Баклажаны по‑пармски по рецепту Беппи 3 страница

– Мм, через два месяца, если считать с завтрашнего дня. У них была одна отмена, и я решила этим воспользоваться.

– Что ж, у нас остается не так много времени. – Странно, но Кэтрин, видимо, чему‑то очень обрадовалась. – Пьета, тебе лучше заказать ткани и бисер, и мы начнем, как только сможем.

Пьета кивнула. Она уже отменила свои планы относительно кино и вечеринок с друзьями. Хотя это, безусловно, будет того стоить – увидеть Адолорату в ее бесподобном платье. Конечно, мысли о том, что ей предстоит провести долгие часы наедине с матерью, немного беспокоили Пьету, но она попыталась как можно быстрее выкинуть их из головы.

Снова наступила жара. Пьета уже забыла, когда в последний раз шел дождь. Беппи то и дело провозглашал, что это типичное итальянское лето. У него вошло в привычку вставать на заре, чтобы полить свой огородик. Он жил в постоянном страхе, что его руккола зацветет раньше времени или что помидоры черри побьет внезапно налетевший ливень. К тому времени, как Пьета просыпалась, он, голый по пояс, уже жарился под утренним солнцем, носясь по саду и пестуя свои растения, и так каждый день.

Когда Пьета спустилась вниз, мама уже сидела с чашкой чая на заднем крыльце и беседовала с отцом. Ее переполняли мысли о грядущей свадьбе, и впервые за долгое время она была необычайно оживлена. Все эти бонбоньерки и букетики поглотили бы ее полностью, если бы Адолората ей позволила.

– Мама, не беспокойся. У нас все под контролем. Тебе не придется ничего делать, – то и дело повторяла она.

Так что теперь Кэтрин только и оставалось, что хлопотать о свадебном платье. Она уже побывала в комнате у Пьеты, чтобы рассмотреть образец из ситца, до сих пор висевший на манекене, и внесла свои предложения. Она даже прибралась у себя в мастерской и съездила на автобусе на Оксфорд‑стрит, чтобы купить кое‑какие мелочи у Джона Льюиса. Пьета изо всех сил пыталась не возмущаться. Она знала, что по идее должна радоваться, видя, что у матери появилась цель. В любом случае, когда начнется трудоемкая работа по вышивке бисером, ей понадобится ее помощь. Но это было непросто. Это платье принадлежало ей, а теперь она была вынуждена делить его с другими.

– Мама, – окликнула она, – принести тебе еще чашку чая?

– Нет‑нет, я подумала, что выпью с тобой чашечку твоего кофе, – ответила мать. – Только не слишком крепкого, побольше молока.

– Кофе? Ты уверена?

Мама даже не ответила. Она была полностью поглощена мыслями о подружках невесты и девочках, разбрасывающих перед невестой цветы.

– Сколько их там будет и кто сошьет для них платья? – жалобно допытывалась она у Беппи. – Адолората ничего нам не сказала.

Пьета присела рядом с ней на ступеньки и протянула чашку кофе, щедро забеленного молоком.

– Я думаю, что она еще не решила, мама. Но ничего страшного, потому что мы купим им готовые платья…

– Но цена… Это просто ужас. Может, мы могли бы…

– Нет, даже не мечтай. У нас и без того куча работы.

Кэтрин глотнула кофе.

– Когда же мы сможем начать? – нетерпеливо спросила она. – Когда привезут материю?

– Она уже здесь. Ее доставили вчера, и все уже готово для кройки.

– Значит, мы можем начать сегодня вечером, когда ты вернешься домой. А я тем временем приберусь в мастерской, чтобы мы смогли приступить к раскрою.

Пьета пребывала в сомнениях. Кроить – дело ответственное, а ей хотелось еще хоть немного помечтать о платье.

– Si, si, начинайте сегодня же, – посоветовал отец. – Нельзя терять время.

