Арена собачьих боев – суровая действительность

Часть 1

СРЕДА ОБИТАНИЯ

«Никого не щади, ни чужих, ни своих.

Будь последним героем.

Оставайся в живых».

На карнавале смерти ему не хватило маски…

Арена собачьих боев – суровая действительность

Человеческой жизни.

Захватывающе динамично, предельно натуралистично,

Откровенно цинично,

путем угроз, насилия и шантажа…

Предела нет. Закона не существует.

Добро пожаловать на территорию братвы!

БЕЗ ТОРМОЗОВ!!!

Живи быстро, умри молодым и оставь после себя

Симпатичный труп…

ПРОЛОГ

Они рождались для того, чтобы умереть, как это не абсурдно. Именно их на заре перестройки называли хлестким, как автоматная очередь словом «рэкет». Они словно черви-паразиты вторгались в нашу жизнь, стараясь взорвать этот мир изнутри.

Они вырывались на свободу из тесных стен подвальных качалок, из подворотен. Именно эти молодые волки сбивались в стаи и превращались в хорошо натренированных бойцовских собак. Они никому не верили, ничего не ждали, никого ни о чем не просили, твердо зная, что хорошо развитые кулаки решают все. Их убивали, топили, сжигали, взрывали, но от этого они становились еще сильнее.

Этот глупый мир давно утратил для них свои краски и стал черно-белым, но только здесь они чувствуют себя хорошо, ведь это их СРЕДА ОБИТАНИЯ.

Каждую ночь он просыпался. Прошлое было где-то там, за черной жирной чертой. Настоящего быть не могло - только черное и белое. Он прожил сотни жизней, он сотни раз умирал. Заговоренный... Он устал бояться. Ненависть и боль - вот его смысл жизни.

Когда ничего не остается, пуля в лоб в черно-белом мире - это неизбежность, это не глупо - это реальность. Но иногда очень хочется жить… Пускай тебя окружают щемящая пустота и холод… ХОЛОД…

ПЕРВАЯ ГЛАВА

- Пошла вон отсюда, сука! Забирай своего ублюдка! Я устал от вас!

Мать вела его по пустому ночному городу. Где-то там, далеко светились неоновые огни, было весело и празднично. Но очень редко кто-то заглядывал за кулисы этого праздника. Тесные вонючие хрущевки, гарь коптящих заводов, мечты о чем-то светлом. Его родители, ненавидящие друг друга только за то, что они есть, ненавидящие его…

Все дерьмо, будущего нет.

Городские окраины, постоянное унижение и слабость. Правота сильного. Как он мог объяснить, почему он не смог купить хлеба? Ведь деньги ему давали. Он боялся рассказать, боялся, что ему не поверят, боялся правды.

Дворовая компания ребят постарше, мучаясь от безделья, забирала у таких же, как он, малышей деньги. Суровый закон улицы: если ты слаб - ты не прав. И когда отец снимал с себя брючный ремень, от досады он плакал. Плакал, но молчал.

- Сынок, ты поживешь у хороших людей, я вернусь, заберу тебя, и мы будем жить вместе, как и раньше. Ты только немного потерпи, - говорила, целуя на прощание, мать.

И он ждал. А потом просто устал ждать…

"Хорошие люди"...

- Ты опять не выучил уроки! Где ты целый день шлялся?!

А где он мог шляться? Ведь отныне его мир - дачный забор. Там нет друзей, нет подруг. Есть раздражающая обыденность и "хорошие люди", ненавидящие его, "обузу, подаренную этой безмозглой шлюхой", мальчика для битья, существо низшего порядка, выполнявшего всю грязную работу по дому.

Он никогда не забудет того разговора:

- Я говорил твоей матери, что ей не надо выходить замуж за этого человека. Видишь, что бывает, когда не слушаются старших?

- Почему? Ведь мне говорили, что они любили друг друга.

- Ха! Их любовь только в штанах! А настоящая любовь может быть только к Богу.

Тупые лица святых следили за ним с каждой стены дома. Они взвешивали и оценивали каждый его поступок, каждый шаг. Осоловевшими глазами они всегда наблюдали за ним. Однажды он увидел маленький пищащий комок. Щенок... Он принес его домой, отогрел и полюбил той любовью, которой никогда не знал сам. Он рассказывал ему о своей боли, детских обидах, о несправедливости, которая его окружает. Они вместе мечтали об охоте. Они никого не хотели убивать, ведь тогда он еще не знал, что любая охота заканчивается смертью. Но Щенок не участвовал в его первой охоте.

- Собирайся, тебе пора становиться мужчиной.

Падал белый снег. Крики отупевших от выпитого охотников, вошедших в пьяный раж. Захлебывающийся лай собак и кровь на белом покрывале, кровь волка, бросившего вызов этой своре, гордого одиночки, застывшего в своем последнем прыжке и продавшего свою жизнь подороже, зверя, в смертельной хватке вцепившегося в горло охотника. Он видел последние минуты жизни этого гордого животного, жившего и умершего в борьбе. Он гладил его израненную седую шкуру, он смотрел в его пока еще живые глаза и видел в них свое отражение. И слезы ребенка, "ставшего мужчиной", смешивались на белом снегу с кровью волка.

