О бедном кощее замолвите слово 7 страница

Я со злорадным интересом поглядывала на него снизу вверх, не опуская правой руки. Вор, болтая ногами, медленно крутился вокруг своей оси в пяти аршинах над крышей.

На фоне полной луны он выглядел бесподобно, точь‑в‑точь нетопырь, высматривающий девственницу поаппетитнее.

– Что вы, Менес, я просто оказываю вам услугу, – иронично заверила я, меняя руку. Вор заверещал, сорвавшись было вниз, но, почти коснувшись земли, снова вознесся над коньком. – Как известно, чем выше в гору, тем целебнее воздух. Дышите глубже, запасайтесь здоровьем, завтра оно вам очень и очень понадобится. Я лично готова пожертвовать горсть перьев из своей подушки, лишь бы вам полегчало!

– Как вы можете быть такой жестокой?! – неубедительно воззвал к моему милосердию летучий вор. – Неужели вы хотите осиротить моих детей, обездолить стариков‑родителей…

– …и овдовить жен, – ядовито добавила я. – Собственно говоря, именно так я и собираюсь поступить. Во благо всех прочих детей, жен и стариков. И, уверяю вас, этот груз ничуть не отяготит мою совесть, и ваше хладное тело на веревке не будет сниться мне по ночам. Возможно, я даже прикуплю обрывок этой веревочки на снадобье от почечных колик.

Заклятие телекинеза – одно из самых простых и в то же время энергоемких, особенно ночью. Я сделала вид, будто снизошла‑таки к мольбам Менеса, и вор шлепнулся животом на гребень крыши, обеими руками ухватившись за резной конек.

– Госпожа‑а‑а ведьма‑а‑а! – чуть погодя заголосил он еще жалостливей. – Подайте мне лестницу – вон она, у стеночки лежит!

– Ну ты нахал! – фыркнула я, собираясь в целебных целях оставить Менеса на крыше до утра, а там уж пусть как знает перед Олупом выкручивается. – Хочешь вниз – прыгай!

– Высоко‑о‑о! Боязно‑о‑о!

…Вор так и не понял, почему я передумала. Бормоча слова благодарности, он торопливо спустился по лестнице и собирался дать деру, но я злобно шикнула, вскользь коснулась замка, и тот звякнул отпавшей дужкой. Я рывком выдернула ее из петель, бросила замок на землю, распахнула дверь и за шиворот впихнула вора в амбар, проскользнув следом.

Менес споткнулся о порог и упал, по звуку – на мякину. Я растянулась рядом, предварительно захлопнув дверь. Остатков магии в аккурат хватило на щелчок замка.

В амбаре стояла непроглядная темнота. Пахло зерном, сеном и немного мышами.

– Госпожа ведьма, – восхищенно зашептал вор, норовя прижаться ко мне поплотнее, – давайте работать на пару! У меня есть на примете очень перспективный замок, от вас всего‑то и требуется – перелететь через крепостную стену, отвлечь десяток‑другой собак, усыпить четырех стражников и взломать сокровищницу. Ну, может, еще придется сразиться с тамошним магом – очень нервный тип, плюется молниями почем зря. А я тем временем у разводного моста на стреме постою. Добычу, естественно, пополам – хоть, наводка и моя, но я не жадный…

Я без комментариев ткнула его лицом в мякину. Гул нарастал и вскоре стал слышен даже сквозь плотно пригнанные доски. Вор мигом утратил интерес к совместному предприятию и перестал дрыгаться, затаив дыхание. У меня тоскливо заныло под ложечкой – привыкшие к темноте глаза различили серое окошечко‑отдушину под крышей, над которым тускло светились движущиеся точки. Пчелы беззвучно ползали по венцам вокруг окошечка, словно прислушиваясь.

