Москва, останкино, июнь 1985 года 1 страница
Жара на улице стояла невероятная. А в вагончике вообще было нечем дышать.
Пот катил градом с двух «технарей», колдующих над аппаратурой. Ребята сбросили рубашки, стесняться было некого, здесь были только свои. Сначала шепотом, потом почти в голос поминали всю родню того, кто придумал оборудовать пост технического наблюдения в этой душегубке.
Белов не отставал от «технарей», хотя идею засесть в вагончике предложил именно он. Не объяснять же ребятам, что Гога Осташвили уже который месяц прохаживается под ручку с Журавлевым по этой тихой улочке. А вагончик здесь стоит испокон века. Ребята в ОТУ <Оперативно‑техническое управление КГБ осуществляло техническое обеспечение оперативных мероприятий: установку прослушивающей аппаратуры, скрытую кино – и видеосъемку и т. д.> были вредные и злопамятные. Ссориться с отушниками мог только самоубийца. Возникнет нужда посадить «клопов» в квартиру клиента, припомнят обиду – и заставят ждать очереди. А родное КГБ ставит столько прослушивающей аппаратуры, что ОТУ обеспечено заявками на несколько месяцев вперед.
Страсти достигли апогея, когда выяснилось, что звукозаписывающая аппаратура «фонит» так, что закладывает уши.
– Что‑то можно сделать? – встревожился Белов. Журавлев уже прохаживался по тротуару, Гога должен был подъехать с минуты на минуту.
– Раньше надо было делать, – зло прохрипел старший из технарей. – Физику в школе учить! – Он ткнул в мутное окошко. – Останкинская башня в сотне метров, что я могу сделать! Ты бы еще в трансформаторной будке встречу клиенту назначил.
Белов понял, пора применять радикальные меры. Нагнулся и достал из‑под стола три запотевшие бутылки пива.
– Ребята, это аванс. Остальное после работы. – Он ловко сковырнул пробки, протянул бутылки еще не пришедшим в себя от удивления отушникам. – Но запись должна быть, как на студии.
Старший отхлебнул пиво, вытер губы и широко улыбнулся.
– Уф! Будет тебе качество, Игорек.
Рация дала короткий зуммер. Белов наскоро перекрестился, первым надел наушники. Технари, как по команде, разбежались по рабочим местам: один к видеокамере, другой к тарелке направленного микрофона, старший – к пульту.
Белов развернул стул так, чтобы одновременно был виден экран телевизора и окно вагончика.
За мутным стеклом промелькнуло белое пятно – подъехала «Волга» Гоги Осташвили. На мониторе было видно, как машина, проехав сотню метров, остановилась у продуктового магазинчика. Через несколько секунд из магазина вышел Журавлев. Посмотрел по сторонам и переложил батон хлеба из правой руки в левую – сигнал, что Гога приехал один.
Гога вылез из машины, потер поясницу, хлопнул дверцей, не запирая ее на ключ, и враскачку, как борец по ковру, пошел к Журавлеву.
Белов дал знак старшему увеличить громкость. Как обещали, слышимость была идеальной.
* * *
Журавлев повернул назад, к вагончику. Гога, шедший рядом, все еще молчал, обдумывая ответ.
«Ничего, так даже лучше. Подойдем ближе, можно будет снимать крупным планом. И говорить тебе, Гога, придется прямо в камеру. Потом никто не упрекнет, что мы смонтировали запись. Любая экспертиза подтвердит, что съемка и аудиозапись шли одновременно», – подумал Журавлев, намеренно замедляя шаг.
– Допустим, такой человек существует, – наконец произнес Гога.
– А без «допустим»? – нажал Журавлев. – Да или нет?
– Да. «Наш Совмин». – реальная личность. – Гога невольно поморщился, что не укрылось от Журавлева. По всему было видно, что эта личность вызывает у Гоги не самые лучшие воспоминания. – Только зачем он вам, не пойму. Второй раз генералом решили стать?
