли на второй план и уже не так задевали меня, хотя мои спортивные успехи вызывали, как ни странно, еще большее противление учителей: я еще больше не вписывался в рамки обычного ученика. Успеваемость все же пришлось подтянуть – одним из главных условий тренеров было отсутствие двоек. Заниматься приходилось с удвоенными усилиями, так как времени на учебу оставалось гораздо меньше. Наши тренера договаривались с директором школы и прямо в середине четверти по несколько раз в год забирали нас на подготовку к соревнованиям. Все лето мы проводили в спортивных лагерях, на сборах. Что такое сборы? Многие, наверное, даже и не представляют себе, что это такое.
Сборы – это массированная тренировка. Сборы – это когда рядом с тобой нет ни отца, ни матери, их заменил тренер. Сборы – это подъем ранним утром, еще до восхода солнца, и отбой после заката. Сборы – это горнило, где выковывается твой характер, твои бойцовские качества. Сборы подчинены одной главной цели – твоей будущей победе.
Ты просыпаешься на рассвете, безжалостно поднятый за шкирку тренером, потому что измотан за вчерашний день и подняться самому тебя не заставит даже пушечная канонада. Построение, первая тренировка. Короткий сон, и несколько минут на душ и завтрак. Дожевывая уже на ходу, мчишься на следующую тренировку. Отпахав эти полтора часа, бежишь на обед и падаешь на кровать. Следующая тренировка только через два часа, поэтому стремишься поскорее провалиться в сладостный восстанавливающий сон. Кажется, только заснул, но тебя уже нетерпеливо будят на третью, самую продолжительную тренировку. Ускорение, спокойный ритм, ускорение, снова просто гребешь, и под конец самое мощное, на грани сил, ускорение. Когда перед твоими глазами уже плавают красные круги, нам разрешают причалить. Ужин проходит в полусне, и каждый мечтает только об одном – как бы добрести до кровати.
Три тренировки в день зимой, до пяти тренировок летом. Это нормальный график любого спортсмена. Никаких развлечений. Танцы, вечеринки, бесцельные посиделки на скамеечках – этого в моей молодости не было. Все то, чем живут нормальные подростки, все развлечения, которые есть у обычного человека, в моей жизни полностью отсутствовали. Моя жизнь на годы разделилась на два состояния: нечеловеческие нагрузки, когда каждую минуту ты делаешь 80‑90 гребков по 25 килограмм каждый, пот стекает по лицу, разъедает губы, непреходящая мышечная боль, непреходящее состояние усталости, – и сон.
Когда ты становишься профессиональным спортсменом по гребле, ты используешь каждую минуту для отдыха. Лучше всего восстанавливает силы человека сон. Как правило, все гребцы спят по несколько раз в день. Эта привычка, выработанная в юности, сохранилась у меня на всю жизнь. Мне абсолютно не важно, где спать и в какой позе. Если я испытываю перегрузки, то мне достаточно на 15‑20 минут закрыть глаза, и я мгновенно засыпаю, а просыпаюсь совершенно выспавшимся и отдохнувшим.
Когда мне было шестнадцать лет, объем моих легких был 7,5 литра. У нормального человека – 3,5‑4 литра. Когда бежит спринтер, у него в основном работают ноги. У гребца же работают абсолютно все мышцы – от кончиков пальцев до ушей. Представьте, вы в каждую минуту делаете в спокойном ритме до 80 гребков, а когда идет ускорение – до 140‑150 ударов в минуту. Каждый гребок – это не просто красивый взмах весла, это 20‑25 килограммов усилий. Возьмите две гири по 20‑25 килограммов и начните поднимать одну за другой на протяжении 2‑3 часов – и вы получите представление, что это такое. Нагрузка настолько невероятная, что к концу любой тренировки у тебя все плывет перед глазами. Твои пальцы превращаются в сплошные кровяные мозоли. Что бы ты ни предпринимал, все равно весло будет стирать твою кожу до мяса. Для любого гребца‑спортсмена вид ладоней и пальцев со стертой до мясных волокон кожей – привычное дело. На такие пустяки никто даже не обращает внимания.