А потом до нас донесся еще более мерзкий и зловещий звук: цок‑цок‑цок. Словно подкованная лошадь по камням прошлась. Потом какой‑то треск, пощелкивание и снова: цок‑цок, совсем рядом. Что‑то стояло у самых дверей амбара, ощупывая поскрипывающий замок. Отпустило – замок глухо лязгнул о доску, – пошло дальше. Светящиеся точки одна за другой исчезли. Время ржавой пилой тянулось по натянутым нервам. Наконец в примыкающем к амбару курятнике закричал петух, вор чуть слышно заскулил, и я, опомнившись, убрала затекшую руку с его затылка.

– Что это было? – сдавленно прошептал Менес.

Я поморщилась, растирая руку:

– Волки.

– Шутите? – изумился он.

– Нет.

Мне и впрямь было не до шуток. Тварь, выжившая волков, активно использовала их охотничьи угодья.

– Зачем же мы от них прятались? – задним числом расхрабрился вор, вставая и тщательно отряхивая соломинки с черной куртки. – Или ваше колдовство годится только для ярмарочных фокусов?

– Да затем, – я села и устало прислонилась спиной к двери, – что сегодняшний запас колдовства был истрачен на перевоспитание одного преступного элемента. Впустую, похоже, истрачен…

Вор размашисто дернул за ручку и пошатнулся от неожиданности. Снаружи неподкупно лязгнул замок.

– Выпустите меня! – неуверенно потребовал он, оглядываясь.

Я равнодушно пожала плечами:

– Не могу. Скажите спасибо, что впустила.

– Что же нам теперь делать?

– Ждать, – мрачно отозвалась я, устраиваясь поудобнее, – пока ко мне не вернутся силы.

– И долго?

– Не знаю. Час, два. Ночью труднее колдовать.

– А если нас застукают?! До рассвета рукой подать, вдруг хозяину приспичит с утра пораньше обойти дозором частную собственность?!

– Раньше надо было думать, – окончательно разозлилась я, – вы сюда так активно стремились, вот теперь сидите и радуйтесь! Пощупайте борону, набейте карманы зерном – не представляю, что еще вы собирались красть в амбаре.

– Не собирался я ничего красть! – обиженно запротестовал вор, присаживаясь на корточки рядом со мной. – Мне замок приглянулся…

– Полагаю, веревочная петля тоже не оставит вас равнодушным?

Вор ненадолго притих, обдумывая ситуацию. Потом с надеждой предложил:

– А давайте притворимся, будто мы… уединились?

– С вами?! Предпочитаю деготь. И уберите руку из моего кармана, пока она не осталась там навсегда!

– Ой, простите, я машинально! – искренне удивился он, выдергивая руку. – Так как насчет моего предложения? Пятьдесят пять процентов, а?

– Я, конечно, польщена, но вынуждена отказаться. Боюсь не оправдать столь высокого доверия, – оскальзываясь и увязая, я с трудом вскарабкалась на стог и растянулась поверх душистого сена, решив вздремнуть часок‑другой. – И учтите, Менес, со следующего места преступления вы уползете или ускачете, смотря какое заклинание придет мне на ум первым.

Вор благоразумно промолчал. Предложи он мне шестьдесят процентов, я бы придушила его голыми руками.

* * *

Когда я проснулась, вор исчез. В распахнутую дверь заглядывало солнце, вызолачивая подножие стога. В углу копошился Олуп, нагребая овес в кадушку.

Я свесилась со стога и приветственно помахала ему рукой. Олуп подскочил от неожиданности:

– Вот те раз! А я уж думал, брешет свояк…

– Что именно брешет? – насторожилась я.

– Ну, мол, вы с ним на упыря засаду устроили, а кто‑то запер невзначай.

– Вроде того, – облегченно подтвердила я, с шуршанием соскальзывая на пол. – Все гости целы?

– Целы, что им сделается. А вилы когда вернете?

– Какие вилы? – опешила я.

– Знамо какие – кованые, на колу осиновом. Свояк растолковал, дескать, супротив упыря вернейшее средство, ежели днем поганцу в грудь вбить. Вот свояк и пошел его искать. С вилами.

Я мысленно пожелала Менесу отыскать‑таки упыря и заикнуться о назначении вил.