– Ладно, постараюсь вернуться не поздно. После работы ко мне придет невеста по записи, но сразу после консультации я отправлюсь домой.

– Беппи, вымой руки. – Кэтрин встала. – Мне надо, чтобы ты спустил манекен вниз и поставил его у меня в мастерской. И может, нам придется немного передвинуть стол для кройки. Нет, не попозже… Пойди и сделай это сейчас…

Хотя Пьету и тронуло предложение Микеле относительно кофе с пирожным, она не решилась им воспользоваться. Его отец, похоже, безвылазно торчит в магазине, а ей не хотелось осложнять отношения. И все‑таки, проходя мимо Де Маттео, она позволила себе сладкие мечты о нежной рикотте и хрустящей корочке теста.

Сегодня голод мучил ее как никогда. Может, потому, что день предстоял слишком долгий. Да еще эта вечерняя консультация с Элен, юной невестой Микеле. Пьете было любопытно побольше узнать о ней. Интересно, думала она, где все‑таки она познакомилась с Микеле?

Погруженная в собственные мысли, она, сама того не заметив, оказалась в дверях магазинчика Де Маттео и вдохнула пряный аромат пармезана и пекорино и дымный дух толстых колбас салями, подвешенных на железных крюках, и над всеми этими запахами – благоухание свежих кофейных зерен. – Доброе утро.

За прилавком стоял сам Микеле. Он обрезал свои темные кудри, и теперь его прическа представляла собой густой пух, плотно прилегающий к голове. Эта непривычно короткая стрижка несколько портила его лицо: нос казался длиннее, а подбородок – острей. Его отца, по счастью, нигде не было видно.

– Я уж подумал, что ты решила вообще отказаться от sfogliatelle, – сказал он ей.

– Нет, никогда, – улыбнулась она. – Хотя, похоже, я вечно опаздываю на работу. Не хватает времени присесть и выпить чашечку кофе.

– Значит, в мире невест скучать некогда? Много заказов? – поинтересовался Микеле, приступая к взбиванию молока для ее кофе.

– Да. – Пьета немного помолчала. – И еще я слышала, что ты скоро женишься. Мои поздравления.

Он включил кофемолку, и на минуту их слова заглушил шум.

– Кто, я? Ах да, спасибо.

Ей показалось, что ему отчего‑то сделалось неловко.

– И ты будешь венчаться у Святого Петра, как и моя сестра Адолората?

Микеле замялся, словно не умея подобрать подходящие слова:

– Ну да, мы, в общем, так и собирались, но…

– Что? – не удержалась Пьета.

Он взглянул на нее: теперь лицо его было непроницаемо.

– Мы подумали, что все происходит слишком быстро, так что мы решили немного повременить.

– О, понятно. – Пьета подумала о том, что же на самом деле он имел в виду. – Ладно, по крайней мере, у твоей невесты появится больше времени, чтобы обдумать фасон свадебного платья.

– Да уж, времени у нее более чем достаточно. Нет нужды бросаться с головой в омут.

– Вот и отлично. В том, что касается свадеб, лучше не пороть горячку, – пробормотала она и поспешно добавила: – Столько всего надо предусмотреть!

Поставив на прилавок ее кофе и положив пирожное, Микеле неуверенно улыбнулся.

– Приятного аппетита. Скоро увидимся, – сказал он и отвернулся.

По дороге к Холборну Пьета, потягивая кофе из бумажного стаканчика и отщипывая по кусочку пирожное, размышляла, не решил ли часом Микеле дать задний ход. Быть может, она, придя на работу, обнаружит, что имя Элен вычеркнуто из журнала записей, и сегодня вечером не придется допоздна трудиться над свадебным платьем для невесты Де Маттео.

