Рагу[35]с рубленой говядиной по рецепту Пьеты 3 страница

Уходя, Элен поцеловала Пьету в щеку:

– Спасибо. У меня в последнее время все довольно паршиво складывается. Это моя первая удача за целую вечность.

Закрывая за ней дверь, Пьета припомнила, как надеялась на то, что эта свадьба не состоится, и ей стало стыдно. Элен замечательная девушка и такая милая. Как она могла пожелать ей такого несчастья?

Пьета работала над вторым образцом, она хотела убедиться, что после внесенных ею изменений внешний вид платья не ухудшится, и оно будет отлично сидеть. Когда зазвонил телефон, она не хотела поднимать трубку.

– Семейный совет, – коротко доложила ей Адолората. – В «Маленькой Италии». Через полчаса. Постарайся не опаздывать.

– Э, какой у нас может быть семейный совет? Папа с мамой в Италии, ты не забыла?

– Уже нет. Полагаю, ты очень удивишься, обнаружив их у входа в ресторан, и по какой‑то неведомой причине их так и распирает от волнения. Что‑то определенно стряслось.

Пьета испытала легкую досаду. Все, чего ей сейчас хотелось, это спокойно поработать над платьем, но сегодня это никак не удавалось из‑за бесконечных заминок: то встреча с банковским менеджером, то осмотр потенциальных студий. А теперь еще родители, свалившись как снег на голову, требуют, чтобы она, бросив все дела, со всех ног мчалась в «Маленькую Италию». С одной стороны, хорошо, что родители вернулись домой, но с другой – она так нуждалась в нескольких часах тишины и покоя, чтобы завершить образец. Все еще испытывая досаду, она переоделась, чтобы на семейном совете выглядеть более‑менее прилично.

Она заметила родителей за одним из уличных столиков. Они с трудом сдерживали волнение.

– Ciao, bella, – приветствовал ее отец. Его лицо загорело, а губы, обожженные солнцем, покрылись пузырями.

– Батюшки мои, Пьета! – Мама порывисто обняла ее и поцеловала в щеку. – Мы так по тебе скучали. Дома все в порядке?

Беппи взял ситуацию под контроль. Он усадил их за столик и попросил Федерико принести бутылку охлажденного розового вина и закусок.

– Мы с мамой должны вам кое‑что сказать, – начал отец. – Мы приняли кое‑какие важные решения, пока были в Италии.

От Пьеты не укрылось, что мать нервно комкает в руках салфетку.

– Какие решения? – спросила она.

– Мы решили купить в Италии домик. Недалеко от пляжа, на юге, где‑нибудь в районе Базиликаты, чтобы я каждое лето мог принимать солнечные ванны и нормально питаться.

– Вот это здорово! Летний домик! – восхитилась Адолората. – Потрясающие новости.

– Да, но это еще не все. Правда, Беппи? – сказала мать. – Раз уж начал, расскажи им все до конца.

– Мы также решили продать дом в Клеркенвелле. Найдем что‑нибудь поменьше, чтобы было где остановиться в Лондоне. Небольшую квартирку где‑нибудь по соседству.

– Продать дом? – Пьете показалось, будто она ослышалась. – Вы в этом уверены, пап?

– Да, настало время перемен, – ответил он.

– Но что скажет мама?

– Мама считает, что мы и так слишком долго прожили в этом доме. Мы хотим, чтобы в нашей жизни кое‑что изменилось, прежде чем будет слишком поздно. Так что мы будем жить в Италии, а вы будете нас там навещать. Ну а мы, как только соскучимся, сразу приедем к вам в Лондон.

Адолората кивнула:

– По‑моему, звучит грандиозно.

Пьета тоже попыталась одобрительно кивнуть, но голова у нее уже шла кругом от тревожных мыслей. Теперь ей придется подыскивать новое жилье, а заодно и место работы.

– Время сейчас как нельзя более подходящее, – продолжал отец. – Ты, Адолората, как только выйдешь замуж, конечно, сразу переедешь к Идену. Или будешь проводить у него половину времени. Да и ты, Пьета, тоже решила изменить свою жизнь.

