Рагу[35]с рубленой говядиной по рецепту Пьеты 1 страница

Если честно, я мало понимаю в готовке. Знаю только, что терпеть не могу мясной фарш. Вообще не представляю, как можно есть то, что пропущено через отверстия мясорубки.

Но для папы мне захотелось приготовить нечто особенное – рагу, но без фарша. И вот что я сделала.

Взяла пару больших бифштексов и хорошенько отбила их, пока они не сделались нежными и мягкими. Потом обжарила их с обеих сторон, так как где‑то читала, что так надо, положила в кастрюлю, добавила полбутылки красного вина и поставила на огонь.

Потом я нашинковала репчатый лук, сельдерей и чеснок и обжарила их в оливковом масле, добавила баночку пассаты, пару столовых ложек томатной пасты, посолила и поперчила. Я бы и перца чили добавила, но мама его не любит. Ладно, как бы там ни было, когда моя смесь забулькала, я влила туда вино, положила бифштексы, убавила огонь и продолжила тушить.

Пока суд да дело, я сама пропустила пару бокалов красного вина. Потом вынула бифштексы, срезала жир и порубила их ножом. Положила измельченные бифштексы обратно в томатную смесь и тушила на слабом огне до тех пор, пока соус не загустел, а мясо не размягчилось. В самом конце я добавила немного свежего базилика с нашего огорода. А потом я подала этот соус со спагетти. Хотя папа, наверное, сказал правду: с паппарделле было бы намного лучше.

Примечание Адолораты: Знаешь, у тебя совсем неплохо получилось. Может, в тебе еще не окончательно погиб талант кулинара. Я, пожалуй, подумаю о том, чтобы включить нечто подобное в наше меню.

Примечание Беппи: Только через мой труп. Но задумка хорошая. Спасибо, Пьета, было очень вкусно.

Все будто испарились. Родители Пьеты куда‑то исчезли на все утро, и она понятия не имела куда. А когда она позвонила в «Маленькую Италию», чтобы узнать, не сможет ли Адолората составить ей компанию за обедом, ей ответили, что она взяла несколько дней отпуска.

– Вы уверены? – с недоумением переспросила она у Федерико. – Она все твердит, что очень занята. Как же у нее получилось выкроить время для отпуска?

– Понятия не имею. – Федерико никогда не позволял втягивать себя в хозяйские дрязги. – Она только сказала, что у нее важное дело и что ей нужно время, чтобы его уладить. Очевидно, это имеет какое‑то отношение к свадьбе.

Пьета с раздражением опустила трубку на рычаг. Она не могла представить себе, зачем вдруг Адолорате понадобилось несколько дней, чтобы уладить какие‑то свадебные дела, когда она, Пьета, сама уже давно позаботилась обо всем, вплоть до мелочей. Она решила украсить стены и потолок «Маленькой Италии» романтическими белыми драпировками из полупрозрачного газа и постелить белые скатерти вместо привычных клетчатых. По центру каждого из длинных рядов столов она выложит ручеек из сверкающих кристалликов морской соли с вкраплениями из крошечных светодиодных светильничков, а для драматического контраста установит горшки с ярко‑розовыми орхидеями.

Она заказала чудовищного размера свадебный торт – четырехъярусный, покрытый белой сахарной глазурью и украшенный такими же розовыми орхидеями. Она даже наняла оркестр: он будет играть на банкете, чтобы гости, следуя старинному итальянскому обычаю, могли танцевать между бесконечными переменами блюд. А когда выяснилось, что на церемонии будут и еще девочки, разбрасывающие цветы, она купила для них миленькие розовые платьица с рюшами и оборками. О чем еще волноваться Адолорате? Абсолютно не о чем.

И вдруг Пьета догадалась, какое такое дело собралась уладить Адолората. Не чуя под собой ног от волнения, она помчалась в комнату сестры. Там царил обычный беспорядок: на полу груды чистой одежды вперемешку с грязной, смятая постель, на туалетном столике – сплющенные тюбики крем‑пудры и истерзанные карандаши губной помады без колпачков. Пьета заглянула на шкаф. Так и есть: сестрин чемодан исчез.

