Восемьсот шестьдесят вторая ночь

Когда же настала восемьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф со своими невольницами выехала из монастыря ночью, и они ехали не переставая и вдруг увидели шедший караван.

И они вмешались в караван, и вдруг оказалось, что это караван из города Адена, где была Зейн-аль-Мавасиф, и она услышала, что люди в караване разговаривают о происшествии с Зейн-аль-Мавасиф и говорят, что кадии и свидетели умерли от любви к ней и жители города назначили других кадиев и свидетелей и выпустили мужа Зейн-аль-Мавасиф из тюрьмы. И Зейн-аль-Мавасиф, услышав эти речи, обратилась к своим невольницам и спросила свою рабыню Хубуб: «Разве ты не слышишь эти речи?» И Хубуб ответила: «Если монахи, которые веруют, что опасаться женщин – благочестиво, пленились любовью к тебе, то каково же положение кадиев, которые веруют, что нет монашества в исламе! Но будем идти на родину, пока наше дело остаётся скрытым». И они пошли, силясь идти скорее, и вот то, что было с Зейн-альМавасиф и её невольницами.

Что же касается монахов, то, когда наступило утро, они пришли к Зейн-аль-Мавасиф для приветствия, но увидели, что её место пусто, и схватила их болезнь во внутренностях их. И первый монах разодрал свою одежду и начал говорить такие стихи:

«О Други, ко мне скорей придите! Поистине,

Расстаться я с вами должен скоро, покинуть вас!

Душа моя вся полна страданьями от любви,

А в сердце таятся вздохи страсти смертельные

По девушке, что пришла и наш посетила край, —

С ней месяц, на небеса входящий, сравняется.

Ушла она и меня убитым оставила,

Стрелою поверженным, что смерть принесла, разя».

А потом второй монах произнёс такие стихи:

«Ушедшие с душой моей, смягчитесь же

Над бедным вы и, сжалившись, вернитесь вновь.

Ушли они, и ушёл мой отдых с уходом их.

Далеко они, но речей их сладость в ушах моих.

Вдали они, и вдали их стан. О, если бы

Они сжалились и во сне хотя бы вернулись к нам!

Они сердце взяли, уйдя, моё и всего меня

В слезах, потоком льющихся, оставили».

А потом третий монах произнёс такие стихи:

«Рисует ваш образ и глаза, и душа, и слух,

И сердце моё – приют для вас, как и все во мне.

И слово о вас приятней мёда в устах моих —

Течёт оно, как течёт мой дух в глубине груди.

И тонким, как зубочистка, вы меня сделали

От мук, и в пучине слез от страсти потоплен я.

О, дайте увидеть вас во сне! Ведь, быть может, вы

Ланитам моим дадите отдых от боли слез».

А потом четвёртый монах произнёс такие два стиха:

«Онемел язык – о тебе скажу немного:

Любовь – причина хвори и страданий.

О полная луна, чьё место в небе,

Сильна к тебе любовь моя, безумна!»

А потом пятый монах произнёс такие стихи:

«Люблю я луну, что нежна и стройна и стан её тонок – в беде он скорбит,

Слюна её схожа со влагой вина, и зад её тяжкий людей веселит.

Любовью душа моя к ней сожжена, влюблённый средь мрака ночного убит.

Слеза на щеке точно яхонт, красна, и льётся она точно дождь вдоль ланит».

А потом шестой монах произнёс такие стихи:

«Губящая в любви к себе разлукою,

О бана ветвь, светило счастья взошло твоё!

На грусть мою и страсть тебе я жалуюсь,

О жгущая огнями роз щеки своей!

В тебя влюблённый набожность обманет ли

И забудет ли поясной поклон и паденья ниц?»

А потом седьмой монах произнёс такие стихи:

«Заточил он душу, а слезы глаз он выпустил,

Обновил он страсть, а терпение разорвал моё.

О чертами сладкий! Как горько мне расстаться с ним.

При встрече он разит стрелою душу мне.

Хулитель, прекрати, забудь минувшее —

В делах любви тебе, ты знаешь, веры нет».

И остальные патриции и монахи тоже все плакали и произносили стихи, а что касается их старшего – Джвиса, то усилился его плач и завыванья, но не находил он пути к сближению с нею. А потом он произнёс нараспев такие стихи:

«Терпенья лишился я, ушли когда милые,

Покинула меня ты, надежда, мечта моя,

Погонщик верблюдов, будь помягче с их серыми —

Быть может, пожалуют они возвращение.

Суров к моим векам сон в разлуки день сделался,

И горе я обновил, а радость покинул я.

Аллаху я жалуюсь на то, что в любви терплю, —

Она изнурила тело, силу похитила».

И когда монахи потеряли надежду увидеть Зейн-альМавасиф, их мнение сошлось на том, чтобы изобразить у себя её образ, и они согласились в этом и жили, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений.

Вот что было с этими монахами, обитателями монастыря. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала, направляясь к своему возлюбленному, Масруру, и продолжала ехать, пока не достигла своего жилища. И она отперла ворота и вошла в дом, а затем она послала к своей сестре Насим, и когда её сестра услышала о её прибытии, она обрадовалась сильной радостью и принесла ей ковры и дорогие материи. И потом она убрала ей дом, и одела её, и опустила занавески на дверях, и разожгла алоэ, недд, амбру и благовонный мускус, так что дом пропитался их запахами и стал великолепнее всего, что бывает. А затем Зейн-аль-Мавасиф надела свои роскошнейшие материи и украсилась лучшими украшениями. И все это происходило, и Масрур не знал о её приезде, а напротив, был в сильной заботе и печали, больше которой нет…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.