Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим. €

— Глафира сказала мне, что ты ходишь туда с Аррией. А она всего на три года старше меня.

— Так то Аррия...

— И вообще, это не по-римски — не ходить на зрелища!

Марк быстро закрыл ей рот рукой и прижал палец к губам.

— Еще раз так закричишь, я вообще никуда тебя брать не стану. — По щекам сестры быстро потекли слезы, и Марк смягчился: — Но, как бы то ни было, сейчас я просто не могу взять тебя с собой.

— Потому что ты разочаровал отца тем, что в тебе нет благородных амбиций? — с иронией спросила Юлия.

— В политике я не вижу ничего благородного. Как и в женитьбе.

Юлия смотрела на него, широко раскрыв глаза.

— Отец хочет, чтобы ты женился? На ком?

— Он только высказал общее пожелание, не говоря ничего конкретного, — зная о том, как Юлия любит посплетничать, Марк не хотел, чтобы слухи о его нежелании жениться на Олимпии дошли до семьи Гарибальди через уста одной из подруг Юлии. Кроме того, он не столько не желал жениться на Олимпии, сколько не желал жениться вообще. Сама мысль о том, что остаток жизни ему придется провести только с одной женщиной, была для него невыносима.

Во время страстного романа с Аррией он еще подумывал о женитьбе на ней. Но здравый смысл заставил его замолчать. Аррия, прекрасная, восхитительная Аррия. Поначалу одна мысль о ней приводила его в неописуемый восторг. Иногда он чувствовал, как кровь стучит в висках, когда он смотрел, как она страстно выражает свои эмоции, глядя на схватку двух гладиаторов. Аррия была красива, очаровательна, остроумна, но, несмотря на все эти качества, она стала надоедать Марку.

— Вы с отцом проговорили больше часа. Просто ты не хочешь мне сказать, кто это. Никто другой мне этого не скажет. Я ведь уже не ребенок, Марк.

— Тогда перестань вести себя, как ребенок, — он поцеловал ее в щеку. — Мне надо идти.

— Если ты не возьмешь меня на зрелища, я скажу маме, что слышала о твоих отношениях с женой Патроба.

Ошеломленный, Марк мог только рассмеяться.

— Так-так... В нашем доме ты такого услышать не могла, — сказал он. — Бьюсь об заклад, это кто-то из твоих глупых подружек. — Он обошел ее сзади и крепко шлепнул по спине. Она вскрикнула от боли и зло сверкнула на него своими темными глазами.

Марк еще раз улыбнулся и сказал:

— Если я соглашусь взять тебя с собой... — Юлия тут же успокоилась, думая, что он уступает ей, и по ее лицу уже расплывалась победоносная улыбка, — я сказал если, маленькая егоза. Так вот, если я соглашусь, то будь уверена, что не из-за твоих угроз разнести слухи о жене сенатора!

Она жалобно надула губы.

— Но ты же знаешь, что я не стану этого делать.

— Даже если и станешь, мама тебе все равно не поверит, — сказал он, зная, что мать никогда бы не поверила, что он способен на такое.

Знала об этом и Юлия.

— Я так давно мечтала пойти на зрелища...

— Да тебе там плохо станет, когда ты впервые увидишь столько крови.

— Обещаю, что не опозорю тебя, Марк. Я даже не вздрогну, сколько бы там крови ни было. Клянусь тебе. Так когда мы пойдем? Завтра?

— Не торопись. Я возьму тебя в следующий раз, когда их будет проводить Антигон.

— О Марк, я люблю тебя. Я так люблю тебя, — сказала она, обнимая его.

— Я знаю, — нежно улыбаясь, сказал Марк, — пока я делаю то, что тебе нравится, ты меня действительно любишь.

Марк вышел на улицу и глубоко вдохнул вечерний воздух. Он был рад тому, что оказался вне дома. Он любил своего отца, но смотрел на все уже по-новому. Если ты не намерен наслаждаться плодами своего труда, тогда зачем вообще трудиться?