- Какой он жалостливый! - сказал "хороший человек", - то щенка бездомного приютит, теперь эту тварь жалеет. Животные - они не живые! Как же эта маленькая сучка пищала, когда я ее давил!

Его бога нет. Он устал Его любить. Руки невольно сжались в кулаки. Он, словно волк, запрыгнул на этого человека. Он рвал его, кусал, бил, прогоняя прочь злобу и страх. И эта слепая злость давала ему силы.

Их окружили плотным кольцом. Откуда у шестнадцатилетнего пацана может быть такая сила? Это была сила правого, уверенного в своей правоте. Он бил за свою мать, за свою исковерканную и испоганенную душу. Бил сильно, по-мужски. И когда он уходил, круг разомкнулся. И он ушел. Ушел, чтобы никогда больше сюда не вернуться.

Ты родился... Зачем?

Чтобы всем было больно

ВТОРАЯ ГЛАВА

Большой город.

Он оказался совсем не таким, каким он видел его в своих мечтах. Москва. Вроде бы сила. Но это страшная сила, сила разложения. Здесь кружились большие деньги, но их надо было уметь заработать. А чтобы получить эту работу надо что-то уметь. Нужно учиться. ПТУ давало и учебу, и работу, и жилье. Ему нравилось копаться внутри машин, возвращать к жизни эти разбитые механизмы. Это давало спокойствие и надежность, уверенность в завтрашнем дне. Но однажды, в один день все как будто взорвалось. Первая стипендия. Крепкие мускулистые ребята в спортивных костюмах.

- В общем, так, лимитчик гребаный, с тебя полтинник, если хочешь жить нормально. И так каждый месяц. Мама с папой картошки пришлют, похаваешь - не сдохнешь.

Все было бы ничего, но у него было только пятьдесят четыре рубля, и не было ни мамы, ни папы, ни картошки. И он снова дрался. Остервенело, тупо, безжалостно. Он дрался не за деньги, Он дрался за себя и был очень удивлен, когда, оставив на полу его, избитого, харкавшего кровью, они ушли, не забрав этих денег. Волки видят своих и уважают силу и храбрость.

Однажды в курилке к нему подошел самый крепкий из тех нападавших, протянул руку и сказал:

- Меня Могилой кличут. Ты парень ничего. Вечером возле ДК.

Он шел с этими ребятами по улице и чувствовал уверенность. Ведь все эти парни с крепкими, гладко выбритыми затылками были такими же, как и Он. Они ненавидели этот мир, ничего не боялись, и то, что они делали, считали единственным и правильным.

Хорошо оборудованная качалка в подвале.

- Василич, мы привели его.

Откуда-то из темного угла навстречу ему поднялся высокий мужчина лет тридцати пяти.

- Василич, - сказал он и протянул руку со сбитыми костяшками, - ребята про тебя рассказывали. Я бокс тут веду. А ты как?

И он, глядя в стальные суровые глаза этого незнакомого человека, рассказал все о себе. Он видел, как внимательно его слушают.

- Ну что ж, парень ты зябкий, отныне Холодом тебе быть. Мы, также, как и ты, ненавидим этот мир. Да и терять-то нам здесь нечего. Но кроме того, что ты умеешь ненавидеть, надо научиться не щадить и не прощать. Посмотри, сколько вокруг жлобов, икру черную хавающих. Вот, наверное, к такому и ушла твоя мать. Устала, жизни ей хорошей захотелось. А тебе никто не поможет. Ты все сам должен сделать.

И теперь их стало семеро: Могила, Наум, он - Холод, Валек, Дятел, Макс и Василич. Теперь можно было начинать рычать…

Василича давно интересовал этот рынок. Фарцовщики, тупорылые таджики, торгующие апельсинами, горбоносые грузины, шьющие где-то там, в мытищинских подвалах, «левый Левайс», шашлычники с их собачьим мясом, неплохо выдаваемым за баранину первой категории, ушлые кооператоры, барыги, делавшие "капусту" из воздуха... Это давало деньги, а деньги давали силу.

Он, Могила и Валек подъехали на разбитой "копейке" Василича к кафе с очень странно звучащим для центра Москвы названием.

- Кто здесь хозяин? - спросил Могила.

Навстречу ему поднялся лысый с волосатыми руками, в заляпанном кровью и соусом переднике, азербайджанец.

- Меня зовут Эльшан Надирович. А ты кто такой?

- Это неважно. Кому ты платишь?

- Ты кто такой, а?

- Для тебя, чурка ебаный, я тот человек, которому ты по жизни должен, - брызгая хозяину кафе в лицо слюной, зло прошипел Могила, - вперед, ребята.

