Личности с навязчивостями

Застыть однажды, как камень' Однажды и навсегда'

Гессе

Страстное стремление к постоянству возникает в нас очень рано и глубоко укореняется в нашей душе. Все, что мы видим, является убедительным повторением пережитого и доверенного нам в детстве, и это чрез­вычайно важно для нашего развития. Возможно, в этом качестве проявляются специфические человеческие способности, наши чувства и наша психическая орга­низация, наша способность любить, дарящая нам дове­рительность и надежду у шизоидных личностей, часто меняющих свои привязанности или потерявших в ран­нем периоде жизни человека, с которым ранее была установлена прочная взаимосвязь, мы обнаруживали подавление или искаженное развитие этого качества

Определенная длительность психического состояния и повторяемость одинаковых впечатлений в равной сте­пени важны для нашего мышления, для приобретения знаний и опыта, вообще для нашей ориентировки в мире. Хаотический мир без узнаваемых и надежных законо­мерностей не дает возможности развернуться нашим способностям — внешний хаос соответствует хаосу внут­реннему. Наш опыт, наши возможности приобрести истинные и надежные знания являются внутренним отражением или соответствием порядка и закономер­ностей мировой системы. Прилунение невозможно, если дорога на Луну выбрана произвольно и непред­сказуемо, без опоры на познанные законы приро­ды и научно разработанные траектории полета.

Выяснением взаимоотношений между макро- и микрокосмом занималась астрология, которая снова переживает возрождение. В своем “Астрологическом завете” Оскар Адлер, имея в виду известное изрече­ние И. Канта о том, что он исполнен глубокого благо­говения перед двумя вещами — звездным небом над головой и нравственным императивом внутри нас, го­ворит о том, что нравственный закон внутри нас яв­ляется отражением или соответствием звездному небу над нами. По мере того как мы познаем свое место в космическом порядке, мы находим принципы орга­низации в нас самих и, прежде всего, определяем это в качестве принципа, т. е. исходим из того, что этот порядок не выдуман человеком и является фундамен­тальным условием нашего жизненного устройства. Это можно пояснить с помощью приведенных во вступ­лении к данной книге иносказаний.

Стремление к продолжению относится к нашей сущности: страстное желание вновь любить и быть любимым после прекращения любовной близости является не только сутью нашего благополучия, но и корнем религиозного чувства. В представлениях о те­кучести времени, вечности и всеобщем присутствии божественного отражается потребность человечества в своем продолжении. Насколько глубока эта потреб­ность, мы осознаем далеко не всегда, а только когда наши привычки и содержание нашей жизни изменя­ются, причем такое осознание часто продолжается и после прекращения действия изменяющих нашу жизнь факторов. Лишь тогда, когда нас охватывает ужас перед преходящим характером нашего существования, мы со страхом осознаем нашу зависимость, нашу временность.

Теперь мы должны приступить к описанию тре­тьей основной формы страха — страха перед приходя­щим. Мы встречаемся с ним тем чаще, чем чаще об­ращаем на него свое внимание

Опишем вначале, какие возникают последствия, когда у человека усиливается страх перед временным характером своего существования, когда возрастает его стремление к продлению и безопасности в том смыс­ле, какой мы вложили в наше иносказание, касаю­щееся центростремительных сил или соответствия силе тяжести.

Общим следствием такой склонности является стремление все оставить по-прежнему. Изменение при­вычного состояния напоминает о преходящем, об изменчивости, которую личности с преобладанием навязчивостей (обсессивные) хотели бы, по возмож­ности, уменьшить. В связи с этим, как следует из на­шего иносказания, они пытаются найти или восста­новить уже изведанное и проверенное.

Когда что-либо изменяется, они расстраиваются, становятся беспокойными, испытывают страх, пыта­ются отделаться от изменений, уменьшить или ограничить их, а если они происходят — помешать им или преодолеть их. Они противостоят тем изменени­ям, которые с ними происходят, занимаясь при этом сизифовым трудом, так как все мы находимся в потоке событий, “все течет и все изменяется” в непрерывности возникновения и исчезновения, и никто не может остановить этот процесс.