Он наблюдал за тем, как живет его отец. Глава семьи вставал в семь часов и два часа проводил в атриуме, центральном дворе, раздавая деньги клиентам, которые в большинстве случаев уже годами не работали. Затем после легкого завтрака он уходил на склады. Во второй половине дня он шел в гимнасий и занимался физическими упражнениями, после которых расслаблялся в бане, беседуя с аристократами, политиками, такими же преуспевающими торговцами, как и он. Домой он возвращался к ужину, который проводил с женой и детьми, после чего уединялся со своими книгами. На следующий день все повторялось. И на следующий день тоже. И на следующий...

Марк хотел от жизни большего. Он хотел, чтобы кровь стучала в висках, как во время состязаний колесниц или поединков гладиаторов, свидетелем которых ему доводилось быть бесчисленное количество раз, или как во время его страстных любовных приключений с красивыми женщинами. Ему нравилось испытывать наслаждение от хорошего вина, от жарких и страстных ночей. Ему нравилось пробовать новые и редкие деликатесы. Ему нравилось наблюдать за танцорами, слушать певцов, ходить на зрелища.

Жизнь должна быть насыщением голода. Жизнь необходимо проглатывать, а не посасывать. Но такая жизнь стоит денег... и немалых денег.

Несмотря на все речи и увещевания отца, Марк был уверен, что жизнь в Риме, как и во всем мире, определяется не честью. Ею движут золото и деньги. За деньги были куплены союзы и торговые соглашения; деньги получают воины, которые расширяют границы империи. Деньгами был обеспечен Пакс Романа.

Марк осторожно спускался с Авентинского холма. Город был полон разбойников, всегда готовых напасть на зазевавшихся прохожих. Марк был осторожен. Его реакция была молниеносной, а кинжал острым. Он не боялся нападений и даже был бы рад им. Хорошая кровавая драка могла бы заставить его забыть о том разочаровании, которое осталось в нем, после того как отец высказал ему свои надежды и ожидания. Откуда у отца это неожиданное презрение к деньгам, если он сам жизнь посвятил тому, чтобы скопить богатства? Марк даже рассмеялся во весь голос. Он, по крайней мере, в своих стремлениях к богатству честен. Он не делает вид, что презирает то, что обеспечивает ему желанный образ жизни.

По мере того как Марк приближался к транспортной дороге, звук катящихся по камням колес становился все громче. Тележки и повозки, нагруженные самым разным товаром, катились по городу, создавая оглушительный шум, который зачастую был громче шума битвы. Марку следовало бы выйти из дома пораньше, еще до того, как колесные повозки стали впускать в Рим.

Марк прошел через аллеи и двинулся по извилистым улицам, пытаясь оставаться в стороне от транспортных дорог. Он старался держаться ближе к стенам, чтобы не попасть под струю помоев, которые то и дело выливали из верхних окон. Переходя через главную улицу, он увидел опрокинутую двуколку. Рядом валялись вывалившиеся из нее винные бочки. Люди кричали, кони ржали. Греческий возница замахнулся кнутом на кого-то, кто уже пытался укатить одну из этих бочек. Двое людей стали драться прямо на улице.

Марк вздрогнул, услышав над самым ухом пронзительный крик уличного торговца, несущего кувшин с вином, корзину с хлебом, а на плече еще и свиной окорок. Выругавшись, он оттолкнул торговца в сторону и пошел сквозь толпу. Он направлялся к Тибрскому мосту. Вонь от испражнений была невыносимой. Слава богам, ему хватило сил пройти через это место, затаив дыхание, после чего он вышел туда, где воздух был почище. Возможно, следует вложить средства в землю к югу от Капуи. Город разрастался, и цены росли.

Перейдя через мост, Марк направился к югу, в сторону садов Юлия. Дом Антигона находился недалеко, а прогулка доставляла ему удовольствие.

