Зима 1527

Жизнь скользит по накатанной колее. Моя уютная, почти семейная жизнь с Уильямом все-таки вертится вокруг короля и Анны. Мы с сестрой по-прежнему делим комнаты и постель, что полезно, с какой стороны ни посмотреть, а для окружающих по-прежнему считаемся придворными дамами королевы, не более и не менее.

Но с утра до вечера Анна проводила дни бок о бок с королем, как новобрачная, главный советник, лучший друг. В нашу спальню она возвращается лишь переменить платье или урвать минутку короткого отдыха, пока король слушает мессу или отправляется на верховую прогулку в мужской компании придворных кавалеров. Молча ложится на постель, умирая от изнеможения. Пустой взгляд устремлен на полог кровати, глаза широко открыты, но ничего не видят, губы не произносят ни слова.

В таких случаях я предпочитала оставить ее одну, только так она ухитрялась отдыхать от бесконечной толпы вокруг.

Легко ли непрерывно излучать очарование, и не только для короля, а для любого, кто посмотрит в твою сторону? Покажешься на минуту чуть менее ослепительной, чем всегда, и водоворот слухов засосет и тебя, и всех нас.

А когда Анна бывала с королем, мы с Уильямом проводили время вместе. Встречались почти как чужие, и он начинал ухаживания. Самое странное, самое простое, самое приятное, что может сделать оставленный муж для сбившейся с пути жены. Дарил мне букетики цветов, гирлянды из листьев остролиста и ярко-розовых ягод тиса, однажды вручил маленький позолоченный браслет, писал премилые стихи, восхваляющие мои серые глаза и белокурые волосы, умолял подарить ему что-нибудь на память, будто я была его возлюбленной. Я послала за моей кобылкой, чтобы иметь возможность выезжать с Анной, и обнаружила записку, приколотую к стремени. Вечером, откинув простыни нашей с Анной постели, находила конфету в золоченой обертке. Он осыпал меня записками и подарочками, а когда мы сидели рядом за обедом, на состязании лучников или возле теннисной площадки, мог наклониться и шепнуть мне в самое ухо:

— Приходи ко мне в комнату, женушка.

И я хихикала, будто только что стала его любовницей, будто не была много лет его женой, и выбиралась из толпы. Через несколько минут он следовал за мной, чтобы встретиться в его тесной спаленке в западном крыле Гринвичского дворца. Обнимал меня, шептал нежно, обещающе:

— У нас есть только мгновенье, любимая, не больше часа, я на все готов ради тебя.

Опускал меня на постель, расшнуровывал тугой корсаж, ласкал грудь и живот, стараясь изо всех сил, пока у меня не вырывался крик:

— Уильям, любовь моя, ты лучше всех, ты самый, самый лучший!

Только тогда, с самодовольной улыбкой человека, которого наконец после долгих лет заслуженно похвалили, он позволял и себе получить удовольствие, падал на мое плечо, содрогаясь и тяжело дыша.

В искреннюю страсть вплеталось совсем чуть-чуть расчета. Если все сорвется и мы, Болейны, падем вместе с Анной, неплохо иметь про запас любящего мужа, большое имение в Норфолке, титул и деньги. Кроме того, раз дети носят его имя, он может забрать их себе когда вздумается. Ради детей я и самому дьяволу скажу, что он лучше всех, самый, самый лучший.

Наступило Рождество. Анна веселилась на славу. Танцевала без устали, словно готова танцевать день и ночь. Играла, будто могла, не задумываясь, спустить королевское состояние. Правда, со мной и Георгом у нее было соглашение — позже, потихоньку, мы возвращали деньги. Но если выигрывал король, ее с трудом заработанные деньги исчезали в его кошельке, и больше их никто не видел, а играя с королем, всякий раз надо было проигрывать, он не выносил, когда выигрыш доставался кому-нибудь другому.

Он осыпал ее подарками и почестями, приглашал на каждый танец, на маскараде она неизменно становилась королевой бала. Но во время обеда Екатерина по-прежнему сидела за главным столом и улыбалась, словно все происходит с ее согласия, словно сама королева дарует Анне честь играть ее роль. И принцесса Мария, тоненькая бледная девочка, сидела рядом с матерью и тоже улыбалась Анне, словно и она весьма приятно проводит время в обществе этой легконогой претендентки на трон.

— Боже, как я ее ненавижу! — Анна переодевается на ночь. — Живой портрет их обоих, круглолицая дура.

Я медлю с ответом. Что толку спорить с Анной? Принцесса Мария обещала вырасти девушкой редкой прелести. Лицо выражает решительность и характер, никакого сомнения, настоящая дочь своей матери во всех отношениях. В парадной зале смотрит не на нас с Анной, а сквозь нас, как будто мы — окна из прозрачного венецианского стекла и ей просто интересно, что там, за окном. Казалась, она не испытывает к нам ненависти, хотя мы отнимаем у нее внимание отца и подвергаем опасности мать. Словно мы — парочка женщин легкого поведения, такого легкого, что дунет ветер — и нет нас.