Как вообще выглядят эти попытки? При таких состояниях мнения, опыт, установки, главные правила и привычки удерживаются железной хваткой на основе действующего принципа и неизменного правила — все настоящее превращать в “закон вечности”. Новый опыт либо отклоняется, либо, если это невозможно, трактуется как уже давно известное и испытанное. Это сознательно или подсознательно приводит к подтасовкам, вследствие которых некоторые детали нового упускаются, тенденциозно трактуются или просто аффективно отвергаются с тем обоснованием, что они неубедительны, преходящи, необъективны. В качестве спасения человек держится за такие установки, которые никто не может поколебать. История науки полна примеров подобных непродуктивных споров, основанных на упорном отстаивании своей “правоты”.

Отстаивание всего известного и привычного неизбежно приводит к готовности все новое встречать с предубеждением, к стремлению обезопасить себя от всего удивительного, непривычного и неизведанного. Это не только исключает возможность риска и попытки исследовать неизведанное с точки зрения наивной веры в прогресс, но и вызывает тенденцию за­тормозить, сдержать или даже предотвратить стрем­ление других людей к риску, к открытию нового, к развитию.

Основной проблемой людей с навязчивостями мы считаем также переоценку потребности в собствен­ной безопасности. Осторожность, предвидение — дол­госрочное целенаправленное планирование, вообще, установка на длительный период существования и продление существующего — все это связано с упо­мянутой потребностью. С точки зрения содержания страха данная проблема описывается как страх перед риском, перед изменениями, перед преходящим. Если провести аналогию с человеком, который вступает в воду, умея плавать, — это курс на сушу. Такие спосо­бы поведения и установки могут приобретать различ­ную степень выраженности и очень странные формы.

Тридцатилетний мужчина был одержим пополнением своей библиотеки. Между тем, он регулярно посещал публичную библиотеку и не читал собственных книг, обосновывая это тем, что если он однажды переедет в такое место, где нет библиотеки, что же он будет делать, когда прочтет все свои книги? В данном случае предвидение и предусмотрительность, а также связанный с ними страх приобретают действительно гротескную форму.

Некоторые люди с навязчивыми расстройствами, имея полные шкафы одежды, носят исключительно старые вещи, создавая тем самым “резервы”, — у них “сердце болит”, если они вынуждены надевать новое, и они носят старомодную, проеденную молью одеж­ду. Новая вещь используется ими лишь тогда, когда старая совсем изнашивается, и то лишь для того, что­бы предотвратить окончательный ее распад. Все, что движется к окончанию, напоминает им о преходя­щем и, в конечном счете, о смерти.

У каждого из нас есть такой страх, и все мы желаем, продления своего существования и даже бессмер­тия; все мы ищем чего-то бесконечного и испытываем глубокое удовлетворение, когда вновь находим вещи, к которым привыкли, но которые по различ­ным причинам утратили. В этом плане мы понимаем и страсть к коллекционированию: что бы мы ни соби­рали — почтовые марки, монеты или фарфор, — нами руководит неосознанный мотив вечности, некая га­рантия бессмертия — ведь как бы богата ни была наша коллекция, в ней всегда недостает той или иной вещи.

Другие ищут продления существования и вечнос­ти в приобретении средств продолжения жизни, или изобретают вечный двигатель, или придают своим собственным воззрениям и теориям характер все­общности и вневременности, пытаясь сделать их бес­срочными по своей действенности. Уже одна наша склонность придерживаться любимых привычек и удерживать впечатления, особенно тогда, когда им что-то угрожает со стороны, свидетельствует о нашем желании продлить свое существование.

Стремление избежать страха перед изменчивостью и временностью мы усматриваем в упрямой тенден­ции к удержанию и овладению, проявляющейся во всех возможных областях. Семейные, общественные, моральные, политические, научные и религиозные традиции приводят к догматизму, консерватизму, чрезмерной принципиальности, предубежденности и различным формам фанатизма.

Чем больше упрямства проявляем мы в отстаивании своих позиций, тем с меньшей терпимостью относимся к тем, кто пытает­ся поставить их под сомнение. Мы всегда испытываем страх и подвергаем сомнению все то, что может по­колебать или изменить наши привычки, знания, ве­рования, нашу безопасность, и не исключаем того, что новые взгляды и открытия являются ошибкой или обманом. Чем уже наш собственный кругозор и чем более ограничены горизонты нашего познания, тем больше мы стремимся сохранить все в неизменном виде, тем больше боимся утратить свою безопасность вследствие новых изменений и открытий.