Когда я разговаривал со своими сверстниками, которые просто учились в школе, ходили на дискотеки, дружили с девчонками, мне всегда казалось, что я инопланетянин, что я где‑то на обочине бурной жизни. Конечно, мне хотелось пойти на танцы, встретиться с девчонкой, но служение своей цели, служение спорту не позволяли расслабиться ни на секунду. Я впервые изведал сладость поцелуя только в 16 лет, когда мои друзья вовсю ухаживали за девочками, а кое‑кто имел уже и сексуальный опыт. Но я никогда не жалел об этом, потому что спорт подарил мне нечто более важное, чем все вечеринки и дискотеки мира вместе взятые.
Спорт подарил мне себя.
В юности спортивная жизнь, наверное, является одной из самых ярких и честных жизней. Яркой во всех отношениях. Радость побед и горечь поражений. Когда ты поднимаешься на пьедестал, твое сердце от радости выскакивает из груди, ты в эйфории, тебя душат слезы радости, к горлу подкатывается комок, ты испытываешь неимоверное наслаждение. В твою честь звучит гимн, поднимается флаг, ты видишь гордые за тебя глаза тренера, радостные лица друзей.
Зато поражение – это настоящая катастрофа. Такое ощущение, будто тебя шарахнули огромнейшей кувалдой по голове. Словно тебе воткнули стальной кулак в солнечное сплетение. Ты задыхаешься, ноги не идут, плечи опущены, ты сразу начинаешь чувствовать давление атмосферного столба, который нависает над тобой стокилометровой громадой.
Приходишь в гостиницу, падаешь на кровать и испытываешь маленькую смерть – ты проиграл. Целый год ты пахал как проклятый. Целый год ты отрабатывал по три тренировки в день. Целый год ты жил надеждой на этот заветный старт, который мог бы открыть перед тобой следующую ступеньку, следующие возможности. Но ты проиграл.
В этот момент ты ненавидишь себя, спорт, ты ненавидишь все вокруг, в этот момент ты действительно испытываешь удар судьбы, которая незаслуженно ввергла тебя в самую жижу негативных эмоций и отношений. Разочарование тренера, ухмылки соперников – все это просто бьет по тебе непрерывными молниями.
Но что удивительно, именно в этот момент проигрыша, именно в этот момент поражения ты рождаешься заново. Испытав маленькую смерть, ты рождаешься другим человеком. Ты начинаешь тренироваться с утроенной силой, после первого шока, который проходит в течение одного‑двух дней, ты берешь спортивный дневник и ставишь перед собой новые планы, ты увеличиваешь нагрузки, ты придумываешь новые технологии тренировок, ты начинаешь работать как сумасшедший.
Взлеты и падения, слава и горечь, а между ними непрерывные сверхчеловеческие усилия – вот что такое спортивная жизнь, вот что сделало из меня человека.
Я занимался греблей еще долгие годы. Наша команда не раз становилась чемпионом Поволжья, а я вошел в молодежную сборную Советского Союза. Так случилось, что я оставил этот вид спорта и нашел себя в карате. Но каждый раз, когда я проезжаю знакомой дорогой мимо Волжского водохранилища, я останавливаю машину и долго наблюдаю за крохотными фигурками в байдарках. Мне кажется, что вместе с ними там сижу и я, двенадцатилетний сорванец с ободранными в кровь руками.
Я никогда не устану пропагандировать спорт. Особенно, на мой взгляд, спорт нужен мальчишкам, нашим будущим мужчинам. Спорт дал мне то, чего я не нашел бы нигде: умение выкладываться на все сто, жить на полную катушку, достигать своего предела и двигаться дальше. Мудрено ли, что и теперь я так же часто встречаю своих товарищей по сборам и соревнованиям. Только теперь они одеты в стильные костюмы от Армани, ездят на машинах с водителем и руководят предприятиями. Умением ставить перед собой цель, терпеливо трудиться, умением держать удар их одарил наш всесильный бог – спорт. Даже те из них, кто впоследствии стал врачом, инженером или военным, благодаря спорту добились профессиональных высот гораздо быстрее, чем их изнеженные сверстники.
За что я еще благодарен спорту – он подарил мне великое умение работать в команде. Мы ссорились, мирились, бывало, даже дрались, но когда наступал миг соревнований, каждый из нас делал все для общей победы. В командных соревнованиях ты особенно зависишь от слаженного взаимодействия тех, кто сидит рядом с тобой: ты поднимаешь весло, опускаешь его в воду и даже дышишь с ними в одном ритме. Абсолютная синхронность, недоступная даже машинам, роботам, наполняет твое сердце радостью и неоспоримой уверенностью в победе. В этот момент мы становились братьями по крови, близнецами, и наши силы возрастали десятикратно.