В салоне царила праздничная атмосфера. Николас остался дома с жестокой летней простудой, и, поскольку он практически никогда не брал выходных, его отсутствие вдохновило всех на некоторое легкомыслие. Девушки из мастерской, устроив чаепитие в гостиной, громко смеялись. Много времени прошло впустую, и на протяжении всего дня Пьета то и дело ловила себя на том, что постоянно возвращается к своим наброскам для платья Де Маттео и вносит изменения. Она убедила себя, что Микеле передумал жениться и платье никогда не будет закончено; эта мысль давала ей ощущение свободы, которого она не испытывала долгие годы. Она добавляла причудливые детали, которые, как она знала, Николас никогда не одобрил бы: асимметричную бретельку, сплошь украшенную толстыми бутончиками пиона из тафты с бледно‑розовой каемочкой; подол, подхваченный спереди экстравагантной оборкой и чуть открывающий ногу. Невеста Микеле, по всей вероятности, никогда не увидит эти наброски. Это был просто полет фантазии Пьеты. Но хотя она и заглядывала в журнал несколько раз в течение дня, имя Элен по‑прежнему в нем значилось.

Когда ближе к вечеру секретарша Николаса начала прибираться у себя на столе, Пьета спросила:

– Ты уверена, что моя последняя невеста не звонила, чтобы отменить консультацию?

– Нет. Извини, Пьета. Боюсь, тебе все‑таки придется сегодня работать допоздна.

– А ты проверяла входящие сообщения?

– Конечно проверяла. Никто ничего не отменял. Твоя невеста уже в пути.

Пьета захлопнула альбом и положила его вместе с папкой Элен на полку позади своего стола. Бедная девочка, наверное, слишком расстроилась, а потому забыла позвонить и отменить встречу. Она прождала минут пятнадцать после назначенного времени, потом погасила свет и включила сигнализацию. Она как раз запирала входную дверь салона, когда услышала, как со стуком отворились дверцы лифта.

– Пьета, Пьета, извините меня, я опоздала.

– О, я думала, вы уже не приедете.

– Меня задержали на работе. – Девушка раскраснелась и едва переводила дух. – А потом я не могла сесть в автобус и большую часть пути бежала. Пожалуйста, скажите, что сможете уделить мне немного времени. Мне не терпится взглянуть на эскиз, который вы для меня придумали.

– Правда? – Пьета смешалась. Возможно, она неправильно поняла намек и свадьба все‑таки неизбежна. – Что ж, у нас уже все заперто, но, поскольку вы здесь, позвольте мне отключить сигнализацию и снова включить свет, а потом я все вам покажу.

Обычно Пьета усаживала невесту в гостиной и наливала ей бокал шампанского, но сегодня, застигнутая врасплох, она проводила Элен в дизайнерскую комнату и усадила ее там.

Элен заметно оживилась:

– Ой, так здесь вы и работаете? А что у вас там? Вот здесь вы и шьете свои платья? Можно мне посмотреть?

– Нет, нет.

Пьета знала, что Николас и так придет в ярость, если узнает, что она привела клиентку сюда. Он свято верил в глянец и мистику, а превыше всего в то, что деньги надо тратить только на самое необходимое. Так что ковер в дизайнерской был весь в дырах, стены давно нуждались в свежей краске, а в мастерской было тесно и неубрано.

– На самом деле клиентов обычно туда не пускают, но коль скоро уже так поздно и у меня совсем мало времени, я быстро покажу вам, что я придумала для вашего платья, а потом мы с вами договоримся о другой полноценной консультации на этой неделе. Вы ведь собираетесь прийти еще на одну консультацию?

– Да, конечно, если вы считаете, что это необходимо. А сейчас можно мне взглянуть на эскиз?

Пьета вспомнила о бретельке из пионов, которую она в шутку пририсовала, и внутренне содрогнулась. Он достала с полки альбом и вложила его в руки Элен.

– Вот, посмотрите, оно немного другое, – призналась она. – Если это не то, что вы хотите, я начну все сначала. Я слегка увлеклась, если честно.

Элен так и ахнула.

– О нет, я просто в восторге! Правда! – Она не мигая смотрела на эскиз и проводила пальцем по пионовой бретельке. – Вы увидели меня насквозь, это просто уму непостижимо.

