Белокурая дикарка танцует. что произошло в лесу между рабыней и ее господином

– Берегись! – крикнул я.

Небольшой тарск, весом не более сорока фунтов, рыл землю клыками и угрожающе похрапывал. В следующее мгновение он накинулся на меня. Я отшвырнул его копьем – одним из тех, которыми мы завладели в короткой схватке с рейдерами на болоте к востоку от Ушинди, но зверь тут же снова бросился в атаку.

Белокурая дикарка пронзительно завопила.

Я опять ударил его копьем; тарск отлетел, однако не успокоился. Острие моего копья обагрилось; шкура зверя потемнела от крови.

Тарски хитры, проворны и жутко упрямы. Лучше всего охотиться на них с длинным копьем верхом на кайиле. На гигантских тарсков охотятся даже с воздуха – с седла тарна. Сражаться с ними в зарослях невозможно – не только из-за ограниченной видимости, но главным образом из-за недостатка маневренности. Впрочем, тарск настолько проворен и агрессивен, что и на открытой местности справиться с ним непросто.

Зверь рывком повернул голову, грива рассыпалась по спине.

– Прячься за меня! – крикнул я дикарке, но было поздно.

Низко склонив голову, хищник бросился вперед и сбил ее с ног. Я отбросил его копьем и тут же нанес еще один удар. На сей раз мне удалось пронзить его насквозь.

Тяжело дыша, я придавил тело зверя ногой, выдернул копье и повернулся к белокурой дикарке.

– Жива?

– Да, господин.

Нога ее была в крови. Я опустился на корточки:

– Покажи ногу.

– Это опасно, господин?

– Нет, – сказал я. – Просто царапина.

– А шрам останется? – с тревогой спросила она.

– Нет.

– Это хорошо. – Девушка вздохнула с облегчением и откинулась назад, заложив руки за голову. – Я так хочу быть красивой, и для себя, и для моего господина… то есть моих господ.

– За последнюю пару недель ты в самом деле похорошела.

– Благодарю тебя, господин. – Она искала моего взгляда. – Я же твоя, ты знаешь.

– Естественно.

– Последний раз ты брал меня еще в Шенди!

– Верно.

– Ты овладел мной как рабыней…

Я промолчал.

– Когда ты швырнул меня на спину и овладел мною неистово и грубо, я поняла, что я больше не свободная женщина.

– Да, девушки обычно быстро усваивают этот урок.

– Еще я помню рабыню, которая глянула на меня из зеркала. Она была так прекрасна…

– Да, – кивнул я.

– Только рабыня может быть такой красавицей.

– Да.

– Но я – земная женщина. И я не осмелилась признать в той девушке саму себя.

Я улыбнулся. Неужели она не понимала, что тогда, в Шенди, из зеркала на нее смотрело ее подлинное, сокровенное «я»? Как бы ни бывали жестоки мужчины с женщинами, сами женщины порой истязают себя гораздо больней.

Она наклонилась и принялась рассматривать свою ножку.

– Царапина неглубокая, – сказал я. – Шрама не будет.

– Я тщеславна, правда?

– Да.

– А рабыням это разрешается?

– Да.

– Хорошо… – вздохнула блондинка. – Я бы не вынесла, если бы за меня дали меньше, чем за Тенде или Элис.

– Настоящая рабыня, – усмехнулся я.

– Да, господин.

– Не бойся, – успокоил я ее, – твоя цена не уменьшится.

Я встал и направился к веерной пальме. Сложив ладони чашечкой, я зачерпнул из углубления в основании огромного листа большую пригоршню воды, вернулся к рабыне и бережно промыл ее рану. Она зажмурила глазки, но терпела. Затем я сорвал несколько листьев, обернул ими ногу девушки и перевязал усиками коврового растения.

– Благодарю тебя, господин.

Она потянулась ко мне и обвила мою шею руками. Я взял ее за запястья, медленно развел ее руки в стороны, потом вытянул их вперед и связал.

– Господин! – умоляюще воскликнула блондинка.

– В следующий раз, – сказал я, – не смей делать этого без разрешения.

– Хорошо, господин.

– Встань, рабыня! – приказал я.

– Да, господин.

В тот самый день, незадолго до полудня, мы достигли вершины водопада. Кису увидел флотилию Билы Хурумы и заставил Тенде плясать обнаженной на камне в воде…

Несколько часов мы шли вверх по реке. Ближе к вечеру, причалив к берегу, мы спрятали каноэ и углубились в лес.

– Хочу мяса, – заявил Кису.

– Я тоже, – сказал я. – Пойду поохочусь.

Воинам трудно обходиться без мяса. К тому же жители последней деревни предупреждали, что путь вверх по реке будет становиться все сложней и опасней. Неплохо было бы поесть мяса впрок.

– Мне понадобится вьючное животное, – сказал я. Белокурая дикарка немедленно вскочила на ноги и встала передо мной, низко склонив голову:

– Я – вьючное животное, господин.

– Следуй за мной, – Да, господин.

Мы шли по джунглям не меньше двух анов, пока не подняли тарска. Он набросился на меня, и я убил его.

– Наклонись, – приказал я девушке.

Она послушно подставила спину. Я взвалил тушу ей на плечи. Она пошатнулась.

Я повернулся и пошел прочь. За мной, задыхаясь и спотыкаясь под весом убитого мною зверя, брела моя рабыня.

Я посмотрел в небо сквозь густые кроны деревьев:

– Смеркается. Мы не успеем до темноты добраться до лагеря. Устроимся на ночлег здесь, а утром пойдем дальше.

– Да, господин.

Она стояла на коленях и жарила на костре мясо тарска. Я срубил длинную толстую жердь и проделал ближе к краю желобок глубиною в дюйм.

– Зачем это? – спросила девушка.

– Невольничий кол, – ответил я, – привязать тебя на ночь.

– Понимаю, – вздохнула она и повернула вертел. Капельки жира с зарумянившегося бока тарска с шипением падали в костер.

Ударами камня я вогнал жердь в землю, оставив снаружи всего несколько дюймов.

– Еда готова, господин, – сказала рабыня.

Я осторожно снял вертел с огня, положил на траву и принялся резать мясо. Рабыня смотрела на меня, стоя на коленях у костра. Я встал, накинул ей на шею длинный кожаный ремень и повел к колышку. Ремень точно лег в заранее выпиленный мною желобок.