– Да… – Пьета не нашлась что сказать.

– Мы с матерью подумали, что ты можешь поселиться в квартире над «Маленькой Италией», пока твой бизнес не наберет обороты. Она небольшая, но очень уютная. Здесь, по крайней мере, ты будешь кушать как положено.

– Неплохая мысль! – Адолората была настроена оптимистично. – Сейчас в этих комнатах хранится всякий хлам, но мы наведем в них порядок, и там опять станет уютно.

– Да, конечно… спасибо! – Пьета была как в тумане.

– И вот еще что. Это в первую очередь касается тебя, Пьета. Пошли. – Отец встал и дал ей знак следовать за ним на улицу.

– Куда мы идем?

– Увидишь. – Судя по его голосу, он был чем‑то очень взволнован. – Ну же, идем, идем. Следуй за мной.

Схватив Пьету за руку, он потащил ее к соседнему с «Маленькой Италией» помещению. Снаружи еще стояли строительные леса, а фасад был скрыт от посторонних глаз полосой брезента, кое‑как приклеенной к нему изоляционной лентой.

В дверях появился Иден. Вместе с отцом они стащили брезент. С минуту Пьета с недоумением разглядывала фасад, а потом ей на глаза навернулись слезы. Над входной дверью красовалась небольшая стильная вывеска, горделиво гласившая: «Пьета Мартинелли, свадебный дизайнер».

– Это твой салон. Заходи внутрь и осмотрись, – подталкивал ее отец.

Через дверной проем виднелась просторная комната с выбеленными стенами и начищенными деревянными полами. С одной стороны висела изящная занавеска цвета слоновой кости; она отделяла от остального помещения большую примерочную кабину с зеркалом от пола до потолка. Через арочное перекрытие виднелась вторая комната, декорированная в том же стиле, с чертежной доской и рабочим столом.

– Ну как? Тебе нравится? – забеспокоился отец. – Заключительные штрихи мы оставили на твое усмотрение, потому что боялись, что сделаем что‑нибудь не так.

– Нравится? – Пьета бросилась к нему на шею и звонко расцеловала. – Ну конечно, нравится! Но я не понимаю… Вы что, арендовали это помещение специально для меня? Наверняка оно стоило вам баснословных денег.

– Арендовали? – Отец укоризненно пощелкал языком. – Мой покойный тесть всегда говорил мне, что никогда не надо арендовать то, что можно купить. Все доходы от «Маленькой Италии» я пустил на покупку примыкающих помещений. Это я тоже купил, потому что думал: а вдруг в один прекрасный день мы захотим расшириться? И, как видишь, не напрасно. Адолорате достанется «Маленькая Италия», а тебе – этот магазин, а когда мы продадим дом, еще и небольшая сумма в придачу для того, чтобы ты развернула свой бизнес.

Пьета не находила слов.

– Пап, ты вовсе не обязан идти ради нас на такие жертвы…

– Пустяки, – перебил он ее. – Все эти годы я работал ради вас с Адолоратой, ради вашего будущего. И мне радостно, что я наконец смогу отдать все это вам. А теперь оставайся здесь, хорошенько осмотрись, помечтай. А я пойду погляжу, как там моя Катерина. Грядут большие перемены. Нам всем надо беречь ее.

Некоторое время Пьета стояла посреди своего салона. Она уже видела, сколько всего здесь можно сделать: места вполне хватит, чтобы выставить небольшую коллекцию свадебных украшений, нижнего белья и туфель, может, даже бонбоньерок. Она купит изящную белую софу, на которой невесты смогли бы сидеть во время консультаций, и пару манекенов для демонстрации платьев, а еще установит витрину. Даже месторасположение было очень удачным. Столичные модницы, а именно на них она в первую очередь ориентировалась, сочтут его крутым и стильным.