Отодвинув в сторону тарелку с хлебными крошками и засохшими пятнами повидла, она тяжело опустилась на кровать.

– Черт тебя дери, Адолората, – громко выругалась Пьета. Она уже знала, что в ящике прикроватной тумбочки нет ни паспорта, ни кредиток. Ей стало понятно, что сестра отправилась в Рим на поиски тети Изабеллы. Она сказала, что сделает это, и сдержала слово. Вот черт!

Пьета утешала себя тем, что Адолората только несколько дней как узнала о существовании их тетки. Вероятность того, что она найдет ее в таком большом городе, как Рим, невелика. Однако вся беда в том, что Адолората бывает удивительно изобретательной и настырной, и это веем хорошо известно. Она никогда не остановится и не задумается о последствиях, прежде чем что‑то предпринять. Вместо этого она бросается очертя голову в омут, создавая новые проблемы.

Но даже если Адолорате удастся ее найти, неужели тетя Изабелла потащится в Лондон на свадьбу к племяннице? Она ведь не сумасшедшая. Однако, как Пьета ни пыталась успокоить себя этими мыслями, ничего у нее не вышло.

Она испытывала настоятельную потребность поделиться с кем‑нибудь, способным посочувствовать, вникнуть в их семейные сложности и дать дельный совет. В Риме мама поверяла все свои тайны греку по имени Анастасио. Он был добрый и мудрый человек. Мне тоже нужен такой друг, решила Пьета.

Пьета прошла к себе в комнату – воплощение идеального порядка по сравнению с сестриной, ни единого намека на немытые тарелки или груды грязной одежды на полу. Здесь она сможет хорошенько все обдумать.

Пьета прилегла на кровать и уставилась в потолок. Приняв решение, она уселась за туалетный столик и до блеска расчесала свои черные волосы, а потом начала аккуратно накладывать макияж. Сначала – основа, чтобы крем‑пудра легла как надо, потом нейтральные тени для век – бежевые и цвета слоновой кости, штришок черной туши для выразительности взгляда и, наконец, на губы два‑три легких мазка розового блеска.

Вполне довольная результатом, Пьета перешла к гардеробу. Она остановила выбор на джинсах в обтяжку и коротеньком топике, обрисовывавшем ее изящную фигуру немного больше, чем она обычно себе позволяла, надела изящные босоножки на платформе, в которых она казалась выше, повязала на шею зеленый шарфик и брызнула на себя туалетной водой.

Чтобы не терять времени даром, она поймала такси на Клеркенвелл‑Грин и дала указания водителю. Когда они остановились у бакалейной лавки Де Маттео, она, к немалому облегчению, увидела, что Микеле за прилавком один.

Заметив Пьету, он приветливо улыбнулся:

– Эй, как дела? Я слышал, твой папа уже выписался.

– У меня все в порядке… Почти. Я хотела спросить, не найдется ли у тебя полчасика, чтобы составить мне компанию в баре?

– Да, разумеется, если хочешь. – Он был удивлен и в то же время польщен. – Сейчас, я только позову маму, чтобы она присмотрела за магазином.

При виде Пьеты мамаша Микеле недоуменно подняла брови.

– Ты сегодня очень хорошо выглядишь, – сказала она. – Собралась куда‑то?

– Нет, всего лишь в паб, чтобы пропустить стаканчик.

Гаэтана с интересом взглянула на нее:

– Твоя мама говорила твоему отцу о том, что я приходила?

– Если честно, понятия не имею.

– Что ж, ладно, – холодно процедила Гаэтана и встала за прилавок. – Я сделала все, что от меня зависело.