Остроумная девочка в одиннадцать лет уже умела сочинить каламбур, перевести шутку с английского на французский, испанский, даже на латынь. Анна тоже обладала быстрым умом, была образованна, но ей не хватало выучки этой маленькой принцессы, вот она и завидовала. А как много дало девочке общество матери! Станет или нет Анна королевой, она рождена, чтобы охотиться за должностями и привилегиями. А принцесса Мария от рождения получила права, о которых мы можем только мечтать. Никогда нам не научиться ее уверенности в себе, ее спокойному изяществу, идущему от абсолютной убежденности в гармонии своего положения в мире. Не удивительно, что Анна ее ненавидит.

— Она — пустое место, — утешила я. — Дай я тебе волосы расчешу.

В дверь тихонько постучали, и Георг проскользнул в комнату прежде, чем мы успели сказать „Войдите“.

— От жены прячусь. — Вместо извинения он помахал бутылкой вина и тремя оловянными кружками. — Разгорячилась от танцев, готова мне приказать отправляться в постель. Совсем озвереет, если видела, куда я пошел.

— Наверняка видела. — Анна налила вина. — Такая ничего не пропустит.

— Ей бы шпионом быть. Из нее вышла бы отличная шпионка, специалистка по прелюбодеяниям.

Со смешком позволила брату налить мне вина.

— Чтобы тебя выследить, большого уменья не требуется, ты всегда здесь.

— Единственное место, где можно быть самим собой.

— Не бордель?

— Больше туда не хожу, надоело.

— Влюбился, что ли? — цинично бросила Анна.

К моему удивлению, он отвел глаза и покраснел:

— Только не я.

— Что случилось, Георг? — спросила я.

Он покачал головой:

— Кое-что случилось. Кое-что, о чем я не могу рассказать, кое-что, на что я не могу решиться.

— Что-нибудь произошло при дворе? — заволновалась Анна.

Он подвинул табурет к огню, долго смотрел на горящие угли.

— Поклянитесь, что никому ничего не расскажете.

Мы одновременно кивнули, единые в решимости узнать тайну.

— И не смейте даже говорить об этом друг с другом, не хочу обсуждений у меня за спиной.

Это нас смутило.

— Поклясться, что не будем говорить даже между собой?

— Да, или я ничего не скажу.

Помолчали, но любопытство победило.

— Ладно. — Анна ответила за нас обеих. — Клянемся.

Чуть не плача, он закрылся рукавом и сказал просто:

— Я влюблен в мужчину.

— Франциск Уэстон? — выпалила я.

Его молчание ясно дало понять — я угадала. Анна пришла в ужас.

— Он знает?

Брат покачал головой, все еще пряча лицо в пышных складках алого, бархатного, украшенного вышивкой рукава.

— Еще кто-нибудь знает?

Снова отрицательное движение темноволосой головы.

— Больше ни слова, ни намека, — велела Анна. — Ты говоришь об этом в первый и последний раз, даже с нами не надо. Вырви его из своего сердца, не смей глядеть в его сторону.

Он поднял глаза:

— Знаю, это безнадежно.

Оказывается, Анна заботилась вовсе не о брате.

— Ты подвергаешь меня опасности. Король никогда не женится на мне, если ты опозоришь семью.

— Так вот в чем дело? — Он вдруг впал в ярость. — Дело только в тебе? Ничего, что я люблю греховной любовью, что никогда не буду счастлив, что женат на гадюке, что у меня разбито сердце. Важно только одно — на репутации мисс Анны Болейн не должно быть ни пятнышка.

Анна кинулась к нему, целясь ногтями в лицо, Георг едва успел схватить ее за запястья.

— Взгляни на меня! — шипела она. — Разве я не отказалась от единственной любви, разве мое сердце не разбито? Разве не ты говорил мне тогда, что дело того стоит?

Он пытался удержать ее, но Анну было не остановить.

— Взгляни на Марию! Разве мы не лишили ее мужа, как меня лишили моего? Теперь пришло время и тебе кое от чего отказаться. Ты потерял великую любовь всей своей жизни, так разве я не потеряла свою, а Мария свою? Прекрати нытье, ты убил мою любовь, мы ее вместе похоронили.

Они продолжали бороться, я обхватила Анну сзади, пытаясь оторвать от брата. Вдруг боевой дух покинул Анну. Мы трое застыли, изображая живую картину — я обнимаю сестру за талию, Георг сжимает ее запястья, ее пальцы совсем близко от его лица.

— Боже милостивый, что за семейка, — удивленно протянул Георг. — Куда мы катимся?

— К какой цели мы движемся — вот что важно, — отрезала Анна.

Георг встретился с ней глазами и медленно кивнул, будто давая клятву:

— Я не забуду.

— Ты отказался от любви, и больше ни слова об этом, даже имя его забудь.

Снова торжественный кивок.

— Помни, ничего нет важнее моей дороги к трону.

— Я помню.

Меня пробрала дрожь, и я наконец выпустила Анну из объятий. Произнесенный шепотом обет больше напоминал сделку с дьяволом, чем простое соглашение брата с сестрой.

— Не говорите так!

Они разом обернулись ко мне. Одинаковые болейновские карие глаза, длинные прямые носы, дерзкий изгиб губ.

— Стоит ли отдавать жизнь за трон? — Мне хотелось разрядить обстановку, но ни один из них даже не улыбнулся.

— Стоит, — просто ответила Анна.