– Встань на колени, – приказал я.

– Да, господин.

Блондинка стояла на коленях у невольничьего шеста, а я вернулся к костру и приступил к трапезе. Я отрезал кусочки сочного мяса и отправлял их в рот. Насытившись, я швырнул кусок и рабыне. Он попал ей в грудь и отскочил на землю. Девушка схватила его обеими руками и принялась жадно есть, не сводя с меня глаз.

Я вытер рот тыльной стороной ладони и снова посмотрел на рабыню:

– Хочешь еще?

– Нет, господин.

Воды с листьев веерной пальмы мы попили раньше. Я прилег у костра, опершись на локоть, и уставился на невольницу. Как все-таки приятно владеть женщинами…

– Ты свяжешь мне перед сном руки за спиной, господин? – спросила она.

– Да.

– Так всегда поступают с рабынями?

– На природе – да, – ответил я. – Особенно когда под рукой нет ни цепей, ни наручников. Но руки не обязательно спутывать за спиной. Порой их связывают над головой или перед грудью, а то и прикручивают к дереву.

– А в городах девушек тоже привязывают на ночь?

– Иногда, – сказал я. – Все равно в ошейнике они не убегут дальше городских ворот.

– Но ведь не все рабыни хотят бежать?

– Конечно. На самом деле, беглянок очень мало. Важно, чтобы девушка понимала: хочет она бежать или нет, побег практически невозможен. Потому вас и связывают. К тому же, если рабыня и сумеет скрыться от своего хозяина, у нее все равно появится новый. Зачастую гораздо хуже первого.

– Да, господин.

– Попытка бегства – глупый и неоправданный риск. Пойманной рабыне могут запросто отрезать ноги. Она содрогнулась.

– Я бы побоялась бежать, господин.

– Но ты же пыталась улизнуть из Порт-Кара.

Тогда я поймал ее, связал и вернул Улафи, бывшему в то время ее хозяином. Я хотел сам отвезти блондинку в Шенди в надежде напасть на след вероломного Шабы, предавшего Царствующих Жрецов.

– В то время я еще ничего не понимала, – смутилась, она. – Я не знала, что побег невозможен, и не представляла, как сурово могут меня наказать. Я даже не догадывалась, что это значит – быть рабыней на Горе.

– Теперь догадываешься? – усмехнулся я.

– Да, господин. – Она стояла на коленях у невольничьего колышка, с петлей на шее. – Знай я тогда то, что знаю сейчас, я не осмелилась бы и шелохнуться!

Я кивнул. Умные женщины быстро понимают, что их ждет на Горе.

– Господин?

– Да?

– А все хозяева привязывают рабынь на ночь?

– Нет. Многое зависит от обстановки и от самой рабыни.

– Если рабыня всем сердцем любит господина, он же не станет привязывать ее?

– Может, и станет, если захочет напомнить ей, что она – всего-навсего рабыня.

– Понимаю.

– Иногда, – сказал я, – рабынь запирают в конуру или приковывают цепью к железному кольцу.

– Зачем?

– Чтобы их не украли. Блондинка вздрогнула:

– Разве рабыню могут украсть?

– Запросто, – сказал я. – На Горе это случается сплошь и рядом.

– Я слышала, что девушек на ночь приковывают цепями к кровати господина.

– Да, такое часто бывает.

– Но ведь в покоях своего господина девушка находится в безопасности?

– Конечно, – сказал я, – если ее господин там же.

– Тогда зачем же приковывать ее цепями?

– Потому что она – рабыня.

– Да, господин. – Блондинка низко склонила голову.

– Ну что же, – сказал я, – пора привязывать тебя на ночь

– Пожалуйста, господин, – торопливо выпалила она, – позволь мне еще немного поговорить с тобой. Не привязывай свою рабыню прямо сейчас.

– Ладно, – согласился я.

Она с радостным видом опустилась на пятки и положила руки на веревку у самого горла.

– То, что Кису сделал сегодня с Тенде… Разве это не ужасно?

– Что?

– Он заставил ее танцевать обнаженной!

– Ну и что?

– Но… – смешалась девушка.

– Она – рабыня, – напомнил я.

– Да, господин… А рабыне позволяется танцевать голой?

– Да.

Она потупила взгляд:

– Господин…

– Да? – откликнулся я.

– Рабыня – это все равно что вещь?

– Конечно.

– И я – вещь?

– Естественно. Причем очень красивая вещь.

– Спасибо, господин.

– Тебе не нравится быть вещью? – поинтересовался я.

– Я не чувствую себя вещью, – призналась она.

– С точки зрения горианских законов, – уточнил я, – ты скорее животное, чем вещь.

– Да, господин…

– С одной стороны, никакое животное – ни человека, ни белку, ни птицу – нельзя назвать вещью или предметом, поскольку они одушевлены. С другой стороны, все живые существа являются предметами, поскольку занимают место в пространстве и подчиняются физическим законам.

– Я не об этом, – сказала девушка. – Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.

– Нет. Не понимаю. Выражайся ясней.

– Считается, что к женщине относятся как к вещи, если мужчины не прислушиваются к ее мнению и не заботятся о ее чувствах.

– Но ведь и женщина, преследуя свои корыстные цели, может относиться так к другой женщине. Или к мужчине. Равно как и мужчина – к другому мужчине. То, о чем ты говоришь, – общечеловеческая проблема.

– Может быть…

– Когда тебя считают вещью или относятся к тебе как к вещи, – продолжал я, – это совсем не то, что быть вещью на самом деле. Те, кто относится к другим людям как к неодушевленным предметам, на самом деле не считают их таковыми. Это было бы безумием.

– Ты говоришь не о том, – улыбнулась она.

– На каком основании ты утверждаешь, что мужчины относятся к тебе как к вещи? – спросил я. – На том, что oни не соглашаются с твоим мнением? Тебе не кажется, что это не совсем логично?

– Да, но если мужчины не делают то, чего мы, женщины, от них хотим, это значит, что они не считаются с нашими чувствами.

– Интересная мысль, – усмехнулся я. – Выходит, если женщина не считается с желаниями мужчины и не бросается сломя голову выполнять любую его прихоть, он может заключить, что она относится к нему как к вещи?