– К вечеру поднесу, – уверенно солгала я, – вот только от упыря отмою. Умертвий все‑таки, мало ли какой заразы в гробу набрался, один трупный яд чего стоит…

– Да не надо, госпожа ведьма, не торопитесь, – перебил меня побледневший Олуп, – можете и вовсе себе оставить, небось не обеднею.

– Ну как хотите… – лукаво усмехнулась я, перескакивая амбарный порог.

* * *

Прихватив со стола бутерброд, я сжевала его по пути к лесу. Отряхнула куртку, поправила меч и решительно углубилась в подозрительное поле.

Пшеница достигала моих плеч. Спелые колосья были как на подбор – длинные, полновесные, усатые. Ни черных угольков спорыньи, ни сорняков, ни клубящейся над головой мошкары. Несмотря на довольно прохладное утро, в пшенице стояла жаркая духота с запахом меда и соломы. Я упрямо продиралась сквозь недовольно шуршащие стебли, пока не очутилась в центре поля. Здесь пшеница росла реже, зато вымахала вровень с моей макушкой. Она и внешне отличалась – восьмигранные колосья без остей, стебли белесые, словно выгоревшие, а зерна и вовсе молочно‑белого цвета.

Поколебавшись, я сорвала один колос, задумчиво повертела в руке, С переломанного междоузлия сорвалась тягучая капля, алой звездочкой расплескалась по земле. Пшеницу словно ветром всколыхнуло. Зерна зашевелились, заворочались в гнездах, высвобождая сетчатую шелуху крыльев. Выбрались из колоса и поползли вверх по моей руке, раздраженно пульсируя остистыми брюшками. Воздух наполнился печально знакомым гулом. Огромный, многопудовый рой тяжело повис над полем.

Центральный пятачок с необычными колосьями ожил в последнюю очередь. Крупные светлые пчелы спекшимся комом осели на землю, и из него, как из глины, медленно вылепилась серая уродливая тварь – бескрылая помесь паука и пчелы размером с годовалого телка, мохнатая, шестилапая. Угловатые суставы высоко поднимались над туловищем, раздутое брюхо тяжело волочилось по земле, за сомкнутыми жвалами с цоканьем шевелились зазубренные отростки.

– Я… просто… хочу… поговорить, – как можно спокойнее, стараясь не делать резких движений, сказала я.

Тварь зашипела, раздвинув жвала. Молниеносно вскинулась на дыбы, трансформируясь…

Передо мной стояла белокурая, среброглазая девушка с беззащитным личиком ребенка.

– Поговорить? – задумчиво переспросила она. Голос оказался чистый, мелодичный. – И о чем же? Попытаешься вымолить жизнь или отсрочку для колдовства?

«Не откажусь», – подумала я про себя, вслух же сказала:

– Я читала о тебе в старинном трактате о нежити, давно, еще на первых курсах Ты руоешь, роевой полиморф. Зимуешь в виде семян, по весне они всходят, быстро растут и выметывают колосья, которые где‑то с середины траворода приобретают способность к трансформации. В центре поля закладывается маточник, а остальные пчелы до зимы кормят и защищают тебя, потому что лишь твои семена способны дать всходы. Твой вид считается давно вымершим, записей о нем почти не осталось, потому я и не сразу вспомнила.

– Верно, – она насмешливо прищурилась, – в таком случае, полагаю, ты также помнишь, как меня уничтожить?

– Помню. А надо? Если не ошибаюсь, ты разумна и с тобой можно договориться.

– Изумительно, – бледные губы искривились в презрительной усмешке, – какое тонкое наблюдение! Разумна. Почему бы и нет? Когда враг загнан в угол, он начинает взывать к твоему разуму и милосердию.

– Я не враг тем, кто живет в ладу с прочими разумными расами.

– И чем же, позволь спросить, я тебя прогневила? Мои пчелы питаются пыльцой, нектаром и соком от корней, попутно опыляя сады – как ты сама могла видеть – намного эффективнее обычных пчел.