– Он просто бесподобен, – рассказывала она всем, вернувшись к столику. – И я уже придумала ему название. Я назову его «Итальянская свадьба».

Минуту или две отец размышлял над ее предложением.

– Итальянская свадьба? Хорошее название, – провозгласил он. – Мне нравится.

Они вместе поужинали у входа в «Маленькую Италию», причем отец твердо заявил, что сам сделает заказ.

– Тебе ведь не захочется сарту[39], Пьета. Она для тебя немного тяжеловата. Идену после тяжелой работы, пожалуй, в самый раз, но не тебе. Катерина, ты устала? Тебе, я полагаю, лучше съесть минестроне[40], чтобы осталось еще место для пудинга.

Пьета то и дело украдкой бросала взгляды в сторону своего салона. Ей не терпелось поскорее вернуться туда и приступить к делу – стать наконец «Пьетой Мартинелли, свадебным дизайнером».

Адолората спохватилась, что до свадьбы осталось меньше двух недель, и ударилась в панику:

– Что, ты там говорила, у нас с цветами? А с фотографиями? Господи, мне самой надо было во всем этом участвовать, да?

– Все уже устроено. Пока ты колесила по Италии в поисках пропавших родственников, я все организовала, – не удержавшись, съязвила Пьета.

– Я невыносимая невеста, правда? – хихикнула Адолората. – Мне повезло, что у меня есть ты, иначе вся эта затея обернулась бы катастрофой.

Они лежали рядышком на постели Пьеты – совсем как в старые добрые времена, когда были детьми. Иногда Пьете казалось, что иметь сестру – это настоящее проклятие. Подростками они, бывало, месяцами не разговаривали друг с другом, особенно когда случалось испортить одолженную одежду или крепко поругаться. Даже сейчас бывали времена, когда между ними пробегала кошка. Это случалось, когда Адолората обвиняла ее в том, что она говорит одно, а подразумевает другое, или когда Пьета уставала от ее безалаберности, касавшейся всего, кроме еды.

– Твоя свадьба все еще может обернуться катастрофой, – предупредила Пьета. – Ты так и не сказала мне, в чем состоит твой грандиозный план. Как ты собираешься представить Изабеллу и ее сына на торжестве, не огорчив при этом папу?

– Ах, это… – Адолората уютно свернулась калачиком, укрывшись пледом. – Они не пойдут на церемонию в церковь, только на банкет. К тому времени, когда она появится, папа уже пропустит пару бокалов шампанского и расчувствуется. Я думаю, все пройдет отлично.

– А если нет?

– Ох, ради бога, прекрати волноваться. Лучше помоги мне подобрать макияж и прическу. Ты в этих вопросах специалист.

Целый час Пьета так и сяк зачесывала наверх волосы сестры и подкрашивала ее. Что бы ни стряслось в день ее свадьбы, Адолората должна выглядеть безупречно.

– В нашей жизни грядут перемены, – с грустью констатировала Пьета, глядя на их отражения в зеркале над туалетным столиком. – Наша семья распадается.

– Перемены не всегда к худшему, – напомнила ей Адолората. – Я, правда, никогда не думала, что мама оставит этот дом. Хотела бы я знать, что случилось с ними в Италии, что они вернулись домой со всеми этими планами.

– Я обязательно это выясню, – пообещала Пьета. – А теперь давай спустимся вниз и в последний раз примерим твое свадебное платье.

Пьета тоже терялась в догадках относительно того, что произошло с родителями в Италии, но она решила дождаться подходящего момента, когда отец будет играть с Эрнесто в карты. Маму она обнаружила на чердаке, где годами копился всякий хлам; сидя около открытой коробки, Кэтрин просматривала старые фотографии.

– Я пытаюсь что‑нибудь выбросить, мне бы надо с чего‑то начать, но пока у меня ничего не получается, – призналась она. – Я то и дело нахожу вещи, о существовании которых давно забыла. Я показывала тебе твою детскую фотографию с моей мамой у дома на Боллз‑Понд‑Роуд?