Я думаю, эта яркость жизни, это ощущение всесилия и не дает отказаться от спорта даже тогда, когда ты завоевал, казалось бы, все возможные медали и кубки. Большинство профессиональных спортсменов заплатили за это очень дорогой ценой – своим здоровьем. Нечеловеческие нагрузки, неестественные движения, к которым не подготовили человека даже пять миллионов лет эволюции, делают большинство профессионалов инвалидами.
Но я абсолютно уверен: если любому спортсмену, страдающему от старых ран, предложили бы заново прожить ту же жизнь, он так же, как и я, не задумываясь, согласился, и прошел бы именно этот путь сверхощущений и сверхнагрузок. Именно они сделали меня личностью, закалили и подготовили к встрече с трудностями в дальнейшей жизни.
Если бы в дни, когда я плакал от школьных обид и унижений, кто‑нибудь сказал мне, что я буду кандидатом экономических наук, что у меня будут большие успехи не только в бизнесе, но и в науке, в области экономики и психологии, я бы не поверил. Потому что, к сожалению, я не был таким, как все, я не был даже среднестатистическим средним учеником и ребенком, – я был намного хуже. Я был троечником‑двоечником, я был закомплексованным, забитым неудачником в своем классе.
Единственным светом в конце моего туннеля для меня стал спорт.
Я уже тогда мечтал стать тренером, быстрее окончить школу, поступить в физкультурный институт и всю жизнь посвятить воспитанию спортсменов, чтобы никогда не расставаться с этим прекрасным фантастическим миром.
Но судьба распорядилась иначе.
Прежде чем продолжить свой рассказ, я хотел бы обратиться к вам, дорогой мой читатель. Если вы читаете такие книги, если вы ищете путь к развитию, к самосовершенствованию, значит, вы уже необычный человек, у вас в душе уже загорелась благородная звезда – Эдельстар.
Мое обращение к вам – это не лесть, не подхалимаж, это действительно мое восхищение вами. Пройдя через ад унижения, боли, страданий, я понимаю, что, если даже такой гадкий утенок, такой бездарный двоечник, как я, смог добиться успехов, поверьте, вы достигнете этого гораздо раньше.
Пройдя в те годы сквозь огонь испытаний и боли, я знаю, что истинная ценность человека может быть скрыта под рубищем общественного мнения, нелицеприятного отношения ваших родных и близких, под бранью недалеких, глупых людей, которая, увы, все‑таки виснет на воротах.
Пусть в этот момент вас никто не поддерживает, никто не верит, что вы – совершенно уникальная, прекрасная личность. Я вам верю. И протягиваю вам свою руку. Это взгляд не романтика, не оптимиста, а руководителя, который 24 года управляет людьми, взгляд преподавателя успеха, через семинары которого прошло более 150 тысяч человек.
На моих семинарах люди рождались заново. Я знаю тысячи историй, когда самые бедные пенсионеры, самые неудачливые рабочие или вовсе безработные буквально за пять лет превращались в успешных бизнесменов. К нам на семинар приходили люди, которые до этого не имели жилья, спивались, но, как только в их сердце загоралась Благородная звезда, они на глазах становились успешными предпринимателями и личностями.
Вот почему я в каждом человеке на земле вижу драгоценную Благородную звезду. Внутри каждого из нас находится целая вселенная, целый мир.
Сделайте всего лишь один шаг навстречу – протяните вашу руку мне!
ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ И АРМИЯ
Сразу после выпускного бала я уехал в Краснодар. Там меня ждало то, к чему я рвался всей душой: выдающийся тренер по гребле Владимир Константинович Долгов пригласил меня в экспериментальную группу олимпийского резерва. Я был одним из перспективных молодых гребцов, входил в молодежную сборную Советского Союза, и вся моя дальнейшая карьера должна была быть выстроена по всем канонам большого спорта: выступления на соревнованиях, медали, загранпоездки, квартира, машина.
Конечно, мне было грустно оставлять родительский дом, но здесь я видел свое будущее. Только в Краснодаре тогда существовал физкультурный институт с кафедрой «Гребля на байдарках». Я принял решение посвятить спорту всю жизнь.
Родители не очень одобряли мое решение, они страшились выпускать меня из родительского гнезда неоперившимся семнадцатилетним юнцом, но ничто в мире не влекло меня так, как спорт, и они нехотя смирились с моим решением. Прощание получилось холодным. Обуреваемый неясным чувством вины, я сел в поезд, и он умчал меня в далекий чужой город.