– Но для тебя, если не ошибаюсь, они добывают иную пищу.

– Не ошибаешься. – Она и бровью не повела. – Две‑три овцы в месяц – обычная дань села волкам, но разве волки взамен охраняют его от бешеных лис, разбойничьих шаек и бродячей нежити вроде упырей и кикимор?

– А еще волки не охотятся на людей посреди двора и не зажаливают их до смерти при въезде в село.

– Наемных убийц, – брезгливо поправила среброглазая. – Думаешь, ты первая? Двести лет кряду мой рой никому не мешал, а за последний год на него покусились четверо «борцов с нечистью». Что за «чисть» заплатила тебе, ведьма? На кой ляд я ей сдалась?

– Не знаю, – честно призналась я, – мне обещали заплатить только за охрану свадьбы, да и то теперь вряд ли заплатят. И шкура, чтоб ее, протухла… А сюда я пришла задать один‑единственный вопрос. Так сказать, снять свидетельские показания.

Похоже, мне все‑таки удалось если не убедить, то хотя бы озадачить ее.

– Какой вопрос?

– Ты была на свадьбе с начала до конца и, подозреваю, заночевала в ближайшем саду, чтобы не лететь сюда по потемкам. Может, ты заметила, кто сунул в сапоги дайна украденный с кладбища скелет и куда делся сам Дупп?

На хрупком личике отразилось искреннее недоумение. Но ответить она не успела – поле за ее спиной вспыхнуло широкой полосой от края до края. Факелы не смогли бы поджечь его так быстро и слаженно – здесь явно поработали магией. Руоешь вскрикнула, содрогнулась всем телом, словно ее огрели плетью, я же резко стряхнула пчел и бросилась на нее, сбивая с ног.

Сцепившись, мы покатились по земле, а над нами, чиркая по опустевшим колосьям, пронеслись два ревущих клуба пламени. Я чувствительно приложилась боком о камень и разжала руки, но руоешь, не сопротивляясь, беспомощно скорчилась рядом, притянув колени к подбородку.

– Что это было? – хрипло выдохнула она, превозмогая боль.

– Кто‑то выпустил по нам два боевых пульсара. – Я опасливо потрогала макушку, но дымящаяся плешь существовала только в моем воображении.

– Кто‑то?!

– Маг‑практик, – уточнила я, безуспешно пытаясь разглядеть мерзавца сквозь частую путаницу стеблей. – И довольно опытный, надо признать. Превосходно владеет техникой спаренного удара, такое не всякому магистру под силу.

– Так вас было двое! – с ненавистью простонала она. – Ты нарочно заявилась в село средь бела дня и с ходу принялась колдовать, отвлекая мое внимание!

– Ты кое‑что упустила.

– Неужели?

– Пульсаров тоже было два. И этот кто‑то недолюбливает нас обеих.

Поле быстро заволокло густым черным дымом. Ветер дул в нашу сторону, слышно было, как невдалеке потрескивает, разохочиваясь, пламя. Пахло горелым мясом и щетиной. Руоешь тяжело, прерывисто дышала, разделяя боль каждого стебля, каждого гибнущего в огне семени. И не только боль. Несколько минут она бездумно глядела в пустоту перед собой, потом удивленно расширила зрачки:

– Они облетели поле и прочесали весь лес, но там никого нет!

– Никого не видно, – поправила я, – плохо дело. Он не только прячется за чарами, но и успешно их маскирует.

Еще один пульсар прожег широкую борозду десятью локтями левее, давая понять, что враг не дремлет и не шутит.

– Посмотрим, – процедила я сквозь зубы, – он так долго не продержится. Либо станет видимым, либо прекратит расшвыриваться огнем.

– Либо выкурит нас отсюда дымом и обуглит заживо, – мрачно добавила среброглазая.

Дышать становилось все труднее, в горле першило, глаза слезились.

– Если кто‑нибудь из нас высунется и спровоцирует его еще на пару‑тройку заклинаний, это ускорит дело, – предположила я.