Неизвестно откуда взялись свинцовые водопроводные трубы. Они крушили, ломали, разбивая все вокруг на куски. И раскаленный шампур с недожаренным мясом, поднесенный к заднице некогда гордого и смелого, а теперь до смерти напуганного Эльшана Надировича, был последним и самым весомым аргументом.

- Десять штук "деревянными" завтра. Иначе я буду приходить каждый раз. И когда-нибудь я протащу через твою жопу этот шампур и поджарю тебя на углях, многоуважаемый Эльшан Надирович, - проскрипел Могила, - а рыпнешься - жизнь сказкой не покажется.

- Ты пожалеешь, - размазывая сопли и слюни по лицу, проскулил директор кафе.

Но никто не пожалел. Назавтра им передали десять тысяч. Видимо Эльшан подумал и вспомнил о своем единственном наследнике, учащимся играть на скрипке, о трех прыщавых дочерях, которых надо было выдавать замуж, о глупой некрасивой жене, о старушке маме, да и о себе, наконец. Да и что такое для него десять тысяч? Для него, хозяина большого кафе со странным для центра Москвы названием…

* * *

- Могила, откуда в тебе столько злости? Зачем ты сделал это? - спрашивал после Холод.

- Три года назад такие же чурбаны по беспределу оттрахали на рынке мою сестру. Они не сели. У них были бабки. Я был сопливый и ничего даже сделать не мог. Теперь я могу все.

- Но почему ты уверен, что это сделал именно он?

- А какая хрен разница? Чурка - он и есть чурка. Здесь он у меня в гостях и будет жить, как я сказал.

Да, Василич умел собирать вокруг себя нужных людей…

* * *

- В общем, так пацаны. Бобров так обувать с налета не годится. Постоянный кус в жизни нужен. Рынок этот мне душу теребит. Чую, мое по справедливости это.

Они сидели в качалке. Первые наезды удавались, давали деньги, но не столько, сколько хотелось им.

- В один момент все это нужно, одним ударом всех подвинуть. Хоп! И это все наше!

Они долго бродили по рыночной площади, присматривались, узнавая жизненный ритм рынка изнутри. Регулярно, раз в неделю, на рынок приезжала черная Волга. Из нее выходил плотный кавказец, и с несколькими людьми - быками обходили свои владения, собирая с торговых точек дань.

Карапет. Тогда в начале восьмидесятых он попал в зону. Статья так, шалая. Драка с тяжкими телесными повреждениями. Отец его тогда перевозил много пятизвездочного коньяка "Арарат", но его все равно посадили. Парень он был неглупый, а главное хитрый. Он губкой впитывал в себя зоновские понятия, воровской уклад и, может, когда-нибудь и стал бы вором, но вот как вышло… Сел по дурости в карты играть на интерес… Азартный, горячий... И проигрался. Никто опускать его не стал. Пожалели. Скинули вещи со шконки, и контанули в петушиный угол. Так стал Карапет "петухом без дырки". Опущенным. Не трогал его никто, не домогался. Но так и просидел весь срок, презираемый всеми, в вечно задрипанной робе, в петушином закутке.

Освободился. А как "домой с таким позором ехать? Рванул к дядьке в Москву. Рассказал ему за зону, но не всё. Наврал, что людей влиятельных знает и дело свое на Москве открыть хочет. Денег занял. "Волгу" черную купил и задумался. Нравился ему рынок, где торговал дядя – пестрый, как восточный базар, денежный. Видел, как шатаются по Москве его молодые земляки, такие же, как он бездельники. Водку жрут и девок трахают на родительские деньги. Вспомнил о зоне, авторитетом прикинулся, поговорил с ними.

- Денег заработаете, землякам на зонах там поможете - дело святое, - в общем, развел.

И стали они рынок обирать. Приподнялся Карапет, крылья расправил, но прошлое... Панически боялся его Карапет - а вдруг прознают? Гордо шагает он по своей земле. Хозяин! С ним его бойцы. Одеты хорошо, дорого, деньги в кармане хрустят. А про зону Карапет и не вспоминал. Греть кого-то, да и кто у него деньги, у "петуха барачного" возьмет? Но вот однажды... До чего встреча неожиданная!

- Здорово, Сулико! Как дела, дорогая? Смотрю, разжирела наша девочка, поправилась.

- Ты откуда здесь, Болт?

- Откинулся. А я смотрю, телки наши зоновские неплохо поднимаются. Валютной стала. СУЛИКО?

- Тише, тише, молчи только. Я тебе денег дам, работу хорошую, только молчи.

И замолчал Болт. Что урка в жизни хорошего видел? Как в детстве за мешок картошки сел, так и понеслась душа по кочкам. А тут - просто не заметить, промолчать... И вот тебе работа, деньги. Директор мясного павильона на рынке! Это тебе не рукавицы не зоне шить. Квартира, машина, зубы вставные, новые. Девок - хоть утрахайся, водки - хоть упейся. Да хрен с ним! Пускай Сулико Карапетом будет.