Но когда я открыл дверь нашего спортивного домика и увидел знакомых ребят, у меня словно гора с плеч свалилась – здесь было мое место, здесь я чувствовал биение жизни.
Меня встретили радостно и объявили изумительную новость – завтра едем купаться на море! Рано утром мы загрузили палатки, провизию и уже через несколько часов весело плескались в море. Мне, мальчишке, вырвавшемуся из стен школы, это был настоящий подарок. Нас было четверо, мы смеялись, мы купались, боролись, по очереди готовили безумно вкусную еду. Два дня, двое суток непрерывного счастья. Звездное небо, яркое солнце и друзья – эти дни я запомнил на всю жизнь.
И вновь наступили трудовые будни. Я вошел в привычный ритм тренировок. Снова ранние подъемы, снова бешеные нагрузки, снова мечтаешь о сне. Но мне все это ужасно нравилось. Да я был просто счастлив! У меня была возможность реализовать свою мечту. Я был абсолютно уверен, что поступлю в физкультурный институт, у меня были хорошие показатели на тренировках, и все было прекрасно. Поэтому я работал с утроенной энергией. Мы ездили на соревнования, на сборы, где присутствовал командный дух, я действительно попал в волшебный мир, о котором всегда мечтал.
Нельзя сказать, что я совсем не скучал по дому. Как бы занят я ни был, я всегда старался послать родным весточку о себе или вырваться к ним хотя бы на денек. Однажды мы поехали на сборы в Таджикистан, в маленький городок Курган‑Тюбе. Зная, что уже через месяц я могу рассчитывать на поездку домой, я набрал своим близким и родным кучу сувениров. Больше всего я гордился тем, что мне удалось купить брату, который учился тогда уже на третьем курсе Тольяттинского политехнического института, целую пачку чертежных карандашей фирмы «Koh‑i‑noor». В условиях тогдашнего дефицита каждый такой карандаш для студента шел на вес золота. Я уже предвкушал, как вручу брату эти карандаши и как он будет рад.
Я еще не знал, что судьба приготовила мне страшное испытание.
Однажды в одно мгновение вся моя жизнь изменилась. Словно кто‑то выключил в комнате свет, и стало темно, мрачно и холодно.
Мы приехали из Курган‑Тюбе поздно вечером, и только начали разбирать свои сумки, как в домик вошел сын нашего тренера. Пряча глаза, он молча протянул мне телеграмму.
В этот момент моя жизнь полетела под какой‑то страшный откос. У меня было ощущение, что я попал в ад, упал в пропасть. В телеграмме было написано: «Володя, приезжай срочно. Валентин погиб».
Земля ушла из‑под моих ног. Больше я ничего не соображал – удар, шок, боль, в глазах потемнело, и я только смутно помню, как меня везут в аэропорт и сажают в самолет. Я приехал домой и увидел страшную картину.
Совершенно седой отец, постаревшая сгорбленная мать, слезы, в комнате стоит гроб с моим братом. Он погиб нелепой, случайной смертью – в тумане автобус, в котором он ехал, налетел на стоявший на обочине грузовик. Из всего битком набитого людьми автобуса погибло шесть человек. Среди них был и мой брат.
Для нас это была самая страшная трагедия. Да, мы жили небогато, многие вещи нам были недоступны, но касательно любви, дружбы, пониман ия, родного человеческого тепла мы были самой дружной и самой близкой семьей. Валентин для меня был буквально всем: это пример, это человек, на которого я всегда равнялся, он воплощал в себе все позитивное, все благородное, для меня он был как свет маяка в черной тьме океана жизни.
Психологи утверждают, что запах является самым сильным психологическим якорем. И это действительно так. Я не забуду свою последнюю встречу с братом, когда я прилетел из Краснодара буквально на два дня. Я позвонил в дверь нашей квартиры поздно ночью и сразу же с порога спросил у отца: «А где Валентин?». «Он спит», – сказал отец. Я забежал в комнату, начал тормошить своего брата, прижался к нему. Полусонный, он облапил меня: «Вовка! Приехал!» И вот этот запах тепла, запах дорогого человека остался у меня на всю жизнь.
Я был абсолютно уверен, что Валентин и есть тот стальной стрежень, вокруг которого будет держаться наша семья. Я помню, как он меня учил, сколько души он вкладывал в мое воспитание, как он меня защищал, как он помогал мне в жизни.
