Весна 1527

Власть королевы таяла на глазах. В феврале ко двору прибыли посланники из Франции. Их бумаги рассматривались без проволочек, в их честь устраивались праздники и пиры, и скоро стало ясно — цель приезда подготовить брак принцессы Марии либо с королем Франциском, либо с его сыном. Девочку вытащили из спокойного уединения замка Ладлоу, представили послам, заставили танцевать, играть, петь, есть. Господи, как же они кормили этого ребенка! Будто она могла подрасти да и объем груди увеличить прямо во время переговоров. Наш отец прибыл из Франции вместе с послами и поспевал всюду — давал советы королю, переводил, тайно обсуждал с кардиналом, как перекроить европейские союзы, а вместе с дядюшкой плел интриги — семью надо продвигать даже в такие беспокойные времена.

Они решили между собой — Анне пора вернуться ко двору. Уже начали удивляться, куда она подевалась, к тому же отец хотел представить ее французским послам. Дядюшка перехватил меня на лестнице по дороге в покои королевы, чтобы предупредить — Анна возвращается.

— Почему? — спросила я так грубо, как только осмелилась. — Не далее как прошлой ночью Генрих говорил о своей мечте иметь сына. Она вернется и опять все испортит.

— А о твоем сыне он вспомнил? — напрямик спросил дядя. Я молчала. — Нет, дело застопорилось. Анна была права. Мы совершенно не продвигаемся вперед.

Угрюмо отвернулась, взглянула в окно:

— А куда вас приведет Анна? Ей дела нет до блага семьи, печется только о собственной выгоде, о землях и титулах для себя. Она-то не станет слушаться.

Дядя кивнул, поглаживая крыло носа:

— Да, Анна о себе не забывает. Но король продолжает спрашивать о ней и жаждет ее куда больше тебя.

— У меня от него двое детей! — Я почти кричала.

Его брови взлетели вверх. Я опустила голову:

— Простите. Я сделала все, что могла. Разве Анна сделала бы больше? Я любила его, делила с ним ложе, родила ему здоровых детей. Это все, на что способна женщина, даже ваша драгоценная Анна.

— Может быть, она способна на большее. — Дядя не обратил внимания на злобу, так некстати прозвучавшую в моем голосе. — Если Анна забеременеет прямо сейчас, он может жениться на ней. Генрих отчаянно жаждет ее и отчаянно жаждет ребенка, одна страсть усилит другую.

— А я?

Он пожал плечами.

— Вернешься к Уильяму, — произнес, будто это не имело никакого значения.

Через пару дней Анна без шума вернулась ко двору, не прошло и нескольких часов, как она опять стала центром всеобщего внимания. Нам снова пришлось делить постель и досуг, снова я по утрам затягивала ей тесемки на платье, а вечером расчесывала волосы. Она не забыла, как вынуждена была помогать мне, и с тех пор беззастенчиво пользовалась моими услугами.

— Не боишься, что верну его обратно? — поинтересовалась как-то, причесывая сестру перед сном.

— Бояться тебя? — Самоуверенности Анне не занимать. — Да никогда. Это моя весна, и лето тоже мое. Он у меня по струнке ходить будет. От моих чар не избавиться. Ни ты, ни любая другая женщина не имеют значения. Я свела его с ума, теперь он мой.

— На весну и лето?

Анна взглянула задумчиво:

— Кто может удержать мужчину надолго? Сейчас он на гребне страсти, его несет волна любви, но в конце концов волна разобьется. Никто не может любить вечно.

— Если ты собираешься за него замуж, надо удержать его дольше чем на пару месяцев. Думаешь, удержишь на год? Или на два?

Я чуть не рассмеялась в голос, увидев, как самодовольное выражение сползает с ее лица.

— К тому времени, когда он получит свободу, если такое вообще случится, он уже успеет остыть. Любовь пойдет на спад. Он тебя почти забудет. Лучшие годы пройдут, будет тебе далеко за двадцать, останешься ты старой девой.

Анна упала на постель и стукнула кулаком по подушке.

— Не каркай, — сказала раздраженно. — Ворчишь, словно старая карга. Мало ли что может случиться. Мое будущее зависит от меня. Вот ваша любовь действительно на спаде, а ты слишком ленива, где тебе взять судьбу в свои руки. В отличие от тебя, я просыпаюсь каждое утро, чтобы идти своим собственным путем, и со мной любое чудо может произойти.

К маю переговоры почти завершились. Принцесса Мария выйдет замуж за французского короля или за его второго сына, как только достигнет брачного возраста. Решено устроить праздник — большой теннисный турнир, Анна, распорядительница, составляет списки играющих. Это непростая работа — записать имена придворных на небольших флажках, определить порядок игры. Король застал ее в раздумье над списком, один из флажков рассеянно прижат к груди.

— Что это у вас, миссис Болейн?

— Расписание теннисного турнира. Надо справедливо составить пары, чтобы знать — победил тот, кто действительно играет лучше всех.

— Я имел в виду — что это у вас в руке?

— Я и забыла, что держу флажок. Тут просто одно из имен. Надо разложить флажки по порядку.

— И кого из джентльменов вы прижимаете к себе?

Она ухитрилась покраснеть:

— Даже не знаю. Я не взглянула на имя.

— Вы позволите? — Король протянул руку, но Анна не отдала флажок.

— Какое это имеет значение? Я просто держала флажок в руке, думая, где его место. Позвольте укрепить его на доске, ваше величество, и мы сможем вместе посмотреть, кто с кем играет.

— Вы смутились, миссис Болейн, — насторожился король.

Она вспыхнула от гнева:

— Тут не из-за чего смущаться. Просто не хочу попасть в глупое положение.

