Шула и морской лев 2 страница

И Имуку показалось, что последние слова были обращены именно к нему. И когда он повернулся, чтобы взглянуть на лицо незнакомца, его встретил взгляд зеленых глаз, который затягивал как водоворот, выворачивал наружу, кружил голову и тащил вниз, вниз в стылую глубину. А когда Имук пришел в себя, то увидел, что находится в зарослях колышащихся водорослей. Вода была тяжелой и горестной. А вокруг высокого белого трона в форме ракушки туда-сюда медленно проплывали темные силуэты.

Имук понял, что странный гость был вовсе не человеком, но духом в человеческом обличье. А холодное безмолвное место, где Имук оказался, было его владениями. И еще Имук понимал, что из всего племени только он воспринимает это жуткое видение, а остальные видят лишь тени на лосиной шкуре. Почему же незнакомец открыл свою тайну лишь ему? Может, потому, что в своей игре Имук позволил себе посмеяться над духами? И почему незнакомец скрыл свою истинную сущность от остальных? А потом он увидел, как колонны водорослей расступились, и к трону подплыло огромное косматое животное. Оно было гигантским, как Ума-Кит-убийца. А когда оно подплыло ближе, Имук, к своему ужасу, увидел, что на его спине кто-то сидит. Это была Шула! Ее длинные волосы развевались по обнаженным плечам. И она беззвучно смеялась в каком-то полуобморочном оцепенении.

— Нет! — закричал Имук. — Остановитесь! — И видение исчезло. Он снова оказался в вигваме. А все смотрели на него. — Он не тот, за кого себя выдает!

Имук попробовал ударить незнакомца своей клюкой, но тот, смеясь, отступил в сторону. Имук запрыгал на одной ноге, стараясь снова нанести удар, но на этот раз упал и так сильно ударился, что потерял сознание.

— Я вижу, у этого лягушонка не все в порядке с ногами. — И незнакомец изобразил тень лягушки-калеки. — Может, это из-за того, что он не научился вовремя вставать на колени.

— И никогда этому не научится! — подхватил вождь. — Несмотря на то, что он раб и калека, он так и не научился испытывать должной почтительности к старшим.

И тень на барабане превратилась в головастика, беспомощно старающегося вылезти из воды.

Все захлопали в ладоши. Дети завизжали от восторга и начали передразнивать Имука, валявшегося на полу. Мужчины хрюкали и кивали головами, ут-утами, она, покачиваясь, шла по залитому лунным светом песку, высоко подоткнув юбку и раскинув руки. Взгляд ее был устремлен в одну точку, как у ребенка, привлеченного ярким пятном света. Но свет этот исходил не от фитиля плошки с рыбьим жиром, а из пасти косматого чудища, которого Имук видел в своем кошмаре. А именно от раковины! Той самой волшебной раковины! Огромная тварь покачивалась из стороны в сторону в мелком прибое, который то приближал ее, то удалял.

И Шула собиралась оседлать его, чтобы умчаться в море. Остальные девушки уже почти не дышали. А лучшую из них чудище приберегло напоследок.

И издав вопль ярости и отчаяния, Имук кинулся к ступеням, прорезанным в скале. Чудовище мотнуло головой и заревело от изумления при виде юноши. Но Имук уже понял, что необдуманные поступки ни к чему не приведут, и, стоя на одной ноге, метнул свою клюку, как его бабка метала коренья, собранные ею. И клюка попала точно в волосатую шею чудовища. Оно снова взвыло и на сей раз уже не от удивления. Тогда Имук выхватил из корзинки свое тесло и изо всех сил пустил его следом. Оно впилось чудовищу в нос. Потом Имук кинул тяжелый каменный молоток, и он ударил зверя по ребрам. Тот зарычал и принялся ощупывать ластой ракушку, висевшую на шее. Он встал дыбом, и его косматая грива отвалилась. И на глазах у Имука чудище начало превращаться в незнакомца, только лишенного каких-либо одежд, если не считать сиявшей на его груди ракушки. С ревом он начал метаться по берегу в поисках вырубленной в скале лестницы.