– Как глупо! – фыркнула блондинка.

– Вот именно.

– Мне трудно об этом говорить, – вздохнула она. – Ты не знаешь, что такое расхожие истины и традиционный образ мыслей.

– Это точно, – хмыкнул я.

– Я попробую еще раз, с самого начала.

– Попробуй, – кивнул я.

– Мужчин интересует в женщине только тело.

– Никогда не встречал подобных мужчин. Хотя, конечно, это не повод утверждать, что таких типов в природе не существует.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Тебя послушать, так мужчине все равно, разумна его женщина или нет. И не спорь со мной. Чем нелепее обвинение, тем глупее выглядит человек, пытающийся его опровергнуть. Если тебе заявят, что ты – бешеный слин, ты же не станешь предъявлять кровь на анализ?

– Когда говорят, что мужчине нужно только женское тело, имеют в виду, что мужчин не очень-то интересует, о чем думают женщины, что они чувствуют…

– Вот это уже верно, – кивнул я. – Хорошо это или плохо, но людям свойственно не обращать внимания на мысли и чувства других. Неудивительно, что мужчины весьма равнодушны к мыслям и чувствам женщин. В утешение добавлю, что к мыслям и чувствам других мужчин они тоже равнодушны. В такой же мере все это относится и к женщинам. Если тебе интересно, могу рассказать, как обстоят с этим дела на Горе. Свободные мужчины и женщины обычно прислушиваются друг к другу. Свободные женщины требуют внимания и уважения к себе. Это их право. С рабынями, разумеется, все обстоит иначе. Вам не положено ни внимания, ни уважения. На самом же деле хозяева проявляют огромный интерес к мыслям и чувствам своих рабынь. Это и полезно и приятно. Что может быть сладостней, чем знать все о существе, принадлежащем тебе полностью и безраздельно! У рабыни нет и не может быть никаких секретов от господина. Ему открыты самые сокровенные ее мысли, самые тайные желания, самые безумные фантазии. И от этого она ему еще дороже. Отношения со свободной женщиной основаны на взаимном расчете. Мужчина не обладает ею, потому она не так интересна ему, как рабыня. Насколько мне известно, любовные узы между рабыней и ее хозяином гораздо крепче, чем между свободными мужчиной и женщиной.

– Но при этом рабыня остается рабыней, – вздохнула девушка.

– Естественно, – сказал я. – Хозяин волен продать свою любимую рабыню, если пожелает.

– Рабыня получает любовь и заботу, которые ей не полагаются?

– Именно так. Господин дарит ей свою любовь.

– Но ведь он может в любой момент просто заткнуть ей рот и бросить к своим ногам?

– Конечно. Порой он так и поступает – чтобы напомнить ей о том, что она всего лишь рабыня.

– Значит, какими бы свободами ни пользовалась рабыня, она всецело принадлежит хозяину?

– Да. Рабыня есть рабыня.

– Я люблю тебя, господин, – прошептала она. Я прислушивался к потрескиванию огня, к шорохам ночного леса.

– Как земная женщина, ты, наверное, еще не привыкла воспринимать себя предметом собственности?

– Да, господин, – улыбнулась блондинка.

– Надо привыкать.

– Да, господин. – В глазах ее блеснули слезы.

– Ты – красивая вещь, которой владеют. Тебя можно покупать и продавать.

– Да, господин.

– И никто, – продолжал я, – не станет обращать внимания на твои желания, мысли и чувства.

– Да, господин.

– Это и означает – быть предметом собственности.

– Понимаю, мой господин. Но почему-то мне кажется, что я не совсем вещь.

– Когда тебя закуют в цепи, – сказал я, – и продадут человеку, от одного вида которого ты придешь в ужас, тебе не будет так казаться.

– Наверное, господин.

– И все-таки почему ты это сказала?

– Потому что я не чувствую себя вещью, – призналась блондинка. – Никогда еще я не была такой свободной, такой живой, такой настоящей, как теперь, когда я рабыня. Только здесь, в этом мире, став ничтожнейшей из рабынь, я поняла, что такое свобода. Я и не знала, что бывает такое счастье, такой восторг…

– По-моему, тебя стоит высечь.

– Пожалуйста, не надо, господин! Смилуйся над своей девочкой!

Я пожал плечами. Поразмыслив, я решил, что не стану бить ее – по крайней мере сейчас.

– Понимаешь, господин, – горячо, взволнованно заговорила она, – я – вещь, я – предмет собственности, я – товар, я – существо, с которым никто не считается; но в душе моей бушует буря, и слово «вещь» никак не согласуется с этим. Когда я была свободной женщиной, я действительно чувствовала себя вещью, неодушевленным предметом, которым можно манипулировать, у которого нет ни чувств, ни страстей. И только теперь, в оковах рабства, я познала истинную свободу!

– Сдаюсь, – улыбнулся я. – Слово «вещь» в самом деле не подходит.

– В каком-то смысле я – вещь, а в каком-то – нет, – уточнила блондинка.

– Верно, – согласился я. – В том, что касается самого сокровенного, ты не вещь.

– Да, господин.

Она стояла передо мной на коленях, привязанная за шею к невольничьему колышку; алый лоскут опоясывал ее бедра, на груди красовались дешевые деревянные бусы – красно-черные и желто-голубые.

– Ты – не вещь, – продолжал я. – Ты – животное.

– Да, – с улыбкой сказала она. – Я – животное.

– Пора связывать тебя на ночь, мое хорошенькое животное.

– Животное просит тебя не связывать его прямо сейчас, господин!

– Ладно. – Я опустился на локоть.

Она по-прежнему стояла передо мной на коленях.

– Ты говорил, что рабыни редко хотят убежать от хозяев.

– Да, это так. Странно, правда?

– Мне это не кажется странным.

– Вот как?

– Я не собираюсь убегать от тебя.

– Я все равно свяжу тебя на ночь.

– Разумеется, господин.

Блондинка помолчала, затем робко произнесла:

– Господин…

– Да?

– У животных есть потребности…

– Какие потребности?

– Разные…

– Сексуальные?

– Да…

Она низко склонила голову. Губы ее дрожали.

– Посмотри на меня, рабыня, – приказал я. Девушка подняла взгляд. В глазах ее стояли слезы.