Сейчас он лапал грудастую Машку, продавщицу рыбного отдела, а в это время в подъезд его дома скользнули три тени. Звонок в дверь.

- Это, наверное, бухло принесли, - истекая слюной от вожделения, проревел Болт.

- Бухло! - и чей-то крепкий кулак воткнулся в его вставную челюсть, - вали отсюда, лярва. Здравствуйте, товарищ директор мясного павильона. Слышали, поделиться ты с нами решил.

- Валите отсюда, козлы вонючие, - елозя от боли по дорогому паркету, мычал Болт.

- Холод, - позвал Василич, - пошмонай по хате, деньги, рыжье поищи, а мы пока с товарищем директором побазарим. С кем работаешь?

- А вы кто такие? Зачем вам это надо?

- Я - Злой, а эти молодые - Холод и Могила, ребятки безбашенные, голодные, на все готовые.

- Василич, - прокричали откуда-то из глубины квартиры, - здесь денег-то, край -десятка. А с рыжьем вообще глухо.

- Да. Бедно живем, гражданин директор. Давай-ка, мы прикинем, где у нас еще деньги нетрудовыми доходами нажитые водятся.

- Да бля буду! Нет у меня ничего. С зоны я только откинулся. Фуцен меня здесь один пристроил.

- Странно, это что ж за шишка такая этот фуцен?

- Карапет. Со мной он на зоне парился.

- Карапет на зоне парился?

- Ну, как парился... Сулико его там звали.

- Сулико, - процедил Василич сквозь зубы, - "петух" дырявый. Ладно, ребята, валим.

- А денег у меня и, правда, нет, мамой клянусь.

- Оставь себе свои деньги. То, что ты нам сейчас рассказал, денег, не мерянных стоит.

* * *

- Так, Наум и Холод. Выбирайте на этом майдане любой ряд, громите все, и смело стрелку забивайте.

Они подъезжали к рынку.

- Наум, а как ты с Василичем сошелся?

- Деньги нужны были.

- Ты тоже, как и я бедствовал?

- Да не совсем, Холод. Предки у меня - шишки во Внешпосылторге. Отец из загранок не вылезает. Матери не до меня, она по жизни кайфует. Денег дают триста рублей в месяц. Но мне мало.

- Триста рублей! Ни фига себе!

- А денег никогда много не бывает. Все, приехали, Холод.

* * *

Над рынком нависла гнетущая тишина. Двое ничем неприметных ребят смешались с базарной толпой. Неожиданно визгливо и истошно закричала женщина. С прилавков сметалось все. Охранник, как подрубленный, упал от удара обломком трубы. По черному запыленному асфальту катились нарядные желтые апельсины. Запахло квашеной капустой. Словно выстрелы праздничных петард, полетели в разные стороны малосольные огурцы. Кучерявый крепыш бросился на подмогу охране, но его четкий орлиный профиль натолкнулся со всего размаха на кулак Холода. Два друга, словно сказочные богатыри, размахивали ржавыми трубами. Один взмах - улочка, другой - переулочек.

Холод кроссовком подцепил за нос приплюснутую к асфальту голову кучерявого крепыша.

- Короче, Али баба, сезам откройся! И где же твои сорок разбойников? Завтра встречаемся в Серебряном бору в двадцать два ноль ноль. Опоздание, как и неявка, не принимаются. Что такое счетчик, наверное, знаешь. Пять минут простоя - штука штрафа. Так своему хозяину и передай.

* * *

- Дядя! - Карапет уже тридцать минут носился по квартире своего родственника из угла в угол, - на меня наехали, серьезно наехали!

- Кто такие?

- Страшная русская мафия! Они работают по заданию спецслужб и хотят в двадцать четыре часа выселить всех кавказцев из Москвы.

- Вай-вай-вай! Неужели все так серьезно?

- Серьезней некуда, дядя. У меня там, наверху, есть знакомые люди. Мы будем сражаться как наши гордые предки. (Карапета всегда «перло» и «заносило» после выкуренного косяка. Он начинал заговариваться).

- Что ты хочешь, племянник?

- Денег! На них мы вооружим нашу армию и дадим достойный отпор!

- У меня есть деньги нашей общины. На благое дело я их не пожалею.

Карапет вышел из дома дяди. В руках у него был чемодан. В кармане грел сердце и душу билет на самолет до Сочи. Рынок за год принес Карапету почти два лимона. Полтора дал дядя.

- А ебитесь вы как хотите, да?!

* * *

Карапет собрал бойцов своей команды.

- В общем, так, орлы. В двадцать два ноль ноль вы подъедите к Серебряному бору, подъедете общественным транспортом (предусмотрительный Карапет еще вчера продал свою черную "Волгу" торговцу цветами Ашоту - сын его очень хотел), - оружие не берите и ничего не бойтесь. Я буду рядом и прикрою вас. Все поняли?