Итак, чем сильнее мы пытаемся удержать прошлое, тем больший страх испытываем перед преходящим, и, с другой стороны, чем больше мы сопротивляемся процессу изменения и развития, тем отчаяннее на­капливаем силы для отстаивания своих позиций, тем выраженное становятся переживания, связанные с борьбой поколений.

Жесткое отстаивание существующего и категори­ческое отклонение нового старым поколением при­нуждает юношество к экстремальному поведению.

Естественно, что приверженность традициям пер­воначально имеет известное позитивное значение; мы хотим и должны во всем искать принципиальное и абсолютное, для постоянства необходимо найти вне­временную закономерность. Однако избыток посто­янства приводит к уменьшению нашей способности и готовности к ориентации в новой ситуации, вызы­вает сопротивление новым изменениям, опровергаю­щим или корригирующим ранее приобретенные зна­ния и опыт, изменениям, к которым нас всегда принуждает, жизнь. Старая истина “tempera mutantur, et nos mutamtur in illis” (“времена меняются, и мы меняемся вместе с ними”) для лиц с навязчивыми расстройствами не имеет силы; они платят за это стремлением к постоянству и страхом перед переме­нами.

Они пытаются удержать жизнь с помощью схем и правил и проявляют упрямую нетерпимость ко всему новому и непривычному, а потому беспокоящему их. Однако то, что они так упорно хотят удержать, приводит их самих к принудительным и навязчивым пси­хическим процессам.

Таким образом, за каждой привычкой, каждой догмой и каждым проявлением фанатизма стоит страх — страх перед переменами, перед преходящим и, в конечном счете, страх смерти. Поэтому лица со склонностью к навязчивостям с таким трудом при­миряются с людьми или обстоятельствами, которые отнимают у них власть или не подчиняются их воле. Им нравится все и они принуждают всех ко всему, что соответствует их мнению. Однако все, что им не удается в жизни, возвращается к ним обратно как насилие, к которому они хотели принудить других: ведь когда мы хотим принудить все живое к тому, чтобы все происходило не так, как это должно быть, а так, как это нравится нам, то все вокруг делается с при­нуждением, и мы вынуждены признавать, что уже не можем отличить свою волю от чужой. Так возникает впечатляющая последовательность: от навязчивых желаний к навязчивым действиям, в которых мы мо­жем распознать жизненные силы, направленные на выравнивание однобокости и односторонности.

Человек со склонностью к навязчивостям с тру­дом осознает, что область его жизнедеятельности не может быть абсолютизирована, что она не подчиня­ется неизменным принципам и не может быть зара­нее просчитана и определена. Он верит, что может привести все к единой системе, которую он в состо­янии полностью обозреть и которой может овладеть, т. е. хочет совершить насилие над природой. В связи с этим уместно привести высказывание Ницше о том, что стремление к систематизации всегда содержит в себе частицу неискренности, заключающуюся в стрем­лении насильственно упростить многообразие живого.

Навязчивое поведение сказывается на межчеловеческих отношениях. Вольно или невольно, сознательно или подсознательно мы предписываем другим то, что нравится нам самим. Это особенно четко выявляется в партнерских связях, при уходе за детьми и лицами, зависимыми от нас.

Как мы уже упоминали, проблема взаимосвязи поколений, конфликты между поколениями воспринимаются людьми со склонностью к навязчивостям особенно остро. Все новое, непривычное и необычное ими отклоняется и подавляется; это доводит их установки и суждения до абсурда и провоцирует возникновение устрашающих планов противостояния, бунтов и революционных действий. Таким образом, консерватизм этих людей является источником таких экстремальных действий, которые равнозначны “выплескиванию ребенка из ванны”. В этом проявляется неизбежная человеческая трагедия, которая может быть преодолена только при готовности воспринимать и понимать новое.