Дверь открыл чернокожий раб. Это был эфиоп почти двухметрового роста и атлетического сложения. Марк оглядел его с головы до ног и решил, что это, наверное, новое приобретение Антигона. Антигон как-то говорил, что хочет приобрести в качестве телохранителя хорошо обученного гладиатора. Марк тогда подумал, что это напрасная трата денег, потому что жизни молодого аристократа вряд ли что-нибудь угрожает.

— Марк Люциан Валериан, — сказал Марк рабу.

Раб низко поклонился и повел его в большой зал рядом с атриумом.

В тускло освещенном помещении царила явно унылая атмосфера. Два ладно сложенных молодых человека, одетых в набедренные повязки и венки из лавровых листьев, играли на свирели и лире какую-то грустную мелодию. Друзья Антигона переговаривались тихими голосами. Некоторые, развалившись на кушетках, ели и пили. Патроб занял один из диванов, рядом с ним стояло блюдо с какими-то лакомствами. Марк не увидел жены сенатора, Фаннии, и подумал, не уехала ли она в свое загородное имение, как и собиралась.

Он отыскал глазами Антигона, который лежал на диване и наслаждался ласками прекрасной юной нумидийской рабыни. Марк подошел поближе. Скрестив руки на груди, он прислонился плечом к мраморной колонне и, скривив губы в ухмылке, несколько секунд смотрел на друга и его рабыню.

— Да-а, Антигон, когда мы расстались с тобой сегодня днем, ты уже подумывал о том, не отправиться ли тебе по реке Стикс в царство мертвых. А теперь, я вижу, ты уже поклоняешься Эросу.

Антигон открыл глаза и попытался сосредоточиться. Приподнявшись, он слегка оттолкнул рабыню, давая ей понять, что ей следует уйти, и, шатаясь, встал — было видно, что он уже успел изрядно напиться.

— С какой вестью ты ко мне пришел, дорогой Марк, — с траурной или праздничной?

— Ну, конечно, с праздничной. Я же дал тебе слово, разве не так? В течение недели у тебя будет все, что тебе нужно.

Антигон издал глубокий вздох облегчения.

— Слава богам за их щедрость, — обратив внимание на ироничный взгляд Марка, юный аристократ тут же поспешил добавить, — и, конечно же, твоей семье. — Он хлопнул в ладоши, заставив нескольких гостей пробудиться от полудремы. — Прекратите играть эти траурные мелодии, сыграйте-ка что-нибудь поживее! — Затем он нетерпеливо приказал одному из рабов: — Принеси нам еще вина и еды.

Антигон с Марком сели и стали обсуждать свои планы относительно зрелищ, которые Антигон собирался проводить во славу императора.

— Чтобы заинтересовать нашего благородного Веспасиана, нам нужно придумать что-то новое и привлекательное, — сказал Антигон. — Скажем, тигры. Ты говорил, что на днях вернулся один из ваших караванов.

У Марка не было никакого желания продавать Антигону тигров, после чего возмещать свои убытки за счет семейной казны. Дара в шесть миллионов сестерциев вполне достаточно и без всяких диковинных животных.

— Думаю, народу было бы интереснее посмотреть театрализованное воспроизведение какой-нибудь успешной битвы в иудейской войне.

— Да, я слышал, что Иерусалим разрушен, — сказал Антигон. — Пять месяцев осады, которые уничтожили город и несколько тысяч наших воинов. Но, наверное, это стоило того, если в результате эта глупая нация перестала существовать. — Он щелкнул пальцами, и к нему поспешил раб с блюдом, наполненным фруктами. Антигон взял финик. — Тит пригнал в Кесарию девяносто тысяч пленных.

— Значит, Иудея окончательно покорена?

— Покорена?! Ха! Пока на земле жив хотя бы один иудей, волнения обеспечены, и мира от них не жди!

— Сила Рима в его терпимости, Антигон. Мы ведь позволяем нашим народам поклоняться тем богам, которых они сами себе выбирают.