Руоешь, не двигаясь с места, повернула голову и выразительно посмотрела на меня.

– Почему опять ведьма? – возмутилась я, надрывно кашляя в кулак. – Почему именно мне приходится брать штурмом нашпигованные охраной замки и дразнить боевых магов из расчета пятидесяти процентов? Почему я не могу хоть раз постоять на стреме за мостом?

– Что?

– Ничего. – Я подняла руку и робко помахала ею над колосьями. Для пущего эффекта собрала пальцы в кулак – все, кроме среднего, Но проклятый маг не поддавался на провокации, опасаясь промахнуться сквозь дым. В воздухе бестолково вились пчелы, пытаясь отыскать невидимого врага на ощупь, но безуспешно – скорее всего, тот предусмотрительно залег на землю. Боязливо оглядевшись, я рискнула выпрямиться в полный рост и вызвать дождь, но противник сразу учуял мою магию и перебил ее ураганным порывом ветра, опрокинувшим меня на спину.

– Хвыбин сын, – сквозь зубы выругалась я, потирая ушибленный хребет.

– Еще идеи есть? – саркастически поинтересовалась руоешь.

– Отправь всех пчел за дым, на подветренную сторону.

– Они все равно его не увидят, – неуверенно возразила она.

– Это моя забота! – огрызнулась я и на четвереньках поползла сквозь пшеницу, решив подобраться к магу кружным путем. Смятые стебли цеплялись за штаны, кололи ладони, на голову сыпалась какая‑то дрянь. Впереди мелькнуло пламя – один лепесток, второй, десятый, жадно глодающие солому. Я зажмурила глаза, натянула куртку на лоб и сломя голову бросилась вперед, сквозь хватающий за ноги жар.

Маг успешно отводил глаза пчелам, но я увидела его сразу, вольготно рассевшегося на кочке и ехидно хихикающего над моими подскоками в тлеющих штанах. Торопливо охлопав себя по бедрам и одернув куртку, я выжидательно уставилась на поджигателя. Здороваться было глупо, убивать на месте – невежливо. Маг тоже не спешил бояться и каяться, разглядывая меня со снисходительным пренебрежением.

Издалека можно было подумать, что ветер поменял направление и гонит дым в обратную сторону. Злобно рокочущий клуб метнулся по направлению моего взгляда, но маг и бровью не повел, заранее позаботившись о защите. Пчелы уткнулись в невидимую стену, куполом расползлись по ней над нашими головами.

– Что ж, приветствую вас… коллега, – хорошо знакомым голосом пророкотал маг, вставая, – как вижу, вы правильно истолковали мое застольное выступление. Люди, не обладающие магическим даром, не способны увидеть поле руоешь. Но, как и селян, их можно обмануть накладным носом и париком, верно?

Передо мной стоял… дайн Дупп собственной персоной. Стройный, помолодевший лет на двадцать, с затянувшейся лысиной и впалыми щеками.

– Что вы здесь делаете? – глупо спросила я.

– Помогаю кое‑кому охотиться на нежить, – лучезарно, но неискренне улыбнулся Дупп, – в то время как эта кто‑то успешно отвлекает внимание последней.

– Во‑первых, не отвлекаю, а беседую. А во‑вторых, почему бы вам тоже с ней не потолковать? Лучше уж одна руоещь, чем сотня лесных упырей, вы могли бы договориться…

– А тебе не приходило в голову, – перебил дайн, – что договориться можно и с упырями? И куда с большей выгодой?

– Что? – опешила я.

Дайн невозмутимо пояснил:

– Упырей интересует человеческая кровь, ничего больше. Золото и камушки они несут мне.

– Вы хотите сказать… – я задохнулась от возмущения, – что в обмен на деньги позволяли упырям убивать людей?