У Пьеты упало сердце.

– Нет, правда?

– Мне уже не терпится его примерить.

– Что ж, я боюсь, это будет еще не скоро. А теперь позвольте мне еще раз уточнить дату вашей свадьбы, а потом мы договоримся о следующей консультации, хорошо?

– Вообще‑то с этим возникла небольшая заминка. – Элен нахмурилась, и ее гладенький лобик пересекла морщинка. – На один и тот же день случайно записали две пары, и нам пришлось отложить церемонию. Но ничего страшного. У меня еще столько дел, что я буду только рада, если у меня появится лишнее время.

Пьета поняла, что девушка расстроена. Должно быть, она надеялась, что Микеле все‑таки не женится на этой девочке. А потом ее пронзила другая мысль. Платье Де Маттео, так взволновавшее невесту, представляло собой серьезную проблему для Пьеты – серьезную, как никогда. Проблему с оборками и бутончиками пионов.

Всю дорогу домой она ломала голову над тем, что ей делать в этой ситуации, но к тому времени, когда она повернула ключ в замке родительского дома, так ничего и не придумала.

Едва переступив порог, Пьета заподозрила неладное. В доме не пахло съестным, а на кухне никого не было. Маму она нашла в старом шезлонге в саду, отец возился с помидорами, ощипывая боковые побеги, чтобы кусты росли высокими и ровными.

Беппи был бледен как мел. Его губы сжались в тонкую линию, темные глаза смотрели жестко и сурово. Позади него застыла мама, сжимая в ладонях недопитую чашку чая. Ее вид встревожил Пьету.

– Извини, что я задержалась. Я помню, я обещала, что мы сегодня начнем кроить платье для Адолораты, но…

– Дело не в платье, Пьета, – перебила ее мать.

– Нет?

– Нет.

Пьета стояла перед родителями, переминаясь с ноги на ногу, как случалось в детстве, когда она попадала в беду.

– Так что же я натворила? – спросила она.

Беппи драматическим жестом вытянул руки, зеленые от сока оборванных побегов.

– Тебе известно, что мы не желаем иметь с ними ничего общего, – горестно проговорил он. – Наша семья не общалась с их семьей с тех самых пор, как мы уехали из Италии. Тебе это известно, Пьета.

Вот, значит, в чем дело. Кто‑то видел, как утром она заходила в лавочку Де Маттео или выходила из нее, и донес отцу.

– Всего одна чашечка кофе и пирожное, папочка. Тебе вовсе ни к чему так сердиться.

– Ни к чему? – Его голос задрожал от гнева. – Кто ты такая, чтобы указывать мне, что к чему, а что ни к чему? Ты ничего не знаешь.

– Это правда, я ничего не знаю. – Теперь уже она потеряла терпение. – Я не имею ни малейшего понятия о том, почему ты и Джанфранко Де Маттео враждовали все эти годы, потому что ты отказываешься мне об этом сообщить.

– Он оскорбил мою семью, я тебе тысячу раз об этом говорил.

– Да, но каким образом, папа? Что произошло?

Он только покачал головой:

– Если тебе так уж хочется выпить кофе по дороге на работу, заходи в «Маленькую Италию». Они нальют тебе чашечку за счет заведения, что намного лучше, чем класть деньги в карман этого человека. А теперь, Катерина, – он опустил глаза и посмотрел на жену, – позволь, я пойду и принесу тебе чего‑нибудь покушать. Ты, должно быть, умираешь с голоду.

Когда он, шаркая, удалялся на кухню, Пьета заметила, что кожа у него на руках совсем дряблая, а на ногах начала проступать паутина вен. Папа стареет.

– Это всего лишь кофе, мама, – еще раз повторила она, когда они остались одни. – Папе вовсе ни к чему было так из‑за этого расстраиваться.

– Что ж, как он говорит, покупай себе кофе где‑нибудь в другом месте. Это ведь не так трудно, правда?

