Мы не понимаем уровни доверия

Профессионалы забывают следующую реальность. Не оценка или прогноз имеют большое значение, а уровень доверия к этому мнению. Положим, вы собираетесь в поездку осенним утром и вам необходимо сформулировать предположение о погодных условиях до упаковки багажа. Если вы ожидаете, что температура будет 17 градусов, плюс-минус 2-3 градуса (скажем, в Аризоне), то вы не стали бы брать никакой зимней одежды и никакого портативного электрического обогревателя. А что если вы собираетесь в Чикаго, где, как вам сказали, температура может измениться на 10 градусов, даже будучи в настоящий момент +17? Вы были бы должны упаковать и зимнюю, и летнюю одежду. Здесь ожидание температуры не слишком важно относительно выбора одежды – имеет значение только возможное изменение. Теперь, когда вам сказали, что изменения могут достигать 10 градусов, ваше решение о том, что упаковывать заметно изменилось. Теперь давайте пойдем дальше. Что, если вы собираетесь на планету, где предполагается также 17 градусов, но плюс-минус 100? Что бы вы упаковывали?

Можно видеть, что моя активность на рынке мало зависит от моего предположения о том, куда рынок идет, но очень сильно зависит от степени ошибки, которую я допускаю для соответствующего уровня доверия.

Признание

Мы закрываем эту главу следующей информацией: я рассматриваю себя столь же склонным к глупости, как и любой другой человек, которого я знаю, несмотря на мою профессию и время, потраченное на строительство моих знаний относительно предмета. Но есть исключение: я знаю, что я очень, очень слаб на этот счет. Моя человеческая суть будет пытаться мешать мне – я должен быть начеку. Я был рожден, чтобы быть одураченным случайностью. Это будет исследовано в части III.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Воск в моих ушах – жизнь со случайностями

Одиссей, герой Гомера, имел репутацию человека, использующего хитрости, чтобы одолевать более сильных противников. Я нахожу, что наиболее захватывающее использование такой хитрости происходило не против других, а против него самого.

В главе 12 Одиссеи, на острове, находившемся недалеко от скал Сциллы и Харибды, герой сталкивается с сиренами. Известно, что их песни погружают моряков в безумие, заставляя их бросаться в море рядом с островом сирен и погибать. Одиссей, предупрежденный Цирцеей, изобретает следующую уловку. Он заполняет уши всех его людей воском до полной глухоты и заставляет их привязать его к мачте. Морякам строго приказано не освобождать его. По мере приближения к острову сирен море успокаивается, и по воде плывут звуки музыки, столь восхитительные, что Одиссей пытается освободиться от пут. Его люди связывают его еще сильнее, пока они благополучно не миновали полосу отравленных звуков.

Первый урок, который я извлек из этой истории – не надо даже пытаться быть Одиссеем. Он – мифологический персонаж, а я – нет. Он может быть привязанным к мачте, а я могу только достигнуть уровня моряка, который должен заполнять свои уши воском.

Я не столь разумен

Крещение в моей карьере в случайности, произошло тогда, когда я понял, что я недостаточно разумен и недостаточно силен, чтобы даже пытаться бороться с моими эмоциями. Кроме того, я верю, что нуждаюсь в своих эмоциях, чтобы формулировать мои идеи и получать энергию для их выполнения.

Я лишь достаточно разумен, чтобы понять, что я имею предрасположение быть одураченным случайностью, и принять тот факт, что я довольно эмоционален. Я нахожусь во власти своих эмоций, но как эстет, я счастлив от этого факта. Я точно такой же, как каждый отдельный персонаж, кого я высмеял в этой книге. И не только. Я могу быть даже хуже них, потому что может быть отрицательная корреляция между верованиями и поведением (вспомним Поппера-человека). Различие между мной самим и теми, кого я высмеиваю – в том, что я пытаюсь быть осведомленным об этом. Независимо от того, как долго я изучаю и пытаюсь понять вероятность, мои эмоции в ответ на любой набор данных выдадут то, что мои невежественные гены хотят, чтобы я сделал. Если мой мозг может определить различие между шумом и сигналом, то мое сердце не может.