Пьета надеялась, что Микеле не подумал, будто она неожиданно заявилась к нему, решив сходить в паб за его счет; она просто не представляла себе, с кем еще могла бы обо всем поговорить. Друзья ее не поймут; скажут, чего доброго, что она слишком остро на все реагирует. Но Микеле знает их семейную ситуацию, он с детства был свидетелем вражды их отцов и прекрасно понимал, что может произойти, если пылкий итальянский темперамент смешать с ледяной британской невозмутимостью.

Он отвел ее в тот же паб, но на этот раз она заказала холодного пива.

– Тот коктейль очень вкусный, но от него у меня потом жутко болела голова, – призналась она.

– Да, один – это еще куда ни шло, но три – это, пожалуй, перебор, – улыбнулся он. – Надо сказать, ты меня поразила.

Они сели за уличный столик, чтобы Пьета смогла закурить, и, возобновив прерванный разговор, непринужденно болтали и много смеялись. Однако когда она начала рассказывать ему об Адолорате и о том, что та наверняка махнула в Рим, он страшно смутился, и она сразу это заметила.

– Знаешь, Пьета, вообще‑то я вроде как знал об этом, – признался он. – Ко мне приходила Адолората. Она решила, что мне известен их адрес.

– Но с чего вдруг она решила, что ты знаешь их адрес?

Их глаза встретились, и он пожал плечами:

– Потому что твой кузен Беппи доводится мне единокровным братом, почему же еще.

Пьета почувствовала себя оскорбленной. Все это время он знал о существовании маленького кузена Беппи, а она – нет.

– В прошлый раз ты об этом даже не упомянул, – с упреком сказала она.

– Я не знал, должен ли об этом говорить. Прости. Конечно, мне следовало тебе сказать.

– Ну а ты‑то сам как о нем узнал? – спросила Пьета. – Тебе твои родители сказали?

– Нет, но я годами слушал, как они спорили по поводу сложившейся ситуации, а поскольку они орали как сумасшедшие, я не мог не слышать. Так что однажды, когда они оба куда‑то ушли, я забрался к ним в комнату, перерыл папины вещи и, найдя на дне ящика кое‑какие письма Изабеллы, переписал ее адрес. У меня ведь, как ты знаешь, никогда не было ни сестры, ни брата, – напомнил он. – Он мой единственный брат, и мне хотелось найти его.

– Тебе удалось с ним встретиться? – Пьета сгорала от нетерпения.

– Я отправился в Рим. Объяснил это так же, как это делал отец, – якобы еду по делам. Добрался до Рима, сразу взял такси и поехал по нужному адресу.

– И что? Ты их нашел?

– Нашел. Сначала твоя тетка была немного, как бы это сказать… шокирована, но, как только поняла, зачем я приехал, приняла меня с распростертыми объятиями. Знаешь, мне она понравилась. Мы очень весело проводили время.

– И ты не почувствовал обиду за твою маму? Изабелла все‑таки причинила ей боль.

– Вообще‑то да, – признался Микеле. – Но отец виноват в этом не меньше Изабеллы. К тому же мне очень понравился мой братец. Мне захотелось поддерживать с ним отношения, а значит, мне пришлось принять и Изабеллу.

– Господи боже, и ты дал их адрес моей сестре! – воскликнула Пьета, уронив голову на руки. – Черт! Дерьмовая ситуация.

– Она предупреждала меня, что ты встретишь эту новость в штыки.

Пьета попыталась объяснить ему, почему появление тетки и двоюродного братца на свадьбе сестры, вероятнее всего, обернется бедой. Но Микеле начал возражать, настаивая на том, что в дальнейшем так будет лучше для всех.

– Поверь мне, я знаю своего папу. Это его окончательно доконает, – твердила она.

– Слушай, Пьета, я могу понять, почему ты не хочешь видеть меня на свадьбе Адолораты. Не волнуйся, я уже ей сказал, что не приду. Но это все‑таки ее свадьба, а не твоя. Тебе не кажется, что ведешь себя неразумно, пытаясь диктовать ей, кого приглашать, а кого нет? – Эти суровые слова он произнес так мягко, что у Пьеты вдруг защипало в носу.