Эти люди боятся, что без постоянного собственного и постороннего контроля может наступить угрожающий им хаос, что для наступления такой ужасающей неупорядоченности достаточно лишь немного расслабиться, отпустить вожжи, стать более открытым чужим влияниям и более податливым. Они боятся, что их могут притеснить, вытеснить или обойтись без них, что их мнением могут пренебречь, и если это хоть раз произойдет, то все обрушится, наступит светопреставление; они уподобляются Гераклу, который бы уже заранее предвидел, что на месте одной срубленной головы у гидры вырастет, по крайней мере, две.

Они боятся совершить первый шаг, так как пред­ставляют себе бесчисленные последствия этого поступка. Они всегда стремятся достичь большей власти, приобрести больше знаний и навыков, чтобы пре­дотвратить возникновение нежелательного и непред­виденного, и живут по принципу “а что будет, если...”, вследствие чего отвергают все возможные варианты поведения, так что их повышенная осторожность и предусмотрительность не находит при­менения в жизни.

Один пациент, которому было предложено оторваться, наконец от дивана и высказать свои сообра­жения, с раздражением ответил: “Но ведь тогда слу­чится землетрясение”, — тем самым в грубой форме выразив, насколько подавлены его мысли и стремления и какой длительный самоконтроль необходим для такого сдерживания. Осторожность прежде всего, нуж­но сделать все, чтобы предотвратить непредусмотрен­ное — вот важнейший принцип людей с навязчивым развитием личности, для соблюдения которого они проявляют большую изобретательность. Мы можем рассмотреть это на нескольких примерах. Одна из возможностей вырвать себя из живого потока происходящего — это нерешительность, медлительность и сомнения. Из письма, написанного структурированной обсессивной личностью, мы можем сделать вывод о том, следует ли в данном случае проводить психотерапевтические мероприятия, или вместо этого согласиться с проведением бальнеологического лечения.

“Сердечное спасибо за Ваше письмо! Оно вызвало у меня тяжелые переживания, связанные с тем, что я не знаю, следует ли решиться на описание моего невроза уже при нашей первой беседе. Это возможно лишь в очень поверхностной форме. Я должен был ответить согласием или отказом в отношении лечения в 10-й водолечебнице до 10.07. Между тем, я, получив Ваше письмо с предложением лечиться у Вас, с того времени пребываю в нерешительности, и мое состояние отвратительно. В конечном счете окажется, что, пока я решусь на что-либо, мое место в водолечебнице будет занято.

Вообще-то решение весьма просто, так как я не имею достаточно денег для поездки в Мюнхен. Между нами говоря, я набрал необходимую сумму, однако она недостаточна. Так дело не пойдет. Я все время думаю о том, что лечение на курорте было бы необходимо и даже безотлагательно. Я представил себе, что, быть может, диагноз органического заболевания больше соответствует тяжести моего общего состояния, и лечение на курорте может дать позитивные результаты. В Мюнхене мне негде жить.

После лечения в 10-й водолечебнице мне в этом году, очевидно, было бы утомительно ежедневно — туда и обратно — ездить в Мюнхен? Я не могу это сделать ни при каких обстоятельствах. Как только я подумаю, какая неопределенность связана с этими поездками, меня охватывают тревога и страх. Кажется, что даже война не может вызывать такого беспокойства. Я предполагаю, какой ужас вызовет у Вас моя нерешительность! Но ведь Вы — психоаналитик! И вы должны знать, что я один из тех людей, которые хотя и любят, но не женятся, потому что не могут на это решиться. И потом, было уже поздно. А теперь мне снова предстоит путешествие. В конце концов, ничего другого мне не дано. Так уж повелось, что Мюнхен, который требует больших затрат, вызывает страх. Такова реальность. Не лучше ли сначала скопить деньги, а потом уже двинуться в путь?

На следующий год, в мае или июне, я определенно буду подготовлен для такого путешествия. До настоящего времени мы дважды полу­чали только половину зарплаты. В последнее время не­своевременность в выплате зарплаты стала нормой. Я думаю принять лечение в водолечебнице, после чего появлюсь в Мюнхене. Если все будет в порядке с день­гами, то это может быть доступным. Получив известие о том, что мое место не может быть зарезервировано на длительный срок, я, может быть, решусь ехать в Мюнхен. Чтобы реализовать эту возможность, я хотел бы узнать от Вас, не мог ли бы я отсрочить оплату до 15.09 и нельзя ли мне проводить занятия с Вами в период с 7.08 по 7.09. О, это тяжелые роды! Если я сделаю все, о чем написал, мне кажется, безусловно можно было бы продолжить психоанализ, но все остается таким, каково оно есть. P.S. Я не могу ни на что решиться, и это доставляет мне мучения. Я хочу убедиться в том, имеется ли еще место в 10-й водолечебнице. И еще я хочу узнать, сможете ли Вы работать со мной до 7.09 и могу ли я оплатить расходы до 15.09. Быть может, я отправлю телеграмму.” (В конечном итоге он так и поступил и решился на психоанализ.)