— Но при этом они должны славить императора. А иудеи? Вся эта заваруха началась еще и потому, что они отказались поклоняться в своем храме нашему императору. Видите ли, жертвы иноземцев оскверняют их священное место. Вот и нет у них теперь никакого священного места, — он довольно засмеялся и отправил в рот финик.

Марк взял кубок с вином, предложенный ему рабом.

— Наверное, теперь они оставят свою никчемную веру.

— Кто-то, наверное, оставит, но те, которые называют себя праведными, никогда не угомонятся. Эти глупцы поклоняются какому-то Богу, Которого они не видят, и даже идут на смерть, не желая склонить головы перед единственным истинным божеством — императором.

Лежа на своем диване, Патроб повернулся к ним.

— Они хотя бы поинтереснее этих трусливых христиан. Натрави иудея на кого угодно и увидишь, как яростно он будет драться, а выведешь на арену христианина, так он опустится на колени, начнет что-то там петь своему невидимому Богу, да так и умрет, даже пальцем не пошевелив, чтобы хотя бы защититься, — он взял с блюда еще какое-то яство. — Они меня просто раздражают.

Марк хорошо помнил сотни христиан, которых Нерон приказал казнить. Он даже приказал залить некоторых из них смолой и поджечь, чтобы те служили факелами на игрищах. Когда император объявил, что именно христиане виновны в пожаре Рима, потому что они таким образом, дескать, хотели доказать истинность их пророчества о том, что весь мир погибнет в огне, толпа стала жаждать крови христиан. Но толпа тогда еще не догадывалась, что Нерон просто хотел построить новый город и назвать его своим именем.

Видя, как эти мужчины и женщины погибают, не оказывая никакого сопротивления, Марк испытывал какое-то смутное чувство беспокойства, смятения, которое не давало ему покоя. Патроб назвал их трусами, но Марк не был согласен с такой оценкой. Трус убежал бы от разъяренного льва, а не стоял бы к нему лицом. Антигон нагнулся к Марку и прошептал, улыбаясь:

— Аррия идет.

Аррия вместе с двумя другими молодыми женщинами, смеясь, появилась из глубины сада. Белая стола элегантно облегала ее стройное тело, а ее тонкую талию обвивал широкий пояс, украшенный золотом и драгоценностями и сделанный на манер того пояса, который она видела у одного из гладиаторов на арене. Она осветлила свои темные волосы специальной батавской пеной, и теперь светлые локоны были причудливо убраны на ее гордой голове. Мелкие завитки окаймляли ее нежное лицо. Марк слегка улыбнулся. Чистота и хрупкая женственность. Сколько мужчин потеряло голову из-за этого светлого образа?

Аррия посмотрела вокруг, пока ее взгляд не остановился на Марке. Она улыбнулась. Он прекрасно знал этот взгляд, но уже не реагировал на него с такой страстью, как в начале их романа. И хотя он улыбнулся ей в ответ, больше всего ему сейчас хотелось, чтобы она исчезла. То чувство свободы, которое он испытывал мгновением раньше, испарилось, как только она вошла.

— Марк, наш верный друг, — сказала она своим сладким голосом, сев рядом с ним, — мы услышали в саду, что музыка стала совсем другой. Я так поняла, что ты спас нашего дорогого Антигона от денежного краха.

Удивившись ее язвительному тону, Марк взял ее маленькую белую руку и поцеловал. Ее пальцы были холодными и подрагивали. Что-то было не так.

— Только на время, — сказал Марк, — пока он не сможет занять место в сенате и не начнет пользоваться общественной казной.

Ее взгляд стал каким-то мечтательным.

— Вечерний воздух так освежает, Марк.

— О, да, как бы то ни было, наслаждайся им, пока можешь, — сказал Антигон, скривив губы в усмешке. Только сегодня днем, в банях, до него дошли слухи об Аррии. — Марк, почему мир устроен так, что, если страсть женщины к какому-то мужчине становится сильнее, его страсть к ней ослабевает? — Всем, кроме самой Аррии, было очевидно, что Марк просто устал от нее.