– Лесную нежить все равно не извести, – пренебрежительно шевельнул плечами маг. – Выслеживаешь эту дрянь по буеракам, рискуя своей шкурой, выжигаешь логова, а через месяц‑другой все начинается заново. И откуда только что берется? Покрутился я полгода на ставке сельского мага – опротивело. Ночью озверевшие упыри только что в окна не лезут, днем селяне за глаза поносят – мол, совсем никудышный колдун, не может раз и навсегда с умертвиями покончить. Вот я и покончил. Не так, правда, как они ожидали. Ты права, ведьма, со всеми можно договориться. Упыри перестали трогать местных – кроме, конечно, забывших купить у меня чудодейственный амулетик, – а затерявшийся в глухомани купец дело обычное.

– А руоешь не убивает людей, – докончила я, – и по ее милости вы лишились стабильного дохода и средства запугивания селян, верно?

– Чуть не лишился, – уточнил маг, небрежно запуская руку во внутренний карман куртки, – но не лишусь. Я ведь не какой‑нибудь глупый колдун‑наемник, дразнящий тварь, чтобы верно оценить ее силы и возможности. Скоро поле догорит, через два‑три дня пчелы передохнут, а сама руоешь не умеет ни добывать пишу, ни кусаться и будет вынуждена идти на поклон к людям. Тут‑то я ее и возьму, тепленькую. А тебе, ведьма, уж не обессудь, живой отсюда не уйти.

Я слишком хорошо знала этот жест. Им обычно выхватывали из карманов магические талисманы, рассчитанные на одно, но сокрушительное заклинание, отразить которое у меня почти не было шансов. Но это не значило, что я не буду пробовать! Дайн ошибся, посчитав меня неудачницей, зарабатывающей на хлеб по трактам. И не мог даже предположить, что лучшая выпускница курса практикует в глухих селениях исключительно ради своего удовольствия.

Но пробовать не пришлось. В руке у мага ничего не было, и он торопливо сунул ее в другой карман. Потом в третий. Изумление на его лице постепенно сменилось испугом, а затем и откровенным ужасом.

– Что‑то потеряли? – с сочувственной издевкой поинтересовалась я, вскидывая руки.

Маг инстинктивно попятился, заслоняя лицо, но я метила не в него. Невидимая стена разлетелась вдребезги, освобожденные пчелы градом посыпались на наши головы. И если с меня они скатывались, как вода, возмущенно жужжа и барахтаясь в волосах, то маг в мгновение ока превратился в мохнатый гудящий кокон, сквозь который не пробилось ни одного крика…

Первый раз я смотрела на пчел без содрогания, со злорадным удовольствием. А когда они разлетелись, оголенный скелет пошатнулся и рухнул на обугленную землю, рассыпавшись от удара.

Я обернулась. Поле догорало, редкие дымки пугливо прижимались к земле. Высоко в небе правильным кругом висел рой, а под ним, в центре, скрестив руки на груди, с загадочной полуулыбкой на губах стояла матка, и ветер трепал белые пряди ее волос.

Мы обе прекрасно знали, что у меня не осталось ни капли магической силы…

* * *

У околицы меня встретил Олуп, переминающийся с ноги на ногу и озадаченно почесывающий макушку.

– Госпожа ведьма! Где ж вы пропадали‑то? Мы тута без вас упыря изловили, кустами к дому подбирался, поганец! Сам голый, лохматый, рожа опухшая – во! – а уж какими словами ругался, распоследнему пьянчуге повторять зазорно. Дескать, не упырь он вовсе, а дайн Дупп, бандитом в лесу оглушенный и обобранный, а мы, хамье неотесанное, богомерзкого разбойника от дайна благочестивого отличить не можем. И зубами на меня лязгает, будто от холода. Я, отвечаю, не хамье, выходит, и ты не дайн, полезай‑ка в погреб до выяснения. Ну заперли, значицца, его в погребе, колом осиновым подперли, вас дожидаемся… а он через окошечко пуще прежнего ругается, ребятня со всей округи слушать сбежалась…

Выпущенный из подвала дайн и впрямь здорово смахивал на упыря искусанным комарами лицом и черной взъерошенной бородой до пупа. Как оказалось, он еще не исчерпал запас ругательств, оставив для меня самые замысловатые.