- Да, хозяин.

* * *

Злой с ребятами были очень сильно удивлены, увидев этот зоопарк. Кучка горных чабанов, виноделов и сыроваров в каракулевых папахах, обнявшись за плечи и сотрясая землю своим грозным видом, гордо выходила из дверей двадцать первого троллейбуса. Карапет их «прикрыл».

* * *

- Ну ладно, Важа, сегодня мы последний день на Москве. Отдыхай, братишка.

Важа, штангист-разрядник, всю жизнь прожил в Нагорном Карабахе. Отец долго собирал деньги, чтобы отправить бестолкового сына учиться в Москву. Экзаменов Важа не сдал. И его, голодного, шатающегося по вокзалам, подобрал Карапет. Он дал парню работу, одежду, и преданный Важа был готов порвать за своего хозяина. Этих глупых баранов - Тагира, Зазу и Неяза, Карапет оставил здесь в Москве на растерзание русской мафии, а его, лучшего кунака, взял с собой в Сочи. В куриных мозгах Важи никак не укладывалось, что им, сильным и могучим, как щитом прикрывается слабый Карапет.

* * *

- Девушка к табе пришел, - Важа впустил в квартиру трех белокурых толстозадых девиц. Именно таких любил его хозяин. Самому Важе было наплевать на женщин. Там, дома у него была невеста, Сабина. Он обещал ей, что здесь, в Москве, выучится и заработает много денег, купит машину и сможет заплатить за нее калым отцу, председателю горисполкома. Он даже и не знал, что два года назад та вышла замуж за парня с белым Мерседесом, сына директора мясокомбината и уже нарожала ему детей. Да если бы Сабина ждала своего Важу с его калымом, она так бы и умерла старой девой.

В коридоре снова затрещал звонок. "Девчонки пришли. Какой мой хозяин сильный. Как его любят женщины", - мечтательно подумал Важа, открывая дверь.

- Ку-ку, дундук! - и холодная сталь ствола уперлась ему между глаз. Важу никогда не били так сильно, тем более по яйцам. Как подкошенный ствол многовекового дуба, он рухнул на пол.

Три потных девицы безуспешно ласкали маленький вялый член Карапета. От наслажденья он мурлыкал как майский кот. Чьи-то сильные и вроде бы нежные руки приподняли его задницу. "Кусай, кусай меня, милая...". Но в это время в густо заросшее анальное отверстие уперся холодный ствол,

- Тебя прямо им трахнуть или ты любишь что погорячее, Сулико?

Карапет и не заметил, как по его жирным ляжкам на белые простыни потекла моча.

- О! Обоссался, падла! В общем, так, Сулико, рынок ты незаконно держал. Деньги, которые поднял, мне отдашь. Теперь все это мне принадлежит. Кто я такой ты знаешь. Где бабки?

- Там, в портфеле, в большой комнате под диваном. Возьмите все, только не убивайте, я жить хочу! Я молодой!

- Самый симпатичный парень во дворе! Иди, Холод, посмотри.

- Василич, здесь очень много денег! - Холод от неожиданности присвистнул.

Важа с трудом приходил в себя. Он видел, как молодой парень склонился над чемоданом с его, Важиными и Карапетовыми деньгами. Там был его калым за Сабину. Он словно раненный зверь достал из кармана выкидной нож, заскрипев зубами от злости. Перед его глазами была цель - спина, затянутая в кожаную куртку.

- Холод! - проревел из коридора Могила.

Холод дернулся. В нескольких сантиметрах от его шеи блеснуло лезвие ножа. Отбив удар, Холод локтем ударил в лицо свирепого абрека. Тот покачнулся, но продолжал стоять, в любой момент готовый броситься.

- Не тронь, это мое! - свирепо рычал Важа.

Два выстрела порвали грудь смелого джигита. Важа рухнул на пол, так и не успев жениться на Сабине.

- Все ништяк, Холод, - сказал Могила, пряча под куртку ТТ.

- Холод, иди сюда, - позвал Василич, - возьми Сулико, отведи его в ванну. Тут пачкать не охота. Сам знаешь, что делать. Могила в комнате в упор расстреливал обезумевших от ужаса, увиденного шалав. Пахло порохом. Холод схватил за шею упирающегося и вопящего Карапета и резким движением швырнул его в ванну. Он видел в глазах Карапета животный страх. "А имею ли я право распоряжаться жизнью даже этой мрази? Плевать! Пусть слон думает. У него голова большая". За чередой мыслей последовал контрольный выстрел в голову Карапета.

* * *

С утра возле рынка припарковалось несколько темных Жигулей последней модели. Уверенной походкой молодые люди подошли к группе кавказцев, стоявших в центре рынка и что-то обсуждающих.

- Ты Тофик, дядя Карапета? - спросил Холод одного из них.

- Да, - испуганно передернув плечами ответил мужчина с пышными усами, - а где он, Карапет?