Имуку ничего не оставалось; как метнуть в него резной черенок своей ложки. Он вытащил его из корзины, и незнакомец замер. Имук поднял его над головой, и незнакомец начал отступать. И Имук почувствовал, как черенок пульсирует от неведомой силы, заключенной в нем.

Достигнув прибрежной полосы, незнакомец обернулся и закричал, обращаясь к зачарованным девушкам. — Ступайте! — проревел он. — Поймайте его! Поймайте! Разорвите его! И мы скормим его по частям крабам!

И девушки с воем бросились карабкаться на утес.

Опираясь на черенок своей ложки, Имук развернулся и кинулся наутек к лесу. Он бежал с такой скоростью, с какой еще никогда в жизни не бегал. И черенок, казалось, не только поддерживал его, но и указывал в темноте путь — за камень! под ягодник! Девы преследовали его, как стая волчиц, но невзирая на силу ног, догнать не могли. И чем больше они удалялись от моря, тем тише становился их вой. Мало-помалу одна за другой они останавливались и, развернувшись, брели обратно к вигваму. Молча, как во сне.

Шула была последней. Спрятавшись за полым пнем, Имук прислушивался к тому, как она с отчаянным воем продирается сквозь чащу. В какой-то момент ему почудилось, что она прошептала его имя, но он не откликнулся.

А когда все звуки затихли, он лег в деревянную чашу полого пня и замер, глядя на кружок неба над головой. Тучи рассеялись, и луна светила прямо ему в глаза, взгляд которых стал тяжелым и острым, как у Уркека-морского орла, когда тот гневается…

Голова Алисы упала на грудь. Бутылка была пуста. Черт побери, она опять автоматически все выпила. Старая дева из Нью-Джерси, может, мало что понимала в культуре северо-запада и ее наследии, зато старушка точно уловила фрейдистскую атмосферу неистощимого первобытного духа. Каковая жива и поныне! Разве Папа-Папа со своим мешком и Деревянной лошадкой с гривой в чем-либо уступал звериному богу? А умственно отсталые сестренки разве обладали меньшей похотливостью и глупостью, чем героини этой сказоньки? Разница заключалась лишь в том, что в омерзительной истории Папы-папы было меньше достоинства. Все дело было в эстетике! Детские сказоньки могут быть такими же слащавыми, как пасхальный зайчик, но в них всегда скрывается хотя бы намек на эстетику… Черт побери, а что из себя представляет этот ут-ут?

Оставалась еще треть книги, и Алиса решила, что она вполне может выпить и третью бутылку. Но та оказалась с подвохом — она была когда-то открыта и поставлена обратно в упаковку. Отыскав рюмку за пластиковым мешком с полусгнившим салатом, Алиса открыла крышку и наморщила нос от резкого запаха — чертова черника. Она вернулась к книге, но теперь на лежанке Соллеса ей почему-то стало неудобно. Маленький альков стал для нее слишком тесным. Забрав бутылку и книгу, она вышла на улицу и устроилась на алюминиевых ступенях. Там было по-прежнему тихо. Дым, поднимавшийся от тлеющей свалки, выцветшими знаменами висел между стволов деревьев. Собаки, покончившие с трапезой, спали, свернувшись, под кустом. Щенок уткнулся носом в костлявую грудь Марли и, верно, грезил о счастливых днях, когда рядом была мама и ее материнское молоко. Марли лежал с открытыми глазами и остекленевшим взором.

Над ними на тсуге очень тихо сидели три вороны, не издававшие ни малейшего звука, словно из опасения разбудить бедную сироту. Алиса знала, что на самом деле они ждали, когда Марли закроет глаза, чтобы можно было слететь вниз и подобрать разбросанные между ракушечником остатки спагетти. Алиса сделала глоток и вернулась к тексту.