– Просто я переживаю из‑за папы. Не хочу, чтобы он расстраивался, особенно теперь, когда он еще не совсем оправился от болезни.

– А ты уверена, что переживаешь только из‑за него?

Она погасила сигарету и потянулась за следующей.

– Я столько сил положила на эту свадьбу! Я не переживу, если все пойдет прахом, – призналась она.

– Может, все еще и обойдется, – предположил Микеле. – Может, это, наоборот, сплотит твою семью. Ты же не станешь спорить, что все эти годы твой отец отказывался от общения с Изабеллой только из гордости? В конце концов, смысл свадьбы – это прежде всего семья, а не все эти ленточки, бантики, вычурные платья…

– Но Изабелла родила ребенка от твоего отца – от человека, которого он ненавидит, – защищалась Пьета. – Папа наверняка решил, что Джанфранко сделал это нарочно, чтобы насолить ему.

– Мой отец… – Микеле смешался. – Знаешь, он не такой уж плохой. Да, у него был роман, но такое случается с большинством женатых мужчин.

– Да, но тут есть кое‑что еще.

– И что же, скажи мне?

– Я бы с удовольствием, но… Это не мой секрет.

– В любом случае, все это было бог весть когда, – настаивал он.

– Мой папа так не считает. Для него это произошло будто вчера. – Пьета залпом осушила свой бокал и поднялась, чтобы идти. Она жестоко ошиблась, посчитав, что сможет излить ему душу. – Ладно, Микеле, спасибо за пиво. До скорого.

Она возвращалась домой, чувствуя себя еще более несчастной, чем прежде. Больше всего ей сейчас хотелось затвориться в четырех до мелочей знакомых стенах родного дома, крепко закрыв за собой дверь.

Николас Роуз звонил уже раза три, чтобы узнать, собирается ли она возвращаться на работу, и Пьета понимала, что больше нельзя тянуть. Болезнь отца подарила ей лишнюю неделю отпуска, но, нравилось ей это или нет, настало время возвращаться к привычной рутине.

Она устроилась на ступеньках крыльца с утренней сигаретой и чашкой кофе, чувствуя себя так, будто возвращается в тюрьму. У нее не было ни малейшего желания общаться с Николасом и терпеть его выкрутасы, и одна только мысль о неурядицах, обрушившихся на ее голову, повергала ее в отчаяние. Взять хотя бы это вычурное платье с пионами, придуманное для невесты Микеле. Интересно, что с ним сталось?

Купаясь в лучах утреннего солнца и наслаждаясь тишиной и покоем, Пьета думала о том, как было бы здорово не ходить на работу и провести весь день дома, помогая отцу возиться в саду.

Она нехотя облачилась в элегантный костюм и запихнула в сумку рабочие принадлежности: ежедневник, блокнот, любимые карандаши. Она уже успела слегка отвыкнуть от них, несмотря на то что последний раз держала их в руках всего‑то три недели назад.

По дороге к Холборну она размышляла над тем, что сказал ей Микеле у дверей паба. Ей совсем не понравилась картина, которую он ей нарисовал. Неужели она и вправду такая – живет чужими проблемами, неизменно ставя во главу угла интересы отца, планируя свадьбу сестры? Судя по его словам, у нее и собственной жизни‑то нет.

У входа в салон она немного помедлила, надеясь, что Николас пребывает в радужном настроении, в противном случае день будет долгим.

Как она и опасалась, на ее рабочем месте царил немыслимый беспорядок. Стол был усеян бумагами, а лоток для входящих документов переполнен. Пьета села за стол и начала методично все сортировать, зная, что до тех пор, пока все не будет разложено по местам, она не сможет сосредоточиться.