Марк встал и взял Аррию за руку. Они пошли в сад по мраморной дорожке, освещенной лунным светом. Нет, Марк не станет недооценивать Аррию. Ее непросто сбросить со счетов. Его роман с ней длился дольше, чем с другими женщинами. И он знал, что дело здесь не столько в его силе, сколько в его натуре. Хотя он с самого начала потерял из-за нее голову, он никогда не шел у нее на поводу, к чему юная Аррия была совсем не приучена.

— Ты видел самую последнюю статую Антигона? — спросила она. — Афродиту? — Хотя Антигон был полностью удовлетворен работой своих греческих мастеров, Марка это произведение совершенно не трогало. Он очень сомневался, что это приторное творение принесет Антигону реальную пользу. Отец был прав в своей оценке произведений искусства, которыми располагал Антигон. Единственное, чего они заслуживали, так это насмешек.

— На этот раз, любовь моя, это не боги. Мне кажется, эта работа — лучшее из всего, что он сделал. Он мог бы с ней прославиться, а он спрятал ее от всех. Сегодня вечером он мне ее показал, но больше ее еще никто не видел. — Аррия повела Марка в дальний угол сада. — Вон там, за деревьями.

Среди цветов, возле высокой мраморной стены, находилась статуя мужчины, стоящего рядом с прекрасной молодой женщиной с длинными вьющимися волосами. Ее голова была наклонена набок, глаза опущены. Руки мужчины лежали на ее плечах и бедрах. Скульптор вложил в эти руки столько силы, что казалось, будто мужчина собирается повернуть женщину к себе и обнять. Ее юное хрупкое тело выражало сопротивление и невинность. В то же время, и в этой женщине чувствовалась страсть. Ее глаз не было видно, а губы, казалось, жадно хватали воздух. Сам конфликт заключался не столько в действиях мужчины, сколько в ней самой.

— Посмотри на лицо мужчины, — сказала Аррия, — Сколько в нем желания и разочарования. Она как будто движется, правда? — Аррия зачарованно смотрела на скульптуру.

Удивленный тем, что в коллекции Антигона оказалось что-то, достойное внимания, Марк стоял и бесстрастно изучал скульптуру. Оценка Аррии была точной. Это произведение было достойно высокой оценки. Однако он понимал — что бы он сейчас ни сказал, об этом узнает Антигон, и это лишь будет способствовать повышению цены, если скульптуру собираются выставить на продажу. Оглядев четкие, совершенные линии белого мрамора, Марк с подчеркнутым равнодушием произнес:

— Да, это получше, чем все остальные его скульптуры.

— Да у тебя что, глаз нет, Марк?

— Я просто думаю, что за эту скульптуру он получит больше прибыли, чем за весь тот мусор, который он продает, — сказал Марк. Если бы это произведение стояло у него в саду, он, возможно, отозвался бы о нем по-другому, но теперь его совершенно не волновало мастерство скульпторов, создающих каменных богов и богинь для украшения садов богатых римлян.

— Мусор! Это же произведение искусства, и ты это прекрасно знаешь.

— Я видел десятки других точно таких же скульптур в половине садов знатных горожан.

— Только не такую.

Да, Марк должен был признаться в том, что она права. Женщина выглядела такой живой, что ему показалось, — она вздрогнет едва он прикоснется к ней.

Аррия скривила губы.

— Антигон сказал, что мужчина рядом с ней был изваян ради приличия.

Марк громко рассмеялся.

— С каких это пор Антигон стал так заботиться о благопристойности или о приличии?

— В такой ответственный момент своей политической карьеры он не хочет обижать традиционалистов, — сказала Аррия. — Тебе она нравится, не так ли? Я могу судить об этом по скрытому блеску твоих глаз. У тебя есть какие-нибудь статуи Антигона?