– Правда.

Все это звучало так наивно, вся эта вековая вражда, но Пьета знала, что обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла.

– Мы займемся сегодня платьем? – спросила мать и с надеждой посмотрела на нее.

– Нет, я слишком устала. Начнем в выходные, ладно? Тогда мы сразу много успеем сделать.

От нее не ускользнуло мелькнувшее в глазах матери разочарование, и она устыдилась своих слов. Это было странное чувство, оставлявшее в душе печаль, смешанную с обидой. Пьета часто его испытывала.

– Мы начнем в субботу, прямо с утра, обещаю, – повторила она. – Но сейчас мне надо пораньше лечь спать.

Поднявшись по лестнице в свою комнату, закрыв за собой дверь и свернувшись калачиком на постели, она почувствовала, будто у нее гора с плеч свалилась. День выдался неудачный, а следующий обещал быть ничуть не лучше. Пьета подозревала, что, увидев набросок свадебного платья Де Маттео, Николас Роуз устроит ей нагоняй.

Все вышло еще хуже, чем она ожидала. Как только Николас увидел плод ее фантазии с пионами и оборками, он устроил ей форменный разнос. Он разорвал ее рисунки на мелкие клочки, прочел лекцию о стиле, вкусе, сдержанности и, самое главное, о его репутации, а затем предложил ей уйти в двухнедельный отпуск, причем прямо с сегодняшнего дня.

Пьета не стала спорить. Пусть сам здесь всем заправляет в течение двух недель. Она чувствовала, что устала и нуждается в отдыхе. Она может воспользоваться этим временем и заняться платьем сестры.

Она медленно возвращалась домой, чувствуя себя свободной оттого, что гуляет по улицам среди рабочего дня. Проходя мимо лавочки Де Маттео, она намеренно отвернулась, чтобы не видеть, как Микеле приветливо машет ей рукой.

Отец сидел у входа в «Маленькую Италию» и дулся в карты с Эрнесто, но у нее в душе еще остался осадок от последней размолвки, и она не остановилась, чтобы поболтать с ними. Она прошла весь путь пешком до церковного садика и присела ненадолго на лавочку рядом с парой конторских служащих, наслаждавшихся поздним завтраком из закусочной за углом. Пьета вспомнила времена, когда там хозяйничали итальянцы, чуть ли не каждый день угощавшие ее бутербродами из итальянской чиабатты[17]с мягким сыром дольчелатте[18]. Теперь их давно уже нет, цены в закусочной выросли вдвое, а порции ровно настолько же уменьшились.

Раньше здесь было множество старых кофеен и закопченных крошечных закусочных, где на обед вам подавали порядочную порцию спагетти с телячьим эскалопом. Однако, по мере того как их владельцы‑итальянцы старели и уставали от городской жизни, они постепенно закрывались одна за другой. Кое‑кто из хозяев вернулся домой, в Италию, другие переехали за город. Оставались лишь немногие, цеплявшиеся за старую жизнь на старом месте. По воскресеньям можно было видеть, как они стекаются на мессу к церкви Святого Петра: высохшие старухи в черных одеяниях и в золоте; старики с темными усталыми глазами и благородными лицами. Пьета знала их всех по именам, а они знали ее. Иногда у нее возникало ощущение, будто она живет в большой деревне, каким‑то непостижимым образом оказавшейся в центре города.

Каждая итальянская семья в округе знала о давней вражде между Беппи Мартинелли и Джанфранко Де Маттео – о ней нельзя было не знать. Если один заходил в кофейню, другой тотчас из нее выходил. Если один шел в церковь на утреннюю мессу, другой отправлялся туда днем. Они даже переходили на противоположную сторону улицы, чтобы избежать встречи друг с другом. Их взаимная ненависть была так сильна и бескомпромиссна, что ни один никогда не произносил имя другого вслух.