Девушки из мастерской обрадовались ее возвращению. Войдя к ней, они выложили ей последние сплетни, не спуская глаз с двери на тот случай, если нагрянет Николас и увидит, что они шепчутся.

– Все это время он был в жутком настроении, – пожаловалась Иветт, лучшая портниха салона. – Орал на нас ни за что ни про что. А как‑то даже расколошматил о стену телефон, а потом влетел в мастерскую и потребовал, чтобы мы купили ему новый.

Пьета не могла удержаться от улыбки:

– И по‑вашему, какая муха его укусила?

– С одной клиенткой возникли серьезные проблемы. С той самой, для которой ты придумала довольно вычурную модель, с рюшами и пионами. Какая досада! Ведь наши девчонки уже раскатали губу на это платье.

Пьета обрадовалась. Иветт понравилась ее модель, а у нее хороший глаз, и, как правило, если ей что‑то не нравилось, она об этом немедленно сообщала.

– Значит, Николас переделал его? – спросила она.

– Да, он сделал его сдержанным, элегантным и скучным. Неудивительно, что бедной девочке оно не понравилось. Она сказала ему, что хочет твое платье. Вот тогда‑то телефон и полетел в стену.

– Что ж, оно, в общем, не выглядит как типичное платье Николаса Роуза, – снисходительно признала Пьета. – Это совсем не его стиль.

– Что ж, может, пришло время пересмотреть свой стиль. Он годами делает одно и то же. Нас уже от него тошнит. Твоя модель была оригинальной, что‑то веселенькое для разнообразия.

Иветт вернулась в мастерскую, а Пьета – к своему лотку. После разговора с мастерицами ее настроение немного улучшилось. Внезапно она снова почувствовала себя творцом.

К тому времени, когда Николас перешагнул порог дизайнерской комнаты, порядок в ее углу был полностью восстановлен. Сегодня он щеголял в светлом льняном костюме и шляпе‑панаме. Когда он увидел Пьету, его лукавая мордашка эльфа озарилась улыбкой.

– Пьета, ты вернулась. Как это мило. Может, приготовишь нам по чашечке кофе? А потом я введу тебя в курс наших дел. – Он легонько клюнул ее в щеку. – Я так рад снова тебя видеть, дорогая. И я больше никогда не отпущу тебя в отпуск, слышишь? Мне без тебя не справиться.

Пока он болтал, Пьета приготовила кофе так, как он любил, – две чашки крепкого черного напитка с капелькой нежирного молока. Потом он ввел ее в курс дела: показал модели, над которыми они работали, журнал консультаций и календарь. График был напряженный. Пьета понимала, какой он пережил стресс, пытаясь справиться со всеми проблемами в одиночку. Неудивительно, что он все это время пребывал в ужасном настроении.

Новую версию свадебного платья для Элен Сиэли он оставил, что называется, на десерт.

– Да, кстати, я довел до ума твое недоразумение с пионами, – обмолвился он как бы невзначай. – Я немного его подправил, придал ему классический вид. Как видишь, теперь оно смотрится намного лучше.

– А что думает о нем невеста? – не удержавшись, спросила Пьета.

Николас нахмурился.

– Оно ей понравилось? – снова спросила Пьета.

– Оно ей обязательно понравится, дорогая… К тому времени, когда ты с ней закончишь. Она придет к обеду на первую примерку.

Пьета окинула оценивающим взглядом новую модель. Ничего плохого о ней сказать было нельзя. Николас нарисовал вполне миленькое платьице без бретелек, с более широкой юбкой, чем она изначально задумала. Пышные пионы усохли до микроскопических маргариток из тафты, бесследно исчезли оборки и рюши. Платье приятное, но бесконечно скучное. Интересно, как мне удастся уломать невесту надеть его? – подумала Пьета.

– Да, меня в это время здесь не будет, – беспечно добавил Николас. – Так что ты сама ее встретишь. Не волнуйся, дорогая, ты справишься.