Мы можем себе представить, сколь мучительны для человека такие колебания и такая нерешитель­ность, и прежде всего потому, что он расценивает важные для него решения как окончательный приго­вор. Мы видим так же, как такой человек ставит свои решения в зависимость от каких-то посторонних ве­щей — так, на него могут оказать влияние поломан­ная пуговица на пиджаке или результат игры в кости. Позднее мы увидим, что такой же страх возникает у него перед личной ответственностью. Еще один пример того, как личность со склонно­стью к навязчивостям воздвигает трудности на пути естественных переживаний.

“Есть ли вообще смысл в толковании сновидений? Все это очень относительно — содержится или не содержится данный смысл в сновидении. Кто может определить это? Быть может, я уже изменил содержание сна во время его описания или даже неточно вспоминаю свои переживания во время сна? Не является ли все это сомнительным? Сновидения есть только накипь, занятие ими носит ненаучный характер. Фрейд и Юнг имели совершенно различные точки зрения относительно сновидений и по-разному их истолковывали. Совершенно очевидно, что их точки зрения не могут быть надежными и обязательными. А истолкование! То, что может прийти мне в голову. это приводит к бесконтрольности. пусть это останется полностью непознанным. кроме этого мне ничего не приходит в голову.”

Такая предосторожность, мастерски аргументированная, направленная на отгорожение от переживаний, хорошо известна; страх пациента перед утратой контроля отражается в его высказываниях о непознаваемости сновидений. Кто-то может подумать, что сомнения пациента в отношении толкования сновидений совершенно обоснованы. Они, однако, упускают из виду то обстоятельство, что здесь проявляется общее свойство пациентов уклоняться от решений — ведь их сомнения касаются отнюдь не только сновидений и связаны со страхом перед всем “опасным”; они ищут способа уклониться от ситуации, которая несет в себе угрозу для них.

Многие личности со склонностью к навязчивостям, исходя из той же предосторожности и предусмотрительности, отличаются “вязкостью” суждений, застревают на деталях. Их поведение можно проиллюстрировать удачной шуткой: “Один человек, попав на небо, увидел две двери с табличками: „Дверь в царствие небесное" и „Дверь на лекцию о царствии небесном". Он подумал и вошел во вторую дверь”.

Одна из закономерностей психической жизни за­ключается в том, что все, что мы подавляем, накапливается, как талая вода, и создает внутреннее давление. Поэтому навязчивые явления требуют много времени и сил, чтобы сдерживать их в глубинах нашей души. Так возникает порочный круг навязчивостей, который, с одной стороны, решает задачу удержания подавленного и вытесненного, а с другой — воспроизводит навязчивые явления и дискутирует с ними. Таким образом, интегрируется все то, чего мы избегаем и от чего испытываем страх, и переживается нами, скорее всего, с удивлением, так как подавлен­ное несет в себе такое исполненное значимости содержание, что даже просто рассказ о, казалось бы, бессмысленных сновидениях несет важную информацию.

Можно представить себе, как ограничен и упрям, как принципиален и односторонен в своих выводах человек с такими установками, как “безжизненна” его жизнь, если он возводит в абсолют свои условия и добивается их исполнения.

Человек с обсессивным развитием личности осознает лишь то, что он считает “правильным”, т. е. то, что не несет в себе опасности риска и страха, с ним связанного. Такие люди считают для себя обязательным верить в то, что они считают истинным, и всякая другая, свободная от их предрассудков, мысль кажется им невероятной.