– Ты признаешь, что у тебя есть сексуальные потребности? – спросил я. Она всхлипнула:

– Да, господин.

– Ты признаешь это только разумом?

– Нет, господин. Мое признание гораздо глубже…

– Значит, ты действительно испытываешь сексуальные желания?

– Да.

– И хочешь удовлетворять их?

– Да.

– Скажи вслух: «Я испытываю сексуальные желания».

– Я – земная женщина! – вспыхнула она. – Пожалуйста, не принуждай меня произносить такое вслух!

– Говори! – приказал я.

– Я испытываю сексуальные желания.

– А теперь скажи: «Я хочу удовлетворять их».

– Я хочу удовлетворять их.

– И никогда больше не стану этого отрицать.

– Я никогда больше не стану этого отрицать.

– Я всегда буду делать все, чтобы удовлетворить самые глубинные, самые искренние сексуальные желания.

– Я всегда буду делать все, чтобы удовлетворить самые глубинные, самые искренние сексуальные желания, – проговорила она и посмотрела мне в глаза. – Даже если это рабские желания?

– Даже если это рабские желания, – подтвердил я.

– Даже если это рабские желания, – убежденно произнесла девушка.

– Скажи: «Я – рабыня. Я – твоя рабыня, господин».

– Я – рабыня. Я – твоя рабыня, господин, – повторила она, глядя мне в глаза. – Господин, я так счастлива! Я так невероятно счастлива!

Я кивнул, чувствуя, как со скрипом отворяются двери темницы.

Дикарка низко склонила голову.

– Я страдаю… Я молю господина прикоснуться ко мне.

– Смотри на меня, – приказал я. – И говори громче.

Она подняла голову.

– Я страдаю! – произнесла она чуть ли не с вызовом. – Я молю господина прикоснуться ко мне.

Я улыбнулся, а она залилась краской. Рабыня впервые вслух попросила господина о прикосновении.

Маленькая голая узница на холодных каменных ступеньках темницы отчаянно колотила кулачками в железную дверь. И вдруг… дверь поддалась. Малышка всхлипнула и задрожала всем телом. Неужто это чья-то чудовищная шутка? Она сильней толкнула дверь. Узкая, прямая полоска света едва не ослепила ее. Она зажмурилась и налегла всем телом; железо лязгнуло по камню – и дверь распахнулась. Рабыня замерла, ослепленная солнечным сиянием. Она не осмеливалась шевельнуться – вдруг появится госпожа Дженис Прентис, нещадно изобьет ее и снова заточит в темницу? Но разве госпожа не знает, что хорошенькая перепуганная обнаженная рабыня – это она сама?

Белокурая дикарка, привязанная к рабскому колышку, c улыбкой смотрела на меня.

– Я готова доставить тебе удовольствие, господин, любым способом, какой ты выберешь.

Я лежал на земле, опираясь на локоть, и молча наблюдал за ней.

– Прикажи мне, – попросила она.

– Не собираюсь.

– Господин?

– Если ты хочешь доставить мне удовольствие, можешь это сделать. Я тебе разрешаю.

– Но я – земная женщина. Разве ты не прикажешь мне?

– Нет.

– Неужели ты думаешь, что я, земная женщина, могу ублажать мужчину по своей собственной воле? Я усмехнулся:

– В это действительно трудно поверить… Ты хочешь доставить мне удовольствие?

– Да, господин.

– Можешь начинать.

– Но ведь я – рабыня!

Блондинка легко и грациозно поднялась на ноги. Привязанный к невольничьему колышку ремень достигал в длину семи футов.

– У меня есть сексуальные желания, – смело заявила она. – И я хочу доставить удовольствие господину. Я пожал плечами.

– Сегодня ночью, господин, ты привязал меня не к дереву, а к колышку. И привязь гораздо длинней, чем обычно.

– Ты очень наблюдательна и умна, – похвалил я. – От этого владеть тобой еще приятней.

– Ты ведь знаешь, господин, что я хочу сделать?

– Конечно.

Она внезапно закрыла лицо руками:

– Я не могу! Я не смею! Прикажи мне, прикажи!

– Нет.

Я не хотел ее торопить.

Блондинка открыла лицо, утерла слезы и попросила:

– Привяжи меня на ночь, господин.

– Хорошо.

– Нет, нет! – испугалась она. – Не надо!

– Хорошо.

Она выпрямилась и улыбнулась; глаза еще блестели от слез.

– То, что я сейчас сделаю, – торжественно произнесла она, – я сделаю по своей собственной воле. У меня есть сексуальные желания, и я открою их моему господину в надежде, что он смилостивится надо мной и удовлетворит их. Я надеюсь, что понравлюсь моему господину и он не отвергнет меня.

Блондинка легким движением сбросила алый лоскут, обвивавший бедра, согнула колени и воздела руки над головой, грациозно вывернув запястья.

– Подожди, – приказал я.

– Что, господин?

– Ты просила, чтобы я позволил тебе танцевать?

– Нет, господин.

– Можешь попросить, – разрешил я.

– Я молю господина, чтобы он позволил мне танцевать перед ним.

– Отлично, – сказал я. – Позволяю.

– Благодарю тебя, господин.

И она начала свой танец – танец девушки, изнывающей от желания. Движения ее становились все более страстными, все более откровенными; несколько раз мне даже пришлось отбросить ее от себя. Наконец она, тяжело дыша, легла у невольничьего колышка и протянула ко мне руку. Я подошел, взял ее за плечи и рывком поднял на ноги. Глаза ее были полны страха.

– Ну что ж, – сказал я, – для начала неплохо. А сейчас ты узнаешь, как нужно по-настоящему танцевать перед мужчиной.

– Господин… – проговорила девушка упавшим голосом.

– Стань в ту же позу, с какой ты начинала танец, – велел я.

Она немедленно исполнила мое требование. Я дернул кожаный ремень у ее горла.

– Помни о привязи! Это – символ твоего рабства. Ты должна использовать ее в танце. Можешь ненавидеть привязь, можешь любить, можешь бороться с ней, можешь ласкать ее. И необязательно все время танцевать на ногах.

Это можно делать и стоя на коленях, лежа на боку, на животе или на спине. Главное – ни на миг не забывай, что ты – рабыня.