Зная об амбициозности Гоги, Журавлева подвели на контакт с ним как генерала КГБ. Журавлев в последние годы стал резко набирать в весе и округлым лицом, мощной фигурой с выпирающим вперед животом вполне соответствовал Гогиным представлениям о высшем руководстве КГБ. Знал бы, сколько злых шуток отпускал Белов, гордящийся своей ателетической фигурой, в адрес «легенды» Журавлева – оба еще ходили в майорах и знали, что генеральские звезды им не светят, хоть перелови всю мафию страны.
– Интерес у нас обоюдный, Георгий. – Журавлев остановился, до вагончика оставалось меньше полусотни метров.
– Даже так? Вот уж не думал, что у нас могут быть общие интересы.
– Общих нет, у каждого свой, тут я согласен. Но они иногда пересекаются, иначе мы бы не встречались, так? – Журавлев выждал, дав Гоге почувствовать скрытый смысл фразы. Гогу никто не вербовал и за уши не тянул на встречи с «генералом КГБ». Сам пошел на контакт, просчитав соотношение риска и выгоды от такого знакомства. – Нельзя жить в обществе и быть от него свободным, это еще дедушка Ленин сказал. За нарушение этого правила можно поплатиться свободой.
Намек понял? – Журавлев еще раз сделал многозначительную паузу, но уже короче, нельзя было терять темп. – Поясню. Вот стоим мы, генерал КГБ и известный всей Москве мафиози, и мирно разговариваем. А почему? Да потому" что общество у нас такое. И ты его законов фактом своего существования не нарушаешь. Естественно, я не УК имею ввиду. Если есть бараны, то должен быть и волк. Волк – это ты. А я, как хранитель безопасности государства, должен смотреть, чтобы волки не шалили и бараны не борзели.
– А в газетках про это не пишут, – усмехнулся Гога, явно польщенный, что его зачислили в особую категорию – волков.
– Их для баранов печатают, Георгий. А умный и так понимает, что новый Генсек вот‑вот начнет чистку партии. И не потому, что новая метла обязана мести по‑новому. Альтернатива проста: или он сожрет «стариков», или они его мальчиком на побегушках держать будут. Хватит нам жить в доме престарелых, так многие считают. И я в том числе. Поэтому линию нового Генсека на войну со стариками поддерживаю двумя руками.
– Мне бы ваши проблемы! – хохотнул Гога. – Я простой человек, живу тихо, никому не мешаю.
– Я же тебе говорил, что нельзя быть свободным от общества и процессов, идущих в нем. – Журавлев укоризненно покачал головой. – Не понял теорию, поясню на конкретном примере. В мае в загородном ресторане «Росинка» была большая гульба, помнишь?
– Там каждыйдень гуляют, – насторожилсяГога.
– Семнадцатого числа был день рождения Демьянова. Такого человека, как зам областной кооперации, не уважить нельзя. Собрались авторитеты и «деловые» чуть ли не со всего Союза. И ты там был, Георгий. Только посадили тебя на первом этаже, вместе с гопниками и мелкой фарцой. А серьезные люди гуляли на втором.
Тебя туда пропустили только тост за виновника торжества произнести, а за стол не усадили. Потому что молод ты для них и солидности еще не набрал. – Удар по самолюбию Гоги был нанесен, Журавлев замолчал, выжидая, когда проявится эффект.
Гога позеленел лицом, выдохнул сквозь сжатые зубы глухо:
– Мне торопиться некуда, я свое еще возьму.
– Когда? – резко бросил Журавлев. – Не мальчик – сорок уже! Брать надо сейчас, Георгий. Момент благоприятный, разве не ясно? Молодой Генсек начал борьбу за власть, сейчас начнут гнать стариков. Попади в эту струю, не противоречь объективной тенденции – и ты выиграешь.
Гога набычил голову, крутые плечи поднялись выше, под тонким шелком рубашки налились бугры мышц. Сейчас он напомнил Журавлеву борца, выслушивающего последний инструктаж тренера. Не хватало только противника в дальнем углу ковра.