К рассвету в вигваме все было тихо. Девы вернулись к своим семьям, словно и не уходили. Мужчины похрапывали, ни о чем не подозревая. Незнакомец сидел на расписной сокровищнице вождя, словно та уже принадлежала ему. Плотно завернувшись в свое длинное платье, он смотрел на дверь.

Все остальные спали, если не считать старой бабки. Когда незнакомец вернулся, она проснулась и снова затянула свою унылую песнь. Она тихо напевала ее себе под нос, раскачиваясь из стороны в сторону и не сводя глаз со спины пришельца. Но тот не обращал на нее никакого внимания. Он ждал, когда откроется дверь. «Возможно, он ждет новых воинов из своего войска теней», — думала бабка. Но чу! Какое ей было до этого дело. Ее время пришло. Она была уже слишком стара. Уже много лет ее магические способности заключались лишь в умении устраивать театр теней, а теперь и это было уничтожено. А скоро и ее саму уничтожат точно так же. Она принялась раскачиваться еще сильнее, и голос ее стал громче, но в это мгновенье от резкого стука в дверь у нее перехватило дыхание.

Бум-бум-бум! — кто-то стучал в дверь. Смельчаки повскакивали на ноги и похватали свои копья. Девы, дрожа, прижались друг к другу. Бум-бум-бум! — и дверь распахнулась.

На пороге стоял Имук с огромной резной костью в руках. На глазах у изумленных соплеменников он впрыгнул в вигвам и запел песню потлача:

Вот и развязка, вот и конец! Потлач настал — всему делу венец! Факел во двор, и на падали гниль, Могила в цветах — то ли ложь, то ли быль. Знатный и нищий, раб и слуга, Нет в вас различий — вы два сапога. Потлач ровняет тебя и меня, Все ведь сгорает в чреве огня.

Он выхватил из корзины свою смычковую Дрель и бросил ее в очаг. Искры полетели во все стороны, а огонь взметнулся вверх.

Имук достал свои кремниевые дрели: Вот инструменты — руки мои — В пламя бросаю — гори вес, гори.

И новый сноп искр взлетел вверх, радостно набрасываясь на их сухие древки. Имук снова принялся рыться в корзине.

Вот чашки, ложки, черпаки, Хватайте, девы, смельчаки, Они могли бы быть для вас, Их видите в последний раз.

На этот раз люди не выдержали и принялись кричать, пытаясь остановить его. Ведь это была утварь, необходимая во время грядущей зимы.

— Остановись! — закричал вождь Гогони. — Ты не посмеешь это сделать!

Но Имук продолжал швырять свои творения в огонь.

— Что это значит? — осведомился златовласый незнакомец. — Что он делает?

— Этот недоумок пытается объявить потлач, — гневно пояснил вождь. — Но это ничего не значит. Только тот, кто готов принести в жертву истинное сокровище, имеет на это право. Остановись! Это наши вещи…

Юноша отскочил в сторону, чтобы вождь не мог до него дотянуться, и принялся швырять в огонь своих резных зверушек:

Бобер с набором всех зубов Для чистки чашек и котлов. Вот утица плывет для вас, У ней агаты вместо глаз.

Имук отбросил в сторону опустевшую корзину. Больше у него ничего не осталось, кроме резного черенка из кости. И когда он поднял его вверх, все племя отпрянуло в истинном изумлении. Звери изгибались и поблескивали как живые в пляшущих языках пламени.

А вот и перл, как я сказал. Кто лучше в мире вырезал Из кости, кедра иль рогов? С любым поспорить я готов. Так кто же здесь богаче всех? Кого разделать под орех?

И снова вождь попытался остановить юношу, но было уже слишком поздно. Никто из народа Морской скалы никогда не видел вещи более прекрасной, чем та, что полетела в огонь, и кровь застыла у людей в жилах. И тогда другой юноша с криком принял вызов Имука. Он схватил свою острогу и бросил ее вслед за сокровищем Имука: «Гори-гори ясно!»