– Ты приказываешь мне танцевать перед тобой?

– Да. Сейчас, рабыня, ты исполнишь для меня танец с привязью. И если он мне не понравится, ты будешь избита до полусмерти. А может, и до смерти.

– Да, господин, – пролепетала она, охваченная ужасом.

Я хлопнул в ладоши, и девушка начала танец.

Я знал, что ее никогда не учили танцу с привязью, одному из самых распространенных рабских танцев на Горе, но импровизировала она великолепно. Я склонен думать, что способность к чувственному танцу заложена в женщине на уровне инстинкта. Женщина генетически предрасположена вести себя как самка, желающая привлечь самца. В танце она имитирует страстные призывы и любовные движения. Рабыни обучаются танцам во много раз быстрей, чем всему остальному. Это можно сравнить с овладением речью. Естественный отбор требует, чтобы развитие речи шло опережающими темпами, поскольку это необходимо для выживания. Видимо, то же произошло и с эротическими танцами.

Я не сводил глаз с белокурой дикарки. Танцевала она превосходно.

Человек – существо биологическое. Культурные и моральные ценности не созданы природой, они выдуманы в незапамятные времена людьми невежественными, суеверными, неполноценными физически, а то и умственно. Многие воспринимают культуру и мораль как неотъемлемую часть мироздания. Между тем современная наука свидетельствует, что эти ценности безнадежно устарели. Давно пора понять, что мораль и культуру не получают в наследство в готовом виде, но создают и выбирают. Это не музейные ценности, а орудия, с помощью которых человек улучшает и украшает свою жизнь. Радоваться жизни естественно, а вовсе не постыдно.

– Наконец-то ты превращаешься в женщину, – сказал я.

Она опустилась на правое колено, вытянула левую ногу и принялась ласкать ее обеими руками. Я видел, как дрожат ее губы.

– Танцуй, рабыня! – велел я. – Не останавливайся!

– Да, господин.

Я с восхищением наблюдал за ней. Занятно, но эротические танцы существуют в самых суровых и консервативных цивилизациях. Женщины танцуют их во сне и порою даже наяву. Какое потрясение испытывает обнаженная девушка, когда, проходя мимо зеркала в своей спальне, случайно подмечает движения, которым ее никто никогда не учил! Неужели это я? Неужели я могу так? Наступает момент, когда она, уже по собственной воле, сбрасывает одежду, подходит к зеркалу и, еще не понимая, что с ней происходит, начинает танцевать. Движения ее становятся все откровенней и бесстыдней. Тысячи лет назад первобытные женщины так же танцевали перед мужчинами в пещерах, озаренных светом факелов. Это танец самки, танец рабыни. Тяжело дыша, она в изнеможении падает на ковер и, прижимаясь к нему всем телом, шепчет: «Я хочу Господина!»

Я встал, скрестив руки на груди.

Не прекращая танцевать, девчонка принялась лизать и целовать мое тело.

Я грубо схватил ее за плечи.

– Пожалуйста, не бей меня, господин! – взмолилась она. Я подволок ее к невольничьему колу и поставил на колени.

– Ты неплохо танцевала, рабыня.

– Благодарю тебя, господин!

– Кто ты? – спросил я.

– Рабыня.

– Рабыня и только рабыня?

Она смотрела на меня, трепеща от желания. Скрытая в ней рабыня наконец-то выбралась из темницы на солнечный свет.

– Да, господин, – ответила белокурая дикарка. – Я рабыня и только рабыня.

Она откинула голову, задыхаясь от счастья; затем нагнулась, обняла мои ноги и принялась покрывать их поцелуями – сперва колени, затем стопы. Я чувствовал ее горячие слезы и шелковистые волосы.

– Да, да, – шептала она. – Я рабыня, рабыня и только рабыня.

Я понял, что она никогда больше не вернется в свой каменный мешок.

Белокурая дикарка подняла голову. В глазах ее стояли слезы.

– Спасибо тебе, господин! – прошептала она.

Я ухватил ее за волосы и рывком поставил на ноги.

– Ты – моя рабыня. Ты – рабыня всех мужчин.

– Да, мой господин. Я свободна, – выдохнула белокурая дикарка. – Наконец-то свободна!

– Думай, что говоришь, рабыня!

– Да, господин. – Она испуганно умолкла, затем нерешительно посмотрела на меня: – Но я чувствую себя такой свободной!

– В каком-то смысле ты свободна, а в каком-то – нет. Ты свободна во всем, что касается сферы чувств. Ты наконец призналась самой себе в том, что ты – истинная рабыня; отсюда и ощущения счастья, легкости, свободы. Теперь ты в ладу с собой. Но не забывай, что ты рабыня и во всем зависишь от милости своих хозяев.

– Да, господин.

Я больно дернул ее за волосы.

– Ой!

– Ты по-прежнему считаешь, что ты свободна? Она зарыдала.

– Нет, господин, нет!

Я отпустил ее и лег на траву.

– Я очень, очень счастлива… Я молчал.

– Я хочу полностью зависеть от милости мужчины… – прошептала она, устраиваясь рядом. – Господину понравился мой танец?

– Да.

– Как еще я могу доставить удовольствие господину?

Я подмял ее под себя.

– Да, господин…

– Никогда в жизни, господин, я не была так счастлива, как в эту ночь, – прошептала блондинка.

Она лежала на боку, спиной ко мне. Я связал ей руки.

– Тебя будут звать Дженис, – сказал я.

– Спасибо, господин.

В эту ночь я брал рабыню несколько раз; и всякий раз она содрогалась в бурных оргазмах, кричала и плакала от счастья, неустанно шепча: «Я твоя, господин, твоя, твоя…»

– Я и не знала, что можно испытывать такое, господин, – сказала она потом.

– Эти ощущения доступны только рабыням, – объяснил я, – только женщинам, которые чувствуют себя собственностью мужчин и потому отдаются им целиком и самозабвенно.

– Я понимаю, господин.

– Свободной женщине никогда не испытать того, что испытала ты, – продолжал я, – потому что она сама себе хозяйка и не знает, что значит всецело принадлежать мужчине.

– Да, господин.

– Тебе понравились твои новые ощущения?

– Это счастье, – прошептала она и добавила: – Пожалуйста, господин, возьми меня еще раз.