– "Наш Совмин", – указал цель Журавлев. – Как мне сказали, он берет десять процентов от каждого дела, которое ставит на ноги. И процент при решении проблем прогоревшего «цеха». Человек он уже немолодой. Куда ему столько?
– Что‑то я не пойму...
– Я беру этого старика, а тебя назначаю наследником его дела, – Журавлев понизил голос. – Тебя, Георгий. Потому что с тобой можно дружить, раз. Потому, что это соответствует общей тенденции на омоложение кадров, два. И три, только ты, молодой и сильный, способен за месяц‑другой поставить под контроль наследство «Совмина». Но начинать надо сейчас, прямо сегодня.
Журавлев неожиданно замолчал, огляделся по сторонам. Раскрыл портсигар, достал папиросу. Медленно раскурил.
Момент был критический, либо он сделал Гогу, либо понятия клановой чести и осторожность возьмут верх над жадностью и амбициями.
Некурящий Гога поморщился от едкого дыма «Примы», попавшего в лицо.
– Вот, значит, как наши интересы пересекаются? – усмехнулся Гога, что‑то для себя решив.
– Кто такой «Наш Совмин» и где его искать?
– Ответ мне нужен сейчас. – Журавлев незаметно от Гоги суеверно сжал кулак.
Гога сузил глаза, как перед ударом.
– Крот. Концы надо искать в Сочи. Месяц назад работал там. Все.
– Я не ошибся в тебе, Георгий. – Журавлев похлопал Осташвили по закаменевшему от напряжения плечу. Сразу понял, больше Гога не скажет, хоть режь. – Максимум через месяц он будет на нарах в Лефортове, это я тебе обещаю.
Едва машина Гоги скрылась за поворотом и с поста наблюдения передали, что она на полной скорости понеслась к Марьиной роще, Белов сорвал с головы наушники и выскочил из вагончика. Последние минуты сидел, как на раскаленной сковородке. Планировали, что Журавлев прощупает Гогу на предмет возможной вербовки. Чуть поиграет компроматом, чуть намекнет на взаимную пользу от более тесного контакта. Гога только входил в силу и авторитетом пользовался по большей части среди молодых, что открывало простор для психологических игр, к которым Журавлев имел особую слабость. Но то, что Белов услышал, шло вразрез не только с планом, но даже с азами оперативной работы. Даже старший отушник недоуменно покачал увенчанной наушниками головой. За свой век он записал немало, но такое, как видно, слышал впервые.
Журавлев сидел в тени чахлого тополя, выросшего прямо между двумя самодельными гаражами. Пристроился на ящике из‑под пива, блаженно щурился от едкого дымка «Примы».
– Ну ты, генерал, даешь! – выдохнул Белов, смахивая с лица катящийся градом пот.
– Как я его сделал, а? – довольно, как кот, проглотивший мышь, усмехнулся Журавлев.
– Да меня чуть кондрашка не взяла! – вскипел Белов, оглянулся на черный вход магазинчика и понизил голос. – Ты чего удумал, старый?
– О чем это ты, Игорек? – сыграл непонимание Журавлев.
– Да уж не про политзанятия с бандитским элементом, это уж точно! Плел ты ему классно, слов нет.. Но на хрена ты ему про «наследство» загнул, а? У отушников чуть аппаратуру не переклинило от такого! Получилось, что ты, опер КГБ, вошел в преступный сговор с бандитом. Минимум – должностное преступление.
Максимум... – Белов вместо слов ударил ребом ладони по шее. – И не делай невинных глазок! Завтра запись перед начальством крутить. Догадываешься, куда они нам пленку намотают? – Белов зло сплюнул вязкую слюну. – Черт! Ну объясни ты мне, бестолковому, на кой ты весь разговор перекроил? Ведь три дня репетировали!
– Не делай булек, Игорек. Я все продумал. Будет плохо, все беру на себя.
– Не понял? – протянул Белов. – Так это не импровизация?
– Нет. – Журавлев устало прикрыл глаза.