— Вряд ли. Его мастера следуют традиционным взглядам, а тучные женщины никогда не были в моем вкусе.

— А у Антигона нигде и нет тучных женщин, Марк. Они пышные. Уж тебе ли не понимать эту разницу, — она подняла на него глаза. — Вот Фанния действительно тучная.

Эта маленькая Аррия тоже услышала о его кратковременном романе с женой сенатора. Ему не понравилось выражение ее глаз.

— Чрезвычайно объемная — вот лучшее определение для нее, Аррия. И гораздо более точное.

Ее темные глаза блеснули в темноте.

— Она похожа на перекормленную свинью!

— Аррия, дорогая моя, очень жаль, что ты веришь всему, что вокруг говорят.

Щеки у Аррии покраснели.

— Слухи, как правило, просто так не возникают.

— Тебя не удивляет, что ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сам о себе?

— Не смейся надо мной, Марк. Я знаю, что это правда. Фанния была здесь и всем хвасталась.

— О, боги, — сказал он, теряя терпение. — И что ты сделала? Устроила ей допрос в присутствии Патроба? — Марк уже знал, что именно в такие моменты женщины способны на самые непредсказуемые шаги.

— Патроб так был увлечен гусиной печенью, что ничего вокруг себя не слышал.

— Он не обращал внимания на Фаннию. Вот в чем ее проблема.

— И это одна из причин того, почему она уступила твоим домогательствам. Так ведь? Не сомневаюсь, что ты мне сейчас скажешь, будто встретился с ней в садах Юлия только из жалости к ее незавидному положению.

— Не кричи так громко! — Марк не испытывал никаких желаний по отношению к Фаннии. Она сама подошла к нему во время зрелищ. Только после этого он встретился с ней в саду и провел с ней длинный и страстный день.

— Она свинья.

Марк оскалил зубы.

— А ты, моя дорогая Аррия, зануда.

Удивленная такой неожиданной реакцией, Аррия на мгновение застыла, после чего попыталась ударить его. Марк без труда схватил ее за руки и засмеялся, глядя, как она теряет терпение.

— Я зануда, да? — на глазах у нее выступили слезы, отчего она стала выглядеть еще более злой. — А ты неверная собака!

— Ну-у, радость моя, ты ведь мне тоже не всегда была верна. Тот гладиатор, например. Помнишь? Ты тогда мне так ничего и не сказала.

— Я хотела, чтобы ты меня приревновал!

Ей было приятно осознавать, что при упоминании каких-либо подробностей ее встречи с тем гладиатором Марк приходил в ярость. Он отпустил ее, испытав отвращение от ее выходки и своей вспыльчивости.

Аррия закусила губу и с минуту смотрела на него.

— Что с нами происходит, Марк? Ведь было время, когда ты не мог жить без меня. — А теперь она не могла жить без него.

Марк хотел было сказать правду, но потом решил, что будет лучше поиграть на ее тщеславии.

— Ты как богиня Диана. Ты обожаешь охоту. Вот и поймала меня когда-то.

Она поняла, что он пытается ее успокоить.

— Но тебя больше нет со мной, Марк, разве не так? — тихо сказала она, чувствуя острую боль потери. Глаза ее наполнились слезами. Она не пыталась их сдерживать. Может быть, эти слезы смягчат его, как это было с другими. — Я думала, что значу для тебя что-то.

— Это действительно так, — сказал он, обняв ее. Затем он приподнял ее подбородок и поцеловал. Она отвернулась, и он почувствовал ее трепет. Он повернул ее лицо к себе и снова поцеловал, чувствуя, что она уже не так сильно сопротивляется.

— Я всегда восхищался тобой, Аррия. Твоей красотой, твоей страстью, твоим духом свободы. Ты хочешь радоваться жизни, и эта радость должна быть именно такой. Ты хочешь испытать все. И я тоже.

— Марк, ты единственный мужчина, которого я люблю.

Он засмеялся. Он просто не мог сдержать смеха.