– По‑моему, нет. – Пьета села с ней рядом и взяла в руки снимок. – Какая я была уродина, верно?

– А вот и неправда, ты была красавица. И ты, и твоя сестра. Несмотря на то что я не была вам хорошей матерью.

– Ты же страдала послеродовой депрессией, мамочка, – мягко проговорила Пьета. – Но почему ты так и не обратилась к врачу, чтобы тебе назначили грамотное лечение?

– В те времена этого не делали. Я думаю, тогда еще не придумали названия тому, что я переживала. Нашему поколению внушали, что надо просто держать себя в руках и не ходить по врачам.

– Все могло сложиться по‑другому, если бы ты все‑таки пошла к врачу.

– Но в конечном итоге все сложилось не так уж и плохо, верно? – В ее глазах заблестели слезы. – У меня две красивые и успешные дочки, хороший муж и грандиозные планы на будущее.

– Ты уверена, что можешь все это оставить? – Пьета окинула взглядом пыльный чердак. – Неужели ты и в самом деле хочешь продать этот дом?

– Ну что ты, конечно нет. Лишиться этого дома будет для меня совсем непросто. Но с другой стороны, оставлять его нецелесообразно с финансовой точки зрения. И я это прекрасно понимаю.

– Но зачем, зачем? – не сдавалась Пьета. – Что заставило вас с папой принять это решение, пока вы были в Италии? Зачем уезжать, если вам и так хорошо?

Мать положила фотографию обратно в коробку.

– Отчасти потому, что у отца случился этот приступ, и еще потому, что мы поняли: большая часть жизни у нас уже позади. Поездка в Италию помогла нам это понять.

– Вы уехали на каких‑то десять дней и вдруг решили купить там дом. Что же произошло?

– Давай спустимся вниз. Заварим чаю, и я тебе все расскажу, – пообещала мать.

Знаешь ли ты, что в Италии даже кофе пахнет по‑другому? Это было первое, что мы почувствовали, сойдя с трапа самолета. Беппи сразу же выпил две чашки эспрессо с сахаром. Мне кажется, он немного побаивался ехать на родину. Он давно не бывал в Италии и понимал, что многое там изменилось.

Хотя нельзя сказать, чтобы Рим стал другим. Улицы вокруг вокзала Термини по‑прежнему такие же грязные и опасные, из дверей многочисленных забегаловок на тротуары все так же валят толпы народу, и старинные здания выглядят точно так же. Конечно, народу теперь больше, чем в наши дни. Очередь желающих увидеть Сикстинскую капеллу, казалось, растянулась на мили, и, чтобы пробраться к фонтану Треви, нам пришлось проталкиваться через толпу туристов. Это обстоятельство повергло Беппи в мрачнейшее настроение.

Нам обоим не терпелось как можно быстрее пойти на Пьяцца Навона. Ведь именно там мы впервые встретились, именно там мы тем летом проводили большую часть времени. Было так странно снова по ней прогуливаться; казалось, будто мы вернулись в молодость.

– Больше тридцати лет минуло с тех пор, как я в первый раз увидел тебя за столиком уличного кафе. А потом ты подошла и заговорила со мной, – вспоминал Беппи, когда мы проходили мимо бесконечных рядов мольбертов, за которыми трудились уличные художники, рисуя портреты туристов или виды Древнего Рима.

– Но первым же заговорил ты, – возразила я.

– Нет‑нет, ты просто забыла, – настаивал он. – Это вы, девчонки, горели желанием познакомиться с нами. Конечно. Мы были бравые симпатичные ребята и прогуливались у фонтана. Как вы могли устоять, а?

Даже бар Анастасио и по сей день стоит на своем месте. Вместо старых кабинок там поставили новые стулья и столики и водрузили на стойку современную кофейную машину. В глубине души я надеялась, что там за одним из угловых столиков будет сидеть и сам Анастасио – старик с газетой в руках и стаканом пива. Но в баре не осталось и следа от прежнего владельца, а какая‑то надменная девица за барной стойкой только пожала плечами, когда я назвала его имя.