– А почему я не в курсе?
– Конспирация.
– Да иди ты на фиг!
Журавлев болезненно поморщился, помял левый бок.
– Не голоси, Игорь. Все очень просто. Гога сдает Крота, мы Крота ловим и сажаем. В камере раскрываем карты, Крот лезет на стенку от ярости. На этой волне мы его вербуем и спускаем с цепи, он рвет Гогу в клочья. В результате мы имеем своего человека в высшем эшелоне мафии. И с Гогой будет покончено.
Сплошные плюсы, как ни крути. – Журавлев тихо охнул, нащупав в животе особенно болезненную точку. – Генералами не станем, но дырочку под орден можно сверлить.
Белов закинул голову, долго смотрел в белое от жары небо. Потом быстро пошел к черному входу в магазинчик. Вернулся с двумя бутылками: пиво для себя, «Боржоми» – для Журавлева. Сковырнул пробку, протянул бутылку с Журавлеву:
– Пей, трезвенник.
Журавлев из‑за подозрения на диабет неожиданно для всех бросил пить, шуточки по этому поводу выслушивал со стоицизмом обреченного. Благодарно кивнул и надолго припал к горлышку потрескавшимися от жажды губами.
– Слушай, Кирилл. – Белов присел на корточки напротив Журавлева. – Мы всего лишь опера. Нам и Гога может оказаться не по зубам. Сам знаешь, связи у него на уровне замминистра МВД. А по сравнению с Гогой Крот – первый после бога. Не зря же его прозвали «Наш Совмин». Даже страшно подумать, какие на нем концы завязаны! Не наше дело лезть в политику. А Крот – это уже политика! И хоть мне талдычат на партсобраниях, что я боец политического фронта, сам я таковым себя не считаю. Не мой это профиль. Я – опер, мое дело – хватать и сажать.
– Ладно, как опер скажи, плохая операция наклевывается? – неожиданно разозлился Журавлев.
– Да при чем тут это! – Белов хлопнул ладонью по колену. – Гениальная операция, врать не стану. Но не дадут нам ее раскрутить. Не дадут, – произнес он по слогам.
– Дадут.
– Мешалкой по промежности нам дадут! – Белов отхлебнул пива, вытер ладонью рот. – Ты же на свой страх и риск сейчас беседу провел. Думаешь, поставишь начальство перед фактом, что Гога скурвился и можно Крота брать голыми руками, они от радости запрыгают?
– Не все, конечно. Но кое‑кто – да. – Журавлев многозначительно посмотрел на Белова.
– Нашел Штрилиц своего Бормана, – зло усмехнулся тот. – Подробности выспрашивать не буду. Может, ты действительно генералом решил стать, если в политику полез... Ладно, не моего ума это дело. – Белов выпрямился, в два глотка допил пиво, отшвырнул бутылку. – Мое дело – сейчас с отушниками водку пить. За успех нашего безнадежного дела.
– Не безнадежного, – тихо сказал Журавлев. – Поверь мне на слово.
Белов опять закинул голову. Тень от чахлой листвы упала на лицо.
– На слово я никому не верю, Кирюха. Ты уж извини. Вот когда нам дадут арестовать Крота, я тебе поверю. И даже прощу, что ты, гад, из конспирации хреновой даже не намекнул заранее, что тут Гоге плести собрался. А я чуть инфаркт от неожиданности не заработал!
Белов развернулся и пошел сквозь ряд редких кустов к вагончику. Журавлев остался сидеть на продавленном пивном ящике.
* * *
В тот жаркий вечер с отушниками пришлось пить водку теплую, как парное молоко. Не обмыть удачно проведенную операцию – нажить себе врагов в ОТУ. За нерушимые традиции ему пришлось страдать одному – Журавлев лишь присутствовал, чокался стаканом с «Боржоми». Окосели невероятно быстро. Утром Белов с трудом вспомнил, как оказался дома. Сохранились лишь какие‑то обрывки: езда по ночному городу, препирательства с гаишником, окончившиеся дружным тыканьем удостоверений под нос разъяренному постовому. Потом нудный пилеж жены, разбуженной появлением Белова, поддерживаемого смущающимся своего трезвого вида Журавлевым.