По поводу моего отъезда в Краснодар Валентин переживал даже больше, чем родители. Ему было не по душе, что я живу один, вдали от дома, и он часто говорил родителям: «Давайте уговорим его, пусть приедет обратно. Я помогу ему поступить в наш политехнический, мы будем учиться вместе!» Я всегда чувствовал его внимание и заботу. Я знал, что есть старший друг, верное плечо, который поможет, который спасет, который поддержит, который научит. И вот этого человека не стало… Осталась только боль и отчаянная бессильная злость на судьбу, отнявшую у нас любимого человека так внезапно и грубо.
Целый месяц после похорон прошел как в тумане, в каком‑то забытье. Мы ходили как потерянные, ничего не понимая, убитые, раздавленные этим горем. И без того слабое здоровье матери сильно пошатнулось. К нашему подъезду зачастили «скорые», и это добавляло мне и моему отцу еще больше страданий. Как‑то вдруг я сразу повзрослел – я понял, что вся ответственность за моих родителей лежит теперь на мне.
Однажды я обнаружил в почтовом ящике письмо. Оно было от тренера. Он писал: «Скоро Кубок Советского Союза. Приезжай, я тебя жду!». Посоветовавшись с родителями, я с тяжелым сердцем поехал на сборы.
Сборы проходили в одном из красивейших мест земли, в Абрау‑Дюрсо, рядом с Новороссийском. Мы тренировались на прекрасном горном озере, в пяти километрах от моря. Ребята тренировались, а я выходил на воду, смотрел в это холодное и глубокое озеро и задавал себе вопрос: «Почему не я, почему Валентин? За что на наши головы свалилось такое несчастье?»
В тот момент я находился будто в полусне, я не осознавал происходящего вокруг. Что бы я ни делал, рядом со мной словно черная вдова неотступно стояло мое горе. Через несколько дней мы выехали в Гали, в Абхазию, на первенство Советского Союза.
До этого я показывал очень сильные результаты. Все указывало на то, что я на пути к чемпионскому титулу, все говорило о том, что вот он – мой великий шанс, мой большой успех. Но сейчас, после смерти брата, для меня это уже не имело никакого значения. На отборочных соревнованиях я на автомате отгонял 500 и 1000 метров, попал в полуфинал, вернулся в гостиницу и лег спать.
Ночью я проснулся от страшной боли. Мне показалось, что мою голову стягивают железными обручами и она сейчас треснет или взорвется. Прибежал встревоженный тренер, вызвал врача, померили давление. Оказалось – 240 на 200. Гипертоники могут понять, что это такое, если еще вчера у меня было 110 на 70. Меня напичкали таблетками, но боли не проходили. От дальнейшего моего участия в соревнованиях пришлось отказаться, потому что речь шла уже о борьбе не за золотые медали, а за мою жизнь.
Меня срочно переправили в Краснодар и уложили в диспансер. Супруга моего тренера была врачом, кандидатом медицинских наук. И она, и другие врачи искренне хотели мне помочь, но ничего не получалось: боли не утихали, давление не падало. Дошло до того, что я пил в день больше 60 таблеток, мне ставили по 50 уколов, но мое состояние не улучшалось.
Промучившись так месяц, я понял, что в большой спорт мне дорога закрыта. Рухнули все мои мечты, все мои надежды. Хотя в тот момент мне было на все наплевать. У меня было только одно желание – избавиться от этой боли. Я не мог ходить в туалет, потому что я просто терял сознание от малейшего движения, я не мог читать, я не мог смотреть телевизор. Все нормальные люди просыпаются от звона будильника или от пения птиц, я же просыпался от страшной боли. Мои глаза были еще закрыты, но мой мозг уже буравила страшная боль.
Я раньше слышал выражение «лезть на стенку от боли», но не понимал его. Мне оно казалось слишком натянутым. Теперь же мне хотелось на эту стенку не просто влезть, но пробить ее кулаком, расколошматить в мелкие обломки.
Ребята прибегали ко мне в палату такими веселыми, счастливыми, жизнерадостными, я же был как живой труп, я просто умирал. Родители, испуганные моим состоянием, добились, чтобы меня отправили на лечение домой. Но дома мне было еще хуже. Приехав в Тольятти, я постоянно натыкался на вещи, которые напоминали мне о трагедии. Однажды я обнаружил в столе коробку карандашей «Koh‑i‑noor». Я так радовался, когда покупал их, я так мечтал, что сделаю приятное своему брату, теперь же эти чертовы карандаши никому не были нужны. Я со злостью сломал их и заплакал.