Будучи принципиальными во всем, они естествен­ный порядок доводят до педантичности, необходи­мую последовательность и рациональность — до не­исправимого упрямства, разумную экономность — до скупости, здоровое своеобразие — до исключительного своенравия вплоть до деспотизма. Несмотря на то, что полнота жизни заменена у них жесткими пра­вилами, это все же не дает возможности полностью преодолеть страх, что приводит к развитию навязчи­вой симптоматики и навязчивого поведения. Навязчивые симптомы, первоначально предназначенные для связывания и устранения страха, постепенно становятся внутренне необходимыми. Они “навязываются» личности, и человек не может от них отказаться, даже; если не видит в них смысла. Навязчивое мытье рук” навязчивые сомнения, навязчивый счет, навязчивые воспоминания являются примером таких действий. Всегда, когда человек пытается избавиться от навязчивостей, высвобождается связываемый навязчивостями страх.

Сколь бы разнообразны ни были навязчивости, они, в конечном счете, представляют страх пред риском, перед стихийной беспечностью, которая толкает нас на рискованные действия. Такой страх, наряду с попытками его предотвратить или преодолеть, всегда настигает этих людей при столкновении с новым, неизвестным, опасным и запрещенным, при любой попытке отклонения от привычного стереотипа. Когда все остается таким, как есть вещи на письмен­ ном столе, порядок расположения которых священен, мнения и суждения, имеющие силу закона, моральные установки, застывшие и навсегда классифицированные, теории, неоспоримые, как аксиомы, вера, непоколебимая и абсолютная, то кажется, что время остановилось.

Все уже предусмотрено, мир больше не меняется, действительность есть лишь повторение аналогичного и давно известного, так пульсирующий ритм жизни становится монотонным, мертвым. В таком поведении, быть может, иногда заключается настоящее трагическое величие, так как жестокая, подавляющая и укрощающая жизнь воля и недоста­ток гибкости придают личности некую монументаль­ность, лишая ее изобретательности и удачливости. К трагическому относится также провал абсолютизации, так как жесткие требования, независимо от того, но­сят ли они реальный или воображаемый характер, заведомо невыполнимы.

В простых примерах столь принципиальной пози­ции личностей с обсессивным развитием трагическое и комическое тесно переплетаются между собой , попробуйте хоть раз сделать вашу квартиру абсолют­но чистой, чтобы в ней не было ни пылинки. Трагич­ность данной ситуации заключается в том, что вы не можете удержать и зафиксировать чистоту, как не можете остановить время. Так льют воду в бездонные бочки Данаиды. Так как пыль всегда появляется вновь, какой бы чистоты мы ни достигли, вновь появляется стремление ее стереть, и эта проблема неразрешима, сколько бы ни повторялись наши попытки. В данном случае стремление к абсолютному избавлению от пыли несет в себе такой же смысл и таит в себе такую же опасность, как и попытки достичь абсолютной мо­ральной чистоты. Собственно говоря, перенос этой проблемы на банальный уровень носит искусствен­ный характер, и истинное разрешение возникших проблем не требует насилия.

Всегда, когда иррациональные чувства принужда­ют нас к деятельности, которая, в конечном счете, является бесплодной, мы должны спросить себя, ка­кого существенного столкновения с действительнос­тью или какого решения мы хотим избежать.

Юмористически рисует навязчивую проблемати­ку Ф.-Т. Фишер в своем романе “Все так же одинок”. Герой романа ведет длительную войну против того, что он называет “коварством объектов”. В связи с вы­теснением преимущественно агрессивных аффектов и побуждений он постоянно совершает действия, не соответствующие его намерениям, и прячет вещи в башмаки, называя это “коварством объектов”. Когда несимпатичная соседка за столом случайно пролива­ет на его одежду соус, он расценивает это как “коварство объекта” в виде запачканных соусом пуговиц на- его пиджаке, скрыв таким образом подавленную неприязнь и агрессивность по отношению к даме. Такого рода неудачные действия лиц с обсессивным развитием особенно часто мы встречаем в описаниях; 3. Фрейда, который объясняет это вытеснением жизненных побуждений. В ошибочных действиях (die Fehlleistungen) — оговорках, забывчивости, ошибках — прорывается все то, что было подавлено, и в форме ошибок минует чувство вины и осознанные запретные желания, предается искаженной гласности то, что должно быть укрыто.