Аррия вырвалась из его объятий и уставилась на него, при этом ее слезы моментально просохли.

— Как ты можешь смеяться, когда я говорю, что люблю тебя?

— Потому что ты так мило и сладко лжешь. Как же быстро ты забыла Аристобула, Сосипатра, Хузу и еще кое-кого? Даже бедного Фада. Я думаю, ты просто хотела посмотреть, сможешь ли обставить его на том гладиаторе, на которого он ставил. Тогда многие делали ставки. Когда ты, наконец, победила, заставив его влюбиться в тебя, многие теряли едва ли не состояния.

Скривив рот, Аррия села на скамью, скрестив ноги. С раздражением глядя на Марка, она сказала:

— А как же Фанния, Марк? У меня тоже есть причины быть недовольной. Она лет на десять старше меня, и не такая красивая.

— И не такая опытная.

Она подняла голову.

— Значит, она не доставила тебе особой радости?

— А это уже не твое дело.

Она сжала губы.

— Ты снова с ней встречаешься?

— И это тебя не касается.

Ее темные глаза снова сверкнули.

— Это нечестно, Марк. Я говорю тебе все.

— Потому что ты неосмотрительна, — его губы скривились в ухмылке, — и жестока.

Ее знойные глаза округлились.

— Жестока? — произнесла она невинным голосом. — Как ты можешь обвинять меня в жестокости, когда я с самого начала не сделала тебе ничего плохого?

— Когда мужчина думает о женщине, в которую влюблен, он не хочет ничего знать о ее любовных похождениях с другими.

— А ты любил меня? — она встала и подошла к нему. — Я обидела тебя чем-нибудь, Марк? В самом деле, обидела?

Он увидел удовлетворение в ее глазах.

— Нет, — откровенно сказал он, наблюдая за ее реакцией. Порой она приводила его в бешенство. Часто выводила его из терпения. Да, она оставила след в его сердце. Но в этом она не была одинока. Он никогда и ни к кому не испытывал всепоглощающей страсти.

Она провела ногтем по его подбородку.

— Так ты не любишь меня?

— Ты для меня приятное развлечение, — видя, как ей неприятны эти слова, Марк наклонился и посмотрел на нее в упор. — А иногда и не только развлечение.

Она посмотрела на него с тревогой.

— Ты когда-нибудь любил меня, Марк?

Он слегка провел пальцем по ее гладкой щеке, совершенно не желая говорить о любви.

— Наверное, я вообще не способен на это, — с этими словами он медленно поцеловал ее. Как это все было ему знакомо!

Вероятно, именно это и было препятствием в их отношениях. С его стороны не было никакой страсти. Прикосновение гладкой кожи Аррии, запах ее волос, вкус ее губ совершенно не сводили его с ума. Даже разговор с ней становился каким-то скучным, неинтересным. Аррия хотела говорить только о себе самой. Все остальное было не более чем уловкой.

— Я не готова к тому, чтобы расстаться с тобой, — сказала она, затаив дыхание и откидывая голову назад.

— Я и не призываю тебя к этому.

— Я знаю тебя лучше, чем Фанния.

— Может, ты забудешь о Фаннии?

— А ты? О Марк, никто не испытал такого наслаждения, как я, — ее руки обвили его шею. — Сегодня я была в храме Астарты, и жрица разрешила мне посмотреть, что она делает с одним из поклоняющихся. Хочешь, я покажу, что она делала, Марк? Хочешь?

Возбужденный, но в то же время испытывающий необъяснимое отвращение, Марк отстранил ее от себя.

— В другой раз, Аррия. Здесь неподходящее место. — Его занимали совсем другие мысли. Из дома доносился смех. Музыканты играли веселые мелодии. В этот вечер он хотел предаться вину, а не женщинам.

Ария выглядела разочарованной, но Марк изо всех сил старался не думать о ней.