Я не понимал, что со мной происходит. Вся моя жизнь превратилась в круговорот непрерывного лечения. Днем приходил доктор и, хмыкая, осматривал меня. Затем шел черед разных процедур: от обертывания до массажа. Потом меня поили какими‑то горькими, как желчь, настойками, таблетками – и уколы, уколы, уколы… Сначала уколы мне делала медсестра, затем я научился делать их сам. Я просыпался ночью и тупой иглой делал себе укол, затем кипятил шприцы и опять ложился спать. Одного укола мне хватало на три часа. Затем голову снова раскалывала невыносимая боль, и, полусонный, шатаясь, я снова вставал и с содроганием вкалывал себе очередную порцию лекарств. Кожа на моей бритой голове от постоянных притирок и мазей сморщилась и покраснела. Глаза ввалились, от непрерывного напряжения начали дрожать руки.
Все мое существо, казалось, распадается на молекулы. Я таял на глазах. Адский круг болезней начал раскручиваться со страшной неизбежностью маховика. Кроме гипертонии у меня обнаружился гастрит, хронический бронхит перерос в астму, и я начал задыхаться. Непрерывный кашель согнул меня в столетнего старика, в развалюху. Меня никто не узнавал. Я сам, глядя в зеркало, не узнавал себя в этом обритом наголо, худом, как щепка, чужом человеке.
Так в 17 с половиной лет я стал инвалидом, который боролся за выживание. О каком спорте, о какой карьере могла идти речь, если главной задачей было просто выжить. Даже сейчас мне тяжело вспоминать об этом, потому что кажется, что все это было только вчера.
Мои родители очень переживали за меня. Моя бедная мамочка валилась с ног, готовя настои, разыскивая для меня по всему городу лекарства, без конца приглашая докторов и сиделок, отец, приходя с работы, прежде всего заглядывал ко мне и только потом шел переодеваться. Потеряв одного сына, они ужасно боялись потерять и второго. Услышав однажды незнакомое стариковское шарканье в прежде легких и уверенных шагах отца, я чуть не расплакался. Я должен, обязан был выжить! Хотя бы ради моих родителей. Слово «жизнь» приобрело для меня более чем конкретный смысл и значение.
Так мы, задыхаясь в этой гнетущей атмосфере боли и непреходящего горя, прожили до конца зимы.
Однажды в погожий весенний денек я лежал на кровати и, следя глазами за солнечным зайчиком, весело поблескивающим на моем письменном столе, тяжело раздумывал. Мне было ясно, что я не смогу стать великим спортсменом, тренером. Висеть тяжким грузом на плечах родителей я тоже не хотел. Каждый день видеть страдания матери, горе отца и переживать свою страшную боль мне уже было невмоготу.
Нужно было что‑то делать. Мне пришло в голову, что меня может спасти только какая‑то большая цель. Такой целью для меня могла стать учеба. Пусть не в спортивном, физкультурном вузе, но хотя бы в таком, где я мог бы получить профессию и зарабатывать себе на кусок хлеба. Нужно напомнить молодым читателям, что в наше время, в бытность Советского Союза, если у тебя не было диплома о высшем образовании, то ничего добиться ты не мог, ты не мог сделать никакой карьеры. У тебя был только один путь: работать дворником, кидать снег, таскать кирпичи, месить бетон, – все пути к интеллектуальной работе были закрыты раз и навсегда. Поэтому для меня так важно было преодолеть этот рубеж. Даже тогда, находясь на краю жизни и смерти, я мечтал стать руководителем, я мечтал о какой‑то другой жизни.
В нашем городе был только один институт – Тольяттинский политехнический. Это было совершенно непрестижное учебное заведение, там был самый низкий проходной балл. Про него говорили: «У кого ни тех, ни тех, те идут в наш политех», потому что с его дипломом в лучшем случае можно было рассчитывать только на должность инженера на ВАЗе. Но, с другой стороны, это образование могло стать и трамплином к карьере. Я знал, что многие руководители местного и даже областного уровня получили свое образование здесь.