– Настоящий, – со вздохом констатировала я.

– И что ж нам теперь делать? – неподдельно огорчился Олуп. – Венчание‑то, выходит, силы не имеет, зря свадьбу играли…

– Ну сыграйте ее по второму разу, – предложила я, – кушанья‑то остались… все равно свиньям выбрасывать.

Мужик просиял. Уговорить дайна оказалось труднее, но, когда мы с Олупом преувеличенно громко и обеспокоенно стали совещаться, не поспешила ли я с выводами и не накормить ли нам самозванца двумя‑тремя десятками чесночин для надежности, он предпочел облачиться в сброшенную магом рясу и повторно обвенчать молодых.

* * *

– Менес, стой!

Вор обреченно сжался в комок, как нашкодивший кот под занесенной хозяйской рукой. Чужой жеребец, которого он начал отвязывать от общей коновязи, облегченно всхрапнул и снова опустил морду в кормушку с ячменем.

– Скажи, – вкрадчиво поинтересовалась я, подходя и задушевно приобнимая вора за плечи, – ты не одалживал у предыдущего дайна такую маленькую серебряную штучку? Медальон на цепочке, слишком короткой для шеи, скорее браслетной. Возможно, с камушком в центре или по ободку. Или с рисунком.

Менес задрожал как осиновый лист и начал робко блеять про «бес попутал», «малых деток» и «хлебушек‑то нынче дорог», но я не стала дослушивать, ободряюще похлопала его по плечу и занялась лошадью. Вор торопливо ощупал себя с ног до головы, благодарно закатил глаза и исчез без моей помощи.

Чуть погодя подошел Олуп, сонный и слегка помятый трехдневным застольем.

– Рановато вы, госпожа, кобылку заседлали. Уж и молодые в новую избу переселились, обжили, а гости никак разъезжаться не хотят. И то правда – кушанья‑то никак не переведутся, хоть уже немного и с душком. Посидели бы с нами хоть до обеда – не в службу, а в дружбу, а?

– Нет уж, спасибо, – с притворным ужасом отказалась я, – я в службу‑то третье утро похмельем страдаю, а что же на четвертое, дружеское, будет?!

– Ну, воля ваша. Да, покамест не забыл – вам тут подарочек передать велели. – Олуп с усилием приподнял и протянул мне… ведерный горшок с медом, над которым суматошно металась одинокая раздраженная пчела, лихорадочно решающая – слетать в улей за подмогой или не стоит оставлять сладкий пост на длительное время.

Я шарахнулась от «подарочка», как мракобес от благовоний:

– Кто велел?

– Рушка, подружка Паратина, девка из соседнего села. Белая такая, рядом на свадьбе сидели. Горе у ней – изба сгорела, попросилась у нас до зимы пожить, пока родичи новую не отстроят. Говорит: «Мол, госпожа ведьма мне службу сослужила, а заплатить ей нечем, авось медком не побрезгует». Я, грешным делом, не утерпел – пробу с краешка снял, уж больно дивный мед, скорее на шмелиный смахивает. Совсем свежий, будто пчелы его прямо в горшок носили, а ведь нынче только красный клевер да златогорлица лесная и цветут, пчеле к ихнему нектару нипочем не подобраться.

Вздохнув, я взяла горшок и пристроила между собой и передней лукой. Олуп со степенной медлительностью отсчитывал на ладони монеты – мой гонорар за две свадьбы.

– А как же тот разбойник? – вспомнил он. – Ну, которого вупыр засмоктал?

– Он‑то и был упырем, а с восходом солнца испарился, – серьезно сказала я. – Всю свадьбу на молодых поглядывал и, если бы не мои титанические усилия…

Лишняя монета со звоном упала в кошель.

ВЕРНОСТЬ ДО ГРОБА

– Ну как, госпожа ведьма?