— В глупое положение?

— Пожалуйста, позвольте мне закончить работу, тогда сможете дать совет, не надо ли что-нибудь изменить.

— Я хочу знать, какое имя написано на флажке.

На одно ужасное мгновенье я подумала — она вовсе не играет, сейчас обнаружится, что наш брат Георг занимает лучшее место в турнирной таблице. Она так убедительно смутилась, так была расстроена его настойчивостью, даже я подумала — сестра попалась. Король ведет себя точь-в-точь как гончая, взявшая след. От него что-то скрывают, и душа его разрывается между любопытством и любовью.

— Я приказываю, — спокойно произнес король.

Анна неохотно вложила флажок в его протянутую руку, сделала реверанс и ушла с корта, не оглядываясь. Сначала она скрылась из виду, потом затих шелест платья и стук каблуков по мощеной дорожке, ведущей к замку.

Генрих разжал ладонь и взглянул на имя, написанное на флажке, который Анна прижимала к груди. Это было его собственное имя.

Теннисный турнир продолжался два дня. Анна успевала повсюду — смеялась, отдавала приказания, судила матчи, подсчитывала очки. Осталось провести четыре игры — король против Георга, мой муж Уильям Кэри против Франциска Уэстона, Томас Уайетт, недавно вернувшийся из Франции, против Уильяма Брертона, и еще одна пара должна играть, когда все остальные отправятся обедать.

— Лучше убедись, что король не будет играть с Томасом Уайеттом, — сказала я Анне вполголоса, в то время как Генрих и наш брат Георг выходили на корт.

— Почему? — осведомилась она с невинным видом.

— Слишком сильное соперничество. Король хочет показать себя перед французскими послами, а Томас Уайетт — покрасоваться перед тобой. Думаешь, король мило примет поражение у всех на глазах?

Анна пожала плечами:

— Он же придворный. Не забывает о главной игре.

— Какой еще главной игре?

— Не важно, играешь ли ты в теннис, участвуешь в турнире, стреляешь из лука или флиртуешь, главное — угодить королю. Вот для чего мы здесь собрались. И все это прекрасно знают.

Она наклоняется вперед. Георг на своем месте приготовился подавать, король внимательно следит за ним. Анна поднимает руку, роняет белый платок. Георг подает, удачно, мяч с треском отскакивает от нависающей крыши и падает как раз перед Генрихом. Король отбивает, мяч перелетает через сетку. Быстроногий Георг моложе соперника на двенадцать лет, он гасит мяч, и Генрих поднимает руку, признавая поражение.

Король легко берет следующую подачу, мощно отбивает мяч, Георг даже не пытается его взять. Игра идет своим чередом, оба носятся по корту и со всей силы бьют по мячу, не давая противнику пощады и конечно же не поддаваясь. Георг неуклонно проигрывает, но делает это столь виртуозно, что ничего нельзя заподозрить, просто король отличный теннисист. На самом деле у короля действительно лучше техника, просто Георг движется вдвое быстрее. Георгу двадцать четыре, он в хорошей форме, а Генрих близок к середине жизненного пути и уже начинает полнеть.

К концу первого сета Георг посылает высокий мяч, Генрих тянется отбить его, чтобы выиграть очко, и вдруг со стоном падает на землю.

Дамы поднимают крик. Анна уже на ногах. Георг перепрыгивает через сетку и первым оказывается возле короля.

— Боже, что с ним? — спрашивает Анна.

Георг бледнеет:

— Нужен врач!

Паж торопится в замок, а мы с Анной открываем ворота и спешим на корт.

Король, багровый от боли, вцепляется мне в руку.

— Проклятие. Мария, избавься от всех этих людей.

Я поворачиваюсь к брату:

— Убери всех отсюда.

Король смущенно смотрит на Анну, и я понимаю — боль, которую он испытывает, ничто по сравнению с ударом по его гордости, ведь она видит, как он лежит на земле, едва сдерживая слезы.

— Ступай, Анна, — говорю я тихонько.

Она не спорит. Отходит к воротам, ждет, хочет услышать вместе со всем двором, что могло сбить короля с ног во время победного удара.

— Где болит? — настаиваю я. Боюсь, он покажет на грудь или живот, а может, повредил что-нибудь внутри или сердце дало сбой. Вдруг что-нибудь серьезное, непоправимое.

— Нога, — говорит он с трудом. — Так глупо. Упал. Сломал, наверно.

— Нога? — Я почти смеюсь от облегчения. — Боже мой, Генрих, я боялась, вы умрете.

Несмотря на боль, он усмехается:

— Умру? Раз я отказался участвовать в рыцарском турнире, так ты теперь думаешь, я могу погибнуть, играя в теннис?

Теперь я плачу от облегчения:

— Нет, конечно нет. Но вы так внезапно упали… Как громом пораженный…

— Пал от руки твоего брата, — говорит король, и теперь уже мы все трое стонем от смеха. Голова Генриха покоится у меня на коленях, Георг сжимает его руки, а король не знает, плакать или смеяться — нога болит, но уж очень курьезна мысль, что Болейн собирался предательски убить его теннисным мячом.

Французские послы собрались уезжать. Договор подписан, на прощанье намечается грандиозный бал-маскарад, который должен проходить в покоях королевы. Но ее мнения даже не спросили. Распорядитель празднества просто прибыл без приглашения и объявил волю короля — маскарад проведут в ее комнатах. Королева улыбнулась, как будто только и мечтала об этом, позволила снять мерку для занавесей, гобеленов, декораций. Придворные дамы в золотых и серебряных платьях будут танцевать с королем и его друзьями в маскарадных костюмах.