Может быть, свою роль сыграл случай, а может быть, это была моя судьба, но я принял решение. У меня появилась конкретная цель – поступить в Тольяттинский политехнический институт, продолжить дело брата. Цель, признаюсь, недосягаемая, а с тем багажом знаний, который у меня был, просто неисполнимая. Я не знал толком ни физики, ни математики, ни химии – моя школьная подготовка оставляла желать много лучшего.
Может быть, моя цель, может быть, безвыходность ситуации дали мне силы, я стал бороться. На два фронта. С одной стороны, меня осаждала болезнь, с другой – недосягаемая цель поступить в институт.
Уже в спортивной жизни я привык все планировать загодя, расписывать все тренировочные циклы, все тренировки. Здесь я поступил точно так же. Я взял бумагу и рассчитал, сколько дней осталось до вступительных экзаменов. Времени оставалось не так много – 104 дня.
Я пошел в школьную библиотеку и попросил у знакомого библиотекаря учебники, начиная с третьего по десятый класс: математику, физику, химию – все предметы, которые нужно было сдавать на экзаменах. Затем я попросил отца сделать мне очень жесткую кровать из ДСП. Я практически спал на голых досках, покрытых одной простыней, и накрывался легким одеялом. Для чего мне это было нужно? Просто для того, чтобы быстрее высыпаться и не расслабляться во сне. В день я работал по 12 часов. Все стены в моей комнате были увешаны плакатами с формулами, с таблицами – всем тем, что нужно было запомнить.
На пятый день я понял, что работа моя неэффективна, потому что нужно давать мозгу какую‑то передышку. Несмотря на страшную боль я стал на один час приезжать на гребную базу и садиться в лодку. Конечно, это нельзя было назвать тренировками, потому что разрывающее вены давление и все мои болезни не давали мне напрягаться. Но даже само присутствие на гребной базе, в байдарке потихоньку возвращало меня к жизни. Я видел освобожденную от ледяных оков Волгу, слушал шум сосен, солнышко ласково пригревало мое бледное лицо, и я, успокоенный, умиротворенный, возвращался к своим учебникам.
Это еще нельзя было назвать жизнью, потому что при ходьбе я по‑прежнему задыхался, сердце мое колотилось, страшные стальные тиски сдавливали мои виски, но это было уже первым шагом к выживанию. Хотя бы внешне я стал жить. Пусть я так же болел, мне так же было плохо и я так же оставался потерян, но хотя бы тело мое стало куда‑то перемещаться: приезжать на базу, уезжать с базы, мыть лодку. Я зачехлял весло, я снимал мокрую одежду и развешивал ее сушиться – я начал совершать какие‑то действия. И сами действия потихонечку давали мне какую‑то жизнь, какую‑то энергию.
Каждая минута была на вес золота. Я спал ровно по четыре часа в сутки, а все остальное время отдавал учебе. Штудировал математику, продирался сквозь физику и химию. А родители несмотря на нашу нужду – все средства уходили на мое лечение – выделили какие‑то деньги и нашли мне репетитора по математике. Я прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы запомнить все эти формулы, голова раскалывалась, страшная боль пронизывала мое тело, я задыхался, но зубами грыз каждую страницу учебника. Прошел третий класс, взялся за четвертый, за пятый, за шестой. Родители меня просто не узнавали, они никогда не видели столько страсти, столько энергии во мне.
Когда я перевернул последнюю страницу учебника физики, до экзаменов оставалась одна неделя. Эти семь дней я прожил в каком‑то лихорадочном состоянии. То я бросался писать шпаргалки, утешая себя тем, что таким образом хоть что‑то запомню, то усаживал мать и заставлял экзаменовать меня.
В день первого экзамена я чувствовал себя словно медведь в зверинце. Мне казалось, все указывают на меня пальцем и говорят: «Вот олух, он ничего не знает!» Однако вопрос билета оказался удивительно легким, и я как‑то внутренне мобилизовался.
Экзамены я сдал. Но для поступления мне все равно не хватило одного‑единственного балла. Я не знал, что мне делать, возвращаться обратно в пропахшую болезнью комнату было выше моих сил. И вновь меня спас спорт. В институтском коридоре я встретил выдающегося, замечательного тренера, мастера спорта международного класса по гребле Константина Никитина, заведующего кафедрой физкультуры института. Он и декан факультета Александр Васильевич Гордеев, которого я безгранично люблю, который прекрасно знал еще моего брата, помогли мне. На учебном совете было решено в виде исключения принять меня на первый курс института.