Затем еще один рыбак швырнул в огонь свою сеть, словно пытаясь поймать скачущие языки пламени. Корзинщица кинула в очаг свою корзину. И даже родной брат вождя поджег свой украшенный перьями барабан и принялся колотить в него, пока тот не рассыпался у него под руками. И теперь уже все племя подхватило песню потлача:

Вот и развязка, вот и конец! Потлач настал — всему делу венец! Знатный и нищий, раб и слуга, Нет в вас различий — вы два сапога. Потлач ровняет тебя и меня, Все ведь сгорает в чреве огня.

И вскоре все мужчины уже танцевали вокруг очага, пытаясь превзойти жертвоприношение, сделанное соседом. Со стоном вождь снял свой плетеный венец и с грустью возложил его на разгорающийся огонь.

— Теперь нам всем придется это сделать, — пояснил он незнакомцу, — иначе Даритель и Хранитель разгневается на нас. Таков закон.

Незнакомец неохотно снял свой остроконечный головной убор и последовал примеру вождя. Вождь бросил в огонь свои кожаные сапоги, и незнакомец сделал то же.

Барабаны гремели, языки пламени подскакивали вверх. И вскоре все женщины уже заливались слезами и посыпали песком головы, оплакивая потерю столь многих ценных вещей, а обнаженные мужчины плясали в отблесках пламени.

— О вождь, посмотри на нашего гостя! — вскричал Имук. — Неужто он не расстанется со своим сокровищем?

И вождь увидел, что тот так и не снял свой величественный амулет в виде ракушки.

— Ты должен бросить в огонь свое ожерелье, — промолвил он. — Все без исключения должны проститься со своим богатством, даже царь всех вождей.

Незнакомец перестал танцевать.

— Я этого не сделаю, — ответил он. — Этот калека хочет сыграть со мной злую шутку. Я не принесу в жертву свой амулет.

Все замерли, переводя взгляд с вождя на гостя. В свете пламени было видно, что ярость написана на лицах и того, и другого.

— Ты должен это сделать, — повторил вождь. — Таков закон людей Моря. Или ты простишься со своим сокровищем, или мы сбросим тебя со скалы. Таков наш закон.

— Я этого не сделаю, — снова сказал незнакомец. — Я не имею права и не сделаю этого. Я сильнее вашего закона.

Послышался ропот, и некоторые начали подбирать кипятильные камни. А незнакомец поднял руку к своей волшебной ракушке. И тут же на стенах вигвама замелькали тени подвластных ему темных духов. Размахивая когтями и яростно крича, они наступали на членов племени. Люди в ужасе отпрянули, только сейчас начиная понимать, что их миловидный гость не кто иной, как злой дух. Лишь Имук подскочил к очагу, выхватил из него раскаленную острогу и метнул ее в черный силуэт Прибрежного Дракона. Тварь завизжала от боли.

— Это — тени! — закричал он своим соплеменникам. — Всего лишь тени. Тащите их на свет!

И похватав горящие головешки, люди бросились на войско духов и принялись выталкивать их за дверь на улицу, где уже занимался рассвет. Один за другим темные отродья таяли в первых лучах утреннего солнца.

И когда племя достигло края скалы, из всего потустороннего воинства остался лишь незнакомец. Он ревел как дикий зверь, а его лицо было искажено гримасой ярости. С помощью камней и факелов мужчины загнали его к самому краю обрыва и сбросили вниз в бушующий прибой.

С ревом он исчез под водой и через мгновенье вынырнул в своем истинном обличье гривастого Морского льва. Ожерелье с ракушкой по-прежнему виднелось на его шее. Он развернулся и поплыл к горизонту, рыча от ярости и досады.

Выползшие из вигвама женщины подошли к обрыву, чтобы посмотреть ему вслед. Подбежавшая Шула встала рядом с Имуком, лучась от гордости. Чары рассеялись.

— О Имук! Ты спас нас от злого духа! Ты такой смелый и умный, — она повернулась к вождю. — Не правда ли, отец? Смелый и умный…

— Да, — вынужден был признать вождь. — Для калеки-ложечника он очень смел и умен, — и вождь умолк, чувствуя, что на него обращены взгляды всего племени. Он понимал, что выглядит толстым и глупым без своего наряда.