Я снизошел до ее просьбы.

Потом я проверил узлы. Запястья рабыни были надежно связаны.

– Спасибо тебе за то, что ты дал мне имя Дженис, – сказала рабыня.

– Мне нравится это имя, – сказал я. – Да и звать тебя будет удобнее.

– Да, господин. – Она перевернулась на правый бок, лицом ко мне. – Я буду счастлива называться Дженис. Теперь это имя рабыни. Раньше так звали спесивую и самоуверенную земную девчонку. В ее глупую голову и прийти не могло, что когда-нибудь она станет невольницей. Как я рада, что господин нарек ее тем же именем!

– Помимо всего прочего, – сказал я, – Дженис – красивое имя и очень подходит рабыне.

– Я постараюсь быть достойна его, – сказала она.

– Если ты не будешь достойна, – усмехнулся я, – его у тебя отберут.

– Да, господин.

Свободные женщины Гора, разумеется, никогда не меняют имени, даже после церемонии заключения Свободного Союза, когда люди по собственной воле решают жить вместе. На Земле женщина, вступая в брак, обычно меняет фамилию. С точки зрения горианских законов, статус замужней землянки выше, чем у рабыни, но ниже, чем у женщины, заключившей Свободный Союз. Ну, а имя рабыни – это все равно что кличка животного. Порой рабынь и вовсе оставляют безымянными. Нечего и говорить, что имя рабыни принадлежит не ей, а господину и служит для его услады – как и сама рабыня. Некоторые мужчины нарекают всех рабынь одинаково; другие могут наградить прилежную рабыню каким-нибудь красивым именем; иные, напротив, наказывают нерадивую рабыню тем, что дают ей оскорбительное и жестокое прозвище. Но в основном рабынь называют именами, один звук которых уже возбуждает мужчин. Какие именно имена считаются красивыми и волнующими – это вопрос культуры и традиций. Многие земные женщины удивились бы, узнав, что их простые незатейливые имена, такие, например, как Джейн или Элис, звучат для горианина дивной музыкой. Правда, гориане произносят эти имена на свой лад. Я, кажется, уже упоминал о том, что земные женские имена необычайно распаляют горианских мужчин. Я сам однажды видел, как мужчина, едва услышав из уст торговца имя рабыни – Хелен, тут же купил ее и, не в силах сдержать страсти, изнасиловал прямо на рынке, в проходе между торговыми рядами. Понятно, что рабыни, переходя от одного хозяина к другому, меняют имена не реже, чем ошейники.

– На Горе именем Дженис называют рабынь? – спросила девушка.

– Да, – ответил я. – Тебе это не нравится?

– Что ты, господин! – воскликнула она. – Это прекрасно! Она склонилась надо мной с туго скрученными за спиной руками и нежно поцеловала.

– Я хочу спать, рабыня.

– Да, господин.

Я проснулся внезапно и не сразу понял, что разбудило меня. Постепенно до меня дошло, что происходит.

До рассвета оставалось не меньше ана.

Она подняла голову с моего живота. Лица ее я не видел – костер уже догорел, – но голос звучал испуганно:

– Пожалуйста, не бей меня, господин!

– Можешь продолжать, – разрешил я.

Она снова прижалась ко мне. Глаза мои уже привыкли к темноте; я видел ее спутанные за спиной руки, кожаную петлю на горле…

– Подожди, – приказал я.

Она послушно приникла щекой к моему животу.

– Прости, господин, за то, что я потревожила твой сон. Я знаю, я не должна была делать этого. Высеки меня, если пожелаешь.

– Я не сержусь на тебя.

– Я знала, что ты можешь наказать меня, но ничего не могла с собой поделать. Я так слаба… Мои желания сильней меня.

– Я не сержусь, – повторил я. – Но ты не должна делать этого часто. Я сам скажу, когда и как доставить мне удовольствие.

– Но как же мои желания?

– Твои желания, – ответил я, – я удовлетворю, когда сочту нужным. И если сочту нужным.

– Да, господин.

– Для тебя совершенно естественно лежать во тьме, терзаясь одиночеством и изнывая от страсти. При этом ты не смеешь потревожить сон господина. Ведь ты – рабыня.

– Да, господин. Можно ли мне, хотя бы изредка, молить тебя о том, чтобы ты овладел мною?

– Конечно.

Она принялась ласкать и целовать меня. Я лежал на спине, глядя в светлеющее небо и вслушиваясь в лесные шорохи.

– Как ты прекрасен, господин! Как ты силен! Как сладостно твое тело! Я молчал.

– Ты сердишься на меня, господин?

– Нет.

– Мне так нравится целовать тебя… – Она снова прижала голову к моему животу.

– Не останавливайся, рабыня, – велел я.

Блондинка подняла голову и попыталась что-то сказать, но я схватил ее за волосы и снова прижал к себе. – Тебе сказано: не останавливайся…. Неплохо, – похвалил я через некоторое время.

Она застонала.

– Ты уже многое умеешь.

Она снова издала стон – тихий и жалобный.

Не отпуская ее голову, я приподнялся и сел, затем встал на ноги. Блондинка тоже привстала с колен, всхлипывая и задыхаясь. Как дивно хороша была она сейчас, как светилась в предрассветной мгле ее маленькая белая фигурка, как прекрасны были ее связанные за спиной руки, ее хрупкая шейка, захлестнутая петлей!… Я с наслаждением вдохнул прохладный лесной воздух.

Рабыня не сводила с меня глаз.

– Я люблю тебя, господин!

Не без труда я заставил себя вспомнить, что это всего-навсего рабыня. Я лег рядом с ней, утер ей рот тыльной стороной руки и поцеловал в лоб. Затем я провалился в забытье.

Через четверть ана она снова почувствовала мое желание.

– Ты силен, господин!

– Ты прелестна, рабыня.

– Ты говорил, что я могу просить тебя овладеть мною?

– Я и так собираюсь это сделать. Тебе незачем просить.

– Но я хочу! Можно?

– Конечно, – улыбнулся я.

– Умоляю тебя, господин, возьми меня! – прошептала она.

– Ты восхитительна, – сказал я. – Мужчины бы многое потеряли, если бы ты не была рабыней.