Интересно, сколько раз королева притворялась, что не узнает мужа под маской, сколько раз наблюдала, как он танцует с придворными дамами. Часто он вел меня в танце у нее на глазах, а сейчас мы вместе будем любоваться, глядя на него и Анну.

Она ничем не выдает своего возмущения, полагает — сама, как всегда, будет подбирать партнеров для танцев. Покровительствовать тому или другому — один из путей держать двор под контролем. Но распорядитель принес от короля список ролей для придворных дам, и Екатерина осталась ни с чем, пустое место в своем собственном доме.

К маскараду готовились целый день, и королеве негде даже присесть, пока к деревянным панелям на стенах прибивают драпировки. Она удалилась во внутренние покои, а дамы остались — примерять платья и упражняться в танцах, хотя из-за стука музыку едва слышно. Чтобы избежать беспорядка и шума, королева рано отправилась спать, а мы веселились допоздна.

На следующий день французских послов пригласили к обеду. Королева сидела по правую руку от Генриха, но он глаз не сводил с Анны. В полдень трубы дали сигнал, и, шагая в ногу, как солдаты на параде, в зал вошли слуги в сияющих ливреях, внесли блюда, одно за другим, сначала к главному столу, потом ко всем остальным. Пир отличался несоразмерной пышностью, каких только яств не наготовлено, на столе разное диковинное зверье, выпотрошенные и зажаренные туши показывают богатство короля и изобилие королевства. Кульминация празднества — блюдо из птицы, причудливая башня, украшенная павлиньими перьями. Павлины, начиненные лебедями, у тех животы набиты цыплятами, а у тех, в свою очередь, — жаворонками. Нелегкая задача — отрезать кусок от каждой птицы, не нарушая красоту целого блюда. Генрих попробовал все, но я заметила, Анна не съела ни кусочка.

Король поманил пальцем слугу, что-то прошептал ему на ухо и послал Анне самое сердце парадного блюда — жаворонка. Она изумленно взглянула на короля, как будто до этого не следила за каждым его движением, улыбнулась, кивнула, попробовала. Генрих смотрит, как Анна кладет в рот крошечный кусочек, и просто трепещет от страсти.

После обеда королева с придворными дамами разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. Мы с Анной помогаем друг другу втиснуться в узкие корсажи шитых золотом платьев, Анна жалуется на слишком тугую шнуровку.

— Объелась жаворонками? — спрашиваю я без всякого сочувствия.

— Но ты видела, как он на меня смотрел?

— Не я одна.

Она сдвинула свой французский чепец на затылок, открывая волосы, поправила золотую подвеску в виде буквы «Б», которую всегда носила на шее.

— Что ты видишь, когда я так надеваю чепец?

— Твою самодовольную рожу.

— Ты видишь лицо без единой морщинки, блестящие темные волосы без намека на седину. — Она отступила от зеркала, любуясь золотым платьем. — Одета, как королева.

Раздался стук, Джейн Паркер просунула голову в дверь и жадно спросила:

— Секретничаете?

— Вовсе нет. Мы уже готовы.

Она проскользнула в комнату. Низко вырезанное, приоткрывающее грудь серебряное платье опущено еще ниже, на голове серебряный чепец. Взглянув на Анну, Джейн тут же подскочила к зеркалу и тоже сдвинула свой чепец на затылок. Анна подмигнула мне у нее за спиной.

— Он тебя из всех выделяет, — тихонько шепнула она Анне. — Он без ума от тебя.

— Кто бы сомневался!

Джейн повернулась ко мне:

— А ты не ревнуешь? Странно, наверно, делить постель с человеком, влюбленным в твою сестру?

— Нет, — отрезала я.

Ничто не может остановить эту женщину. Ее измышления — как липкий след улитки.

— Все-таки это очень странно. Ты вылезаешь из его постели и возвращаешься к Анне. Вы лежите рядом, обнаженные. Наверно, он мечтает как-нибудь прийти к вам в комнату и взять вас обеих разом.

Ну, это уже слишком!

— Прекрати болтать, ты оскорбляешь его величество. Что за грязные у тебя мысли!

Ее улыбочка более уместна в публичном доме, чем в комнате придворной дамы.

— Знаю я, что за мужчина приходит сюда ночью навестить очаровательных сестричек, когда они уже легли, — мой ненаглядный муженек. Ночью его можно застать где угодно, только не в моей постели.

— И кто его за это осудит? — выпалила Анна. — По мне, уж лучше с червяком спать, чем слушать твои нашептывания. Ступай отсюда, Джейн Паркер, отправляйся туда, где твои мерзкие слова и грязные мысли более уместны. А мы идем танцевать.

Едва дождавшись отъезда французских послов, в тишине и тайне, кардинал Уолси собрал секретный суд, куда вызвал свидетелей, истцов и ответчиков. Сам он, конечно, был судьей. Уолси, разумеется, действовал согласно своим соображениям, ему не нужны чьи-либо указания. Таким образом, развод может быть осуществлен по требованию Папы, а отнюдь не по просьбе короля. Удивительным образом, этот суд действительно остался тайным. Никто, кроме гонцов, потихоньку плывущих вниз по реке в Вестминстер, о нем не знал. Ни матушка, так пекущаяся о благе семьи, ни дядя Говард, искусный шпион, ни я, разомлевшая в постели короля, ни Анна, окруженная его доверием. И самое важное, ничего не знала даже королева. Три дня обсуждался брак ни в чем не повинной женщины, а она об этом и не подозревала.