- Он в Сочи улетел. И вот, что просил тебе передать, - сказал Холод, протягивая сверток.

- А надолго он улетел?

- Видимо, навсегда. Ну ладно, пока.

Тофик развернул сверток. В нем лежали, перетянутые красной резинкой, те самые полтора миллиона, которые он передал племяннику на борьбу с русской мафией.

Этот рынок в центре Москвы стал территорией Василича. Справедливость уважали все.

Эластика во всем.

Подмен. Регенерация.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Прошли годы.

- Короче, Холод, сегодня съездишь, отвезешь бабки. Заскочишь в казино и напомнишь: "Расширяйтесь, надо платить".

- Без проблем, Василич.

- А, кстати, ты побазарил с молодыми? Я тут дело новое замутил, ребята толковые нужны, человек пять.

- Без проблем, Василич.

Холод отключил трубку мобильного телефона.

Эти годы круто изменили его жизнь. Они подмяли под себя этот рынок. Не стало Валька, Дятла, Макса. Но на их место пришли новые. Они как скелет обрастает мышцами, обрастали новыми связями. Василич умел находить нужных людей. И рядом с ним всегда были его кровожадные преданные псы – Он, Наум и Могила. Но именно его приблизил к себе Василич. Холод был в курсе всех его дел, знал куда и на что уходят деньги, каким будет следующее дело. Именно Он, на зависть Науму и Могиле, ездил на черном БМВ. Он стал правой рукой бандитского авторитета Злого, которого все боялись и презирали, но в то же время уважали, и к которому он мог запросто подойти, положить руку на плечо и сказать: «Здравствуй, Василич".

Он давно забыл, что такое учеба, ведь карьеру в своей жизни он делал раскаленным докрасна паяльником. Василич научил его не прощать и не щадить. С ним Он забыл свое прошлое, поверил в себя. Эти люди стали частью его жизни...

Ликероводочный завод. Несбыточная, красивая мечта Василича. Но за заводом стояли очень серьезные люди. Слова и угрозы здесь помочь не могли. Здесь надо было действовать.

Директора завода они взяли, когда тот ждал жену возле супермаркета, где они делали покупки. Этого толстенького испуганного дядьку они привезли на заброшенную дачу. Он глядел на них пустыми стеклянными глазами и только твердил: "Вы не знаете, что вы делаете"...

Могила воткнул в розетку штепсель утюга, запахло горелым мясом, но дядька, как заговоренный, продолжал мычать: "Вы не знаете, что Вы делаете". Его вывели во двор, поставили к краю свежевырытой ямы, и Холод в очередной раз передернул затвор...

И только Наум, судорожно соображая задним умом, стоял в стороне и курил сигарету за сигаретой. Они не знали, что они делали.

На следующее утро Могилу нашли возле его дома, изрешеченного автоматными очередями. Так война снова вошла в Его дом.

А где-то там, в центе Москвы, в никому неизвестной квартире, за столом, уставленном дорогими закусками и выпивкой, шел разговор.

- Этот Злой всех достал. Беспредел сеет, а спросить некому. Что скажешь, Саид?

- А о чем толковать, Попик? Закон они не чтут. На воровскую поляну, падлы, руку грязную подняли. Кончать их пора.

- Пора-то пора, но они ребята ушлые. Вот у них, молодой да ранний, Холод, от своего имени, сука, базарит, говорит грамотно. За базар не подтянешь, да и сила у них. А ты что скажешь, Белка?

- Я так мыслю… Василича этого сливать надо, а молодца... пусть в зону войдет. Там все его понятия через задний проход выбьют. Есть у меня у них человечек знакомый. Вы им стрелку от имени братвы забивайте, а туда приедут - и усралася я, бабоньки.

Как всегда, они приехали за час. Он первый вышел из машины. Две тени оторвались от кирпичной стены. "Все чисто, Холод".

- Василич, выходи, - шепнул Холод.

- Все ништяк, братуха?

- Ништяк-то ништяк, но для разговоров место другое выбирают. Да и от людей таких западла любого ожидать можно. Хитрые они уж больно.

Они шли навстречу тускло мерцающим фарам.

- Я - Злой. Со мной Холод. С кем разговаривать будем?

- А базара-то, Вася, не будет. Рамсы ты все попутал. Вали их, пацаны.

Ночную тишину порвал крик автоматной очереди. Холод, инстинктивно падая, подхватил уже безжизненное тело Василича. Он стрелял наугад и плакал: "Суки позорные!"

А где-то там, вдалеке, уже надрывались милицейские сирены. Он рванулся вперед.

- Наум, прикрой!

Но в это время приклад автомата опустился на его голову...

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

- Здравствуйте, я старший следователь Иванов Илья Алексеевич. С сегодняшнего дня я веду Ваше дело.

Он плохо помнил все происходящее до этого... Как его, окровавленного, забросили в холодную пустую камеру. Он валялся в беспамятстве, и, сжимая и разжимая руку, пытался дотянуться до несуществующего пистолета. "Суки позорные..." - шептал он запекшимися от крови губами.