– Но ведь я – рабыня, – рассмеялась она. – Мужчины могут купить меня и делать со мной все, что пожелают. Я поцеловал ее.

– Снизойдешь ли ты до просьбы своей трепещущей рабыни, господин?

– Может быть.

– Я должна молчать, – догадалась она, – и ждать твоего решения?

– Это разумно, – похвалил я.

– Ты можешь избить меня, если пожелаешь, правда?

– Разумеется.

– Я так хочу тебя, господин!

– Ну что ж, посмотрим, насколько сильно ты меня хочешь. – Я погладил ее тело.

Она в блаженстве запрокинула голову:

– Видишь, господин, я не солгала тебе. Маленькое горячее тело сладострастно вздрагивало.

– Вижу.

– Разве я не готова принять в себя господина?

– Готова.

– Как земная женщина? – спросила она.

– Нет, – ответил я, – как горианская рабыня, трепещущая при малейшем прикосновении мужчины.

– Это правда, господин. Я больше не земная женщина. Я всего-навсего маленькая горианская рабыня.

– Любящая и покорная?

– Да, господин. Я поцеловал ее.

– Если бы мне хватило смелости, – пролепетала она, – я бы еще раз попросила тебя овладеть мною, господин.

– Ну что ж, попробуй.

– Пожалуйста, господин, возьми меня!

– Настоящая рабыня! – похвалил я.

– Да, господин.

– Как ты хочешь, чтобы я взял тебя? Она прижалась ко мне всем телом:

– Возьми меня как обезумевшую от страсти ничтожную рабыню!

– Ты не ничтожная рабыня. У тебя есть рыночная цена. За прошедшую ночь она весьма повысилась.

– Я настоящая рабыня?

– Настоящая, – подтвердил я, – настоящая рабыня, которая извивается и стонет от вожделения

– Да, господин.

Я сжал ее голову в ладонях и впился губами в шею.

– Умоляю, господин, войди в меня!

– Нежно?

– Нет, господин, – жарко прошептала блондинка, – грубо и безжалостно!

– Как это было прекрасно, – вздохнула она.

– Есть много способов наслаждаться женщиной, – сказал я. – В том числе много способов брать ее грубо и безжалостно.

– Наверное, свободным женщинам это неведомо.

– Наверное. Не знаю. И знать не хочу. – Я нежно поцеловал ее. – Спи, рабыня. Уже почти рассвело.

– Хорошо, господин.

– Господин! – шепотом позвала она. – Уже утро!

Я проснулся и приподнялся на локте. В солнечном свете ее тело казалось еще прекрасней. Нежную шею стягивала кожаная петля, руки были связаны за спиной.

– Скоро в путь, – сказал я

– Да, господин.

Выглядела блондинка великолепно. Еще вчера она была просто порабощенной женщиной. Сегодня она стала настоящей рабыней.

– Господин?

Я взял ее за лодыжки и развел ноги в стороны.

– Да, мой господин…

Потом я встал. Она с обожанием смотрела на меня снизу вверх.

– Я люблю тебя, господин.

– Тебя много раз будут продавать и покупать, рабыня, и у тебя будет много господ.

– Я постараюсь любить их всех.

– Это будет очень разумно с твоей стороны.

– Да, господин.

Когда-нибудь, подумал я, она встретит своего любимого господина и станет для него идеальной, любимой рабыней. Порой мужчине стоит увидеть обнаженную, закованную в цепи девушку, как в тот же миг он понимает, что она предназначена для него, что именно эту рабыню он искал всю жизнь. Бывает, что девушку, стоящую на коленях перед новым хозяином, охватывает странное чувство. Господин защелкивает ошейник у нее на горле, а она смотрит ему в глаза, потом в смятении опускает голову, и губы ее дрожат. Она уже знает, что перед ней – ее любимый господин, для которого она станет самой желанной рабыней.

Я смотрел на девушку, лежавшую у моих ног. Когда-нибудь и она встретит человека, для которого станет любимой рабыней. А до тех пор ее будут покупать и продавать, обменивать и передавать из рук в руки. Она познает радости и горести рабства, и все это не будет иметь ровно никакого значения, потому что она – всего-навсего рабыня.

Я пнул ее ногой и приказал:

– Встань!

– Да, господин.

Она стояла, обнаженная, со спутанными за спиной руками, и смотрела, как я ем жареного тарска, стряхивая с него муравьев. Закончив, я отвязал рабыню от невольничьего кола и поволок к кострищу.

– Встань на колени и ешь.

Она повиновалась. Затем я подвел ее к веерной пальме и приказал:

– Пей.

– Да, господин.

Пока она, стоя на коленях, утоляла жажду, я уничтожал следы нашей ночевки. Я даже выкопал невольничий кол, спрятал его в зарослях и тщательно разровнял землю. Незачем кому бы то ни было знать, что здесь привязывали рабыню. Или рабынь. Затем я сложил куски жареного мяса в мешок, отвязал рабыню, освободил ей руки и снял петлю с шеи.

– Одевайся, – приказал я и швырнул ей красный лоскут

– Да, господин.

Она с улыбкой обернула ткань вокруг бедер, старательно подоткнула и одернула, не забыв обнажить животик.

– Я нравлюсь господину?

– Да.

Она грациозно повела плечами и улыбнулась:

– Утренний наряд рабыни.

– Вообще-то, – сказал я, – обычный наряд рабыни – это ошейник и клеймо.

– У меня нет ошейника! Это плохо. Зато клеймо на месте.

– Да, его не снять, – ухмыльнулся я.

– Да, господин.

– Оно тебе идет. Кстати, откуда оно у тебя?

– Один жестокий человек выжег его раскаленным железом.

– Ах да, – сказал я. – Припоминаю.

– Я люблю мое клеймо.

– Рабыням это свойственно.

– Оно украшает меня, правда?

– Клеймо делает рабыню в тысячу раз прекрасней Но главное в нем – не красота, а значение.

– Я понимаю, господин.

– И что же означает твое клеймо?

– Что я – рабыня.

– Верно. Жалкая, беспомощная, которая во всем зависит от господина, служит ему и всецело повинуется. Я раскрыл объятия, и она приникла к моей груди.

– Нам нужно спешить, – сказал я и положил ее на землю. Она просияла.

– Ты хочешь взять меня, господин?