– Анастасио? – Сухопарый старичок приблизительно нашего возраста, сидя неподалеку, макал печенье в чашку с кофе латте. – Он уже много лет назад отошел от дел и вернулся в Грецию. «Я заработал достаточно денег, – сказал он, – и все, чего мне сейчас хочется, – это успеть насладиться ими, пока еще не слишком поздно».

– Он был очень добрый человек. Я рада, что у него все так хорошо сложилось, – сказала я на своем изрядно запущенном итальянском.

Старичок, прищурившись, глянул на меня и, как попугай, склонил голову набок:

– Я вас знаю? Мы, случайно, раньше с вами не встречались?

– Я работала здесь тридцать лет назад.

Девица за стойкой осталась абсолютно равнодушной к моим воспоминаниям, но старичок радостно заулыбался:

– Как же, я помню одну безумно хорошенькую белокурую англичанку. Все наши ребята по ней сохли. Но ведь это не вы, верно?

– Нет, это была моя подруга Одри.

Мы заказали кофе и сели за столик. В какой‑то момент прошлое приблизилось к нам и стало реальнее настоящего. В те давние годы в Риме мне порой бывало и грустно, и одиноко, но больше всего мне запомнилось ощущение, что у нас впереди необозримые возможности. Нам тогда казалось, будто все в наших руках.

Беппи будто прочитал мои мысли.

– В конце концов, нам только шестьдесят, – сказал он. – Жизнь на этом не заканчивается.

– Знаю, но я чувствую себя такой старой. Как это вышло, что годы пролетели так быстро, а мы и не заметили?

– Долгое время ничего не менялось. Мы жили в одном и том же доме, работали на одном и том же месте. Думаю, именно потому нам и кажется, что годы промчались, как один день. – Беппи наблюдал за уличными сценками: вот многочисленные фургончики пытаются проползти по узенькой улочке, загроможденной столиками и запруженной прохожими; вот какая‑то женщина, стоя на тротуаре, перекрикивается с кем‑то с третьего этажа; вот молодые парни проносятся мимо нас на новеньких скутерах. – И уж конечно, я не собирался покидать Италию так надолго. Я чувствую себя здесь иностранцем, Катерина, – с грустью признался он.

В тот вечер мы ужинали в ресторане отеля, где Беппи когда‑то работал. Зал по‑прежнему выглядел помпезно, но изрядно потускнел по сравнению с тем, каким мы его запомнили.

– Сегодня мы вообще не будем смотреть на цены, – объявил он, едва мы вошли. И хотя там не было никого, кто мог бы его узнать, я подозреваю, он испытывал удовольствие оттого, что снова оказался здесь. Из‑за Джанфранко ему пришлось уйти отсюда с позором, а теперь он возвратился с триумфом.

Вполне естественно, местная стряпня не встретила его одобрения.

– В этой сальтимбокке[41]не хватает шалфея, а мясо недостаточно нежное. Подозреваю, что это вообще не телятина, – радостно сказал он, возя шницелем по тарелке.

Каждый вечер мы ужинали в новом ресторане, и всякий раз Беппи заказывал больше, чем мы могли осилить: наваристые супы, щедро сдобренные каштанами и нутом; бычьи хвосты, тушенные в красном вине и розмарине; кальмаров, фаршированных маленькими креветками. За едой Беппи делал заметки, чтобы передать их потом Адолорате.

– Беппи, немедленно прекрати, – сказала я, в конце концов потеряв терпение. – Если ей понадобится вдохновение, она вполне сможет приехать сюда сама. А тебе надо отдохнуть. Позволь ей самой управляться в «Маленькой Италии».

Он слегка обиделся:

– Я всего лишь пытаюсь ей помочь.

– Я знаю, но она больше не нуждается в твоей помощи.

Мы ужинали в крошечной семейной таверне в районе Трастевере – столиков восемь, не больше. Беппи задумчиво огляделся по сторонам:

– Может, нам стоит подумать о том, чтобы открыть такую вот тратторию? Будем писать мелом меню на черной доске. Я буду стряпать, ты – обслуживать посетителей, как в старые добрые времена.