Дело в том, что кардинал Уолси собирался привлечь к суду самого Генриха за незаконное сожительство с женой покойного брата Артура. Обвинение серьезное, а судилище совершенно нелепое. Они, должно быть, щипали себя, проверяя, не сон ли это, пока их приводили к присяге, а король, покаянно склонив голову на скамье подсудимых, выслушивал обвинение от своего собственного лорд-канцлера. Генрих признался, что вступил в брак с женой брата на основании ошибочного разрешения Папы. Он заявил, что в то время и потом имел «тяжкие сомнения». Уолси, глазом не моргнув, отдал распоряжение представить дело беспристрастному суждению папского легата — и король согласился, потом назначил адвоката и отказался от передачи дела в уголовный суд. Заседание длилось три дня, были вызваны богословы, чтобы засвидетельствовать — жениться на вдове брата незаконно. Дядина шпионская сеть наконец-то напала на след тайного суда, и он узнал о допросе, учиненном Линкольнскому епископу. Тут же вызвал нас, Анну, Георга и меня, в Виндзор.

— Развод — но с какой целью? — Его голос дрожит от волнения.

У Анны дыханье перехватило от таких новостей.

— Он пошел на это ради меня. Хочет расторгнуть брак с королевой и жениться на мне.

— Он уже сделал предложение? — Дядя попал прямо в точку, но Анна твердо выдержала его взгляд.

— Нет, конечно, как он мог. Но спорю на что угодно, он сделает мне предложение в ту же минуту, как избавится от королевы.

Дядя кивает:

— Как долго сможешь его удерживать?

— А как долго это продлится? — в свою очередь спрашивает Анна. — Заседание суда, приговор, расторжение брака с королевой, король наконец свободен, и voila. Вот и я!

Против воли дядюшка улыбается ее самоуверенности.

— Voila. Вот и ты, — соглашается он.

— Значит, вы согласны, все затеяно ради меня. — Похоже, они столковались. — Мария оставит двор или останется, как я решу. Семья поддерживает меня. Все только ради моего блага. Выбора у вас нет. Марии не вернуться к прежнему положению, нет смысла ей помогать. Я — единственная сестра Болейн, которую мы продвигаем вперед.

Дядя смотрит на отца. Отец переводит взгляд с одной дочери на другую и пожимает плечами.

— Что-то я сомневаюсь в обеих, — заявляет он без обиняков. — Будьте уверены, он метит выше. Конечно, у Марии нет шансов. Ее лучшая пора позади, король к ней охладел.

Меня в дрожь бросает от его равнодушного разбора. Но отец даже не смотрит в мою сторону. Это деловой вопрос.

— Ясно, он не женится на Марии, но неужели его страсть к Анне настолько сильна, чтобы выбрать ее, а не французскую принцессу?

— Так кого мы поддержим? — спрашивает дядя.

— Анну, — советует мать. — Он без ума от Анны. Если бы он мог избавиться от жены в течение месяца, непременно женился бы на Анне.

Дядя смотрит то на меня, то на сестру, будто яблоко выбирает.

— Пусть будет Анна, — произносит он наконец.

Она даже не улыбнулась. Просто вздохнула с облегчением.

Дядя отодвигает кресло, поднимается на ноги.

— А мне что делать? — некстати спрашиваю я.

Все смотрят на меня с удивлением, как будто забыли о моем присутствии.

— Должна я лечь с королем в постель, когда он позовет, или лучше отказаться?

Дядя колеблется. И тут я чувствую превосходство сестры. Дядя, глава семьи, источник власти в моем мирке, смотрит на Анну и ждет ее решения.

— Отказываться нельзя, — говорит наконец Анна. — Не к чему королю отвлекаться на какую-нибудь новую девку. Мария останется его любовницей — по ночам, а в меня он будет все больше и больше влюбляться днем. Только будь скучной, как настоящая жена.

— А если у меня не получится? — обижаюсь я.

— Ты недооцениваешь себя. — Лукавая улыбка, мелодичный смех. — Иногда ты неподражаемо скучна.

Дядя прячет улыбку, я чувствую, что краснею. Георг крепко обнимает меня за плечи, как бы предостерегая — протестовать не в моих интересах.

Дядя кивком отпускает нас. Анна идет к двери, я за ней. Опустив глаза, следую за подолом ее платья, всегда боялась, что так и будет. Анна выводит нас из дома на солнечный свет, подходит к валу для стрельбы из лука, откуда открывается чудный вид на сад, на террасы, круто спускающиеся ко рву с водой, на городок вдали, на реку. Я едва замечаю, как Георг берет меня за руку. Ярость душит, сестрица опять отодвинула меня в сторону. Моя собственная семья решила — Мария должна быть шлюхой, а Анна женой.

— Стану королевой, — мечтательно тянет Анна.

— А я — королевским зятем, — подхватывает Георг, но в голосе нет уверенности.

— А со мной что будет? — фыркаю я. Больше не фаворитка, не центр двора, потеряно положение, которого добивалась с двенадцати лет. Кто я теперь — брошенная любовница?

— Ты будешь моей придворной дамой, — нежно обещает Анна. — Другой сестрой Болейн.

Никому не известно, знает ли королева об уготованном ей несчастье. В эти весенние дни казалось, она сделана изо льда и камня, а тем временем кардинал Уолси ездит по Европе — ищет у университетских богословов свидетельств против женщины, на совести которой нет ни единого греха. Словно бросая вызов судьбе, Екатерина принялась вышивать еще одну престольную пелену в пару той, что начала раньше. Работа может занять годы — и всех придворных дам. Каждый шаг, каждое движение, даже шитье должно показать миру — она живет и умрет королевой Англии. Ни один король еще не оставлял жену.