Пьета выросла, не подвергая сомнению этот факт. В школе они постоянно боролись и враждовали. Они, бывало, тоже объединялись друг против друга и объявляли кому‑нибудь бойкот. Только став старше, она поняла, что в нормальной ситуации взрослые так себя не ведут. Но она не могла подвергать сомнению поведение своего отца или предложить ему «простить и забыть». Священник уже один раз попытался, но отец так разъярился, что полгода не ходил на мессу. Итак, время летело, вражда продолжалась, а теперь дело идет к тому, что им с Адолоратой придется принимать эстафету. Все это казалось ей бессмыслицей.

Пьета встала, распугав стаю голубей, клевавших раскрошенную кем‑то булочку. Она пойдет домой, сварит себе кофе и составит план на две недели свободы.

Адолората сидела на заднем крыльце с сигаретой: не иначе стащила ее из комнаты Пьеты.

– Черт, ты что здесь делаешь? – спросила она. – Ты меня до смерти напугала.

– Где мама?

– Наверху, прилегла вздремнуть. У нее голова разболелась.

Адолората затянулась сигаретой и передала ее Пьете.

– Я сегодня работаю в две смены, так что забежала домой, чтобы быстро принять душ. На кухне жара как в аду.

– Представляю.

Пьета присела на ступеньку рядом с сестрой.

– Но ты не ответила на мой вопрос. Что ты делаешь дома так рано?

– Взяла пару недель отпуска, чтобы поработать над твоим платьем.

Адолората встревожилась.

– Слушай, я не хочу, чтобы ты бралась за мое платье, если это так хлопотно. Серьезно, я могла бы просто купить в магазине что‑нибудь готовое.

– Нет, я сама хочу им заняться. Не так уж это и хлопотно. Да и мама жутко волнуется.

– Да уж, вижу. – Адолората забрала у сестры сигарету и стряхнула на землю пепел. – Похоже, все вокруг волнуются куда больше, чем я. Я все время повторяю Идену, что еще не поздно сбежать и пожениться тайком, а он говорит, что не сможет потом показаться на глаза моему отцу, даже если я сама на это готова.

Пьета улыбнулась:

– Его можно понять.

– Я уж начала думать, а не повременить ли нам со всем этим делом? У меня такое ощущение, что мы слишком торопимся.

– Как странно, что ты это говоришь.

– Почему странно?

– Потому что именно так поступил Микеле Де Маттео.

– Нет, правда?

– Да, но это еще не самое странное. Когда я разговаривала с его невестой, она уверяла меня, что они были вынуждены все отложить из‑за путаницы в записях в храме Святого Петра, но он говорил мне совсем другое.

– Эти ребята у Святого Петра такие пунктуальные. Не могу себе представить, чтобы они записали две пары на один день, – сказала Адолората. – Я подозреваю, Микеле просто струсил и у него не хватило духу сказать ей об этом прямо.

– Именно так я и подумала.

– Значит, Микеле снова свободен?

– Ты это о чем?

Адолората лукаво покосилась в ее сторону.

Пьета рассмеялась:

– Ты что, с ума сошла? Мне уже и так влетело по первое число только за то, что я зашла к Де Маттео выпить кофе, так что не вздумай даже пытаться, ничего у нас с Микеле не получится.

Адолората задумалась.

– Но ведь враждуем не мы.

– Папа так не считает.

Адолората щелчком отбросила сигарету.

– Ты мне еще будешь говорить! Я лучше вернусь на работу. Я включила в меню ризотто со свеклой, и он, наверное, уже это обнаружил. Держу пари, там вот‑вот начнется настоящее светопреставление.

Пьета еще некоторое время сидела на ступеньках заднего крыльца, размышляя о Микеле Де Маттео. Почему он остриг свои красивые кудри? Почему отложил свадьбу? И, что более важно, не покривил ли он душой, утверждая, что его отец никогда не говорил ему, в чем суть этой нелепой вражды? Кто‑то, несомненно, должен знать, что за этим кроется.