Утром он долго стоял под холодным душем. Торопиться было некуда, Журавлев заранее, зная, чем кончаются оперативные мероприятия с отушниками, дал отгул.
Позавтракал, поглядывая одним глазом в телевизор. Ждать предстояло до одиннадцати, раньше Куратор на работу не приходил.
Случайности исключены
Белов поморщился. Воспоминания были настолько отчетливы, что он даже ощутил мерзкий вкус пива под языком.
Прошелся по кабинету. Телефоны молчали. Он достал из кармана связку ключей от машины. "Надо, Игорь, – сказал он сам себе. – И тогда было надо, и сейчас.
Другого выхода нет".
Через две минуты он вывел свой «жигуленок» со служебной стоянки. Попетлял по городу. В хорошо знакомом месте на Пресне, где «наружка» неминуемо выдавала себя, выждал пятнадцать минут. «Хвоста» не было. Нашел таксофон, набрал заученный наизусть номер. Куратор просил никогда его телефоны не записывать.
* * *
По‑осеннему темная вода канала казалась густой и вязкой. Вдоль дальнего берега еле полз буксирчик. Отсюда, с четырнадцатого этажа, он казался маленьким крутолобым китенком в сбитой на макушку белой шляпке.
Белов прицелился в него пальцем.
– Чпок! И ваших нет, – сказал он вслух и оглянулся. Тихомиров все еще гремел посудой на кухне.
Альберта Ивановича Тихомирова он за глаза называл Куратором. В те славные годы, когда Старая площадь не спускала немеркнущего ока с компетентных, как тогда было принято выражаться, органов, Белов, сам того не желая, попал в поле зрения Куратора.
Тихомиров сразу же поставил условие – о проявленном интересе к молодому сотруднику должны знать только двое: Тихомиров и он сам. В противном случае к заброшенному злой волей в Тмутаракань Белову потеряют интерес все и навсегда.
Белов условия игры принял и никогда об этом не жалел.
«Сами виноваты. Довели, гады. Если бы не стали вытирать об меня ноги, стал бы я палить из главного калибра? Только дурак может подумать, что Куратор давно не у дел. Ого! Эти седые крепыши интригуют, пока дышат. А с их закалкой – еще на наших поминках блинами обожрутся. Куратор и сейчас по старым каналам может так шарахнуть, что на Лубянке в кабинетах все портреты со стен послетают!»
– Любуешься? – Куратор, шаркая тапочками, осторожно пронес поднос с чайником и чашками к столу. – Нет, не помогай! Вдвоем точно уроним.
– Красивый вид.
– По секрету, Игорек, здесь себя чувствую сперматозоидом в пробирке. Нет, что улыбаешься? Что это такое – вместо двух стен – окна во весь рост! Слава богу, что высоко, только с вертолета подсмотреть можно. – Куратор запахнул на груди теплый халат, по случаю сырой погоды накинутый поверх спортивного костюма.
– А на Краснопресненской квартира?
– Вспомнил! Сдаем фирмачу. Продаем свой кусочек социалистической собственности.
– Вместе с аппаратурой? – подколол Белов.
Куратор на секунду замер с чайником в руке, удивленно посмотрел на Белова, потом захохотал, показав крепкие белые зубы.
– Славно, Игорек! – Он вытер заслезившиеся глаза. – Давно сообразил, что квартирка «крестовая»?
– Давно. Не совсем же я дурак. Ваше поколение работало круглые сутки: дома и на работе. Сам бог велел квартиру нашпиговать «клопами».
– Садись. – он указал Белову на кресло напротив себя. – Ты дураком никогда не был. Чай будем пить с мятой. Говорят, от сердца помогает, веришь?
– Не знаю, – пожал плечами Белов.