Королева попросила меня помочь вышить небо над головами ангелов. Рисунок скопирован с картины одного из флорентийских художников, в весьма новом стиле, соблазнительные округлые тела едва прикрыты крыльями, выразительные лица пастухов сияют от радости подле яслей. На картину приятно смотреть, люди как живые. Но я с удовольствием думала — не мне корпеть над этими мелкими деталями. Не успеем мы приняться за вышивку неба, как Уолси вынесет приговор, Папа скрепит его, состоится развод, она отправится в монастырь, пусть монашенки вышивают перышки на крыльях, а мы, Болейны, тем временем поставим капкан на короля-холостяка.

Длинная нитка голубого шелка кончилась, а я вышила только крошечный квадратик неба. Поднесла иголку к свету, чтобы вдеть новую нитку, и заметила в окне темноволосую голову брата. Он пробежал по краю рва и пропал из виду. Я вытянула шею, чтобы разглядеть, куда он торопится.

— Что там, леди Кэри? — равнодушно спросила королева у меня за спиной.

— Мой брат. Можно спуститься к нему, ваше величество?

— Хорошо, Мария, — спокойно разрешила королева. — Если новости важные, иди сразу ко мне.

Прямо с иголкой в руках я поспешила по каменной лестнице вниз. Георг как раз ворвался в парадную залу.

— Что случилось?

— Мне нужен отец, срочно. Папа[23]взят в плен.

— Что?

— Где отец? Где он?

— Может, с секретарями?

Георг развернулся и бросился в кабинет, я за ним. Схватила за рукав, он вырвался.

— Георг, погоди, кем взят в плен?

— Армией Испании. Говорят, наемники на службе Карла Испанского вышли из-под контроля, разграбили Святой город и взяли в плен Его Святейшество.

Я застыла как столб.

— Его, конечно, освободят. Так не может быть…

Мне не хватает слов. Георг нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

— Сама подумай, — начал он объяснение. — Что значит — Папа взят в плен? Что это значит?

Я покачала головой.

— Святой отец в опасности, — произнесла я беспомощно. — Как это можно взять Папу в плен?

Георг рассмеялся:

— Какая ж ты дурочка!

Схватил меня за руку и потащил верх по лестнице к отцовскому кабинету. Забарабанил в дверь, заглянул в комнату:

— Мой отец здесь?

— Он с королем, — ответили из кабинета, — во внутренних покоях.

Георг повернулся на каблуках и бросился обратно вниз. Я за ним, подобрав юбки:

— Георг, объясни!

— Кто может дать согласие на развод короля?

Брат помедлил на повороте лестницы, темные глаза горят от волнения. Я замерла на ступеньку выше.

— Только Папа, — произнесла запинаясь.

— Кто захватил Папу?

— Ты сказал, Карл Испанский.

— А чей он племянник?

— Королевы.

— Думаешь, Папа сможет теперь одобрить развод?

Я молчала, раскрыв рот. Георг шагнул ко мне, поцеловал в губы.

— Глупышка, — тепло шепнул брат. — Это пагубные новости для короля. Никогда ему не освободиться от жены. Все пошло скверно, и нам, Болейнам, тоже несладко придется.

Хотел бежать дальше, но я схватила его за руку.

— А чему ты-то радуешься, если все пропало?

Рассмеялся мне в лицо, выкрикнул:

— Я не радуюсь, я взбешен. Поверил в нашу безумную идею. Анна — его жена, новая королева Англии! Но теперь, благодарение Богу, я пришел в себя. Пусти меня, надо найти отца. Я узнал новости от лодочника, он вез письмо Уолси. Отец узнает обо всем раньше кардинала!

Его было не удержать. Топот ног по ступеням, грохот двери, шум стремительных шагов по каменному полу парадной залы, визг попавшейся под ноги собачонки, скрип закрывающейся двери. Я осела на ступеньки там, где он меня оставил, игла для вышивания так и зажата в руке. Значит, власть вернется к королеве? И что будет с нами, Болейнами?

Я не спросила Георга, можно ли передать новости королеве, и рассудила — безопаснее ничего не говорить. Вытерла лицо, поправила корсаж, постаралась успокоиться.

Королева уже все знает. Шитье отложено в сторону, она стоит у окна и смотрит вдаль, будто может видеть Италию, где юный племянник, обещавший любить и почитать ее, триумфально въезжает в Рим. Мой ошеломленный вид ее смешит.

— Вы уже слышали?

— Да. Брат как раз сообщает новости отцу.

— Это все изменит. Абсолютно все.

— Знаю.

— Ваша сестра попадет в трудное положение, — говорит она лукаво.

Не могу сдержать смех.

— Недаром она называет себя девой, носимой бурей. — Я давлюсь хохотом.

Королева прикрывает рот рукой:

— Анна Болейн? Носимая бурей?

Я киваю:

— Подарила ему камею с девушкой в лодке во время бури.

Королева закусила палец.

— Тише!

Шум за дверью, кто-то идет. В одно мгновение королева вернулась к пяльцам, склонилась над вышиванием, мрачное лицо почти скрыто тяжелым плоеным чепцом. Кивнула мне — возвращайся к работе. Иголка с ниткой все еще у меня в руке, и когда стража распахивает двери, мы с королевой усердно, в полном молчании трудимся.

Вошел король, один. Увидев меня, на мгновение замер, но все-таки вошел, вроде не против моего присутствия при разговоре с той, кто долгие годы была его женой.

— Ваш племянник совершил тягчайшее преступление, — вот так, без предисловий, голос полон гнева.

Она подняла голову, сделала реверанс:

— Ваше величество!

— Можно сказать, тягчайшее из преступлений.

— Что именно он сделал?

— Его солдаты лишили свободы Его Святейшество. Богохульное деяние, грех против самого святого Петра.

Легкая тень неудовольствия пробежала по ее усталому лицу.