Имук посмотрел на вождя и ничего не сказал. Калекой он будет всегда — есть вещи, которые не поддаются изменению, — зато его больше никто не назовет рабом и лягушонком.

Есть вещи, которые не может изменить даже Великий Даритель и Хранитель.

И тут люди услышали приближающееся приглушенное посвистывание. Они подняли головы и увидели старую Ам-Лалагик, которая спешила к ним по тропинке. Добравшись до края скалы, она наклонилась и плюнула в бушующий внизу прибой.

— Вот видишь, бабушка, теперь тебе незачем петь Последний путь, — улыбнулся Имук. — Может, ты уже и сама передумала покидать наш продымленный вигвам?

Иногда он не такой уж и продымленный, — проворчала Ам-Лалагик. — Иногда в нем витают лишь запахи испускаемых ветров.

А весной все девушки племени, кроме Шулы, произвели на свет златокудрых младенцев. И вождь приказал всех их выбросить в море. Но никто из них не утонул. Каким бы сильным ни был прибой, они покачивались на волнах, а потом с ревом уплывали вдаль. Именно эти младенцы и стали родоначальниками племени Морского Льва, поэтому-то его члены и ревут до сих пор.

Закончив читать, Алиса резко поднялась и вспугнула ворон, которые с карканьем поднялись в воздух, разбудив в свою очередь щенка. Она положила книгу обратно в упаковку и закрыла за собой дверь трейлера. На мгновенье она задумалась, не оставить ли щенка на попечение Марли, но, скорей всего, тот не смог бы уберечь его от енотов и медведей. Она налила в ведро Марли свежей воды и, подхватив теперь уже раздувшийся меховой шарик, понесла его в свой «самурай». На этот раз она положила щенка к себе на колени.

Руки у нее так сильно дрожали, что она не могла включить зажигание.

— Давай, просыпайся, Никчемка. Помоги мне.

Она бесилась от того, что сказка о Шуле вызвала слезы у нее на глазах. «Чушь! — повторяла она про себя. — Собачья чушь!» Ничего удивительного, что Голливуд решил явиться сюда и снять эту тошнотворную кучу ностальгии. Где еще «фабрика грез» могла бы найти такую идеальную натуру? «Ведь грезы создаются именно из такого дерьма, как мы», — думала она.

Она еще не успела завести двигатель, как услышала, что в дверцу скребутся. Она выглянула из окошка и увидела Марли, сидящего на ракушечнике рядом с фургоном. Одна его лапа была поднята, и он просительно улыбался, как турист, путешествующий «автостопом».

— О Господи! — воскликнула Алиса. — Почему все считают, что если девушка из провинции, то с ней можно делать все что угодно. — Тем не менее она вылезла из машины и помогла старому псу забраться внутрь, а уж его появление было встречено щенком с полным восторгом.

На этот раз она предпочла ехать через город вместо окружного пути. Не прошло и недели с тех пор, как она была здесь в последний раз, но повсюду были видны перемены, принесенные сюда голливудской «фабрикой грез». В витрине маленькой изящной кондитерской Лидии Глоув больше не стояла реклама «сливочных мышиных плиток», теперь она рекламировала «сливочные плитки Чернобурки». В «Горшке» на хрустальной подставке рекламировался новый напиток «Силок Шулы». А проезжая мимо мощеного подъезда к Национальному банку Аляски, она увидела, что старина Эрни Пэтч выбрался из кокона дневных сериалов и вернулся к работе над своим тотемным столбом. Под брезентовым тентом он усердно выдалбливал кедровое бревно, закрепленное на козлах. Эрни занимался этим уже года четыре, поднимаясь от основания вверх. И Алиса тщательно следила за его работой. Он был одним из лучших резчиков в округе, и в его поделках всегда что-то было. Особенно вон в том медведе у самого основания. Его стилизованная морда выражала долготерпение и трогательный героизм: взгляд был устремлен вверх на поднимавшуюся вверх череду разных тварей, которых он вынужден был держать на собственной спине. И бобер над медведем был хорош — его передние зубы были расположены под идеальным углом, чтобы образовывать брови медведю-страстотерпцу. Линии четки, чисты и сильны. Но чем ближе Эрни подбирался к вершине, тем размазаннее становились контуры. Уже несколько лет администрация банка уговаривала Эрни завершить свою работу, пока он сам, его бревно или оба не распались от старости. Но он отказывался, объясняя, что Дух еще не открыл ему, что он должен там изобразить.