– И я не знаю. Однако вкусно. – Он разлил дымящийся чай по чашкам, пододвинул к Белову корзиночку с печеньем. – Мне горячий нельзя, а ты пей, если хочешь. Я пока о твоих интеллектуальных способностях поболтаю. – Он сел, закинув ногу на ногу, поиграл свесившимся с пальцев тапком. – М‑да, Игорек. Годы тебе на пользу. Заматерел. А я тебя еще волчонком подобрал.
Белову был неприятен цепкий взгляд глаз в мелкой склеротической сетке, но виду не подал. Куратор надкусил печенье, аккуратно стряхнул г упавшие на грудь крошки и продолжил:
– Ты умница, Игорь, и сразу понял, что органы – это лишь часть тела. Что было бы, если печень стала бы жить сама по себе? Согласись, если у тебя кое‑что зашевелилось в штанах, скажем, в высоком кабинете, это уже неприятно, да?
– К‑хм. – Белов вспомнил утренний разнос у начальника Управления и улыбнулся.
– Только у Гоголя нос жил сам по себе. Но носатый гений был параноиком, что лишний раз доказывает мою правоту. Ты не стал якшаться с теми, кто считал, что органы, твоя контора или другая, не о том речь, есть пуп земли и царь царей. Таких мы давили. До сих пор считаю, правильно делали.
– Только мало. – Белов отставил чашку.
– Ну, дорогой, нельзя же всех сразу! Хотя, согласен, не учли, что мразь размножается со скоростью болезнетворных микробов. Ну и бог с ними! Теперь о тебе. – Куратор потянулся за чашкой, потом махнул рукой. – Ай, еще горячий...
Значит, тебя потянули на цугундер за провал перехвата, и ты прибежал ко мне.
Зачем? Помочь остаться или помочь уйти? Подумай, Игорь. Иногда нужно мужество, чтобы вовремя смазать пятки. Ты и так там пересидел. Дальше ;будет хуже.
– Я все понимаю, Альберт Иванович. Тошно там. Хочется пройтись по коридорам и наплевать на все двери. А потом уйти. Я же не первый день в контрразведке; такой провал возможен только при утечке информации, из отдела или из Управления, меня уже не особо волнует. Служебного расследования не будет, так мне сразу и заявили. А за то, что из‑под носа увели три фуры с наркотиками, отвечать придется лично мне. Ну как тут можно работать?!
– Вот что я тебе скажу. – Куратор провел ладонью по аккуратно постриженным чуть побитым сединой волосам. Перец с солью, как говорят. Белов по опыту знал, этот жест означает, что Куратор готовится сделать решающий ход. – Ты стоял в резерве. Я уже начал торить тебе тропинку на переход к нам, в Комитет партконтроля. С Лубянки до Старой площади за пять минут дойти можно, а перетащить человека – это целая наука! Но тут такое началось, сам помнишь.
Большинство, само собой, решало личные проблемы. Самые серьезные занимались эвакуацией. – Он со значением посмотрел на Белова, тот кивнул. – А это работа особая. В такую обстановку привести нового человека я просто не смел. Ну а потом все рухнуло. Но сейчас у меня есть куда тебя пристроить. О деньгах и прочем у нас не принято говорить. Для своих мы решаем эти вопросы раз и навсегда. Будешь думать только о работе. Работа серьезная. На несколько порядков выше твоей.
– Спасибо, Альберт Иванович. Но мне нужно продержаться месяц. Если повезет меньше. После этого я в вашем полном распоряжении.
– Интересно‑о! – Еще крепкая ладонь, только кожа стала суше да четче проступили синие жилки, замерла, потом опять поплыла по жесткой щетке волос. – Дело?
– Да.
– Серьезное или дурь ради принципа?
– Очень серьезное. И для меня, и для вас, и для тех, кому вы меня рекомендуете.
– Даже так? Заинтриговал, Игорек. До сих пор наши дела с твоими не пересекались. Давай‑ка, братец, колись!