— Ручаюсь, он скоро освободит Его Святейшество и вернет его на престол. Как же иначе?

— Сомневаюсь. Пока Папа в его власти, он держит всех нас в руках. Играет с нами как кошка с мышкой! Вертит нами как хочет!

Королева снова склонилась над вышиванием, но я глаз не могу отвести от Генриха. Таким я его еще никогда не видела. Все привыкли к его бешеному гневу, крику, налитым кровью глазам, но сейчас было нечто совсем другое. Холодная ярость взрослого человека, с восемнадцати лет привыкшего, что все ему подчиняются.

— Карл очень честолюбивый молодой человек, — мягко заметила королева. — Совсем как вы в его возрасте.

— Я не стремился командовать всей Европой и ставить палки в колеса тем, кто сильнее меня, — язвительно возразил король.

Екатерина улыбнулась. Ненавязчивая, но постоянная уверенность в себе и тут ей не изменила.

— Вы правы. Но все-таки вам не кажется, это похоже на божественное вмешательство?

Дядюшка решил — мы ничем не показываем, что потерпели неудачу. Для нас, Болейнов, ничего не изменилось, ничего еще не потеряно. Смех, музыка, флирт по-прежнему продолжаются в комнатах Анны, и никто не вспоминает, что это мои комнаты, выделенные мне, убранные для меня. Если королева стала похожа на привидение, я превратилась в призрак. Мы с Анной по-прежнему делим спальню, но теперь она реальность, а я тень. Анна приглашает составить партию в карты, Анна зовет на бокал вина, Анна поднимает глаза и самоуверенно улыбается, когда король входит в комнату.

Что я могу сделать? Только с улыбкой уступить сестре первое место. Король спит со мной, но днем всецело принадлежит ей. В первый раз за долгое время с нашего первого свидания я почувствовала себя настоящей шлюхой, и это моя собственная сестра так меня опозорила.

Королева теперь большую часть времени остается одна. Вышивает престольную пелену, проводит долгие часы в молитве, постоянно встречается со своим духовником Джоном Фишером, Рочестерским епископом. Много часов подряд проводит он с королевой, а потом, мрачен и молчалив, покидает ее покои. Мы наблюдаем, как он спускается по мощеной дороге к реке, чтобы сесть в лодку, и смеемся над его медленной походкой. Он всегда идет опустив голову, словно под грузом мыслей.

— Видно, у нее грехов больше, чем у самого дьявола, — заметила как-то Анна.

Присутствующие замерли, ожидая острого словца.

— Почему ты так думаешь? — подыграл Георг.

— Ведь она исповедуется каждый день! Один Бог знает, что совершила эта женщина, но она проводит за исповедью больше времени, чем я за обедом!

Взрыв подобострастного смеха. Анна хлопает в ладоши, приказывает музыкантам начать играть. Пары выстраиваются для танца. Я остаюсь у окна, слежу, как епископ удаляется от дворца, от королевы, размышляю — действительно, что эти двое могут обсуждать так долго. Возможно ли — королева точно знает о планах Генриха. Неужели она надеется повернуть церковь, истинную церковь Англии против короля?

Я протолкалась между танцующими, отправилась в покои королевы. В последнее время тут царит тишина. И сегодня из окон не льется музыка, двери закрыты, а должны быть распахнуты настежь для посетителей. Отворила дверь и вошла.

Передняя комната пуста. Престольная пелена брошена на кресле, небо вышито лишь наполовину, оно не будет закончено, пока королеве некому помочь. Интересно, каково ей сидеть тут одной, глядя на ярды и ярды еще не вышитой материи? Огонь в камине потух, в комнате холодно. У меня появилось мрачное предчувствие. На миг подумалось — вдруг ее увели? Глупая мысль, кто посмеет арестовать королеву? Но первая мысль — тишина и пустота комнаты могут значить только одно: Генрих внезапно принял решение и, не в силах больше ждать ни минуты, послал за королевой стражу.

Тихий звук, тоненький, как всхлипывания ребенка, донесся из спальни.

Такой плач никого не оставил бы равнодушным. Не рассуждая, я открыла дверь и вошла.

Королева на коленях возле кровати, будто молится. Зарылась лицом в покрывало, чепец сбился. Зажала рот, но не может унять страшные, душераздирающие рыдания. Король стоит над ней, руки в боки, словно палач на зеленой лужайке в Тауэре. Оглянулся через плечо на звук открываемой двери, заметил меня, но как будто не узнал. Мрачное бледное лицо человека, выведенного из себя.

— Заявляю вам, наш брак незаконен, поэтому должен быть и будет аннулирован.

Она подняла залитое слезами лицо:

— Мы получили особое разрешение.

— Папа не может идти против Божьего закона, — отрезал Генрих.

— Это не Божий закон… — прошептала королева.

— Довольно споров, мадам, — прервал Генрих, боясь, что она его переспорит. — Смиритесь, вы больше не королева и не жена мне. Уступите дорогу другим.

— Это невозможно. Не важно, чего я хочу. Я — ваша жена и королева. Этого не отменишь.

Не в силах видеть ее мучения, он шагнул прочь и уже в дверях добавил:

— Вы слышали все, что я собирался сказать, из моих собственных уст. Вам не на что жаловаться, я честен с вами. Но будет так, как я решил.

— Я любила вас долгие годы, — прорыдала она вслед. — Отдала вам всю себя. Скажите, чем я оскорбила вас, чем не угодила?

Генрих уже на пороге. Я вжалась в стену, чтобы пропустить его, но он не мог не ответить на страстную мольбу королевы.

— Вы должны были родить мне сына, — произнес он просто. — А вы этого не сделали.