На другой день Пьета спала допоздна, а потом сидела в саду с чашкой кофе, наслаждаясь свалившейся на нее праздностью. Жизнь всегда проходит в такой суете; иногда кажется, будто у тебя нет ни одной свободной минуты. И хотя ей еще только предстояла работа над платьем Адолораты, она заранее чувствовала изнеможение и нуждалась в нескольких часах полного безделья. Это будет мой подарок самой себе, рассудила она.

А потом зазвонил телефон, и она машинально сняла трубку.

– А, Пьета! Слава богу, ты дома.

Это была Адолората. Судя по ее голосу, у них там что‑то стряслось.

– Что случилось?

– Два официанта позвонили и сказали, что больны, а у нас зарезервировано несколько столиков на одну огромную компанию. Я не смогла найти никого другого, кто согласился бы их подменить. Мне, конечно, неприятно просить тебя, зная, что сегодня у тебя первый день отпуска, но…

Подростком Пьета постоянно подрабатывала официанткой в «Маленькой Италии» по выходным и во время летних каникул. Немало воды утекло с тех пор, когда она в последний раз принимала заказ или разносила дымящиеся тарелки с кушаньями. Ей всегда нравился веселый хаос, царивший в заведении, – отец кричит на кухне, повара сбиваются с ног, пытаясь работать в том темпе, которого он требовал, в битком набитом обеденном зале стоит гул, довольные посетители с аппетитом налегают на угощение и вино. Натянув узкие черные брюки и приталенную черную рубашку, она поняла, что ей не терпится провести день в знакомой обстановке.

Адолората нервничала, и это чувствовалось. На кухне вовсю готовились к рабочему дню. Крепко пахло луком, жарившимся в оливковом масле, и тушенной с помидорами говядиной. Каждый чем‑то занимался: шинковал, помешивал, чистил овощи так быстро, как только мог, – и все‑таки в воздухе почему‑то чувствовалось напряжение.

В отличие от отца Адолората, будучи на взводе, никогда не кричала. Все считали ее человеком, сохраняющим самообладание в любой ситуации. Но Пьета сразу заметила, что плечи у сестры опущены, а лицо необычайно бледно.

– Эй, я пришла, – окликнула ее Пьета. – Давай загружай меня работой.

Адолората ответила ей усталой полуулыбкой:

– Слава богу. Ты мне нужна только до обеда: мы обслужим этот громадный стол, и суматоха уляжется.

– Все нормально. Я пойду на улицу и помогу накрывать, но, если тебе понадобится моя помощь здесь, просто крикни.

Следующие несколько часов у нее не было возможности обменяться с сестрой и парой слов. Пьета забыла, как оживленно бывает в «Маленькой Италии». Вскоре за всеми столиками уже сидели посетители, спешившие сделать заказ, чтобы перекусить во время обеденного перерыва. Одни вели себя высокомерно, обращаясь с ней как с прислугой. Другие были завсегдатаями; Пьета знала их уже не один год. Когда она, сбиваясь с ног, носилась из кухни к столикам и обратно со стопками тарелок в руках, у нее не было времени подумать, не говоря уж о том, чтобы передохнуть. Интересно, как у других хватает выдержки и терпения проделывать это изо дня в день, недоумевала Пьета.

Казалось, суматоха улеглась так же быстро, как и поднялась. Вдруг Пьета заметила, что столики, которые они убрали и снова накрыли, не заполняются, и в ресторане осталось лишь несколько посетителей, засидевшихся с кофе и десертом.

Она бегом вернулась на кухню, чтобы посмотреть, не может ли она еще что‑нибудь сделать.

Адолората встретила ее у дверей с тарелкой спагетти, приправленных чесноком, перцем чили и оливковым маслом и присыпанных рваными листьями рукколы.

Пьета смутилась и посмотрела на стену с прикрепленными к ней листочками заказов.

– Куда это отнести?