– Допустим, это мой прокол. Неудачный перехват каравана с наркотой. – Белов выложил на клетчатую салфетку кругляшок печенья. – Второе. Абсолютно независимая от этого эпизода информация, что вернувшийся из небытия авторитет решил потребовать назад свое. – Он положил рядом еще одно печенье. – И последнее. Некто крутит операцию, в которой задействован бывший кадровый сотрудник КГБ, в хорошем звании, замечу. Соль операции мне еще не ясна. Но если объединить их? – Он сложил стопкой три печенья. – Крупные дела, как вы знаете, сами по себе не живут. Они обязательно задевают паутину чьих‑то интересов. А почему бы не допустить, что в этих трех делах интересы не сплелись в тугой узел? Дела же очень крупные. Под силу немногим. Стало быть, фактура одного дела плавно перетекает в другое. Логично?
– Ты не изображай из себя Чапаева с картошкой, – усмехнулся Куратор. – Если назревает война группировок, то так им и надо. Пусть хоть весь город своей гнилой кровью зальют! А сдуру зацепят мирных граждан, будет повод пощипать нынешних руководителей. Так что ерунда все это. В чем суть‑то?
– Суть, Альберт Иванович, в том, что пересечения есть. Причем пересечения по основным фигурантам. А это очень серьезно.
– Допустим.
Белов тонко почувствовал, что старик давит в себе интерес. Школа старая, ничего не попишешь, но по недоброму огоньку, лишь раз мелькнувшему в холодных выцветших глазах Куратора, понял – зацепило, старый гончак сделал стойку.
– Кротов, Гога Осташвили, Журавлев. – Белов по очереди коснулся пальцем трех кругляшков печенья, лежащих на скатерти.
– Журавлев... Я его должен помнить? – Куратор прищурил глаза, успевшие стать острыми, как стальные лезвия.
– Кирилл Алексеевич Журавлев. Мой бывший шеф. В восемьдесят пятом мы вместе с ним затравили Кротова. Кирилл разработал операцию «Палермо». Суть проста: вербануть, намертво вербануть человека из высшего эшелона мафии. Имея такие позиции, можно крутить, как душе угодно. Фактически, через Кротова мы могли получить доступ к рычагам теневого бизнеса Союза. Кирилл не учел, что это уже политика высшего полета. За что и погорел. Не без моего с вами участия.
– Дальше! – Куратор сбросил маску равнодушного, умудренного опытом ветерана бульдожьих драк под кремлевскими коврами, ушедшего на покой.
«Вот теперь я знаю, на кого ты похож, хотя долго прятался, – подумал Белов, подняв взгляд на напряженно застывшего в кресле Куратора. – На добермана‑пинчера. Серьезная собачка. Только для травли. И исключительно – двуногих».
– У меня есть все основания считать, что кто‑то атакует один из крупных банков. Не буду называть какой, но в десятку крупнейших он входит. Конечно, он завшивлен мафией, но кто сейчас не без греха. Соль в другом. Падение этого мастодонта вызовет кризис на кредитном рынке. Будет эдакий маленький «черный вторник». Простые граждане не заметят, но у банкиров кровушка потечет. Не знаю, в этом ли интерес заказавшего операцию, но таково одно из вероятных последствий. В операции действуют те же фигуранты, что и в «Палермо», – Кротов, Журавлев, Осташвили.
– А ты часом не притянул все за уши? Доля иронии в голосе Куратора была умело дозированной, прием был старый, назывался – «поставить проблему под сомнение». Если позиция заявителя слаба, от этого приема она рушилась, как карточный домик. Тебя вынуждали привести твердые аргументы, а это заставляло открыть все карты, – это был еще один трюк, замаскированный в этом приеме. Белов все это знал и не раз сам применял. Отступать было некуда. Куратор был последней надеждой.
Белов сгреб три кружочка печенья и опять стал по одному выкладывать на стол.