Спорить с ним не имело никакого смысла. Это никогда ни к чему не приводило. Но все утро ее буквально трясло при мысли о надвигающейся встрече с разочарованной невестой Микеле. Пьета давно взяла себе за правило никогда не запихивать клиентку в платье, в котором ей некомфортно, тем более если оно ей просто не нравится. И пускай другие дизайнеры навязывают свои творения, но Пьета больше всего ценила доверие клиентов; она всегда пыталась проникнуть в душу невесты, чтобы создать по‑настоящему «ее» платье.

Ожидавшая в гостиной Элен обрадовалась Пьете не меньше Николаса.

– Ой, как хорошо, что вы наконец вернулись, – воскликнула она, как только Пьета опустилась рядом с ней на большой белый диван. – А я тут воюю с вашим боссом. Он вам уже рассказал?

– Воевать с ним – не очень удачная идея, – иронично улыбнулась Пьета. На коленях у нее лежал презентационный комплект, который они готовили для каждой невесты: серебристая папка, перевязанная белой ленточкой из тафты, с образцами тканей и копиями рисунков, отпечатанных на такой же серебристой бумаге.

– Почему бы вам еще раз не взглянуть на него, а потом мы примерим образец из хлопчатобумажной ткани.

– По‑моему, в этом нет никакого смысла. Все равно оно мне не понравится.

Пьета притворилась, будто не слышала этих слов.

– Примерив образец, вы составите полное представление о форме платья, а мы потом сможем правильно подогнать его по вашей фигуре, – сказала она и, по своему обыкновению, добавила: – Но предупреждаю, оно будет смотреться довольно просто и не будет сидеть на вас так же, как платье в его окончательном виде.

Она протянула Элен презентационный комплект, и девушка с недовольным видом взяла его в руки.

– Я не хочу это платье, – сказала она, переворачивая страницы с рисунками. – Я хочу то, которое вы для меня нарисовали.

– Но Николас Роуз считает… – Пьета замолчала. Все, решила она, с меня хватит. – Послушайте, все это, конечно, очень мило, но ничего не выйдет. Это моя вина, зря я вам показала тот эскиз. Ничего похожего на это платье никогда не выйдет из этого салона.

– Что ж, если так, то и не надо, – решительно проговорила Элен. – Вы сможете сшить его для меня в свободное от работы время. Держу пари, вы частенько этим занимаетесь, чтобы подработать, а?

– Нет, я не…

– У нас еще куча времени, – перебила ее Элен. – Мы с моим женихом еще не назначили дату, так что не торопитесь, работайте в вашем привычном ритме.

– Если об этом узнает Николас, он тут же меня уволит, – сказала Пьета.

– А как он об этом узнает? Его‑то я уж точно не позову к себе на свадьбу.

– Я просто не могу. Извините.

– Но могли бы вы, по крайней мере, об этом подумать? Пожалуйста, – взмолилась девушка. – Спешки никакой нет, я ведь уже вам сказала. У нас с моим женихом сейчас много чего происходит в жизни, и нам нужно время. Но для меня это и вправду очень, очень важно, так что, пожалуйста, не принимайте решение здесь и сейчас.

– Хорошо, я подумаю. – У Пьеты не осталось сил спорить. – Но предупреждаю сразу: я редко меняю свое решение.

Элен улыбнулась:

– Но с другой стороны, всякое бывает, верно? Пожалуй, я скрещу пальцы.

Когда Николас вернулся с обеда, он по‑прежнему держался в высшей степени любезно.

– Итак, она примерила образец? – поинтересовался он.

– Вообще‑то нет. – Пьета знала, что его это расстроит. – Она решила ненадолго все отложить.

– Правда? – удивился он. – А сколько у нас еще времени до свадьбы?

– В том‑то все и дело, они отменили первоначальную дату, а новую, похоже, еще не назначили. И теперь я сомневаюсь, что это вообще когда‑нибудь случится.

Николас с утомленным видом покачал головой.