Такое невежественное поведение охватывает не только вероятность и случайность. Я не думаю, что достаточно разумен, чтобы не обращать внимания на невоспитанного водителя, который сигналит мне одной наносекундой позже того, как зажегся зеленый сигнал светофора. Я полностью признаю, что такой гнев самоубийственен и не дает никакого преимущества, и что если бы я давал волю своему гневу по поводу каждого идиота вокруг меня, делающего что-то подобное, я давно был бы мертв. Эти маленькие ежедневные эмоции не рациональны. Но мы нуждаемся в них, чтобы функционировать должным образом. Мы предназначены, чтобы отвечать на враждебность враждебностью. У меня достаточно врагов, чтобы добавить немного специй в мою жизнь, но мне иногда жаль, что у меня нет еще нескольких (я редко хожу в кино и нуждаюсь в развлечениях). Жизнь была бы невыносимо вежливой, если бы у нас совсем не было врагов, на которых так весело тратить впустую усилия и энергию.

Хорошие новости в том, что есть уловки. Одна такая уловка – необходимо избегать контакта глазами (через зеркало заднего обзора) с другими людьми в таких случаях, как ситуации дорожного движения. Я пытаюсь вообразить, что другой человек – марсианин, а не человек. Это иногда работает, но лучше всего это работает, когда человек представляет другую разновидность. Как? Я – энергичный дорожный велосипедист. Недавно, когда я ехал наряду по сельской местности с другими велосипедистами, замедляя дорожное движение, маленькая женщина в гигантской машине открыла свое окно и сыпала на нас проклятиями. Это не только не расстроило меня, я даже не прерывал своих мыслей, чтобы обратить на неё внимание. Когда я еду на своем велосипеде, люди в больших грузовиках стали разновидностью опасных животных, способных угрожать мне, но неспособных рассердить меня.

У меня, как у любого человека с ярко выраженным собственным мнением, есть клика критиков среди академиков от финансов и экономистов, которых раздражают мои нападками на их понимание вероятности и то, что я называю их псевдоучеными. Я неспособен сдержать своих эмоций при чтении их комментариев. Лучшее, что я могу сделать – просто не читать их. То же самое с журналистами. Непрочтение их обсуждений рынка экономит мне множество эмоциональной энергии. Я буду делать то же самое с рецензиями на эту книгу. Воск в моих ушах.

Немая команда Одиссея

Вспомните, что достижение, которым я горжусь больше всего — это мое отлучение себя от телевидения и средств массовой информации. В настоящее время я отлучен настолько, что фактически мне требуется гораздо больше энергии чтобы смотреть телевидение, чем для любой другой деятельности, например, чтобы писать эту книгу.

Но это не пришло без ухищрений. Без ухищрений я не избежал бы токсичности информационной эры. В торговом зале моей компании в настоящее время весь день включен телевизор с финансовым каналом новостей СМВС, на котором комментатор сменяет комментатора, и руководитель компании сменяет другого руководителя. В чем уловка? У меня полностью выключен звук. Зачем? Затем, что когда телевизор молчит, бормочущий человек выглядит смехотворно, что полностью противоположно эффекту убедительности, возникающему когда звук включен. Можно видеть человека с двигающимися губами и искривлениями лицевых мускулов, принимающего себя всерьез – но не выходит никакого звука. Мы визуально, но не аудиально запуганы, что вызывает диссонанс. Лицо спикера выражает некоторое волнение, но так как звука не слышно, воспринимается точная противоположность. Это вид контраста, который имел в виду философ Анри Бергсон в своем Трактате о смехе, с его известным описанием разрыва между серьезностью джентльмена, собирающегося прогуляться по банановой кожуре, и комическом аспекте этой ситуации. Телевизионные ученые мужи теряют их запугивающий эффект; они даже выглядят смешными. Они кажутся возбужденными чем-то совершенно незначительным. Внезапно ученые мужи становятся клоунами – это причина, по которой писатель Грэм Грин отказался идти на телевидение.

Идея отделить людей от языка возникла у меня, когда в поездке я слушал (жестоко страдая от смены часового пояса) речь на языке, которого не понимаю без перевода. Так как у меня не было никакого возможного предположения о предмете речи, анимированный оратор потерял большую долю своего достоинства. У меня появилась идея, что, возможно, я смогу использовать генетическую склонность (предубеждение), чтобы возмещать другую генетическую склонность (нашу предрасположенность принимать информацию всерьез). Кажется, это работает.

Третья часть, заключение этой книги, представляет собой аспекты человеческого действования в условиях неуверенности. Я лично потерпел неудачу в попытке полной изоляции от случайности, но я придумал несколько уловок.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