— Я старалась! Видит Бог, Генрих, я старалась! Я родила сына, и не моя вина, что он умер. Бог захотел видеть нашего маленького принца на небесах, это же не моя вина!

Боль, звучащая в ее голосе, потрясла короля, но не остановила.

— Вы должны были родить мне сына, — повторил он. — Мне необходим сын — ради Англии.

Лицо Екатерины сурово.

— Надо смириться с Божьей волей.

— Но сам Бог внушил мне эту мысль. — Он уже кричал. — Бог повелел покончить с поддельным, греховным браком и начать сначала. И у меня будет сын, я знаю, Екатерина. А вы…

— Да, я. — Она вскинулась, как борзая, взявшая след. — Что со мной? Монастырь? Старость и смерть? Я испанская принцесса и английская королева. Что вы можете предложить взамен?

— Это воля Божья, — повторил король.

Ее смех звучал страшнее рыданий.

— Божья воля оставить законную жену и жениться неизвестно на ком? На девке? На сестре девки?

Я окаменела. Генрих прошел мимо меня и уже из другой комнаты выкрикнул:

— Божья воля и мое желание.

И дверь захлопнулась.

Я крадучись отступила назад, от души надеясь, что королева меня вообще не заметила, ведь я видела ее рыдания, слышала, как она назвала меня девкой. Но она отняла руки от лица и сказала просто:

— Помогите мне, Мария.

Я подошла. Впервые за семь лет она при мне попросила о помощи. Протянула руки, чтобы я помогла ей подняться. С трудом держится на ногах, глаза красные от слез.

— Вам надо отдохнуть, ваше величество.

— Некогда отдыхать. Доведите меня до молитвенной скамеечки и подайте четки.

— Но, ваше величество…

— Мария, — голос хриплый от недавних рыданий, — он меня уничтожит, лишит наследства нашу дочь, погубит страну, пошлет свою бессмертную душу прямиком в ад. Я должна помолиться за него, за себя, за Англию. А потом надо будет написать племяннику.

— Ваше величество, письмо до него не дойдет.

— У меня есть тайные пути.

— Не пишите ничего, что может обернуться против вас.

Замолчала, услышав страх у меня в голосе. Делано улыбнулась, но улыбка вышла горькой.

— Неужели может быть хуже, чем сейчас? Меня нельзя обвинить в измене, я — королева Англии, я и есть сама Англия. Наш брак нельзя расторгнуть, я — жена короля. Он сошел с ума этой весной, но осенью придет в себя и вернется. Все, что нужно, — пережить лето.

— Лето Болейнов. — Я вспомнила Анну.

— Лето Болейнов, — повторила королева, — не продлится дольше одного сезона.

Она сжала обитую бархатом подушку на молитвенной скамеечке, руки в старческих пятнах, я поняла — в этом мире она больше ничего не видит и не слышит, она рядом с Богом. Я тихонько вышла и затворила за собой дверь.

Георг притаился в темноте передней комнаты, как наемный убийца.

— Дядя ждет.

— Я не могу. Извинись за меня.

— Идем.

Ступила в полосу света, льющегося из распахнутого окна, яркие огни ослепили меня. Кто-то пел, Анна беззаботно смеялась.

— Умоляю, Георг, скажи, что не нашел меня.

— Он знает, ты у королевы. Меня послали дождаться, когда ты выйдешь. Когда бы это ни случилось.

Покачала головой:

— Не могу предать ее.

В три шага брат пересек комнату, сжал мой локоть и повел к двери. Он шел так быстро, что я даже бегом с трудом за ним поспевала, а на лестнице не оступилась только благодаря тому, что он сжимал мою руку как в тисках.

— Из какой ты семьи? — спросил брат, стиснув зубы.

— Болейн.

— Кто твоя родня?

— Говарды.

— Где твой дом?

— Гевер и Рочфорд.

— Страна?

— Англия.

— Кто твой король?

— Генрих.

— Вот и служи им. В таком порядке. Разве я назвал испанскую королеву в этом списке?

— Нет.

— Запомни это!

Я пыталась возражать, но он продолжал яростным шепотом:

— Каждый день жертвую собой ради семьи, хожу на задних лапках то перед одной сестрой, то перед другой, угождаю королю. Отрекаюсь от своих желаний, от своих чувств, от своей души! Сам себя не понимаю. Вот и пришли.

Он втолкнул меня в комнату дядюшки, даже не постучавшись. Дядя сидел за столом, свет из окна падал на бумаги, на букет ранних роз. Сразу заметил, как тяжело я дышу, как расстроена.

— Мне необходимо знать, что произошло между королем и королевой. — Он не тратил время на предисловия. — Служанка сказала, ты была там.

Кивнула:

— Услышала ее плач и вошла.

— Она плакала? — осведомился недоверчиво.

Снова кивнула.

— Расскажи.

Я молчала. Властно взглянул на меня. Острый, проницательный взгляд карих глаз. Повторил еще раз:

— Расскажи.

— Король объявил, что стремится к признанию брака недействительным, как не имеющего законной силы.

— А она?

— Попрекнула его Анной, а он не отрицал.

Жестокая радость вспыхнула в его глазах.

— Что она делала, когда ты уходила?

— Молилась.

Дядя встал из-за стола, обошел меня, заботливо взял за руку.

— Ты ведь захочешь повидать детей этим летом, правда, Мария?

У меня закружилась голова от тоски по Геверу, по моей маленькой Екатерине, по малышу. Закрыла глаза, на миг как будто увидела их, обняла. Ощутила сладкий младенческий запах чистых волос, нагретой солнцем кожи.