– Но почему девушка ничего нам не сказала? Я полагаю, она испугалась, что мы попытаемся взыскать с нее кругленькую сумму за проделанную работу, а потому устроила весь этот переполох, заявив, что ей не нравится платье. Она решила все отменить. Бедняжечку бросил жених.

– Может, так оно и есть, – согласилась Пьета. Она вдруг осознала, что за время всех их разговоров с Микеле он только один раз упомянул о своей невесте, да и то сто лет назад, когда Пьета его поздравляла. Все это очень странно.

В тот день, пытаясь сосредоточиться на работе, она то и дело вспоминала о предложении Элен. Это несчастное платье с пионами прямо‑таки требовало, чтобы его сшили. Она хотела перенести его со страниц альбома, придать ему объем и форму, помочь Элен подобрать к нему туфли и сережки, посоветовать ей, из каких цветов составить букет. И в то же время она вдруг осознала, что вовсе не хочет, чтобы девчонка, нарядившись во все это великолепие, пошла к алтарю с Микеле.

В тот вечер Пьета вернулась с работы усталая. И все‑таки, сидя у себя в комнате и вдыхая доносившиеся из кухни ароматы готовящегося ужина, она достала альбом и принялась рисовать. Из‑под ее карандаша вышло платье с асимметричной бретелькой из шелковых пионов с нежно‑розовым ободком, с подолом, спереди подхваченным пышной оборкой и скромно приоткрывающим ножку. Она вспомнила каждую деталь платья Элен, даже подобранную для него ткань.

Воодушевленная, Пьета нашла свои старые наброски, сделанные ею для коллекции, которую она когда‑нибудь создаст. Немало воды утекло с тех пор, как она видела их в последний раз, и теперь они показались ей слишком уж строгими и чопорными. Слишком в манере Николаса Роуза.

Она достала чистую бумагу и дала волю воображению. Выходившие из‑под ее карандаша платья были смелы и романтичны. Не каждая невеста отважилась бы надеть такое; но всякая женщина, любившая моду так же, как Пьета, непременно заинтересовалась бы ими. Пьета вдруг страшно разволновалась. Может, это и есть ее фирменный стиль? В свадебных салонах она точно никогда ничего подобного не видела.

Услышав, как папа снизу кричит ей, что ужин готов, Пьета с неохотой отложила карандаш. Днем она так и не успела поесть и теперь основательно проголодалась. К тому же, что бы он там ни сготовил, пахло из кухни просто божественно.

Это была лазанья – первая папина лазанья с того момента, как он вернулся домой. И хотя листочки теста для нее он достал из кладовки, а соус был собственноручно заморожен им еще несколько недель назад, Пьета восприняла это как знак, что к отцу вновь возвращаются силы.

Всю последнюю неделю или около того отец передвигался по дому шаркая, как глубокий старик. Из‑за головокружения и слабости он сделался сварливым. Его дурное настроение отражалось на всех, хозяйство тоже пришло в упадок. Но теперь, вытаскивая лазанью из духовки, отец выглядел бодрым. Он взирал на противень с искренним удовлетворением.

– Какая жалость, что твоя сестра этого не видит, – рокотал он. – Ты только полюбуйся, какая прелесть.

– Очень красиво, – согласилась Пьета.

– На вкус она будет столь же прекрасна, как и на вид.

Пока он раскладывал кушанье по тарелкам, Пьета осведомилась как бы невзначай:

– Пап, Адолората, случайно, не сказала тебе, куда она отправилась?

– Нет, но я подозреваю, она где‑то с Иденом, решила немного передохнуть. Может, начал сказываться стресс, связанный с подготовкой к свадьбе, а?

Пьета изобразила удивление.

– Наверное, ты прав, – пробормотала она.

Папа сбрызнул салат оливковым маслом и лимонным соком, а мясные тефтельки поставил на плиту пропитываться соусом.