Свет факелов освещал статую. Наблюдая за Марком, Аррия пыталась сдержать свои бурные эмоции. Она сжала губы, заметив, что Марк изучает скульптуру, изображающую молодых влюбленных, с гораздо большим интересом, чем ее. Ей так хотелось, чтобы он говорил с ней и упрашивал ее так, как это когда-то делал Хуза.

Но Марк — не Хуза, и она не хотела его терять. Он был богат, красив, и в нем было что-то еще — неугомонность, страсть, — что притягивало ее к нему.

Подавив свою гордость, она взяла его руку в свою.

— А тебе ведь нравится эта статуя, признайся. Она действительно хороша. Не думаю, что Антигон расстанется с ней. Он влюблен в них.

— Посмотрим, — сказал Марк.

Они вернулись в дом, где продолжалось веселье. Пребывая в задумчивости, Марк опустился на диван рядом с Антигоном. Вино текло рекой, говорили о политике. Скучающая Аррия рассказала, что Марку очень понравилась статуя, изображающая влюбленных. Антигон высоко поднял брови, после чего переменил тему. Марк говорил о будущих финансовых расходах, жалуясь на то, сколько средств необходимо будет направить на организацию зрелищ для толпы, праздников для аристократии, другие мероприятия, находящиеся в ведении политиков. Антигон вскоре повял, что нужно проявить щедрость со своей стороны.

— Эта статуя в концу следующей недели будет стоять в саду Валериана, — великодушно предложил он.

Марк знал Антигона не первый год. Антигон быстро забывал свои обещания, когда был пьян. Слегка улыбаясь, Марк налил себе и Антигону еще вина.

— Я позабочусь обо всем, — сказал он и подозвал одного из рабов.

Когда Марк отдавал приказ о том, чтобы перевезти статую в сад Валериана в течение часа, Антигон пребывал в недоумении.

— Какой ты щедрый, Антигон, — заметила Аррия, — особенно к Марку, который вообще не понимает толку в истинной красоте.

Лениво откинувшись назад, Марк насмешливо улыбнулся, глядя на нее.

— Истинная красота — это редкость, и ее редко ценит тот, кто ею обладает.

Почувствовав прилив гнева, Аррия грациозно встала. Улыбнувшись, она положила свою руку, изящно украшенную драгоценностями, на плечо Антигона.

— Будь осторожен, дорогой друг, иначе окажешься жертвой плебейских амбиций.

Антигон посмотрел, как она уходит, после чего с усмешкой обратился к Марку:

— Аррия услышала о твоих похождениях с Фаннией.

— Одна женщина — это наслаждение, две женщины — это уже проклятие, — сказал Марк и вернулся снова к разговорам о политике и, в конечном счете, к составлению договоров. Он тоже мог бы воспользоваться тем обстоятельством, что Антигон становился сенатором. К восходу солнца у него уже были все гарантии того, что о нем скоро заговорят как о строителе Рима, а его сундуки будут наполнены золотыми монетами.

Он достигнет своей цели. Еще до того как ему исполнится двадцать пять лет, он станет богаче и выше по положению, чем отец.

Хадасса стояла среди множества других иудейских мужчин и женщин, а богато одетые ефесские работорговцы проходили между ними, выискивая товар поздоровее. Пока пленные шли с колонной Тита, их как-то охраняли, но после того как он отправился в Александрию, они были отданы на откуп работорговцам, накинувшимся на них, словно стервятники на падаль.

Семьсот самых крепких и ладных мужчин отправились вместе с Титом на юг, в Египет, глядя на развалины Иерусалима. Оттуда их повезут в Рим. Тит покажет этих пленных всему Риму во время триумфального марша, после чего те начнут в качестве гладиаторов выходить на арену.

Одна женщина закричала, когда римский стражник стал срывать с нее и без того изорванную тунику, чтобы работорговец мог ее как следует рассмотреть. Когда пленница попыталась прикрыться руками, стражник ударил ее. Сотрясаясь от плача, она стояла под пристальными взглядами двух мужчин.