Я отрицательно покачала головой и, не удержавшись, зевнула: Жабкинский мроед определенно начал мне надоедать. Третью ночь как проклятая обхожу село ночным дозором, но пока что не заметила его даже краем глаза.

Переступив порог корчмы, я прошла мимо разочарованного хозяина и устало плюхнулась на лавку возле печи, прислонившись спиной к теплой кирпичной кладке. Самое обидное, что мроед продолжал свою нехорошую антиобщественную деятельность. Убивать никого не убивал, но обескровливал до полусмерти. Караулить по очереди было бесполезно, при появлении нежити сторож засыпал крепчайшим сном, и мроед неторопливо выбирал жертву среди домочадцев, предпочитая женщин и детей. Впрочем, не брезговал даже кошками, почему‑то за исключением черных – видимо, не мог поймать в темноте.

Сегодня выбор паскудника пал на дочку кузнеца, уединившуюся с женихом на сеновале; по дороге в корчму я заглянула к несчастной девушке и выслушала от ее родителей много чего нелицеприятного в свой ведьминский адрес. Правда, когда я пригрозила вообще уехать, они мигом пошли на попятный и даже пообещали прибавить еще пару‑тройку кладней к моему гонорару (на который скинулись все жители Жабок, кто сколько смог), но настроение у меня испортилось окончательно. Собственно говоря, оно и так было не ахти – без явных причин, что обидно вдвойне, ибо улучшению традиционными методами вроде принятия горячей ванны с душистыми травами, поедания сладких пирожков и перечитывания собственных путевых заметок оно не поддавалось, зато охотно ухудшалось по любому поводу. А тут еще этот мроед, будь он неладен!

– Ни живым, ни мертвым покою не дает, – в который раз жаловался корчмарь, просто чтобы отвести душу. Я слушала вполуха, давно уже зная наизусть обо всех происках неуловимой нежити. – Трех дней после похорон не пройдет – глядь, снова могила раскопана и голова у покойника отъедена! Уж и камни сверху наваливали, и чесноком обкладывали – ничего не помогает! Бывает, ишшо и чеснок погрызет, будто на закусь… Ей‑ей, в следующий раз усопшего каким‑нито ядом начинить надобно! Жаль, тьфу‑тьфу‑тьфу, что никто покуда на тот свет не собирается, а то уж был бы мроеду подарочек!

– А это идея, – задумчиво сказала я.

* * *

На мои похороны собралось все село.

Перед величаво плывущим гробом с радостными воплями бежали мальчишки и заливались визгливым лаем дворовые собачонки. Маленькая серьезная девочка несла огромную корзину с полевыми цветами, горстями бросая их под ноги похоронной процессии. Вдоль улицы, хихикая и перемигиваясь, толпился народ. Бредущие за гробом плакальщицы безутешно лузгали семечки и шепотом обсуждали последние сплетни, изредка вспоминая о возложенной на них миссии и начиная фальшиво подвывать: «А на кого ж ты нас покинула…» на мотив застольной «Рябинки». Количество желающих проводить меня в последний путь увеличивалось прямо пропорционально длине этого пути, что, увы, не могло не сказаться на качестве.

– Жалостливей, жалостливей! – сквозь зубы шипела я. – Устроили тут свадебный кортеж!

Увы, увещевания «покойницы» приводили к прямо противоположному эффекту – гроб начинал меленько содрогаться, снизу доносились сдавленные хрюкающие звуки, и я начала всерьез беспокоиться, как бы они вообще не уронили эту проклятую домовину.

Смотрелась я в ней, кстати, лучше, чем при жизни. Распущенные волосы золотисто‑рыжим пламенем обрамляли припудренное мукой лицо, в скрещенных на груди руках покоился маленький букетик незабудок, трогательно оттеняющих снежно‑белый саван. Единственным отступлением от правил были торчащие из‑под него сапоги, а если приглядеться, то и заправленные в них брюки.

В гроб, разумеется, положили мой верный меч, а сзади брела осиротевшая Смолка, изредка наклоняясь и подбирая изрядно потоптанные процессией цветочки.