— Поможешь нам — разрешу провести в Гевере все лето, пока двор будет путешествовать. Все лето будешь одна с детьми, никто тебя не побеспокоит. Твое дело будет закончено, и я избавлю тебя от двора. Но ты должна помочь мне, Мария. Скажи мне точно, какие, по-твоему, планы у королевы.

— Она собирается писать своему племяннику. Сказала, знает путь, как доставить ему письмо.

— Надеюсь, ты разузнаешь, как это она переписывается с Испанией, и сообщишь мне. Сделаешь — пробудешь с детьми на неделю больше.

Вернулся за стол, занялся бумагами, бросил небрежно:

— Можешь идти.

Когда я вошла, королева сидела за столом и писала.

— А, леди Кэри, пожалуйста, зажгите еще одну свечу, плохо видно.

Я поставила подсвечник ближе к ее бумагам. Королева писала по-испански.

— Пошлите за сеньором Фелипесом, у меня к нему поручение.

Я медлила, но королева, подняв глаза от письма, коротко кивнула.

— Сходите за сеньором Фелипесом, — приказала я слуге, дежурившему у двери.

Он тут же появился. Хранитель посуды и столового белья, человек средних лет, он приехал из Испании вместе с Екатериной перед ее замужеством, да так и остался у нее на службе. Несмотря на английскую жену и английских детей, не утратил ни испанского акцента, ни любви к Испании.

Я провела его в комнату.

— Оставьте нас, — попросила королева.

Успела заметить — письмо сложено и запечатано ее собственным кольцом с изображением граната с герба Испании.

Я уселась ждать возле окна. Когда он прошел мимо меня, пряча письмо под камзолом, устало отправилась искать дядю Говарда, чтобы рассказать обо всем.

Сеньор Фелипес уехал на следующий день. Дядя нашел меня на извилистой дорожке, ведущей вверх к Виндзорскому замку.

— Можешь отправляться в Гевер, ты хорошо поработала.

— Правда?

— Мы схватим сеньора Фелипеса в Дувре, когда он будет садиться на корабль, плывущий во Францию. Достаточно далеко от дворца, до королевы новость не дойдет. Письмо к племяннику попадет к нам в руки, ее ждет гибель. Государственная измена налицо. Уолси в Риме, королеве придется согласиться на развод, чтобы спасти свою шкуру. Король освободится для нового брака. Этим же летом!

А королева верит, достаточно продержаться до осени, и все наладится.

— Обручение летом, свадьба и коронация по возвращении в Лондон, осенью.

Застыла от леденящей мысли: сестра — королева Англии, я отставная королевская шлюха.

— А я? — сглотнула комок в горле.

— Сейчас поедешь в Гевер. Когда Анна станет королевой, вернешься ко двору, надо будет, чтоб ее окружали члены семьи. Но пока ты свое дело сделала.

— Разрешаете уехать сегодня? — вот и все, что я спросила.

— Если найдешь кого-нибудь, кто тебя отвезет.

— Можно попросить Георга?

— Да.

Сделала реверанс и, ускорив шаг, продолжила путь вверх по дорожке.

— Ты молодец, с Фелипесом получилось удачно, мы смогли выиграть время, — сказал дядя мне вслед. — Королева думает, помощь близка, и не знает, что по-прежнему в одиночестве.

— Всегда рада служить делу Говардов.

Лучше, чтобы никто не подозревал, как я мечтаю похоронить всех, кроме Георга, Говардов разом, в большом семейном склепе и никогда о них не вспоминать.

Брат только что вернулся с конной прогулки с королем и не желал снова садиться в седло.

— Голова раскалывается. Пил и играл всю прошлую ночь. Франциск невыносим… Не поеду сегодня в Гевер, мне этого не вынести.

Взяла его руки в свои и заставила взглянуть мне в лицо. В глазах стоят слезы, сдерживать их уже нет сил.

— Ну пожалуйста, что, если дядя передумает? Помоги мне, отвези меня в Гевер к детям.

— Прошу тебя, не плачь. Не могу видеть твоих слез. Конечно, я отвезу тебя. Пошли кого-нибудь на конюшню оседлать лошадей, мы выезжаем сейчас же.

Я побежала собрать необходимые вещи в сумку и велеть увязать сундук, чтобы отправить следом на повозке, застала Анну в нашей комнате.

— Куда это ты?

— В Гевер. Дядя Говард разрешил.

— А я как же?

Ее безнадежный тон заставил меня вглядеться пристальнее.

— Ты? Ты получаешь все. Боже милостивый, чего еще тебе надо?

Она упала на табурет перед маленьким зеркалом, уронила голову на руки и уставилась на свое отражение.

— Он любит меня. Просто с ума по мне сходит. Я трачу все время, чтобы манить его к себе и отталкивать прочь. Во время танца чувствую его возбуждение. Он страстно хочет меня.

— Так что же?

— Его надо поддерживать в таком состоянии, как соус на медленном огне. Доведешь до кипения — сама ошпаришься до смерти. Если он перегорит, что станет со мной? Остынет и отправится к другой. Надо же ему свой хрен куда-то макать. А соперницы мне ни к чему. Вот поэтому ты мне и нужна здесь.

— Свой хрен куда-то макать? — Она, право, становится хуже базарной торговки.

— Да.

— Обойдешься без меня. Всего-то на пару недель. Дядя сказал — обручение летом, свадьба осенью. А я сделала свое дело и могу быть свободна.

Она даже не спросила, что это за дело. Сестра всегда была похожа на фонарь с опущенными заслонками — светит только в одном направлении. На первом месте — Анна, потом Болейны, потом Говарды. Она не нуждалась в катехизисе Георга. Это мне надо было напоминать о преданности семье, она сама знала, в чем ее интерес.

— Пару недель я выдержу. А потом получу все!