– Сегодня у нас на ужин два блюда, – объявил он. – Я приготовил нежнейшие маленькие polpette[36], потому что от этой кошмарной больничной стряпни я совсем обессилел. Подумать только, эти бедняжки в больнице вынуждены изо дня в день питаться такой дрянью. Вспоминай о них, Пьета, когда будешь наслаждаться моей прекрасной лазаньей.

Лазанья и впрямь была хороша. Тонкие коржи таяли во рту, а соус бешамель придавал блюду приятный сливочный привкус.

– Бесподобно, – похвалила мама, сумев на сей раз осилить больше, чем обычно.

– Это тяжелое блюдо, но людям оно нравится, – с радостью согласился отец, подкладывая добавки на тарелку Пьете. Она попыталась было отказаться, но он даже слушать ее не стал.

– Молчи и ешь, – приказал он, и она не осмелилась противоречить.

И только когда они принялись за второе блюдо, мама решилась заговорить.

– На днях к нам заходила Гаэтана Де Маттео, – произнесла она так, будто сообщала какую‑то пустячную новость.

Пьета в упор посмотрела на мать. Это совсем на нее не похоже: говорить о том, что может огорчить отца.

– Она была здесь? В нашем доме? – растерялся отец.

– Да, именно так, – подтвердила мать, спокойно продолжая есть.

– Но зачем? Что она хотела?

– Она рассказала нам об Изабелле и ее ребенке.

– А! – Отец недовольно хмыкнул. – Моя сестра была глупая девчонка, а теперь она глупая женщина. – Он раздраженно возил тефтелькой по тарелке. Его хорошее настроение как ветром сдуло.

– Но пришла она не за этим, – продолжала мать. – Она пришла к нам с просьбой.

– Гм! – снова хмыкнул отец, делая вид, будто ему все равно.

– Она думает, что пришло время забыть прошлое.

Отец отшвырнул вилку и резко отодвинул от себя тарелку с нетронутой тефтелькой.

– Не надо так, Беппи. Послушай меня, одну минуточку послушай, – по‑прежнему спокойно продолжала мать. – Все, что она хочет, это чтобы мы время от времени могли позволить себе купить кусочек пекорино у них в лавке, а они – изредка наведываться к нам в «Маленькую Италию». А случайно столкнувшись в церкви Святого Петра или на улице, не испытывать неловкости.

– Но зачем?

– Затем, что так ведут себя все цивилизованные люди.

– А зачем нам вести себя как цивилизованные люди?

– Ох, Беппи, я знаю, он ранил тебя намного больнее, чем кто‑либо, но…

– Stai zitta![37]Я не хочу обсуждать эту тему.

– Не надо затыкать мне рот, Беппи. И пожалуйста, не надо на меня кричать. Настало время положить конец вашей вражде. Никто не говорит, что мы с Джанфранко должны становиться друзьями. Этого никогда не произойдет. И все‑таки можно оставаться цивилизованными. Это, по крайней мере, мы можем сделать.

Пьета, не говоря ни слова, переводила взгляд с отца на мать. Теперь, когда она знала все об их прошлом, они казались ей совсем другими – более уязвимыми, менее уверенными в себе.

– Мне кажется, мама права, – решилась наконец она. – Спору нет, он человек ужасный, но почему мы должны вымещать это на его жене и сыне? Мне они показались вполне нормальными.

В ответ папа даже не потрудился хмыкнуть.

– Послушай Пьету, она говорит разумные вещи, – увещевала его мать.

Он с шумом отодвинул стул.

– Ну что ж, отоваривайся у Де Маттео, дочка. Это твои деньги, ты сама их зарабатываешь. Отдавай их ему, если тебе так этого хочется. Но вот что я тебе скажу: ты испортила мне ужин!

Пьета проводила взглядом отца, пулей вылетевшего из кухни.

– Не очень у нас получилось его убедить, – заметила она.

– Другого я и не ожидала. Надо дать ему время. Он столько лет ненавидел Джанфранко, и…