– Да.

Я погрузил ей на плечи мешок с мясом Она пошатнулась, но тут же выпрямилась.

– Кажется, я знаю, почему рабыни не хотят бежать от своих хозяев, – задумчиво проговорила она.

– Почему же?

– Потому что мы любим их и хотим доставлять им наслаждение.

Я развернул ее за плечи и толкнул в сторону лагеря. В руке у меня был кожаный ремень, который ночью служил привязью.

Я глянул на небо. Солнце уже поднялось высоко.

– Хар-та, каджейра! Поторапливайся, рабыня! – Я стегнул ее ремнем по спине.

– Да, господин!

ПЕРЕПАЛКА РАБЫНЬ

– Пожалуйста, господин, не связывай меня сегодня на ночь! – взмолилась Тенде.

– Замолчи, – приказал Кису.

Он швырнул девушку на землю, лицом вниз, надежно стянул запястья и лодыжки веревкой и привязал к дереву в нескольких шагах от костра.

Миновала неделя с того дня, как мы увидели с вершины водопада флотилию Билы Хурумы.

– Ты забыл привязать меня на ночь, господин? – спросила Дженис.

– Да, – ответил я, – забыл.

– Ты и вчера забыл это сделать.

– Верно.

– И ты не будешь меня привязывать?

– Нет, – сказал я. – Беги, если посмеешь.

– Не посмею, – улыбнулась она, – и не хочу.

– Ложись сюда, – приказал я.

Она улеглась и положила голову на мое бедро. Тенде тем временем отчаянно пыталась сесть. Наконец ей это удалось.

– Дженис! – зашептала она. – Дженис!

Дженис отползла от меня и, приблизившись к Тенде, старшей рабыне, встала перед ней на колени.

– Что, госпожа?

– Можно мне поговорить с тобой?

– Конечно, госпожа!

Тенде тоже попыталась встать на колени. Я понял, что она хочет говорить о своем господине.

– Как мне научиться лучше ублажать Кису?

– Ощущаешь себя настоящей рабыней?

– О да, – кивнула Тенде. – Я чувствую это всем своим существом.

– Тогда и служи господину всем своим существом. Отдавайся ему с пылом истинной рабыни.

– Я стараюсь, – сказала Тенде.

Обе девушки говорили на горианском. Кису попросил меня, чтобы Дженис и Элис занялись с Тенде языком. Я согласился. За несколько недель нашего путешествия чернокожая рабыня научилась бегло говорить по-гориански. Она все схватывала на лету. Кису тоже много чему научился за эти дни. Безусловно, ему доставляло удовольствие наблюдать за тем, как некогда надменная и спесивая Тенде прилежно осваивает новый язык, повинуясь его приказу.

Дженис вернулась и снова устроилась на моем бедре.

– Меня-то он не забыл привязать, – с горечью выговорила Элис. Она стояла на коленях, со спутанными за спиной руками, привязанная к тому же дереву, что и Тенде.

– Замолчи, Связанная Рабыня, – презрительно рассмеялась Дженис.

– Развяжи меня, господин, – всхлипнула Элис. – Позволь мне услужить тебе!

– Я сама услужу ему! – огрызнулась Дженис.

– Разреши мне служить тебе, господин! – не унималась Элис.

– Заткнись, не то я глаза тебе выцарапаю!

– Когда меня развяжут, – прошипела Элис, – я тебя на куски разорву!

Подобные перепалки между рабынями – не редкость. Наблюдать за ними забавно, но порой утомительно. Многие мужчины держат по нескольку рабынь, и не только для того, чтобы разделить между ними хозяйственные заботы, но и потому, что каждая ревностно стремится ублажить господина лучше, чем ее соперницы. Любая девушка предпочтет в одиночку выполнять самую тяжелую и грязную работу, лишь бы быть единственной рабыней в доме. В сражениях за благосклонность хозяина победительница обыкновенно становится рабыней для утех, а проигравшая – рабыней для трудов.

Я, правда, считаю, что любая рабыня становится красивее, если заставить ее трудиться не разгибая спины. Девчонка, которая стирает, моет полы, готовит еду для господина, лучше понимает, что значит быть рабыней. Мои любимые рабыни получают свою долю домашней работы сполна, а если мне того захочется, то и с лихвой. Взять хотя бы пылкую темноволосую Веллу. Как она хороша, когда, согнувшись в три погибели над тазом с бельем, в коротенькой белой тунике без рукавов, утирает тыльной стороной ладони пот со лба или когда на четвереньках скребет полы в коридоре, обнаженная и закованная в цепи! Помнится, один из моих гостей не сразу поверил, что хорошенькая рабыня в шелковой белой тунике, прислуживающая ему на пиру, – это та же замарашка, которую он пнул ногой в коридоре пару часов назад. Я сорвал с Веллы шелковую накидку, поставил ее на четвереньки, и только тогда он ее узнал. А когда я приказал девчонке станцевать перед гостями, его удивлению вообще не было предела. «Ты заставляешь такую великолепную рабыню мыть полы?!» – «Да», – ответил я. «Но почему?!» – «Потому что мне так хочется».

– Господин, умоляю! – надрывалась Элис.

– Заткнись! – крикнула Дженис.

Стычки между мужчинами бывают серьезными и даже опасными; злобные перебранки ревнивых рабынь скорее смешны. Да это и понятно – кто они, как не маленькие зверушки?

– Я сумею ублажить тебя лучше, чем она! – взмолилась Элис.

– Не сможешь! – огрызнулась Дженис.

– Нет, смогу!

– Если ты такая страстная рабыня, – злорадствовала Дженис, – почему же ты сидишь на привязи, как домашний тарск, а я лежу в объятиях господина?

Элис разрыдалась, тщетно пытаясь вырваться из пут.

– Думаешь, ты лучше, чем она? – спросил я Дженис.

– А разве нет, господин?

– Нет.

Я спутал руки Дженис за спиной, подвел ее к невольничьему шесту и привязал рядом с Элис. Дженис набросилась на подругу с упреками:

– Видишь, что ты наделала! Теперь мы обе привязаны! Элис воспрянула духом.

– Спать, рабыни! – приказал я.

– Да, господин, – хором ответили девушки, Элис – с радостью, Дженис – с досадой.