— До вершины все идет само собой, но вершина — это штука отдельная.

И сейчас Эрни ожесточенно трудился над этой самой вершиной в вихре разлетающейся стружки и табачного дыма. Алиса притормозила у поребрика и наклонилась, чтобы открыть окошко.

— Так что же вы наконец решили, мистер Пэтч? Что там будет? — она и сама понимала, что вопрос глуп. — Ворон? Буревестник?

— Нет, Алиса, — улыбаясь и отплевываясь от опилок, откликнулся резчик. — Морской лев. Чертов морской лев. Я не знаю ни одного тотемного столба от Бела Кулы до Нома, который был бы увенчан морским львом. А ты?

Алиса призналась, что и ей такие неизвестны. И уже тронувшись дальше, она задумалась над тем, почему, собственно, этого никто не делал. С самого момента своего появления в 1700-х годах чертовы штуковины чем только не увенчивались. Она видела старые фотографии одного столба с попугаем ара на вершине, который, видимо, принадлежал какому-нибудь матросу. А целый ряд знаменитых столбов венчал Авраам Линкольн, восседавший в цилиндре и всем остальном, как чей-то добрый дядюшка. Но морских львов она не видела никогда. Может, потому, что в них не было ничего симпатичного. Однажды Алиса, путешествуя на своем старом «фольксвагене» из Сан-Диего к северу, посетила знаменитую пещеру морских львов в Орегоне и была абсолютно потрясена как увиденным, так и собственной реакцией на увиденное. Слякотный февральский день клонился к вечеру. Алиса допивала пятую бутылку юконского пива, и ей надо было освежить голову. Скорее всего, ее привлекла практически пустая автомобильная стоянка. В предшествующие разы ей доводилось бывать здесь в разгар туристических сезонов. А сейчас две белобрысых девчушки уже закрывали сувенирный магазин. В своих фирменных юбочках и кофточках они казались близняшками, раз что одна отличалась выступающими зубами, а другая плоской грудью.

Та, что с выступающими зубами, посоветовала Алисе приехать в другой раз, так как уже темнело, а искусственного освещения в гроте не было. Единственный свет, попадавший в пещеру, шел со стороны моря. Алиса ответила, что не пользуется искусственным освещением, и заплатила свои десять долларов. Девушки вручили ей клочок бумажки и указали на лестницу, ни словом не обмолвившись о бутылке пива, хотя объявление на стене отчетливо гласило «Есть и пить в пещере запрещается». Глупые блондинки предпочитали не вступать в пререкания с темноволосыми «ПАПами» даже в тех случаях, когда численное преимущество было на их стороне.

Алиса в полном одиночестве спустилась на лифте на двести восемьдесят футов и в таком же одиночестве двинулась по туннелю. Прежде всего ее поразили звук и запах, словно слившиеся воедино — ревущая вонь, несшаяся из склизкой промежности мира, заполненной спермой и вагинальными выделениями. Закашлявшись, Алиса отпрянула назад. Освещение на смотровой площадке быстро тускнело. Она с трудом могла рассмотреть тварей, шевелившихся на темных камнях, но слух и обоняние с лихвой возмещали ей это. Она даже не знала, с чем сравнить эти звуки и запахи — больше всего они напоминали ад.