Я рассмеялась:

– Нет, Беппи, нет.

– Но должен же я хоть чем‑то заниматься, – едва ли не в отчаянии проговорил он. – Не сидеть же мне все время дома. Пенсия – это смерть, я тысячу раз тебе это говорил.

– Но ты по‑прежнему можешь работать в саду и играть в карты с Эрнесто; ты даже можешь войти в комитет, который организует шествие на праздник Пресвятой Богородицы Кармельской у Святого Петра. Существует миллион различных способов убить время.

Он надулся:

– Но я не хочу убивать время.

На другой день он сказал мне, что Рим начинает действовать ему на нервы.

– Сядем‑ка мы на поезд и уедем на юг, а там найдем недорогое жилье на побережье, – заявил он. – А потом махнем на денек в Равенно: поглядим, в каком состоянии мамин дом, если, конечно, он еще стоит.

Мои воспоминания о Равенно были не самые радостные, и поначалу мне не хотелось туда возвращаться, но Беппи уже все решил. Он разговорился с консьержем, у двоюродного брата которого по счастливой случайности оказался знакомый, владевший домиком у моря в Марина‑ди‑Маратеа. Домик этот он иногда сдавал. Пара телефонных звонков – и все было улажено.

Мы влюбились в этот маленький беленький домик в ту же минуту, как увидели его. Он стоял у самого залива Поликастро, в тени рожковых деревьев. Спереди тянулась узенькая полоска каменистого пляжа, а позади, на склоне, зеленел небольшой садик. Внутри все было очень просто: пол, выложенный керамической плиткой, дровяная печурка на кухне да выбеленные стены, увешанные ярко разрисованными декоративными блюдами.

Первым делом Беппи стащил с себя одежду и спустился по каменным ступенькам к морю. Он плескался как ребенок, с головой уходя под волны, каждой клеточкой тела наслаждаясь пребыванием в соленой воде.

– Это просто потрясающе, Катерина. Ты тоже иди купаться, – вскрикивал он каждый раз, выныривая на поверхность.

Но я качала головой. Мне было хорошо на камнях в тени рожкового дерева, ронявшего на землю вокруг меня свои длинные черные стручки.

В тот день мы вместе отправились за провизией: помидоры черри, свежий базилик, бутылка альянико[42]и головка чеснока. Беппи приготовил незамысловатое блюдо из овощей и пасты. Мы вынесли кухонный стол и стулья на пляж и сели ужинать прямо у моря.

– Как прекрасна жизнь, – заявил он, попивая вино и полной грудью вдыхая просоленный морской воздух. – Живя здесь, я бы с радостью бил баклуши.

Мы решили отложить поездку в Равенно и следующие несколько дней предавались полному безделью. По утрам шли в поселок пить кофе со свежей выпечкой, а потом, пройдясь вместе по магазинам и купив лишь небольшую корзинку продуктов, возвращались домой, чтобы Беппи смог вдоволь поплавать в море и позагорать на камнях. Когда дневная жара спадала, мы отправлялись на небольшую прогулку, исследуя новые бухточки и тенистые аллеи, подолгу разглядывая сады у крестьянских домов и сравнивая их с нашим.

– Как было бы хорошо проводить здесь каждое лето! – то и дело повторял Беппи.

К моему удивлению, я согласилась с ним. Если он может быть счастлив здесь, то и я тоже могу.

– Давай вернемся сюда на пару недель на будущий год, – предложила я. – Может, Пьета и Адолората тоже сумеют ненадолго вырваться и составят нам компанию.

– Им здесь понравится, – сказал он. – Да разве может быть иначе?

Я бы предпочла остаться у моря, но, к сожалению, поездки в Равенно было не избежать, а дальше откладывать ее не имело смысла. Дорога выглядела в точности такой, какой я ее запомнила: она вилась по горным склонам и порой ныряла в туннели. Беппи, сидя за рулем взятой напрокат машины, бранился вполголоса.