– Первое. Банк фактически принадлежит Гоге Осташвили. Наркотики, которые увели у меня из‑под носа, шли ему. Гога личность известная, без пяти минут лидер новой политической партии. Мощные связи на Кавказе. А Кавказ – это Горец, провозгласивший полную независимость. Второе, Кротов. Кротов жив и, как мне представляется, психически абсолютно здоров. – Альберт Иванович чуть дрогнул уголками губ, что не укрылось от Белова. – Более того, я имею стопроцентные данные, что Журавлев посещал Кротова в клинике под Заволжском. И сразу же после визита Кротов пропал. По косвенным данным, по Кротову после ареста работала ваша, Альберт Иванович, организация. Отсюда я делаю вывод, что эвакуацию Кротова из Лефортова организовали ваши коллеги. Скажем так – как эпизод в глобальной эвакуации режима, о которой вы упомянули. Чем он расплатился, не мое дело. Но, как мне кажется, вынырнул он без вашего ведома. А я еще тогда, в восемьдесят пятом, понял, по таким персонам, как Кротов, ничего нельзя делать без вашего ведома или молчаливого согласия. Поэтому и позвонил вам на следующее же утро после встречи Журавлева с Гогой. И поэтому я сейчас здесь. – Он сложил печенье в стопочку и откинулся в кресле. – Вот такие пересечения. О перспективах подумайте сами. Я вам нужен, Альберт Иванович. Вам и вашим друзьям.
– Условия? – коротко бросил Куратор, закручивая темп; торг надо вести быстро, не умеющий моментально считать варианты – обречен. Таких не стоит жалеть. Не суйся в серьезные дела, если кишка слаба.
– Мой шеф должен утереться и промолчать. И не поминать о дюжине трупов, нарисовавшихся якобы по моей вине.
– Об этом забудь. Дальше?
– Месяц работы, несмотря на оргвыводы. Меня же сегодня чуть не выперли!
– Сделаем. Еще условия?
– Дайте довести это дело до конца. Я выйду на организатора этой свистопляски и сдам его вам, мне он не по зубам. Лишь после этого я буду готов рассмотреть ваше предложение о серьезной работе.
Белов дождался, когда Куратор кивнет, значит, условия приняты, и продолжил:
– Таким образом, я приду не мальчиком с улицы, а со своим взносом в общее дело. В наше общее дело.
Куратор машинально провел рукой по волосам, потом резко отдернул руку.
– Еще куришь, Игорек? – спросил он, изменив тон. Сейчас перед Беловым опять сидел радушный от стариковского одиночества хозяин.
– Все бросаю.
– Ну вот и подыми тут. А я выйду в соседнюю комнатку, пару звоночков сделаю.
Сов. Секретно
Т. Подседерцеву
...с 13.15 и до 15.32 объект «Бим» находился по адресу: Ленинградское шоссе, д. 41. Опросом консьержки дома удалось установить, что «Бим» поднялся на лифте на четырнадцатый этаж. От дальнейших вопросов, чтобы не вскрывать оперативный интерес, решил воздержаться. Установочные данные на жильцов данного этажа будут получены через участкового инспектора...
Сов. Секретно
Т. Подседерцеву
Проведен выборочный контроль телефонных разговоров, прошедших из дома № 41 в момент пребывания в нем объекта «Бим». Особый интерес представляет нижеследующая запись.
Стенограмма
Абонент: 150‑5672, Тихомиров А. И. абонент: номер не установлен.
Т. – Здравствуй, дорогой. Как дела?
Н. – По‑брежнему! Ха‑ха‑ха!
Т. – Я вот по какому вопросу... Ты мальчика моего помнишь? Ну, из «Большого дома».
Н. – Погоди... На «бэ» фамилия?
Т. – Правильно! Если говорят, что у тебя склероз, плюнь в морду. Обидятся, сошлись на меня. Молодцу помощь нужна. Совсем затюкали парня.
Н. – Организуем. А что случилось?
Т. – Так интриги, батенька. Все они, проклятые. И вот еще что... Если у тебя такая память, может, напомнишь мне, что там за дело такое было... Ну, мы его в 90‑м еле‑еле в архив сдали, вспомнил?