— Чистый ад, — вслух произнесла она, и в то же мгновение зимнее солнце скрылось под крышкой туч где-то на горизонте, как это часто бывает в Орегоне в самые мрачные дни года, чтобы тут же заиграть своими отблесками на пенистых гребешках волн. Эти отблески фосфорной бомбой осветили всю огромную пещеру. И тогда Алиса увидела, что та действительно похожа на ад. Огромная, как футбольное поле, она была завалена плавником и бурыми водорослями и напоминала стигийский амфитеатр, специально устроенный для того, чтобы продемонстрировать всю беспредельную жестокость животного мира. Вся арена была разделена на несколько полей битв: одни представляли из себя огромные валуны, выступавшие над поверхностью воды, другие — кучи камней, третьи — выбитые прибоем ниши в стенах пещеры. Там самцы-победители предавались своим грубым ухаживаниям. По мере того как глаза привыкали к сумраку, Алиса все больше убеждалась в том, насколько отвратительны эти бегемоты. По своим размерам они превышали ее «фольксваген» и все, от мощных шей до куцых хвостов, были покрыты шрамами, оставшимися после многолетних схваток с более мелкими самцами. Многочисленные гаремы самок, как огромные коричневые черви, копошившихся у подножий тронов своих повелителей. Еще ниже располагались детеныши. И у самого основания пирамиды с безопасного расстояния ревела, вызывая на бой, молодая поросль.

Пока Алиса наблюдала за происходящим, у одного из юнцов игра гормонов, видно, перевесила здравый смысл, и он решил не ограничиваться похвальбой. Расшвыривая детенышей во все стороны, он пробрался по нижнему ярусу и, устремившись к гарему, попытался подмять под себя первую же попавшуюся самку. Старый самец даже не удосужился покинуть свой трон. Запрокинув голову, он издал рев такой силы, что утки-каменушки попадали из своих гнезд, расположенных вдоль стен всей пещеры. Вероятно, этот рев означал своего рода царский приказ, потому что с десяток других самцов, находившихся в его пирамиде, тут же пришли в движение. Самозванец и понять еще ничего не успел, как на него набросились со всех сторон, и через мгновение от дерзкого хвастуна не осталось ничего, кроме кучи разодранной шерсти и ласт, сочащихся кровью.

Алиса подумала, не стоит ли поспешить обратно и сообщить девушкам о несчастном — может, те могли вызвать рейнджера или еще кого-ни — но в это время солнце скрылось за горизонтом окончательно, и пещера снова превратилась в темную кучу вонючего рева.

Перед тем как двинуться в обратный путь, Алиса допила свое пиво, а потом, будучи аккуратной от природы, поставила пустую бутылку в мусороприемник. «На всех широтах этот мир отвратен», — вспомнила она строки Квикега, пока ждала лифт. «Умру язычником, но буду аккуратен». Как давно все это было…

Вывернув из-за небольшого холма перед мотелем, Алиса с удивлением увидела, что на пустой стоянке стоят три серебристо-голубых фургона, принадлежащих кинокомпании. Это были последние турбометановые модели, которые, как она слышала, могли ездить на дерьме и дрожжах, каждая из них стоила сто тысяч долларов. «Ну что ж, теперь в той же осоке, через которую всего несколько часов тому назад улепетывал очень бедный Папа-Папа, стоит железок на триста тысяч долларов», — с грустной улыбкой подумала она. Это было выше ее понимания. Как можно было бросать столько денег на ветер и еще надеяться на получение дохода, особенно когда речь шла об абсолютно безумном фильме о людях, которые никогда не существовали. Ну ладно еще мультик, но полнометражный фильм с живыми актерами! Вся прелесть сказок о Шуле заключалась в мире фантазии, а не реальности. Именно поэтому римейк «Книги джунглей» Диснея закончился полным провалом. Кому нужны настоящие медведи, пантеры и змеи, как бы мудро, коварно или отважно они ни изъяснялись. Настоящие звери слишком грубы, а в наше время грубости и вульгарности и так хватает. К тому же где, интересно, режиссер собирается взять такую ясноглазую, невинную и прекрасную девушку, как Шула? Или такого искалеченного героя, как Имук? Или его странную бабушку? В мультфильме их можно нарисовать. Но настоящие актеры? А дух Морского льва — кого ни возьми, все равно это будет выглядеть напыщенной дешевкой.