– Черт их всех подери! Гоняют как полоумные, – беспрестанно сетовал он.

– Ты и сам некогда так водил, – напомнила я ему, пытаясь не смотреть в сторону ущелья, по краю которого мы ехали.

Равенно ничуть не изменился. Его каменные домики с зелеными, наглухо закрытыми ставнями, цеплялись за горный склон, и, стоило нам подъехать поближе, у нас создалось впечатление, что это место и по сей день столь же неприветливое и унылое.

– Господи, как же здесь мрачно, – пожаловалась я. – И как ты только тут рос?

– Когда я был ребенком, здесь было не так уж и плохо. Каждый день меня поджидало какое‑нибудь новое приключение.

– Тебя и Джанфранко? – спросила я.

Он кивнул, но ничего не ответил.

Мы оставили машину на площади и направились к его дому. К нашему великому удивлению, на свежевскопанном огороде росли овощи. Кто‑то заново покрасил входную дверь в синий цвет и закатил камни на крышу, чтобы терракотовые черепичные плитки не сдувало зимними ветрами.

– Здесь кто‑то живет, – смущенно проговорил Беппи.

Окно было открыто, и он заглянул внутрь.

– Buon giorno, – окликнул он. – Есть здесь кто‑нибудь?

В ответ мы услышали плач ребенка и женский голос, успокаивающий его.

– Здравствуйте, эй! – еще раз крикнул Беппи и стукнул в дверь.

Нам отворила дверь молодая и очень красивая девушка. У нее были черные как смоль волосы, завивающиеся тугими колечками вокруг ее миловидного лица, и огромные глаза цвета миндаля. Она вопросительно уставилась на нас:

– Signore? Могу я вам чем‑нибудь помочь? Вы иностранец?

– Нет, я из Равенно, – возмущенно ответил Беппи.

– О! – Девушка смутилась. – Я не узнала ваш выговор. Вы говорите как человек не из наших краев.

– Это мой дом. – Беппи решительно поставил ногу на порог. – Что вы здесь делаете?

Однако девушку это нисколько не обескуражило. Она приоткрыла дверь чуть шире, чтобы мы могли видеть убогое убранство комнаты.

– Это, должно быть, какая‑то ошибка, signore. Это дом моей домовладелицы, синьоры Изабеллы Мартинелли. Она живет в Риме.

Беппи от удивления так и ахнул.

– Она что, сдала дом?

– Да. И берет очень недорого, потому что, как видите, это не бог весть что. Когда мы год назад сюда переехали, нам пришлось основательно здесь потрудиться. К счастью, мой муж мастер на все руки.

– Изабелла сдала дом? – озадаченно повторил Беппи.

Девушка забеспокоилась:

– Signore, вам нехорошо? Может, лучше зайдете в дом и присядете, а я пока принесу вам водички?

Вся краска разом сбежала с его лица.

– Это очень любезно с вашей стороны, – быстро сказала я. Взяв Беппи под локоть, я провела его в комнату.

Она, как могла, незамысловато украсила убогое помещение. На окне веселенькие занавесочки, семейные фотографии, как некогда висели у матери Беппи, на кухонном столе – букетик диких цветов в стакане воды.

– Изабелла Мартинелли – сестра моего мужа, – объяснила я девушке. – Много лет мы ее не видели и не бывали в Равенно. Мы не ожидали, что здесь кто‑то живет.

– Но ведь вы не станете требовать, чтобы мы съехали? У меня грудной ребенок…

– Нет‑нет, не беспокойтесь, – заверила я. – Никто не собирается этого требовать. У Изабеллы есть полное право сдать этот дом, кому ей заблагорассудится, верно, Беппи?

Он медленно кивнул:

– Я полагаю, она нуждается в деньгах. – Он немного помолчал, а затем нерешительно спросил у девушки: – Вы ее видели?

– Нет, мы обо всем договорились по телефону. Она сюда не приезжала.