Навязчивости могут достичь степени болезни с неблагоприятным течением, когда они заполняют всю жизнь человека и производят впечатление демонической силы, властвующей над ним. Можно себе представить, что в прошлые времена, когда психодинамические взаимосвязи еще не были известны, эти ужасные насильственные действия, лишенные какого-либо смысла, производили впечатление одержимости бесом или злым духом. Сами больные с навязчивостями, особенно если эти навязчивости проявляются в насильственных действиях, часто рассматривают эти действия как результат воздействия на них посторонней силы, поскольку они носят чуждый им характер.

Каждая навязчивость имеет тенденцию к распрос­транению на все новые и новые области, напоминая некоторые соматические заболевания, в частности, метастазирование опухолей. Жизнь лиц с навязчивостями все более и более ограничивается навязчивыми проявлениями. Ниже мы приведем ряд примеров, де­монстрирующих эту закономерность.

Описанные навязчивые процессы представляются нам защитой от беспокоящих “злых” мыслей, желаний и побуждений, которые мы считаем необходи­мым подавить. Избегание или преодоление таких не­желательных психических процессов отнимает много сил и времени. Однако это вряд ли достижимо, как будто нам противостоит колдовская сила.

Едва мы преодолеваем злые, грязные, грешные мысли, как они всплывают вновь и навязчиво требуют новых усилий по их преодолению. И снова повторяется спаситель­ная формула в виде заклинания, типа “Иисус-Мария-Иосиф”, или предпринимаются действия для того, чтобы предотвратить появление в сознании этих мыс­лей и желаний. В тяжелых случаях это приводит к раз­личным формам самоистязания, о которых нам изве­стно из описанных примеров религиозного фанатизма (в частности, флагеллантизм, самобичевание). “Метастазирование”, т. е. расширение и разрастание навязчивостей, выражено тем больше, чем больше усилий предпринимается для уклонения от навязчивых идей: достаточно безобидной ассоциации, для того чтобы подозревать намек на срамное желание и связанные с ним слова и представления и начать новые усилия по их изгнанию. Это отражено в шутке, карикатурно изображающей “христианский” ряд чисел: “Один, два, три, четыре, пять... тьфу!.. семь”, — цифра 6 имеет срамную ассоциацию.

Все это напоминает упомянутую выше историю о невозможности убрать из комнаты абсолютно все пылинки и хорошо описывается латинской пословицей “Naturam expellas fursa, tamen usque recurret” (“Сколь яростно ни изгоняй природу, она постоянно возвращается”). И действительно, природа, жизнь не могут быть изгнаны или подавлены — они все равно каким-то способом возвращаются на свое мес­то. Какие рафинированные формы могут приобрести способы защиты, видно из следующего примера.

Одна невротическая пациентка с навязчивым стремлением мыться, которое подсознательно символизировало ее “грязные сексуальные побуждения”, именно тогда получала сексуальное удовлетворение, когда из побуждений избавления от “греха” соответствующим образом мыла свои гениталии как “источник греховности”. Это сопровождалось наслаждением, вплоть до оргазма, которое, однако, не сопровождалось чувством вины, так как на уровне сознания было связано с процедурой очищения.

Христианская церковь обеих конфессий (католическая и лютеранская), осуждающая сексуальность путем воспитания чувства вины в прошлом и, к со­жалению, и в настоящее время, способствует возник­новению так называемых неврозов духовного происхождения. Ее враждебность ко всему плотскому вызывает у многих молодых людей, особенно в пубертатном возрасте, страх и чувство вины, которые, в свою очередь, требуют механизмов для их подавления. Вместо того что­бы в соответствии с возрастом и развитием касаться этих тем, вызывающих у подростков естественное и часто примитивное любопытство при групповых бе­седах или в школе, и тем самым просвещать их, их длительное время при подготовке к конфирмации обучают песнопениям и катехизису. В результате подростки узнают то, в чем им отказывают, от других.

За десятилетия психотерапевтической деятельно­сти мы узнали, какие опустошительные последствия несет религиозная враждебность к проявлениям плоти. Часто это начинается с борьбы с онанизмом, который якобы вызывает ужасные соматические и ду­ховные последствия, отчего возникает тяжелый страх и чувство вины. Нередко, если не удается преодолеть этот “грех”, такие переживания в юности заканчива­ются самоубийством.