- Какое дело?

- Вы обвиняетесь по статье 77 УК РФ. Бандитизм. Ваша фамилия, имя и отчество.

- Меня зовут Холод.

- Хорошо, посидите и подумайте. Мы поговорим завтра.

Камера, в которую его ввели, существенно отличалась от той, где он сидел до этого. В ней были люди... с тупыми бессмысленными лицами и пустыми глазами. Они оглядели его и пропустили сквозь себя.

- Где мне лечь?

- А ты что, не знаешь, поц? У параши. Чалтушник хренов. Так в дом не входят.

- Это не мой дом. И ты никто, чтобы мне говорить такое.

- А он паренек гоношистый, - сказала, спрыгивая с верхней шконки заросшая шерстью и татуировками горилла, - куда ты рыпаешься, мальчик? Так и девочкой невпопад стать можно. Как тебя зовут, милашка?

- Я - Холод.

Он вспомнил, как когда-то давно Василич ставил ему удар. И гнилые зубы этого ублюдка вместе с его вонючей тухлой кровью расплескались на кафельном полу.

- Ты не прав. Но за базар отвечать нужно, - сказал седой старик, сидевший возле окна, - меня Прокопом зовут. Смотрю я здесь. Малява на тебя с воли пришла, мальчуган. Людей серьезных ты в неожиданность поставил. Просят наказать тебя они крепко. Но веры в таких у меня мало. Жируют они там. А здесь братва с голоду пухнет. Поэтому выслушаем мы тебя, а там порешим как быть с тобой.

И Холод поверил ему. И заговорил. Как когда-то, у Василича, его слушали и не перебивали.

- Да, пацан, делов ты наделал много. Но не нам решать, жить тебе или нет. Волками вас там все называют, новые вы, наглые. Но и наши себя не шибко достойно ведут. Не волк ты, а собака бешеная. Живи пока.

И он зажил.

Трудно понять ощущения человека, познавшего вкус свободы. Как когда-то в детстве, он снова был за забором. Но этот забор был выше и страшнее, и теперь от него ничего не зависело.

Однажды Он подошел к Прокопу и спросил: что с его друзьями? Тот после отбоя вечером подозвал Холода к себе. И как всегда, размеренно и тихо заговорил:

- Нет больше твоих друзей, паренек. Один ты остался. Всех мусора положили. А там на зоне тебе не выжить.

Прокоп еще раз посмотрел в Его глаза:

- Запамятовал я, старый стал. Но кого-то ты мне напоминаешь. Сила у тебя его. Кто твой папка, расскажи.

Он рассказал то, что помнил из своего детства. Не для того, чтобы разжалобить. Так было легче ему самому.

- Да, такими как ты не становятся, такими рождаются, - сказал Прокоп и отвернулся к стене.

А утром его вызвали на свиданку. Кто? Для чего? Ведь у него никого нет! Он вошел в комнату для свиданий. Детский страх, волной животного ужаса пробежал по его телу: "Пошла вон отсюда, сука!". Перед Ним сидел его отец. Вор-рецидивист Монгол, тридцать лет проведший за решеткой, презирающий все живое, ненавидящий всех; сжав огромные кулаки в перстнях, словно буравя огнем, смотрел он на так похожего на него парня.

- Ну здравствуй, сынок. Слышал я о тебе, да и ты обо мне, наверное. Но кто ж знал-то? Вот как вышло-то. Не буду я оправдываться. Думал лучше вам с матерью без меня будет, гнал я вас, а вот ведь как вышло, - и впервые за пятьдесят лет своей жизни матерый уголовник заплакал, - бегал я, но выходит от себя самого бегал. На сходке тогда решили, семья у меня есть, опомоен я, звания вора не достоин. А раньше-то все по-другому было. За жизнь свою испугался. О вас не думал. А теперь все. Подыхаю я. Здесь, на кичи, и сдохну, наверное, туберкулез у меня. Думал, что со мной ты человеком никогда не станешь, а ты и без меня вон во что превратился... Должок у меня перед тобой есть. Иди в отказ, статью на себя не бери. Деньги есть, подмажем где надо. Ни о чем тебя не прошу, права на то не имею. Живи дальше как знаешь. А теперь все. Иди.

Отец ждал, что сын обернется, что-то скажет. И Холод обернулся, процедив сквозь зубы: "До свидания, Монгол". Ведь у него никогда не было отца.

Следователь Иванов Илья Алексеевич в который раз перебирал это дело и не мог понять - улик против этого парня не было. Но почему-то именно там, наверху, решили, что этот человек должен сидеть. Но ведь за одно имя даже в нашей стране не сажают.

Однажды в дверь Иванова позвонили. Он пустил в дом невзрачного мужичка в серой кепочке.