И тем не менее, когда она завернула за последний коттедж и притормозила у себя во дворе, все они уже ждали ее, словно спрыгнув со страниц только что прочитанной ею книги и опередив, пока она ехала. Вот старый вождь в настоящей парке и сапогах из карибу, а рядом с ним его покорные жены, с тревогой наблюдающие за малышней, жмущейся к их юбкам. Вот увечный герой — мальчик лет пятнадцати в инвалидной коляске в роговых очках, уткнувшийся в газету. Вот востроглазая бабка с огромным животом, выпирающим из-под расшнурованной парки. И более того, вот Шула с расчесанными на прямой пробор волосами, в кожаной юбке и блузке, сидящая перед коттеджем номер 5 на узеньком подоконнике. Шула, еще более прекрасная, чем можно было бы себе вообразить — с открытым широким лицом, темно-розовым румянцем на скулах и миндалевидными монгольскими глазами. «Племя инупик или юпик», — подумала Алиса. Истинная уроженка своего народа и откуда-то очень издалека.

Алиса затормозила и вылезла из машины с щенком под мышкой. Марли, прихрамывая, последовал за ней. Толпа незнакомцев безмолвно наблюдала за тем, как она пересекает двор. Никто не шевельнулся, и лишь ее сын Ник, выйдя из прачечной, двинулся к ней навстречу.

— Мама, я уже весь город обзвонил. Мы уже собирались выставить окна.

— Извини, — откликнулась Алиса. — Мне надо было заскочить к Соллесу — проведать этого старого остолопа. Прошу прощения у всех. Надо было располагаться без меня.

Ей никто не ответил. На лицах не было написано ни нетерпения, ни раздражения. Более того, казалось, они вообще не поняли Алису.

— Из них не все говорят по-английски, — прошептал Ник. — Вон та старуха точно не говорит.

— О Господи! Неужели такое бывает? Но как же они будут произносить текст роли? — Алиса тоже перешла на шепот.

Они будут шевелить губами, а звук мы наложим позднее.

— Немыслимо. Я и представить себе не могла, что такое бывает.

— Мы выловили всю компанию, от калеки и бабки до светящейся красотки — классная, да? — в одном месте, в Баффинсе. Это одна семья. Ну согласись, мам, что в десятку.

— Да, похоже на то, — согласилась Алиса, — не хватает только морского льва. Но его, боюсь, вам и в Баффинсе не найти. Где вы собираетесь…

Она умолкла. Ник выделывал пируэты, потрясая своей длинной серебряной гривой и набросив на голову пиджак как капюшон.

— Та-да-да-да…

— Боже мой, — только и смогла ответить Алиса.

10.

О шиповник, куст терновый

Разодрал мне в клочья душу,

Дай лишь выбраться наружу,

Не войду в тебя я снова…

Майкл Кармоди с самого рождения был кругленьким толстячком, этаким буйком, особенно если учесть размеры бедной устрицы, произведшей его на свет, которая даже в разгар беременности весила меньше сорока килограммов.

Зато отец, посеявший свое семя в этом крохотном моллюске женского пола, был огромен. Он был олимпийским чемпионом по гребле в одноместной байдарке, и звали его Пул Кармоди. Прежде чем отойти на отдых еще в полном расцвете сил и обосноваться в родовом гнезде Кармоди на островах Силли, он принес Великобритании три золотых медали. Поговаривали даже, что этот расцвет был отчасти чрезмерным и что на самом деле он был вынужден уйти из спорта, так как опасался, что не сможет пройти тест на анаболические стероиды. И хотя можно было возлагать надежды на уже существовавшие тогда блокаторы теста, вид у него был настолько зверским, что это не делало чести короне.