Я допила воду и мягко прикоснулась к его руке:

– Нам пора. Здесь больше не на что смотреть. Давай вернемся на побережье.

– Давай, – согласился он.

Он уговорил меня пройтись с ним по городу в последний раз, но наотрез отказался делиться воспоминаниями. Думаю, все они были связаны с Джанфранко, а он предпочитал не говорить о нем.

Когда мы наконец вернулись к машине и тронулись в обратный путь, в Марина‑ди‑Маратеа, у меня с души свалился огромный камень.

– Ни за что в жизни больше туда не вернусь, – сказала я.

– А нам и не придется. – Он вел машину быстрее, чем по дороге сюда. – Если Изабелле нужен этот дом, пускай забирает его.

Мы поспели на побережье как раз к закату. Вспомнив, что не успели купить поесть, мы медленно побрели вверх по улице к небольшой пиццерии.

– Все вокруг отравлено Джанфранко, – посетовал Беппи. – Лондон, Равенно, Рим… Куда бы я ни поехал, все напоминает мне о нем.

– Но только не это место, – возразила я, когда мы сели за столик и официант принес нам меню. – Здесь он никогда не бывал.

– Ты права. – Беппи, нахмурившись, глядел в меню. – Здесь он никогда не бывал.

Следующий день прошел тихо. Беппи дремал на солнцепеке, поджариваясь дочерна, плавал в море и стряпал на нашей крохотной кухоньке.

Как‑то вечером мы сидели, по своему обыкновению, на камнях у берега, слушая рокот набегавших волн и наблюдая за тем, как закатное солнце медленно опускается за море. И вдруг Беппи сказал:

– Я принял решение.

– Какое решение?

– Мы купим этот домик и будем проводить здесь лето. Адолората пусть сама хозяйничает в «Маленькой Италии», я больше не стану вмешиваться. Теперь, поворачивая всякий раз за угол, я перестану бояться, что наткнусь на Джанфранко. Здесь я смогу забыть о нем, забыть об этой глупой вражде и просто наслаждаться жизнью… И моей женой. – Он улыбнулся, и я снова увидела, как сверкнули его крепкие белоснежные зубы, которые до сих пор могли без труда разгрызть орех.

Я уже собиралась поспорить, но остановилась и немного подумала. Возможно, он прав. Я не могла отрицать, что эти последние несколько дней у моря мы были счастливы как никогда.

– Это, может, и хорошо на неделю‑две, но на целое лето… Ты уверен, что не заскучаешь?

– Может, и заскучаю, – согласился он. – Но кто нам мешает оставить за собой небольшую квартиру в Лондоне, чтобы мы смогли вернуться туда, когда захотим?

– Откуда ты вообще знаешь, что этот дом продается? – Я не сомневалась: если хорошенько поискать, обязательно найдется какое‑нибудь препятствие.

– Вчера, пока ты рассматривала сувениры, я разговорился с хозяином винной лавочки. Судя по его словам, владелец скорее всего нам не откажет. По крайней мере, попробовать стоит.

Ни он, ни я ни словом не обмолвились о нашем доме в Лондоне, который служил мне убежищем все эти годы. Я подозревала, что в план Беппи входила его продажа, но мне пока об этом и думать не хотелось.

Когда солнце зашло, мы вернулись в дом. Днем стояла жара, но теперь воздух сделался прохладным; чувствовалось приближение осени. Беппи зажег печурку, и мы устроились около нее, наблюдая, как за стеклянной дверцей танцуют языки пламени. Вот тогда‑то я и решила, что, если такой станет наша будущая жизнь, возможно, я и смогу навсегда распрощаться с прошлым.

Жизнь превратилась в хаос. Дом был выставлен на продажу, и все разбирали семейный скарб, накопленный за тридцать лет. В воздухе с раннего утра до позднего вечера носилась пыль, пока они перебирали груды старых книг и опорожняли полки, забитые вещами, которые едва ли когда‑нибудь понадобятся.