- Слушай, начальник, мальчишка у тебя сидит. Наказать его все хотят, а ты возьми и помоги. Знаю, проблемы у тебя из-за этого будут. Вот денег мы собрали. Возьми, не побрезгуй. Очень помочь надо. Да и что тебе базарить, сам все понимаешь, не дурак.

- Не нужны мне деньги твои. Знаю я, как ты их заработал, не возьму я их. Но в справедливости тут дело. Делать буду как совесть мне подскажет. До свидания.

Старый вор Киса, порученец Монгола, сжимая в руке стопку купюр, вышел из подъезда задризганной хрущевки. Он достал папиросу, закурил и подумал: "Да, в справедливости все дело". И бросил деньги в мусорный контейнер.

Через пять дней задержанный под номером 613 был освобожден из-под стражи "за недоказанностью состава преступления", а следователь Иванов, получив строгий выговор, был переведен для дальнейшего прохождения службы в далекую бесперспективную Тамбовскую область.

Это зона молчанья.

Это зона тоски.

В спираль закрученная боль.

Это давит виски.

ПЯТАЯ ГЛАВА

Холод уже неделю беспробудно пил. Он приходил на еще свежую могилу Василича и нажирался, как последняя свинья. Бойцовский пес потерял своего хозяина. Теперь он был предоставлен сам себе. Пустые стены квартиры. Он не мог прийти к себе домой, там его страшило все. И главное - одиночество. В один момент он лишился всего: денег, машины, друзей, будущего. Он пытался хоть кого-нибудь найти, хотя бы что-то узнать. Но было глухо. На их бывшей территории вовсю хозяйничали бойкие общаковые ребята. Лишь однажды к нему в дверь позвонили. Пришел Тофик Анварович, директор некогда принадлежащего им рынка.

- Послушай, Холод, мы тут с земляками денег собрали, Василичу на памятник. Да и тебе на жизнь. Только никому не говори, что я приходил. Вы ребята честные были, справедливые, мы вам верили.

- Тофик, под кем вы сейчас?

- Не надо знать тебе этого, Холод. Живи, не вмешивайся ни во что. Страшные это люди. Нам сейчас очень тяжело.

- Кто они такие?

Тофик оглянулся по сторонам.

- Нет, Холод, не могу. Страшно жить мне дальше будет. Промолчу я лучше. До свидания, друг, но враг твой рядом. Он тот, на кого ты никогда не подумаешь. Вот, что я тебе скажу...

Тофик ушел. Холод нервно поежился. Как пусто внутри. Вначале Валек... Никогда он не забудет того дня. Холод остановил машину возле дома подруги Валька.

- Ну что ж, братан, пока, завтра в десять утра как всегда у нас в кафе. А так, если что, я на мобиле вишу.

- Покеда, дружбан, - Валек на прощание крепко пожал руку Холода. Кто знал, что это будет последнее рукопожатие.

Валек только что купил квартиру. Три дня назад они весело отмечали новоселье.

Утром Валек в кафе не приехал и на связь не вышел.

Холод первым вошел в его квартиру. " Как много крови," - только и пронеслось в голове. Кровь была везде - на стенах, на белом нежном кафеле ванной, в которой плавал с перерезанным горлом Валек. Его девчонка валялась на кровати в какой-то неестественной позе. Низ ее живота и ноги были перемазаны кровью. Она была еще жива, а через несколько часов она умерла в больнице от множественных внутренних разрывов. Но она успела сказать кто это был...

Витек и Зяма только что "откинулись" с зоны. Они два дня подряд пасли эту хату. Шикарная шмара, тачка, молодой, неплохо прикинутый...

- Сделать их надо, - щуря беззубый рот, сказал своему подельщику Витек.

- Кто там, Валя? - она вышла и увидела двух звероподобных существ, склонившихся над ее другом. Зяма запрокинул голову Валька и резал горло тупым ножом, а Витек в это время шарил по карманам.

- А теперь твоя очередь, киска, - глумливо улыбаясь, сказал Зяма, вытирая окровавленный нож о свою грязную майку.

* * *

Витек и Зяма пропивали «заработанное" в кабаке. Вчера Витек "слил" часть награбленного своему знакомому барыге Лютику с Садового.

- Ну, за удачу, братан! Бог навстречу! - сказал Витек, чокаясь со своим подельщиком полным стаканом водки, - с почином!

В это время в дверь квартиры Лютика позвонили.

- Лютик, это Злой. Вчера к тебе приходили двое и принесли вещи. Я знаю, ты своих клиентов не сдаешь, но эти люди сделали мне очень плохо.

Лютик посмотрел на серое от горя лицо Василича, секунду подумал…

- Витек и Зяма. Вот адрес, по которому их найдешь.

* * *

Зяма умирал трудно. До самой смерти, каждым нервом своего тела он чувствовал, как лом проворачивается в его доходной заднице. Перед этим у него на глазах отрезали яйца его лучшему другу Витьку… Тот сразу не умер, помучился.

- За тебя, Валек, - сказал Мог<