Адолората весело рассмеялась – в первый раз за весь этот беспокойный день:

– Дурочка, это тебе. Пойди найди укромное местечко и не спеша поешь. Да, и спасибо тебе. Не представляю, как бы мы без тебя управились.

Пьета отнесла свою тарелку к любимому столику отца и, усевшись, пообедала на солнышке, наблюдая за представлением на уличном рынке: ларечники громко препирались, стараясь привлечь внимание покупателей к своим уцененным тряпкам и дешевой бижутерии, покупатели сновали между рядами в поисках дешевого товара. Она подбирала остатки масла с чили кусочком чиабатты, когда появился Эрнесто.

– Что‑то отца твоего нигде не видно, а? – сказал старик, присев напротив нее за столик. – Никак почуял, что мне сегодня повезет.

Пьета улыбнулась:

– Папа ненавидит, когда его обыгрывают в карты.

– Он ненавидит, когда его хоть в чем‑то обыгрывают, cara, и так было всегда.

Эрнесто и ее отец знали друг друга с тех пор, как молодыми людьми пытались пробить себе дорогу в большом незнакомом городе. Ровесники, оба уроженцы южных горных деревень, они особенно сдружились на почве беззаветной любви к красному вину и картам. Пьета вспоминала, как они сидели за этим столиком, когда она была еще совсем маленькой. Иногда они смеялись, часто кричали, а порой и ссорились, но всегда вовремя мирились, и карточные баталии продолжались.

Потом ей пришла в голову мысль: если отец и делился с кем‑нибудь, это мог быть только Эрнесто. Отодвинув тарелку в сторону, она наклонилась к нему:

– Не знаю, говорил ли тебе об этом папа, но в последнее время мы с ним не очень‑то ладим, – сообщила она ему.

– Да? Что ж, иногда с ним бывает непросто, с твоим отцом. И у тебя тоже характер дай бог, я думаю. – Эрнесто засмеялся. – Все итальянцы ругаются. Я бы не стал особенно беспокоиться.

Пьета стала прикидывать, как бы половчее сформулировать следующий вопрос.

– Он ведь беседует с тобой, верно? И многим с тобой делится? – наконец спросила она.

Эрнесто кивнул:

– Да, делится. А что?

– Если бы тебе была известна причина их вражды с Джанфранко Де Маттео, ты бы сказал мне?

– А, эта давняя вражда… – Эрнесто покачал головой. – Если бы ты знала, сколько раз я пытался из него вытянуть, что именно за этим кроется. Но он повторяет мне то же, что, как я подозреваю, говорит и тебе. Это, мол, вопрос чести, уважения и оскорбления достоинства, и произошло все много лет назад.

– Он должен был сказать тебе больше, – раздраженно бросила Пьета.

– Но не сказал, и, если честно, не могу понять почему. В любом случае это его дело, а не мое.

– Значит, это все, что тебе известно?

Эрнесто задумался:

– Твоя мать случайно обмолвилась кое о чем много лет назад, когда еще работала официанткой у твоего отца.

– И что она сказала?

– О, точно не помню, но у меня сложилось впечатление, что это имеет какое‑то отношение к сестре Беппи.

– Изабелле?

– Да, точно.

Пьета не узнала ничего нового. Она не сомневалась: старик должен знать что‑то еще.

– Но что? – продолжала настаивать она. – Что могло произойти такого ужасного, что они до сих пор, все эти годы, не хотят иметь друг с другом ничего общего?

Эрнесто вздохнул и, поманив пальцем официанта, велел ему принести стакан красного вина.

– Знаешь, ты смотришь на это не совсем правильно, – мягко сказал он.

– Неужели?

– Ты смотришь на это со своей колокольни, а тебе следует взглянуть на это глазами твоего отца. Ты выросла среди всего этого изобилия. – Он обвел рукой «Маленькую Италию». – У тебя всегда была еда на тарелке и башмаки на ногах. Когда мы росли, все было совсем по‑другому.